Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
ПОСТ Поезд проносится мимо; люди в кабине еще не успели понять, что Полкан только что сделал, и вместо того, чтобы заклинить тормоз, наддают пару. Пере- стукивая колесами, пролетает мимо один вагон за другим. Черные страшные ва- гоны с замазанными окнами, с бортами, изрисованными крестами, увешанные какими-то оберегами, исписанные трафаретными заклинаниями, украшенные изорванными знаменами и безликими хоругвями. Локомотивы ревут, а вагоны шепчутся и раскачиваются не в такт. Поезд теряется, путает дорогу — и вместо прямого тракта до Москвы несется на всех парах по короткой боковой ветке к воротам Поста — на таран. Полкан провожает его пьяным взглядом и орет ему вслед: — Ну… Ну! Теперь ты довольна? Теперь ты довольна, бляха ты муха?! 190 Все ОК 1 Подступы к воротам скрыты коммунальными хрущевками, поэтому кажет- ся, что поезд — громадный, палящий четырьмя слитыми в одну фарами, скре- жещущий тормозами и оглушительно гудящий — появляется на Посту из ниот- куда. Ворота все еще распахнуты, и он влетает в них враз, за секунды, влетает и сразу заполняет собой двор, проносится по стрелке к заводу, сломя голову рвется дальше — и там сходит с рельсов, потому что их не хватает на всю его огромную длину. Он наполняет собой Пост — инородный, жуткий до тошноты. Грохот, рев, лязг, вой, грохот взрываются сразу, в одно мгновенье — под окнами и у Егора в голове. Головной локомотив заваливается набок, следом за ним спиралью начинают закручиваться вагоны. И через какие-то несколько секунды громыхает взрыв — искореженный, начинает полыхать один из первых вагонов. И все это время тепловоз, даже подсеченный уже, продолжает истошно гудеть. Отец Даниил стоит у окна, парализованный его появлением и его крушени- ем. Егор успевает — подскочить, вцепиться в повисшую руку, выкрутить из нее пистолет. Монах взвизгивает, хватает Егора за волосы, пытается выцарапать ему глаза — но уже поздно. Егор отпихивает его, отпрыгивает — и тычет в попа трясу- щимся пистолетным стволом. Кричит: — Отвали! Отвали! Убью! Тот мечется, будто от дула идут связанные в жгучий пучок лучи, пытается извернуться, чтобы выскользнуть из-под него, но потом замирает. Тяжело ды- шит, впалая грудь вздымается так, будто в ней каркаса нет. Замахивается на Его- ра рукой — либо чтобы ударить, либо чтобы проклясть — но потом бросает ее бессильно. Он возвращается к окну, берется руками за решетку. — Теперь все равно. Они уже здесь, так что все равно. Делай, что хочешь. ПОСТ 191 — Скажи своим, чтобы выпустили меня! Но отец Даниил не смотрит на него — а значит, и не слышит. Приближаться к нему Егор опасается — это все может быть уловкой, нельзя дать ему снова за- владеть пистолетом. Егор отходит к запертой входной двери и колотит в нее ку- лаком. — Эй! Кто там?! Отоприте! Слышите? Але! На лестнице кто-то кричит, громыхает дверь подъезда — но до изолятора ни- кому нет дела; а ведь нужны еще и ключи! — Лезут! Отец Даниил, на лице багровые отсветы, показывает пальцем на что-то во дворе, смеется и бормочет: — Лезут. Что посеяли, то и пожнете. Гибель граду сему. Буря. Буря. Егор, не спуская его с неверного прицела, тоже подходит к окну — и видит. Один из вагонов разошелся, вывернулся наружу неровно рваным железом, как ножом открытая консервная банка, из провала дышит огонь, и что-то там внутри копошится, черное и живое — копошится молча и бесстрастно, хотя в тысячегра- дусном аду должно бы было корчиться от боли. — Это они там? Там эти?! Одержимые твои?! Они там, и они сейчас выберутся наружу. — Останови их! Останови их, слышишь?! Егор хватает его за ворот, трясет, орет ему в его смеющуюся рожу: — Их надо остановить! Прикажи им! Давай, гад! Ну?! Монах болтает