Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
ПОСТ 27 — Ярославский пост! Пирогов! Слушаю! — Это Покровский. Нет новостей? — Нету, Константин Сергеевич. Без сознания. — А люди наши не прибыли еще? — Какие люди, Константин Сергеевич? — Вам не сказали? В вашем направлении выбыл отряд. С заданием. Вот уже должны у вас быть. Встречайте, значит. Ну все, отбой. — Погодите, Константин Сергеевич! Вопросик еще. Мы тут поставочку ждем. У нас как бы… Ну, мясные консервы на исходе. Да и с крупами плохо… — Вы по части продовольствия с соответствующим департаментом решайте. Служба тыла. Я-то тут при чем? Трубка бухтит недовольно; Полкан утирает лоб рукавом. — С соответствующими мы уже пытались… А вот люди, которые едут к нам… Они ничего для нас не везут? — Вот у них и спросите. До связи. Гудки. Полкан смотрит в трубку, замахивается ей так, словно хочет разбить ее об угол стола, но в ложе укладывает аккуратно. Потом встает, отпирает обитую поролоном дверь, выходит на лестничную клетку, вслушивается и спускается вниз, в пищеблок. Проходит мимо составленных рядами столов, смотрит на нарезанные из ста- рых журналов гирлянды — вчера всей коммуной отмечали день рождения у ма- ленькой дочки Фроловых — и у плиты находит Льва Сергеевича. Откашливается и сообщает ему: — Слушай, Лева. Говорят, к нам гости едут. Из Москвы. Встретить бы их, на- кормить по-человечески. Ну и наших всех заодно. А то люди нос повесили. Лев Сергеевич, худосочный гарнизонный повар, смотрит на него, скрестив на груди руки. Смотрит мрачно одним своим глазом — на другом повязка, отчего Лев Сергеевич походит на пирата. Произносит взвешенно: — У меня мяса осталось на два дня, а крупы на неделю. Сегодня по-чело ве- чески поедим, а через пару недель на человечину переходить придется. — Что ж ты за злыдень такой! Будет поставка! Куда они денутся? — Ты с ними говорил? — Только что вот от телефона. — О! Духу набрался. И что они? — Ну, футболят они меня. От одного департамента к другому. Скоро, скоро, завтра, завтра. Но не отказывают же! Повар берет жухлую, странной формы луковицу, тычет в нее каким-то при- бором с длинным острым жалом. Прибор истошно верещит. Лев Сергеевич от- швыривает луковицу в помойное ведро, хватает из кучи другую. Ворчит: 28 Дмитрий Глуховский — Еще б отказались! Мы им тут за так, что ль, границу стережем? Мы у них на довольствии вообще-то. У них, а не у китаез. Вон, гляди, что шлют, нехристи. Вся картоха отравленная, а лук так мне вообще сейчас прибор запорет. — Какая работа, такое и довольствие! Полкан пытается пошутить, но пират его шутке не смеется. — А если мы им тут не нужны, тогда пускай бы нас отпустили. Мы бы взяли тогда и переехали куда-нибудь от этой реки подальше. Не дышали мы бы тут этим дерьмом, и земля бы родила, глядишь. За какой такой надобностью нам-то тут торчать, спрашивается, если Москва на нас класть хотела? — Короче, Лев Сергеич! Ты присягу приносил? Я приносил. Так что давай, ту- шенку открывай и cтавь на стол. Ты свое дело делай, а за политику я с ними сам разберусь, лады? И бражки бы еще… Пират Лев Сергеевич с отвращением отбрасывает еще одну истошно вереща- щую луковицу в помойное ведро и поднимает на Полкана свой пламенеющий глаз. — Два месяца жрать нам не шлют, а бражки им подавай. Грош доверия у меня твоим москвичам. Пускай с собой бражку везут, дармоеды. — Они, может, и везут. Они и тушенку, может быть, везут. Не дожидаясь ответа, Полкан ретируется. А во дворе его уже дожидается раскрасневшаяся от волнения Фаина. 