Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
11 До пересменки дозорных Егор отсиживается в заводских бомбоубежищах, потом опять укрывается под насыпью. Можно было бы пойти в ночь, но Егор убеждает себя, что без утреннего света камера на телефоне не сработает, и раз- лочить его не удастся. Дождя сегодня нет, дозорные медлят. Еще чуть-чуть — и из-за ворот покажет- ся новая смена; тогда ему уже никак не забраться на мост незамеченным. Солнце набухает где-то за мостом, непроглядная зеленая пелена начинает золотиться изнутри. ПОСТ 121 На заставе, кажется, обсуждают бредни бродячего монаха: кто-то топит за него, остальные хохочут. Но хохот не совсем честный — в сотне шагов от завесы, закрывающей мост, можно поверить во что угодно. Давайте, ну давайте же, шепотом подначивает их Егор. Чего вам тут ждать? Но дозорные сегодня никуда не торопятся, и Егор бесится — и на них, и на себя. Небо уже алеет, солнце красными спицами подтыкает наброшенный сверху гряз- ный ватник облаков, приподнимает их, чтобы было чем дышать. От Поста слышится железный лязг — отворяют ворота. Все, капец. Это значит, никакого зазора сегодня не будет: ночная смена дождется утреннюю на насыпи, мост все время будет у них на виду. Или возвращаться в обход, или сдаваться и каяться, или… Или так. Егор набирается духу и тихо, стараясь не ступать на шумную гальку, а идти только по чуть чавкающей влажной земле, еле скрепленной травяными корнями, крадется вперед, к реке — по низу. План такой: зайти в туман у самой реки, и там попробовать взобраться наверх по бетонным опорам. Ближе к берегу становится ясно, что затея была идиотская. Там, где почва на- питывается отравленной водой от реки, трава не выживает, и земля под ногами превращается в топкую грязь. Егору приходится прыгать по камням, по обломкам асфальта — тут когда-то была набережная, проходила дорога, но река подтачи- вает камни и разъедает асфальт. По мере того, как река становится ближе, дышать делается все труднее: Его- ров старый противогаз не справляется со свинцовым речным воздухом. Из-за надвигающегося тумана непонятно, где заканчивается суша и где начинаются воды. Все вокруг зеленое, туман сгущается в висящие в воздухе капли, стекает из воздуха в землю, земля сочится зеленым ядом, а река испаряется так обильно, как будто находится в состоянии невесомости и вся начинает отрываться от свое- го русла, поднимаясь в воздух. Несколько раз Егор чуть не оступается и не падает в огромные едкие лужи не- известной глубины. Из них идут всплесками пузыри, словно кого-то там топят, и он выпускает против своей воли из легких последний воздух. К тому моменту, когда он в конце концов добирается до первой опоры, голо- ва у него уже идет кругом, и его пошатывает. На мгновенье ему чудится, что он смог различить береговую линию… В туманной жиже впереди виднеются какие- то сгустки, приставшие к этой линии и слипшиеся друг с другом, какие-то бурые вспухшие бугры… Что-то, похожее на лягушачью икру — но огромного размера. Что-то, что река вынесла на этот берег, и что теперь вяло качается в густом речном прибое. Егор вглядывается в них, пока глаза не начинают саднить — но так и не может понять, что это. 122 Дмитрий Глуховский На бетонном быке есть металлическая скоба, за ней еще одна — остатки лест- ницы, по которой можно было раньше забраться на поддерживающие мост стальные опорные конструкции. Но от кислоты металл крошится, несколько скоб выпали из бетона, как зубы из стариковских десен. Одна из них начинает вываливаться ровно в тот момент, когда Егор за нее схватился — на четырехметровой высоте — и ему приходится метнуться вверх, чтобы успеть ухватиться за следующую. С