головой: — Остановить?.. Их нельзя остановить, в том-то и дело. Это нельзя остано- вить. Думаешь, они кого-то слушаются? Только сами себя, только друг друга! Ты смотри, смотри! Не отворачивайся! Смотри, что вы выпустили в мир! Вы! Выпу- стили! А теперь оно вас же и сожрет! Из пламени вываливается обугленный человек — руки коптят черным, лицо как будто дегтем измазано. Но вместо того, чтобы верещать от дикой боли, он что-то мерно говорит — еле слышно сквозь гудение перевернувшегося теп- ловоза. Егор отталкивает отца Даниила, подходит к решетку ближе, вслуши- вается… — Что он говорит? Тот снова заливается смехом, и вдруг давится им. Смотрит на Егора, на писто- лет в его руках. На запертую снаружи дверь. Снова на Егора. — Закрой окно! Не слушай его! — Что?! — Пока до конца не слышал! Это молитва! Бесовская молитва! Услышишь — и… Этот обугленный, этот живой труп стоит на своих черных культях, поводит головой из стороны в сторону, ищет, кому сказать, кто услышит — что-то бессвяз- 192 Дмитрий Глуховский ное, что-то бессмысленное — до Егора сквозь рев тепловоза долетают только об- рывки, но он чувствует, что это не просто бред. Чувствует шкурой, что у этих рва- ных слов есть какая-то своя сила, какая-то своя воля, что они — как чумные ба- циллы, которые требуют от своего носителя шагать, бежать на пределе сил, искать других людей, чтобы потереться о них, поговорить с ними, чтобы впиться в них — чтобы передать эти бациллы им; и только после этого носителю будет до- зволено сдохнуть. Егор догадывается об этом — и в то же время не может свести с обугленного глаз. — Не слушай! Не слушай! Егор переводит на него свой взгляд — отец Даниил кричит как будто из-под воды, смысл за его звуками просматривается трудно, как будто тоже — сквозь мутную озерную воду. Беда в том, что отца Даниила Егору слушать больше не хочется, а хочется прислушаться к словам обугленного человека во дворе, к словам, которые об- ладают такой силой: что это может быть за молитва, что за заклинание? Он отталкивает безумного попа и снова утыкается в открытое окно. — Что? Что ты говоришь?! Но тут обугленный отворачивается от него — чтобы говорить к кому-то друго- му, и Егор чувствует почти ревность. Кто там его отвлек? Полкан. Он входит, шатаясь, во двор; в руке отнятый у кого-то калаш, взгляд ошале- лый, лицо опалено и измазано в саже — как будто он тоже горел. Разошедшийся вагон он замечает сразу — и жуткого человека, который вылез из пламени. Идет к нему, что-то спрашивает, машет рукой. Егору хочется, чтобы обугленный говорил только с ним, чтобы он успел до- сказать ему свою правду до того, как умрет — видно же, что ему остались какие- то минуты, если не секунды, а Полкан тянет, сволота, одеяло на себя! Ему тоже хочется — неужели Егор позволит ему… Он хватается за прутья и вопит: — Эу! Ээээй! Ну-ка отвали от него! Он мой! Мой! Эй! Полкан поднимает к Егору свою тяжелую плешивую башку, хмурится, не сра- зу узнавая Егора, не сразу понимая, чего тот хочет. А потом забывает о Егоре и тупо шагает дальше к обугленному, пока не оста- навливается, вперив в него свой взгляд почти в упор, с расстояния в десяток ша- гов. Трясет головой. Отец Даниил смотрит на него тоже, умоляя Егора: — Конец ему! Заговорят его! Отойди ты! Сам свихнешься и меня погубишь! Но Полкан заговорам не поддается. Поднимает пудовый автомат, и криво, внахлест, стегает обугленного дымными пулями. Тот замолкает и обваливается сразу, как расколдованное чучело, никогда и не бывшее по-настоящему живым. ПОСТ 193 Егора сразу отпускает — и ревность, и ненависть, и жажда слушать. Полкан машет ему непослушной рукой. Разворачивается и идет к их подъез- ду. Егор пихает отца Даниила и торжествующе хохочет: — И чего?! Конец ему, ага? Вон он