3 Мишель трет руки одна о другую — ожесточенно. Серое хозяйственное мыло дерет кожу. Вода ледяная. Руки от нее становятся пунцовыми, саднят. Но запах птичника мыло с них соскребает. Надо что-то делать. Все на Посту должны что-то делать. Ее вот поставили на птичник — ничего особенного. Обычное бабское дело. Предлагали еще воспи- талкой в детский сад идти — но Мишель от мелких держится подальше. Была бы своя сестренка там или брат — еще куда ни шло. Но с чужими сопляками возить- ся… Плюс ответственность. В том году у Морозовых старший выпал из окна, учи- тельница проморгала. Нет, спасибо. Лучше куры. За дохлых кур не спросят. Лучше безмозглые идиотские вонючие куры. Мишель трет руки вафельным полотенцем, трет с ненавистью. Потом подхо- дит к окну — сумерки наползают на город от леса. Она приоткрывает окно — хотя бы в кухне проветрить. Слушает дурацкий гомон двора — такой же назойливый, как гомон птичника. И вдруг видит за стеной, в просвете между корпусами — какой-то проблеск. Луч. ПОСТ 29 Он бьет от железной дороги, с запада — оттуда, где идет ветка до Москвы. Кто-то едет сюда, на Пост. Мишель поворачивает ухо по ветру, и ветер обрывка- ми, сгустками доносит до нее песню — мужские голоса, сбитые в хор, поют что-то бравое. Из Москвы приезжают обычно смурные мужики в засаленных спецовках. Ве- зут положенное гарнизону Поста довольствие — банки с тушенкой, пакеты с кру- пами. Мужики одни и те же: один в оспинах, другой брюхатый такой бородач, третий какой-то мутный головорез с ними ездит, для охраны. И все трое знакомы с Мишелью, конечно. Знают ее заказ — если хоть что-то услышат о ее родных в Москве, сразу ей доложить. Правда, этих троих уже несколько месяцев тут не было — перебои с поставка- ми; так что уже и по их оспяным рожам Мишель скучала, ждала, как письма от дорогого человека. Но это не они. Сноп света все ближе, и все громче песня. Подъезжают! Дворовые собаки заходятся в лае. Бегут охранники, поправляя на бегу авто- маты. Выходит из подъезда, расправляя плечи и выкатывая вперед пузо, Полкан. Ворота со скрежетом отворяются — и по специально положенным рельсам на Пост вкатывается сначала одна, потом другая, а потом и третья дрезина. У Мишель из ее окна второго этажа лучший вид на эту сцену: и Полкан, и приезжие у нее как на ладони. Тут одни мужчины, все молодые, все затянутые в зеленую форму с погонами. За спинами стволы, на головах фуражки с красными околышами. Потягиваются, смеются. С головной дрезины спрыгивает первым, наверное, старший отряда. Мишель потихоньку приоткрывает оконную створку — чтоб все расслышать. Старший отдает честь подошедшему Полкану. Рапортует: — Кригов Александр Евгеньич, Государя императора Московского казачьего войска подъесаул! Полкан важно отзывается: — Полковник Пирогов, Сергей Петрович. Кригов энергично жмет Полкану его пухлую пятерню, снимает фуражку — ви- ски выбриты, а выше соломенные волосы копной — и короткая борода тоже из соломы. Улыбка белая, глаза… Какие у него глаза? Полкан ехидно уточняет: — Подъесаул ведь навроде нашего капитана, а, Александр Евгеньевич? — Нашего — это какого? — Я в полиции звания получал. — А… В полиции, — усмехается тот, дальше спорить не собираясь. Подъесаул. А Мишель про себя решила уже называть его атаманом. 30 Дмитрий Глуховский И тут этот атаман берет и сразу, не ища даже, откуда на него так пристально смотрят, а будто все уже зная, поднимает эти самые глаза — стальные — и наце- ливает их на прячущуюся за оконными стеклами Мишель. Красивый. 