высоты лягушачья икра видится иначе: ее ячейки-бакены оказываются не совсем круглыми, а скорее вытянутыми. Но еще три скобы вверх — и Егор вооб- ще перестает различать, что там внизу. Руки и ноги у него отяжелели, цепляются плохо, дыхание сбивается, голова едет — но он все-таки забирается на опору, пролезает по ней, балансируя над зеленой пропастью, к еще одной служебной лесенке — и выбирается все-таки на мост — там, где дозорные его уже не увидят. Он с трудом ориентируется, решая, в какую сторону ему идти — и нетвердым шагом двигается вперед. Пути остаются пустыми долго, слишком долго — ника- ких следов тех тел, на которые он наткнулся в прошлый раз. Может, время сегод- ня так тянется? Или казаки избавились от трупов, и тогда вся его затея напрасна? И так-то — велик ли шанс найти хозяйку телефона, шанс заставить аппарат узнать ее?.. Может, нет. Может, шанс ничтожный. Но Егор больше не может просто не может сидеть на жопе и ждать, что будет. Не может жрать тушенку, не может пить водку с Полканом, не может врать матери и не может смотреть, как поп опутывает людей своим вра- ньем. Егор всю эту кашу заварил, ему и расхлебывать. Просто надо что-то такое уже совершить. Что-нибудь, что перебило бы всю ту дрянь, которую он натворил. Ладно, не натворил, а которой позволил случиться… Да какая, блин, разница! Первые тела обнаруживаются по левую и по правую руку от рельсов. Казаки просто оттащили их так, чтобы те не мешали проезду дрезин. Нет, не просто. Егор идет вдоль тел и понимает, что их сложили тут осторожно и чуть ли не любовно: одного к другому, ногами к рельсам, головой к реке. У кого могли, со- брали на груди руки. Кому нашли, чем, накрыли лицо. Похоже, что казаки за- стряли тут на час-другой — и отдавали мертвым последний долг, старались сде- лать так, чтобы они выглядели людьми хотя бы после смерти, раз уж сама смерть была у них не человеческая. Мост превращен в курган, в облачный курган, поднятый над рекой. Егор почему-то представляется, как подъесаул шагал мимо уложенных рядом погиб- ших людей и крестил их, прощаясь. Смотреть на мертвых трудно, но деваться некуда. Лица у многих правда уже распухли и почернели, хотя и не так, наверное, как было бы на обычном воздухе: ПОСТ 123 в ядовитом мареве и микробы дохнут. С каждым шагом у Егора убавляется уве- ренности в том, что он сможет узнать женщину, у которой забрал мобильник. Тут, залитые этим чертовым желе, люди стали похожи друг на друга — а Егор уже и не помнит особо, как она выглядела. Вроде бы среднего возраста, кажется, некра- сивая. Сумочка была на цепочке — обмотана вокруг шеи. И все. Окуляры противогаза запотели изнутри, хочется стащить его, плюнуть на сте- клышки, растереть пальцем — известный способ; но снимать нельзя ни в коем случае. Резина и без того прилегает неплотно, Егор понимает это по головокруже- нию. Долго тянуть нельзя, времени в обрез. Он проходит по мосту столько, что и другой берег должен бы уже быть где-то совсем неподалеку — а той женщины все нет. Несколько раз Егор приподнимает куски ткани, куртки, шапки, положенные поверх глаз — нет, не она. Кажется, не она. Сумочки нет. Тогда он решает дойти сразу до конца, оглядеть всех мертвых с наскока, а по- том уже изучать их по отдельности — и поэтому мимо нужного ему тела пролета- ет. Пролетает, но застревает в нескольких метрах и возвращается. Вот она. Точно она. Сумку сняли с нее и положили рядом, как будто в руки. Но след, там где пе- рекрученная цепочка врезалась в шею, остался. Ее глаза закрыты, черты искази- лись — но по ним все еще можно угадать, как она выглядела при жизни. — Здравствуйте. — Здравствуй, мальчик. — Я вот по поводу вашего телефона. — Да, я