как! Видал?! Погнали наши городских! Тот мотает бороденкой: нет, нет, нет. — Ничего не поможет! — Но ты-то! С тобой-то ничего! И с тобой, и с этими со всеми, в поезде! Егор показывает отцу Даниилу большой палец: вот он ты, нормальный! Тычет в него пистолетом, как палкой в загнанного зверя, чтобы позлить, позлить эту лживую тварь. Тот кривится опять: — Я глухой! И они глухие! Глухие, понимаешь ты, болван? Думаешь, от при- роды? А? Нет, по своей воле! Только, чтобы не заразиться этим! Только чтобы не слышать этих! Другого пути нет! — Врешь! — Иглой! Проволокой раскаленной! Перепонки — насквозь! Проткнуть! Вот так! Слуха себя лишить! Хочешь собой остаться? Только так! Ты — хочешь?! Егор бьет его по протянутым рукам и пятится назад в страхе, хотя заряженный пистолет в руках у него, а не у сумасшедшего попа. 2 Поезд, набирая ход, втягивается в точку. Мишель поднимается с острого гра- вия и бежит за ним, стучит ободранными кулаками в черные исчерканные без- глазые вагоны, стучит и ничего не слышит: ни своих ударов, ни стука колес, ни гудка локомотива. Из-за этой ватной тишины ничто не кажется ей реальным: все как во сне. Во сне проще поверить во все, что она увидела. В деда, в Сашу, в то, что кто-то скоро сотрет с лица земли ее Москву. Она умоляет поезд остановиться, угрожает ему — и все больше от него отста- ет. Вагоны беззвучно проскальзывают мимо нее один за другим, пока не уходят все. И только, когда она уже понимает, что у нее ничего не вышло — что-то случа- ется. Вместо того, чтобы катить дальше на Москву, состав сбивается с пути и на полной скорости заворачивает к Посту. Но Мишель, едва остановившись, снова переходит на бег — опять за соста- вом, опять к нему. Она должна помешать людям в поезде любой ценой. Если не остановить, то задержать их — на столько, на сколько это возможно. Змей свивается в полукольцо и несется к открытым воротам, из-под его колес брызжут искры, он понял, что его заманили в западню и хочет затормозить, но не успевает. Мишель улыбается, кивает сама себе. Пусть лучше он сожрет Пост, чем спохватится и вырулит обратно на Москву! 194 Дмитрий Глуховский Колени сбиты, лодыжки жгутся при каждом шаге, но Мишель упрямей своих ног, она заставляет их двигаться, как страшные люди в поезде заставляли свои переломанные руки бить зарешеченные окна. Сил нет; это бег со скоростью ползущего; она вбегает в ворота, когда черный поезд уже давно ворвался на Пост. Когда уже полыхнуло, вспыхнуло над стеной короткое зарево. Мишель вбегает в ворота и видит Полкана, и видит обгоревшего человека, который выбирается из распавшегося вагона. Мишель бредет к коменданту, хо- чет объяснить ему, кто, что это там, в вагонах — но замечает, что обгоревший уже первый рассказывает тому что-то. Она вспоминает, как это было с ее дедом и как будет сейчас. Опрометью бро- сается назад — к воротам. Там стоит обалдевший Антончик, забытый часовой, смена которого так и не кончилась. Закрыть ворота перед поездом он не успел, что делать теперь, не понимает. Спрашивает по-рыбьи что-то у Мишель, но она не может ничего объяснить. Она просто хватается обеими руками за створу железных ворот и со всех сво- их муравьиных сил толкает ее от себя, потом перехватывает и тащит — ногти ло- маются, кровь сочится из царапин на ладонях, но боли не слышно, как не слыш- но тут вообще ничего. Она загоняет одну створу до конца и вцепляется в дру- гую — тут уже Антон приходит ей на помощь, так и не дождавшись от нее ответов на свои рыбьи вопросы. Они навешивают засовы, а когда все кончено, Мишель обнимает Антона благодарно — и оборачивается назад. От порванного горящего вагона ей навстречу бредет Полкан. Улыбается, от- клоняется, уходит куда-то, не видит, что провал в поезде за его спиной