Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
ПОСТ 155 — Какое! Сам не видишь, че? Москве надо доложить! Потом! Он удаляется, Свиридов бежит за инструментом, Коц остается глядеть на ло- комотивную громаду; внутри тихо, но в кварцевой толще запыленных окошек, бродят призраки. Он там не один, этот человек, который к ним спускался. Егор делает шаг в запретном направлении — к вагонам. Но его начинает ука- чивать: ниппель, который держал в нем давление, пропускает воздух, и Егор сду- вается. Сегодня нет больше сил. Завтра. В любом случае, теперь этим всем занимаются взрослые. 4 Всю ночь на заставе горят костры: в их свете копошатся дозорные, разбирают пути по приказу коменданта. Полкан боится, что поезд может пойти на прорыв, а других способов задержать его нет. Время от времени Полкан вылезает на крышу проверить — стоит состав или все же дал задний ход? Состав застыл на месте, и то, что дороги вперед больше нету, кажется, там никого не тревожит. В очередной раз спустившись к себе, Полкан опять снимает трубку и бурчит телефонисту: — Москву давай! Да, Покровскому! Но в Москве ночь, Покровский спит, дежурный не хочет его поднимать ради каких-то глупостей. Полкан — уже похмельный — без всякого добродушия вну- шает московскому офицерику: — Тут дело срочное! Да! Поезд прибыл! Из Кирова! Ну вот что они мне сказа- ли, то и я тебе говорю! Видать, есть! А я не с тобой до этого разве разговаривал? Тьфу, пропасть! Это мне по второму кругу, что ль, объяснять?! Да! Пассажир- ский. Говорит, лазарет на колесах. Очень просится. Я, само собой, только через мой труп! Ну вот доложи, доложи ему. Да, и пускай наберет мне первым делом. А то тут… В Москве вешают трубку; когда к Посту пришел поп, там он всем был очень нужен; а прикатил целый поезд — и им плевать. Полкан барабанит пальцами по столу, крутит себе тысячную папиросу. Думает, наливать или не наливать — и на- ливает. Опрокидывает и идет домой. В конце концов, это у них время выходит, у этих чертей чахоточных. А у него времени сколько угодно. Пускай они и парятся. Полкан заходит к себе и сразу жалеет, что вернулся. Тамара не спит. Сидит, ждет его. — И что? 156 Дмитрий Глуховский — Люди там, Тамарочка. Туберкулезники. Едут в Москву на лечение. А что, мы снова разговариваем? — Ты не должен их пропустить. Слышишь меня? Ты не должен их пропустить. — Разберусь как-нибудь без твоей интуиции, спасибо. Да я и не собирался… — Обещай мне. — А вот этого не могу сделать. Я, Тамарочка, человек военный, не знаю, в кур- се ты или нет? Ах да, мы с тобой, бляха ты муха, обсуждали это уже раз-другой. Так вот, как мне скажут в Москве, так я и сделаю. Она молчит. Глаза как бойницы на блиндаже — узкие, не подступишься. Зябко поеживается. — Какие еще туберкулезники? Нам же говорили, там никого… Ты веришь им? — Тамара. Я тебе еще раз: это не мое дело. — Там же мятежники раньше были, во время Распада. Были или нет? — Все кончилось уже тыщу лет назад! Там у них, небось, сто раз поменялось все уже. Была бы война — прислали бы бронепоезд, я не знаю там, штурмом бы взяли нас — ума много не нужно. Нет, остановились, просятся по-чело ве- чески. Тамара встает, подходит к окну. Просит: — Налей мне. — О! Вот это разговор! Он трусцой бежит в кухню за своей бездонной бутылью, возвращается со ста- канами. Наливает ей, себе, тянется, чтобы чокнуться, но она пьет одна — глотка- ми, морщась, до дна. — Послушай меня. Ты предал меня уже один раз, и не думай, что я забыла это. Не думай, что такое можно просто заболтать, захихикать, зажрать твоей гре- баной тушенкой и залить этой дрянью. Она