4 Прибывшие спешиваются. Дрезины у них большие, моторизованные, у каж- дой есть кузов, в кузове под брезентом лежат ящики. Полкан смотрит на эти ящи- ки — дощатые, с трафаретными надписями «Останкинский мясокомбинат» — и сердце у него радуется. Ящики пока не трогают, но Полкан решает вопрос не форсировать. Когда бу- дет время — тогда и отгрузят. Что с ходу клянчить — гостей надо сначала принять как следует, отогреть и накормить. Тогда уже и просить будет сподручней. Но главное свое дело подъесаул Кригов в долгий ящик не откладывает. — Ну что, господин полковник. Показывайте вашего гостя! Шагая через двор, на здешнее хозяйство он озирается с кислой миной. Вы- правка у него что надо, шаг пружинит, взгляд строгий. Полкан глядит на свою крепость его глазами и понимает, что радоваться тут и вправду нечему. По двору гуляют куры, дети играют в караулке, к скамейке прислонен чей-то автомат — хо- рошо еще, без рожка. Бардак, а не пост. В лазарете казак задерживается в дверях, оглядывается на врачицу — дадут халат? Но на Посту и тут без церемоний. Он снова недовольно качает головой. Пришлый уже сидит в постели, обернувшись в одеяло, вокруг смотрит недо- верчиво. Фаина объясняет казаку: — Повезло вам как. Он только ведь сегодня очнулся. А так, чем уж ни пыта- лись… От реки надышался! Проснулся — совсем горячечный. Все сбежать норо- вил. Кригов смотрит на этого пришлого, на крест на его впалой груди. Улыбается ему и осеняет себя крестным знамением. — Ты, брат, к своим попал, не бойся! Какое у тебя распятие знатное! Ты не монах ли, часом? Тот в ответ только хмурится. Полкан разводит руками: — Такое впечатление, что он по-русски ни бельмеса! Казак тянет к гостю руку, а тот весь съеживается, словно его ударить хотят. — Братец, слушай! Мы тебе плохого не сделаем, — хочет успокоить его Кригов. Достает из ворота серебряный образок на цепочке, предъявляет его при- шельцу. ПОСТ 31 — Видишь? Мы тоже православные! В одного бога веруем! Пришлого образок зачаровывает, его взгляд перестает метаться с одного до- знавателя на другого. Казак продолжает так же спокойно, ласково: — Ты просто скажи — что стряслось-то? Напал на тебя кто-нибудь? Рваное дыхание у пришлого налаживается, он кивает казаку. — Ну вот! Так и расскажи, брат, что там? Теперь гость качает головой. Он, кажется, овладевает собой. Лицо его обретает осмысленное выражение. И вместо ответа он показывает на ухо и разводит руками. Фаина переводит: — Глухой, мол! Вот мне с самого начала так и показалось, что он ничего не слышит. Полкан скребет себе череп. Сомневается. — Ну уж… Глухой. Они приглядываются к гостю повнимательнее. Полкан напоминает: — А ведь он не слышал, когда ему от заставы кричали. Шел, распевал «Госпо- ди, помилуй!». В него палили даже. Хорошо хоть, мимо. Фаина вставляет свои две копейки: — Мог и вообще ничего не понимать, если интоксикация серьезная. Мог на- ходиться в бредовом состоянии. Кригов наклоняется вперед, к сидящему на кровати гостю, тоже показывает себе на ухо, подсказывает ему: — Глуховат ты, брат? Пришлый с этим соглашается. Кивает. А потом, будто вспомнив, что умеет говорить, ровно, без перепадов и ударений, гундосит: — Господь слуха не дал. Кригов распрямляет спину. — Ну вот. Изучает его еще немного, потом кладет ему руку на плечо — тот вздрагивает, но руку не сбрасывает. Кригов медленно и тщательно выговаривает: — А как звать тебя? Пришлый не понимает. Тогда казак показывает пальцем на себя и произ- носит: — Я Кригов. Александр Кригов. — Игорь? — Да какое! Ручка есть у вас и бумага? Фаина приносит ему исписанную тетрадь и карандаш. Казак пишет свое имя на клетчатом листке, но пришлый смотрит в буквы тупо; насупливается, как будто не все узнает, пытается один раз их прочесть, другой, потом сдается и опять раз- водит руками. Полкан не выдерживает: 32 Дмитрий Глуховский — Еще и безграмотный, что ли? Тьфу