снова набухает. Локомотивы сорвались с рельсовой резьбы и опрокинулись на бок, за ними повалились некоторые вагоны. У локомотивов кто-то копошится, пытается вы- браться. А когда они выберутся, что будет? Ей не страшно за себя, не страшно, что она заперла себя с ними внутри: ее дело еще не доделано. А потом… В беззвучном мире и смерть, наверное, незаметней. Из окон коммунальных домов пялятся немые люди — показывают друг другу поезд. Воронцов, Шпала, Дуня Сом, оба Морозовых. Из подъезда выглядывают чьи-то дети, Мишель щурится, чтобы узнать — Манукянов дочка, Алинка, и Ар- кашка Белоусов с маленькой Соней — держит детскую руку с заблаговременным вывертом, так, чтобы сразу можно было больно сделать, если Соня попробует хоть шаг в сторону сделать. Сонечка смотрит на Мишель так, как всегда на нее смотрит — с тихим востор- гом и по-заговорщически. Что-то складывает своими губками — неслышно. По- казывает на поезд, а потом большой палец кверху. ПОСТ 195 Мишель мучительно соображает: это что значит? Это значит, она Сонечку тоже тут заперла? С этими, в поезде? На себя плевать, но они… Как она не поду- мала… А сейчас… Их тоже сейчас… Их тоже? — Уведите! Уведите детей! Она бросается к еле стоящему на ногах Аркашке, задирает голову, ищет Ма- нукяновские окна — где там Карина, мать Алинки — и ей, и им всем — кричит из всех сил: — Прячьте детей! Уводите! Слышите?! Но даже сама себя не слышит. Кричит так, что голова раздувается, разрывает- ся, ломит, а уши мертвые: боль чувствуют, а звук нет. Подбегает к Аркашке, упрашивает его, хватает за руку Сонечку — Аркашка пя- лится на нее, как на полоумную, отпихивает от своей дочки, тянется еще пинка Мишель отвесить, заграбастывает своего ребенка — не отдам! — и тянет за собой, смотреть на поезд поближе. Соня оглядывается на Мишель через плечо, отец одергивает ее, как строгачом: рядом! Надо к училке! Ей поверят. Мишель взлетает по ступеням, колотит кулаками в дверь квартиры Татьяны Николаевны. Колотит, потом хватается за дверную ручку, дергает ее вверх-вниз, кричит: — Татьяна Николавна! Откройте! Это Мишель! Какие-то люди стоят у нее за спиной на лестничной клетке — низкорослые Никишины: на нем резиновые шлепки и дырявый свитер, а Шурка в мужни- ной футболке, теребят Мишель — что случилось? Но ей не они нужны, а учи- тельница. — Татьяна Николавна! Наконец, та открывает. Спрашивает что-то — но Мишель не понимает ничего. — Соберите детей! Надо детей спрятать! Надо их убрать от этого поезда! Там заразные! Она хватает учительницу за рукав, за руку, тянет за собой, та гладит ей щеки, пальцем проводит по мочкам ушей — пальцы становятся мокрыми и красными. Глаза жжет и застит, бесполезные уши сочатся горячим. — Вы же их учитель! Вас послушают! Пожалуйста! Это прямо сейчас нужно! Как ее убедить? Как?! 3 Дверь распахивается. В прихожей изолятора расплескивается свет с лестни- цы. Егор выглядывает из комнаты — и тут же мимо него туда прорывается, оскаль- зываясь со спешки, монах. Егор выбрасывает руку, хватает его за черные лохмо- 196 Дмитрий Глуховский тья, но те трещат, оставляя обрывок у Егора в разодранных пальцах — а отец Да- ниил выпутывается и одним скачком оказывается в дверях. И — падает навзничь. Ползет по полу, утираясь: нос разбит, кровь в пригорш- нях не помещается. Смотрит загнанно: выход перекрыт. На пороге стоит Полкан, кулак отряхивает. Егор подскакивает к нему. — О! Живой! — улыбается ему Полкан. — Ну, жив — и слава богу. — Ты видал? — орет Егор. — Это как так вышло?! С поездом? — Ну как-как… Пришлось вот. Ничего. Там разобрались — и с этим разбе- ремся! — Ты видел этих, внутри? Которые одержимые! Я видел, ты… — Да уж… Познакомились. Что, пойдем? Тут еще дел… Людей надо спрятать… Куда бы их… А то сейчас