с отвращением ставит пустой стакан на стол. — Я знаю, что ты веришь только в то, что можешь своими вот этими лапами помацать и загрести. Я вижу больше твоего, хоть и не хочу. И я тебя прошу: если ты меня любишь хоть чуть-чуть, то просто послушай меня. Один раз ты ошибся, и то, о чем я предупреждала, случилось. Послушай меня хоть теперь и, пожалуй- ста, не спорь. Пойми, тебя судьба, может, сюда только для одного командовать поставила, для одного-единственного этого раза. Чтобы ты этот поезд никуда не пропустил. — Тамара… — Дай закончить. Я простила тебе одно предательство, Сережа. Потому что очень люблю тебя. Потому что боюсь тебя потерять. Потому что не сумела пред- ставить себе жизнь без тебя. Но еще одного предательства я тебе простить не смогу. ПОСТ 157 5 — Разве от того, что Господь оставил Землю, можем мы нарушать заповеди Его? Он сотворил нас из великой любви и нам завещал любить ближних своих, как самих себя, а прочих людей приравнивать к ближним. Защищать сирых и убогих, быть великодушным к тем, кто страдает. Делиться последним с тем, кто нуждается. И тому, кто просит о помощи, не отказывать в ней. Егор стоит в толпе и слушает утреннюю проповедь вместе со всеми. Отец Да- ниил, как обычно, фальшивит; но людям не важен мотив, им важны только сло- ва. Изморенные голодом, измотанные бессонной ночью, люди кутаются в свои драные куртки, в безразмерные бушлаты — но лица у них такие, будто они слад- кую водичку во рту полощут. — Вам плохо сейчас, я знаю. Но тот, кто сам страдает, лучше поймет другого страдающего. Тот, кто сам голоден, знает, как мучится от голода другой. И если пожалеете другого, больше страдать не станете, а другому облегчите его долю. Что такое добро? Это когда ради других своего лишаешься. Что такое зло? Когда других лишаешь ради своей выгоды. Отдавая последнее, становитесь меньше зверем и больше — человеком. Егор вздрагивает — рядом с ним стоит Мишель; и тоже слушает. Она подошла к нему со спины, встала тут. Но после того, что он сказал ей вчера, непонятно, как здороваться. — Привет. — Привет… — он улыбается ей по-идиотски. — Не злишься? — Злюсь. Но спросить надо. Мне Шпала сказал, что ты с этими общался… В поезде. — Ну… Да. Типа того. — Они… Они там видели… Ну, наших казаков? По пути? Егор отворачивается к окну изолятора, но краем глаза остается приплавлен- ным к Мишели. Видит, что она не отстает от него, что ждет ответа. Ждет от него, что он расскажет ей, что ее чертов казак жив-здоров. Не знает, что это он списал ее Сашу на тот берег, в никуда. — Говорит, видели. Встретили. — Правда?! Надлом какой-то в ее голосе. Егор слышит: диссонанс. Ну а что, может быть, он и жив еще. Никто ведь этого человека из поезда не тянул за язык, он сам припомнил казачью экспедицию из Москвы. А если так… Если Кригов добрался до самой этой Вятки-Кирова живым и здоровым… То, вы- ходит, ничем Егор перед Мишелью и не виноват? Выходит, ей он надежду возвращает, а у себя отнимает? — Да. Правда. Честно. Но… Только это. Что встретили на пути. И все. 158 Дмитрий Глуховский Мишель выдыхает. — А их дальше пустят? На Москву? — Полкан ждет разрешения. — Поняла. Спасиб, Егор. — Ага. Приходите еще. Они стоят еще так рядом без слов. Отец Даниил продолжает вещать, увеще- вать собравшихся, но Егору его неслышно: слишком громко Мишель рядом ды- шит. Как будто она еще что-то собирается у него спросить, или попросить его о чем-то. Она вечно пытается как-то использовать его, вечно он ей оказывается нужен то для одного, то для другого… Но хотя бы он оказывается ей нужен. — Ну а… А что с Кольцовым-то в итоге? Телефон