ты! Казак смотрит на гостя вприщур. — Да сколько ему лет? Он ведь не старый. Детство, небось, на войну при- шлось. У нас и в Москве даже таких вот сирот знаешь, сколько! Может быть, и не- грамотный. Тут до гостя все-таки доходит, чего от него хотят. Он тоже тычет себя в грудь пальцем и выговаривает. — Раб божий Даниил. Фаина квохчет: — Ну вот. А я его Алешей, Алешей… Кригов кивает. Раздумывает. — Слушай, брат Даниил. Выручай нас. Нам нужно знать, что там, за мостом. А? Тот хмурится, тужится, хочет понять — но все-таки не понимает. Тогда Кригов, почесав бровь, снова берет карандаш и рисует: две извилистых линии — реку. Мост через нее. Периметр стены Поста очерчивает прямоугольником. Показыва- ет на себя, на Пост. Потом на мост, потом на тот берег. — Там что? Что там? Брат Даниил вдруг прищуривается. Поджимается. Собирается. Выгова ри- вает: — Что на том берегу? — Да, да! Он кивает: понял. — Дорога там. Железная. На восток идет. — Ну дорога-то ладно. А города какие? Люди живут там? Или все пусто? — Не понимаю. Что? Кригову приходится еще раз это же самое спрашивать, и произносить все медленно и терпеливо, губами четко показывая звуки. Даниил вроде под конец соображает, чего от него хотят, но вместо ответа спрашивает сам: — А ты, божий человек, кому служишь? — Я-то? Кригов приосанивается, показывает Даниилу свои погоны, кокарду на фу- ражке. — Государю Императору и Московской империи. — Московской? Кажется, что из всех этих слов пришлый узнал по губам только одно. — Так точно. Проходит еще несколько мгновений — и маска из задубевшей кожи, кото- рая у гостя вместо лица была, расслабляется. Он пытается улыбнуться — выходит плохо. ПОСТ 33 — Слава Богу. Дошел, значит. И он тоже крестится. Раб божий Даниил понимает вопрос по выражению их лиц — и казака, и Полкана. — Обитель мою разорили. Братьев убили. Я последний остался. Пошел в Мо- скву за заступничеством. По дороге звери напали. Думал, не дойду. — Кто напал на обитель? Кто? Кто напал?! — Лихие люди. Там у нас каждый сам за себя. Не разберешь. Дальше разговор идет трудно: каждый вопрос Даниилу нужно объяснять три и четыре раза, а какие-то он не понимает вообще. Но вроде приходят к тому, что сам он не издалека шел, вроде бы из-под Нерехты откуда-то, где и находился, пока не был разграблен, его самодельный монастырь. Насколько он знал, дальше имелись города, и в них жили понемногу люди, хотя крупные центры, вроде Екатеринбурга, все еще лежали в руинах. Кригов все услышанное записывает, а, записав, уточняет: — А как там у вас про Москву думают? Что говорят? Помнят Распад? Зла на нас не держат? — Да что Москва? — подтягивает свои худые плечи брат Даниил. — Там у нас такое началось после большой войны, брат на брата, сын на отца… Безбожный мир, Сатане преданный. Какая уж разница, кто начал? Все бьют, бьют друг друга… На монахов нападать — виданное ли дело? — А что же раньше от вас никто к нам не приходил тогда, раз у вас там столь- ко народищу живет? — хмурится Полкан. Отец Даниил разводит руками. — Я за всех не могу сказать. Многие-то думают, что Москвы Сам слышал, что Москвы нет давно, в войну сгинула. Разбомбили ее или еще чего… Не знаю. Так все говорили, кого спрашивал. А когда обитель разорили нашу, я себе так сказал: терять нечего — пойду. Посмотрю своими глазами. И вот, одолел сатанинские козни, добрался. Рабу божьему тоже интересно, как живут на Посту. — Одержимых тут нету у вас? — строго спрашивает он. Полкан думает про жену и хмыкает: — Да нет, вроде бы. — Во грехе живете или праведно? — Живем по мере сил, — Полкан машет рукой. — Ладно. Пойдемте, что ли, ужинать, а, Александр Евгеньевич? Он похлопывает себя по пузу, и это вот пришлый понимает отлично. Кригов его оживление сразу подмечает. — Что, оголодал, брат Даниил? Давайте его с нами на ужин, а, Сергей Петро- вич? Пускай знает, что дошел до своих наконец. 