месиво начнется… Егор кивает. — А если в бомбоубежища? Заводские? Ну, которые ты мне тогда… — Пум-пурум… Точно. Молоток! — А с этим что? Егор показывает на съежившегося в углу монаха. — Не знаю. Кончить его? По законам военного времени. Пушку дай-ка сюда. Егор протягивает пистолет Полкану — с сомнением. Тот берется за рукоятку, подкидывает пистолет в воздухе, примериваясь к весу, наводит на монаха. Отец Даниил весь подбирается, но лицо не прячет. Сидит, смеется. — Чего скалишься, чмо? А?! — Стреляй, не стреляй. Через мост не могли только пробраться. А как проеха- ли, тут все. Получайте обратно, что нам отправили. — А вам поделом досталось! В аду вам там всем гореть, мятежникам! Егор трогает Полкана: — Это… Это правда, что ль? Мы на них? Это вот — навели? Полкан делает к монаху шаг. — Не веришь, что кончу тебя? Думаешь, безоружного не стану? — Харя у тебя, как у палача. А сдохнуть не страшно. Теперь, когда дело сдела- но — не страшно. Тут ад, там ад — нет разницы. Егор снова дергает Полкана: — Он говорит, надо уши выткнуть, чтобы с катушек не съехать, как те в поез- де… Совсем оглохнуть. Это правда? Он сейчас вот что понимает: ведь оглохнуть это значит… Это ведь не только перестать слышать просто мир. Это ведь еще значит музыку больше не слышать никогда. Не слышать — и не играть. Это значит… — Это правда?! — Да откуда я-то знаю?! — смахивает его руку Полкан. ПОСТ 197 — Но если это наши с ними так… Во время войны. Ты-то должен знать! Ты ж воевал тогда! Ты же, бля, комендант! — Ну воевал и воевал! Больно мы лезли в эти дела! Ну, херанули они чем-то из Москвы по регионам — и херанули! Дерьмо! А бомбами там, холерой или гип- нозом — какая мне-то тут разница? Они там схавали, эти, умылись кровякой, отъеблись от нас — и все, и ладненько! Кровякой красной! Аля гер ком аля гер, и пошли они все на хер! Монах щурится, старается вглухую понять, о чем Полкан бесится. И каркает: — Так разве? Разве сначала мы, а потом вы? Разве не наоборот было? Полкан тогда шагает к монаху и его пихает сапогом — в живот. Егор цепляется к нему снова: — Нет! Постой! Это что… Это кто первый-то? Это мы их? Москва их сначала? Вот этим вот? И обычных людей тоже? Там, на мосту, и бабы… И мелкие совсем… Всех? А за что? Монах выкашливает: — Помутить… Бесов выпустить… Бешенство выпустить… Чтобы мы пережра- ли сами себя, чтобы только вас не замечали там, да? За что? Не «за что», а «зачем»! Полкан уже орет: — Откуда я знаю?! Значит, было за что! У меня, шигаон, свой пост, а них там свой! Политику пусть политики делают! У меня допуска нету! Я сам в залупу ни- когда не лез, и тебе не советую, понял ты?! Все! Пошли отсюда! Много чести для этого говноеда! Как бельмо на глазу! Егор дергает его на себя: — А то, что мы даже не знаем, как с ними быть! Этот вон говорит, это все не лечится никак! Уши, ты понимаешь? Барабанные перепонки выткнуть! Полкан становится против него, наклоняет к нему свою низколобую башку, кладет тяжеленную ручищу на плечо Егору, вдавливает его в пол. — Я ничего не собираюсь. Брешет эта мразь. Надо идти сейчас и не тут стоять, не жалеть, не хныкать, надо идти и резать их, надо не дырки колоть, а молотить, надо этих уродов, надо этих нелюдей, которые младенцев рвут, фррюкт, которые на кол, на кол людей, их вот так же — на кол, другого нет пути, потому что они как язва на ладони, как бельмо на глазу, они как опарыши на мертвых, ясно тебе это или нет?! Он вдавливает Егора все глубже, глаза у него пучатся и делаются все бес- смысленней, на губах выступает белое, толстые пальцы вцепляются Егору в пле- чи — но не так, как если бы Полкан хотел сделать ему, Егору, больно — а как если бы он оступился на болоте и стал тонуть в трясине, а за Егора схватился и пытался удержаться. |