там, не телефон? Я не поняла, он мой хотел починить? Или… Егор трет виски. Телефон. Слишком много всего сразу. — Да. Я… Не знаю еще. Поезд этот и… Ну, короче. Люди вокруг вдруг приходят в движение, принимаются переговариваться, как будто очнувшись. Что, закончилась проповедь? Нет, наоборот. — И когда постучались в ваши ворота и просят о милосердии, сможете ли от- казать? Вам послано испытание: больные и убогие стоят у ваших ворот, и сми- ренно просят пропустить их, и нет у них другого пути к спасению. Я вот глухой, а слышу их мольбы о помощи, ибо слушаю сердцем. Господь забыл их, как и вас забыл. Вы тут все братья. Но разве битва заканчивается, когда генерала оставляет поле боя? Ради того бьетесь, чтоб остаться собою до конца, или ради жестяных медалек? Чтобы выполнить приказ, либо чтобы долг исполнить?! Ради жалованья или ради вечности?! Мишель трогает Егора. — Откуда он все уже про них знает? Егор вздергивает плечи. — Сердцем слушает. А отец Даниил уже не нудит, а громыхает: — Просите у начальников ваших, как просили бы за братьев своих: милости и милосердия! Я сам с той стороны пришел, я знаю — там такие же люди, как вы, с теми же бедами и теми же радостями. Что было между вами, то давно прошло. Просите, чтобы пропустили их! Спасите братьев своих! 6 Пиликает телефон. Полкан срывает трубку: Москва?! Покровский так и не перезвонил ему, теле- фонисты мычат, что вопрос рассматривается, но генерал закопан в каких-то де- ПОСТ 159 лах государственной важности. Какие там такие важные дела, хрипит им Полкан, это задавленное бешенство в нем становится хрипом, а они обещают перезво- нить потом и отключаются. Нет, не из Москвы. С заставы — и в переполохе. — К вам идут, Сергей Петрович! К вам! Полкан выглядывает: от поезда движется процессия. Их трое — все в плащах с капюшонами и в респираторах, как тот седой, с которым Полкан разговаривал ночью. Катят с собой груженую тележку на рессорах, тележка подскакивает на изухабленной тропе. Что-то на ней под брезентом. У себя этих людей Полкан принимать точно не собирается. Накидывает буш- лат, закрывает бутылку в шкаф и спускается во двор. Караульным командует в во- рота этих не пускать. Встречает их на подступах. Чумные или нет, нечего им делать внутри стен. — Чего надо? Тьфу ты, бляха! Коновалов! За бумагой сбегай! Но у этих все есть с собой. Не бумага, а электронный планшет: на, пиши. Полкан пальцем рисует им на экране свой вопрос. Главный в тройке приоткрывает брезент, показывает, что на тележке: схва- ченные ремнями деревянные ящики. Другие двое обернулись к толпе, смотрят во все стороны сразу, как будто боятся, что на них со спины набросятся. На про- резиненных плащах красные кресты во всю спину, лиц под намордниками не видно. Старший, тот самый седой, который спускался к Полкану из поезда но- чью, говорит: — Тут еда. Консервы. Все стерильно, заводское производство. Это плата за проезд. Таможенный сбор. Забирайте. — Не понял! Полкан показывает надпись на планшете не только начальнику поезда, но и всем собравшимся, склабится: это что ж, товарищи, при всем честном народе мне взятку тут предлагают? — Мы не можем там бесконечно стоять. Больным становится хуже. У них и так поражены легкие. Это для них мучение. Мы отдаем вам часть наших запасов, чтобы вы нас пропустили без проволочек. Полкан берется за бока. Натужно хохочет. — Так дела не делаются, мил ты человек. Консервы там или нет, мне пока из столицы зеленый свет не дадут, никуда вы не поедете. Так что вы забирайте-ка свое добро, да проваливайте. Вся троица не движется; седой стоит лицом к