его потеряла. Ты не находил? — Вот. Это ваш? Играть в это жутко, но не играть в это еще жутче. Егор хочет остановиться, но язык сам молотит слова: — Да, мой. Спасибо! Как хорошо, что ты его нашел. Только что-то я не могу его включить. Не поможешь? — Запросто. Вот… Просто надо посмотреть в камеру. И… Глаза можете открыть? — Зачем это? Я тебя и так вижу. — Я… Черт. Это чтобы телефон разлочить. — А кому ты будешь по нему звонить? Это ведь мертвый телефон, он для мертвых людей… А ты, кажется, живой пока. Не боишься? Пальцы оскальзываются на вздутом лице, веки опухли, и Егор не знает, как их поднять. — А если я не хочу просыпаться? Разбудишь ты меня — и что? — Ой, ну хорош, блин! Свят, свят, свят, свят! Сатане и шах, и мат! 124 Дмитрий Глуховский Наконец, вроде бы, получилось. Глаза у нее голубого цвета, смотрит она ими сквозь Егора в небо. Так. Он переводит дыхание и наставляет телефон на женщи- ну, ловит ее глаза в камеру осторожно, как Персей ловит зеркальным щитом взгляд Медузы Горгоны. Телефон молчит — и Егор осторожно, так чтобы самому не заглянуть в это зеркало, проверяет: сработало? На экране надпись: не удается распознать Face ID. Попробуйте еще раз. И Егор пробует еще раз — еще аккуратней, с еще большим почтением, затаив дыхание. Не удается распознать… Никак не удается. Третий раз… Последний. Сосредоточиться. — Это ведь твой телефон, да? Ну! Ну помоги мне. Тебе-то он зачем? — А тебе зачем? — У меня за спиной — вот там — мой дом. Куча народу. И я… Ну, я боюсь, как бы с ними не произошло того же самого, что с вами тут. И я надеюсь, что в твоем телефоне найдется что-то такое, чтобы я все понял. Вот зачем. Помоги, ну?! От телефона исходит слабая вибрация. Егор судорожно отдергивает его от ее лица, как будто боится, что клюнувшая удача сорвется с крючка… Переворачивает экраном к себе… «Верификация с помощью Face ID не удалась. Введите код-пароль». — Сука! Вот сука! Егор не выдерживает и пинает лежащую перед ним женщину — огромную кау- чуковую куклу. Она закоченела, окостеневшая плоть сопротивляется ему, и удар ощущается как-то неправильно, как-то леденяще неправильно. Он оглядывает- ся — никто не видел? — Бля… Прости. Реально. — Ничего, ничего. Ничего, мальчик. Сначала ты меня, а потом я тебя. Это ты ведь спешишь. Я-то… Я подожду, сколько надо. Егор хочется сбежать, но он заставляет себя сесть рядом. Берет ее сумку, вы- ворачивает ее. В коде шесть цифр. Может же в ее сумке найтись какой-нибудь намек? Может, записала на бумажке… Или… — Ха… Это тебе надо спешить. Вон, гляди, ты вся поехала уже… Чернеешь… — А давай-ка поспорим с тобой, кто дольше протянет? — Иди в жопу, теть! Не буду я с тобой спорить! Егор перебирает какую-то женскую чепуху: помаду, пудреницу, ключи. Па- спорт. Паспорт. — Тебе кто в сумку ко мне лезть разрешал? Ты соврал мне, так выходит? — Мне для дела! Я объяснял же! Кострова Надежда Павловна, 1986 года рождения. Не такая уж и старая, ока- зывается. День рождения 29 февраля… Вот это фокус. Повезло тебе, Надежда Павловна, ничего не скажешь. ПОСТ 125 Фокус. Егор застывает на несколько секунд, потом осторожно набирает на телефоне: 29 02 86. Такие цифры, которые захочешь — не забудешь. Свой день рождения! — Твой день рождения, да? Неверный код-пароль. Ну а что тогда, что?! Кроме паспорта, никаких бумажек в телефоне нет. Егор в ступоре принимает- ся листать странички — пальцы в толстой резине слушаются плохо, страницы склеились и разделяются нехотя. Прописана была в Екатеринбурге. Да, издалека ты причапала. — Гляди ж, и у вас там жизнь, оказывается, есть, да? А мы-то думали, за мо- стом конец света. — Есть жизнь, да еще и какая. Получше вашей. — Ну хорошо, что