34 Дмитрий Глуховский 5 За ужином Кригов весел. Он щедро смеется Полкановым шуткам, то и дело встает, чтобы произнести тост. Тосты все эти за Государя императора, долгая ему лета, и за Отечество, чтоб возрождалось шибче; а супостатам чтоб икалось. И всякий раз, вместо того, чтобы обращаться к Полкану Кригов нашаривает взглядом сидящую через два ряда Мишель. А Мишель — иногда смотрит в тарел- ку, иногда на деда, а иной раз встречает глазами Кригова. Егор, которого посадили, как мелкого, между родителей, каждый этот ее взгляд видит и запоминает: на него она так не смотрела никогда. Ему хочется как- то этого самодовольного казачка ковырнуть. И он без спроса вклинивается в их с Полканом разговор. — Ну, а как там Москва? Стоит? Кригов удивленно оглядывается на него: он-то, видать, думал, что у Егора язык отрезан. Потом снисходительно улыбается пацану и отвечает ему, а заодно и всем присутствующим: — Не просто стоит! Порядок наконец навели, уличное освещение вон даже заработало на Садовом кольце! Можно хоть днем, хоть ночью гулять — патрули круглосуточные, наши, казачьи. Полная безопасность. Медицину отладили, Пи- роговская больница работает. Не ваш ли родственник, Сергей Петрович, ха-ха? Лечат все — и чахотку, и сифилис, прошу прощения у присутствующих здесь дам. И вообще город восстанавливаем. Внутри Бульварного — почти все остеклили. И красят сейчас. Церкви в порядок привели, в каждом храме службу служат, по вечерам такой перезвон стоит, что душа поет. Чистота! Да за что ни возьмись! В городе рестораны работают, танцы вечерами. Цветет Москва! Мишель ни слова из этой его речи не пропускает. Перестала отвлекаться, смо- трит только на подъесаула. И тот, зараза, чувствует все. И продолжает нахвали- вать эту свою гребаную Москву, продолжает! Егор уже сто раз пожалел, что спро- сил, но Кригова теперь не заткнуть. Поп, которого посадили напротив Кригова, слушает казачка внимательно и даже с восторгом, хотя и хмурится иногда — наверное, понимает не все. Всеоб- щего веселья ему не слышно, но видно: и смех, и тосты, и одобрительный каза- чий хор, и яркие солдатские улыбки. Подъесаул поднимается опять — со стаканом в руке. — Эх, братья. Я-то еще мальчишкой был, когда наше государство целым было. Но помню кое-что. Помню проспекты, забитые людьми и машинами, пом- ню «Сапсаны» белые от Москвы до Петербурга, помню Шереметьево с сотнями самолетов, синих с серебром! Помню парады нашей грозной военной техники на Тверской! Я у отца на шее сидел, он меня поднимал, чтоб лучше видно было… Вот я и запомнил. Сколько мы потеряли, братцы! Из-за предательств и заговоров, да ПОСТ 35 и просто по случайности. Была Россия величайшей в мире страной… Только знае- те, что? То время, когда мы сидели у папок на закорках, прошло. То, что у наших отцов выпало из рук, нам нужно подобрать. Любо ли вам это? А?! — Любо! Любо!! Остальные казаки вскакивают со своих мест, кричат наперебой. Полкан тоже что-то такое одобрительно гудит, хотя его свиной глаз блестит тускловато. Поп крестится и закрывает глаза. Егор подглядывает за Мишель. Но она этого не ощущает. Он ковыряет вилкой щедро наваленную на тарелку в честь прибытия этих га- дов тушенку. Тушенки осталось ненадолго, надо лопать до отвала. Кусок в рот не лезет. Забрали бы уже этого чувака и катили бы поскорей обратно в свою Москву. И тут грохот — поп потерял сознание и рухнул со стула на пол. |