нему, двое других боком. Люди шушукаются, и непонятно, на чьей они стороне. Ящики выглядывают из-под бре- зента, гипнотизируют народ. Тогда Полкан выдергивает из кобуры пистолет, на- ставляет его на небо и жмет спусковой крючок: бах! 160 Дмитрий Глуховский Все трое не шелохнутся, не дрогнули даже. Полкан опускает дымящийся ствол, делает шаг к седому, еще шаг, еще. И прямо на ухо ему орет: — Следующая твоя будет, ясно тебе?! А тот отвечает ему негромко, но тоже на ухо: — Я там больше больных держать не могу. Я немного подожду еще, а потом вагоны открою. Пускай к вам идут. Он дает знак своим подручным, и те зачехляют ящики обратно. Строятся тре- угольником, как пришли, и бредут обратно к поезду. 7 Когда над гаражами гремит выстрел, Егор отчаянно ковыряет скрепкой сква- жину амбарного замка на дверях кольцовской мастерской. Когда-то он скрепкой орудовал неплохо, но этот замок какой-то хитрый, не поддается никак. Хорошо, у гаражей никого — все толкутся во дворе и за воротами. Скрепка застревает в замке и ломается. Сука! Теперь, даже если вернуться сюда вместе с Полканом и связкой ключей, толку будет ноль — а Полкана еще придется заново убеждать. Внутри гаража стоит низкое жужжание. Так в уличных сортирах жужжит обычно. Егор озирается вокруг. Соседский гараж открыт — на стене развешен инстру- мент. Ножовка по металлу — слишком долго. Кусачки — такую цепь не переку- сишь. Егор проходит глубже… Кувалда. Времени на размышления нет. Он хватает чужую кувалду, приноравливается к замку и с замаха, как будто колет дрова, сносит замок со звеньев цепи. Молот ударяет по листовому железу, из которого сварены гаражные двери; гараж гудит, словно огромный тревожный колокол — но никто не спешит на его набат, всем интересней то, что происходит за воротами. А времени все равно не так много. Егор тащит створку на себя — заржавленные петли скрежещут, дверь подда- ется с трудом. Он проскальзывает в щель и закрывается внутри, чтобы не при- влекать к себе зевак-соседей. Внутри стоит сладкая вонь — такая, что хочется немедленно распахнуть двери обратно. Десятка два жирных мух мечутся по темному гаражу; Егор зажигает фо- нарь, и они лезут к нему — садятся на руки, на шею, на лоб, пытаются заползти в уголки глаз. Он сгоняет их, шикает, убивает одну, но остальным все равно — за несколько дней взаперти они с ума посходили. Егор машет фонарем, пятно света прыгает по стенкам. Какие-то старые жур- налы, деревянный стул, крючки на стенах, ящики… Все вверх дном. Все в буром, ПОСТ 161 все клейкое на ощупь. Местами разлитая тут кровь неотличима от ржавого желе- за, она и есть ведь просто ржавое железо, говорит себе Егор. На крючках для инструментов — присохший шматок чего-то, на валяющемся на полу ломике — пучок рыжих волос, склеившихся в бурую паклю. Сердце идет вскачь. И, кроме удушливого и не желающего выветриваться запаха, стоит в воздухе еще что-то… Осязаемое, как осязаем становится сам воздух, если загрести его быстро ладо- нью. Чувство противоестественности того, что тут случилось. Егор вспоминает свою драку с долговязым Кольцовым — драку за телефон. Тогда Кольцов остановился за миг до того, чтобы швырнуть в Егора камнем; но одно дело — камень, а другое… Егор вспоминает слова Антончика, что обоих от- певали с покрытыми лицами, потому глядеть было на них страшно. Неужели могли так из-за телефона? Из-за Мишельки? Цигалю вон девки вообще всегда по барабану были… Вряд ли бы он… Может, не из-за самого аппарата, а из-за чего-то, что было внутри телефона, в его памяти? Но как бы они его вскрыли, без пароля? Егор шарит, стараясь не