сказала, теть Надь. Я к вам в гости приеду. — А приезжай, приезжай. Мы тебя славно примем. Егор налистывает графу «ДЕТИ». Там значится: Костров Николай Станиславович, 15 января 2019 года. Это сколько ему лет, типа… Было бы. — Коленька. В честь деда назвала его. Любимый мой. В честь его деда, моего отца. Коля. Красивый и такой смешной. Умница-разумница. Волосы рыжие, ви- хор причесать не могу. Глаза зеленущие, как у котенка. Все со своими трансфор- мерами бегал. Господи… Я уж думала, все, не будет детей у меня. Поздний. Позд- них, знаешь, как любишь? Поздних и единственных! А знаешь, как любишь де- тей, когда они умирают раньше тебя? Егор смотрит на экран. Коля. В честь деда. «15.01.19» И вдруг все на экране разъезжается: пароль верен, телефон впускает Егора в себя. Все! Все?! — Вооооу! Спасибо! — Я тебе этого не разрешала. — Ну и насрать на тебя! Егор сует телефон в карман: все. Посмотреть можно уже и дома. Он встает — ноги задеревенели. Надо ими шагать теперь обратно, к Посту, но Егор медлит. Победа уже одер- жана, цель достигнута, он заработал себе и на прощение, и сверху. Еще час — и он этим телефоном уест их всех… Но отсюда ведь, наверное, совсем чуть-чуть остается до другого берега. На него не обязательно сходить, достаточно просто глянуть. Все, что Егор знал о нем до сих пор, все, что знали о нем на Посту, может ока- заться неверно. Может быть, он и не заброшен вовсе, может, там идет себе обыч- ная человеческая жизнь — вон, у Надежды Павловны Костровой из самого аж Дмитрий Глуховский Екатеринбурга ведь и паспорт с собой был! А если есть паспорт, то какой же там Сатана? Если есть паспорт, то бравый подъесаул со всем своим воинством, может, во- все и не сгинули. Может быть, ничего Егор его и не загубил. Ну, бандиты там… Неужели он не отобьется от бандитов своими-то пулеметами! Прокатится и вер- нется… Пускай уж лучше вернется, честное слово. А может и вправду там — живые города? Города, в которых, как и в Москве, есть и клубы, и концертные залы, и целые стадионы… Города, по которым Егор может гастролировать со своей группой, которую создаст вместе со встреченны- ми по пути людьми — с группой, которая будет исполнять его песни. Надо только обязательно встретить хорошего ударника… И было бы здорово, чтобы Мишель согласилась отправиться вместе с ним туда, к этим неизвестным городам, в об- ратную сторону от своей идиотской Москвы. Егор переставляет тяжелые как тумбы ноги; нет, это не он ими двигает — это они двигают им, несут его в противоположном от Поста направлении. Вереница мертвых тел никак не заканчивается — она простирается до того самого места, где зеленая пелена начинает истончаться. Солнце с того берега пробивается через нее, электризует туман, он переливается теперь волшебным светом, обволакивает им Егора, одевает его в кокон, который сделает его неуяз- вимым… И вот наконец начинают проявляться очертания — лес, поломанные зубья многоэтажек, фермы моста… Береговая линия. Над лесом поднимается солнце — большое, беспримесно красное. Мост доходит до суши и превращается в железную дорогу, которая просекой внедряется в корявый иссушенный лес. И тут Егор смотрит вправо. Голова сама повернулась в ту сторону. Пологий, затянутый тиной берег шевелится. По нему движутся человеческие фигуры. Они появляются из подлеска, подо- бравшегося к грязному пляжу, шагают к зеленой ядовитой воде, и, не пробуя ее ногой, не боясь и не смущаясь ее, не слыша ее запаха. Не чувствуя головокруже- ния, они вступают в воду один за другим — и заходят все глубже, глубже — по пояс, по грудь, по шею — не делая никаких попыток плыть, никак не выказывая боли — хотя зеленая жижа должна жечь кожу уже с первого прикосновения. Они заходят в воду с головой и пропадают в ней… Один, еще один, еще… Десяток, другой; А через некоторое время… Всплывают… Неподвижные. Разбухшие. Похожие на бакены. На лягушачью икру. Мертвецы. 