шуметь, по ящикам, отдирает какие-то прилипшие к полу рогожки, поднимает коврики. Телефона нигде нет. Мухи гудят невыноси- мо, словно внутри Егоровой головы. Может, он придумал все это себе? Придумал, что Цигаль обокрал его, придумал, что притащил мобильник сво- ему товарищу, что это они именно из-за айфона подрались? Может быть, обыч- ная какая-то бытовуха, или… Ну, может, Цигаль приставать к нему стал, а этот его… Вот отец Даниил про это и говорил — мол, овладел обоими Сатана. Блуд — гре- ховная страсть номер два. И гнев. А Мишель… Ну так, сболтнул просто, чтобы… Надо что-то было такое залепить ей загадочное, он и залепил. Всю жизнь был Кольцов ботаном и задротом… Толь- ко умер вот… Как-то… Зря Егор влез к нему в гараж. Надо выбираться и идти каяться Полкану. При- знавать, что телефона у Кольцова нет. Егор отряхивается, открывает дверь — и в упавшем на пол клине света видит что-то маленькое, белое, изляпанное. Знакомое. Он нагибается… Осторожно тя- нет, отклеивая от изнанки резинового коврика. Его бросает в пот. Кусочек бумаги. Страничка, выдранная из чьего-то паспорта. Страничка с гра- фой «дети». И там в таблицу вписанное имя: Костров Николай Станиславович, 15.01.2019 года. Все плывет. Коленька. В честь деда назвала его. Любимый мой. Все плавится. Гараж, полки, жужжание. Переплавляются в пот. В честь его деда, моего отца. Коля. Красивый и такой смешной. Умница-раз- умница. Егор на мосту. Зеленый туман облепляет его. Трясутся колени. Он пинает 162 Дмитрий Глуховский мертвую женщину. Поздних, знаешь, как любишь? Поздних и единственных! А знаешь, как любишь детей, когда они умирают раньше тебя? Он же выбросил ее паспорт! Точно помнит, как паспорт летел в ядовитую воду, как порхал, расправив мотыльковые крылья. Как это? Егор подносит испач- канную бурым страницу к глазам. Цифры рождения обведены синей ручкой. Он не обводил! Откуда? Он закрывает глаза, и там, в закрытых глазах, отыскивает еще кусочек памя- ти, который раньше был потерян, перемешан с воображаемыми концертами на воображаемых стадионах. Егор не может смотреть на живую и улыбающуюся женщину, которую только что бил неживую, каучуковую. Слезы мешают смотреть на нее, голова раскалыва- ется. Поэтому он вырывает страничку — там, где разгадан пароль от телефона, страничку про мальчика Колю — и ее прячет, а остальное бросает в реку. Засовы- вает страничку в телефонный кейс. И потом идет вперед — на тот берег, где в воду входят, чтобы равнодушно умереть, заводные люди. 8 Когда чужие в крагах и бахилах убираются восвояси, Полкан ждет от своих одобрения, но народ смотрит на него волком. Толпа не рассасывается сама по себе, хотя пялиться, казалось бы, уже не на что. Кто-то бурчит, прячась у других за спинами: — До хера ты честный, Сергей Петрович! — Так! Это кто? Ты, что ль, Воронцов? Страх потерял, да? Но Воронцова поддерживает какая-то баба: — Чего тебе не пропустить людей? — Что мне людей не пропустить? Ты своим куриным мозгом вообще сооб- ражаешь, что ты говоришь? Это как называется — пропустить людей? Не пре- ступная ли халатность, не злоупотребление ли служебным положением, а, По- лечка? И это в лучшем еще случае! — Люди в нужде! Больные там у него на поезде! Туберкулезники! А ты их от реки газами травишь! — Ты почем знаешь, что они туберкулезники, и что там вообще не сто тонн тротила? Нас этот глухарь к себе на инспекцию-то, небось, не пускает! — Был бы тротил, на прорыв бы пошли, е-мана! А то стоят, просятся, жратву предлагают! — Так, а ты что тут за жратву, Леонид? Ты-то что бузишь? Ты ж постишься! Или у тебя похмелье такое злое? |