127 Пробуждение 1 Он выходит из арки, устроенной внутри арены — выходит как гладиатор, ко- торому предстоит смертный бой. Целый стадион народу. Полные трибуны. Свет от прожекторов слепит глаза, лучи бродят по толпе, и куда бы ни упали разноцветные пятна — везде руки, к нему, к Егору протянутые руки. Люди кричат ему: «Егор! Егор!» Гитара болтается у него за спиной, будто автомат, ремень перехватывает грудь наискось. Он останавливается посередине арены, поднимает руку вверх — и три- буны принимаются визжать от восторга. Егор опускает руку — и вопли смолкают: все знают, что это значит. Он просит тишины, потому что только в абсолютной тишине эта песня — его главная песня — прозвучит правильно. Егор притрагивается к струнам, и они начинают петь многоголосием. А само- му ему остается только подпевать: Вы оставили нам распотрошенный мир Вы все мясо его закатали в консервы Жрать рога и копыта — последний наш пир У костра мы играем на струнах неверных Вы оставили нам мир без лишних людей Мы наследники вашей огромной жилплощади Нам руины в дерьме вместо падших церквей Ваши мумии нам чудотворными мощами Вы оставили нам мир без вечных проблем Кто мы, бля, и зачем, и куда мы отправимся Позади темнота. Впереди яркий свет. Мы летим на него. Разобьемся. И справимся. 128 Дмитрий Глуховский Трибуны подпевают в тысячу глоток: «Разобьемся! Исправимся!», а потом снова начинают скандировать его имя: «Егор! Егор!». Прожектор, описав круг по раскрытым ладоням, по тысяче светлячков — фонариков от мобильных телефо- нов, которыми люди машут в такт его музыке — выцеливает самого Егора, лупит ему миллионом свечей точно в глаза. Женские голоса просят его: — Егор! Егор! Стадион растворяется, тает, меркнет. Егор повторяет, не желая его отпускать. — Разобьемся… И справимся… — Говорит! Егор! Ты слышишь нас? Егор! Вон, у него глаза под веками ходят. Дай нашатыря еще! Нашатырная вонь через ноздри хлещет Егора сразу куда-то по корке мозга, и стадион, полный фанатов, пропадает в никуда. Остается только прожектор — склоненная над ним, направленная ему прямо в глаза яркая лампа, и два лица — его матери и лазаретной заведующей Фаины. — Нет. Подожди, подожди… Надо запомнить… Надо запомнить слова этой песни — гениальные слова, слова песни, кото- рая навсегда станет его визитной карточкой, песни, с которой он будет колесить по просторам огромной страны, везде и всегда собирая целые стадионы, кото- рые и будут приходить, чтобы услышать вживую гимн целого поколения, хотя бы раз… — Бредит. — Да слава богу, что хоть глаза открыл! — Впереди яркий свет… Мы летим на него… Егор лопочет последнее, что не выветрилось еще из его головы, цепляется за эти бессмысленные слова из последних сил, а все остальное в это время вымы- вает, уносит куда-то в никуда — и остаются только они, только эти голые бессвяз- ные слова про свет. Стихают последние аккорды. Мелодия забыта тоже. Больничная палата. Мать. Что случилось? Егор закрывает глаза, старательно зажмуривается, потом снова откры- вает их. — Егор! Ты узнаешь меня? Понимаешь, где ты? — Да, мам. Все нормально. Отстань. Она хмурится, но не возражает. А Егор, подумав, тянет руки — в вены воткну- ты катетеры капельниц — к карманам. Карманов нет, куртки нет, портков нет, он лежит под колким казенным одеялом в одних семейниках. Он беспомощно спрашивает: — А телефон где? — Бредит, говорю же. — Ладно, Фая. Дадим ему отдохнуть. — Не надо мне отдыхать! У меня телефон был! Где он? |