Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
3 — Сергей Петрович! Товарищ полковник! Полкан вскидывается, оборачивается. Смотрит — двое караульных, Сережа Шпала и Дягилев, ведут дергающегося и упирающегося попа. Ведут из-за ворот. — Он это… Когда все за ворота-то вышли… Деру дал. На Москву. — Ого! Это что это… Ну давайте сюда его. Отец Даниил глядит ему в глаза без страха и без покорности — но тревога в них видна. Полкан кладет ему свою тяжелую лапу на плечо. ПОСТ 69 — Ты куда собрался, лапоть? Начинает дождик капать… — Не понимаю я. Не слышу. — Вот и я, брат, не понимаю. Подъесаул говорит, ты еле на ногах стоишь, на дрезинах-то тебя с собой брать не хотел, жалел, а ты на своих двоих от нас собрался! — Не понимаю. — Куда ты идешь, говорю? Куда собрался? Полкан машет ручищей в направлении столицы. Монах кивает, как ни в чем не бывало: — Мне в Москву же надо. Я говорил. — Говорил-то говорил. Да для того ж, батюшка, наш Пост и поставлен, чтобы не шлялись люди туда-сюда без разрешения. — Что? Не понимаю. Полкан прикидывает что-то, трет свой потный ершик вокруг проплешины. — Ну ничего, поймешь еще. Все ты у меня, родимый, поймешь. Пум-пурум- пум-пум… Слышь, Сереж, а что у нас, изолятор-то ведь свободный стоит, а? — Так точно, Сергей Петрович. — Вот давайте мы святого отца туда и упакуем пока что. Решетки там наварите на окна еще, ладно? Тамара, которая все еще стоит тут, рядом, взрывается: — Не смей! Он божий человек! Не вздумай его сажать! Тут и Полкан уже принимается орать: — Иди-ка ты, Тамарка, лесом! Хватит! Сказал, посидит, значит, посидит! У нас тут один комендант, ясно тебе или нет?! Пошла! — Ты об этом еще пожалеешь! Она срывается с места и бросается в подъезд. Дягилев с непробиваемой физиономией уточняет, давая Полкану перевести дыхание: — Арматурой решетки сделать? — Да, ну Кольцова попроси, он сообразит. И вот туда батюшку нашего. Кровать, одеяло, все по-человечески. Мне так поспокойней будет. А то Вятка-не Вятка… Отца Даниила, который читал-читал по полковничьим губам о своей судьбе, да так до конца и не дочитал, удивленного, уводят. Полкан смотрит ему вслед, и чувство у него однозначное: наконец поступил правильно. 4 Егор ждет казачьего каравана назад с нетерпением. Сколько им надо време- ни, чтобы наткнуться на первые трупы на мосту? Они ведь едут под парами, ми- нуты за три точно доберутся за того страшного огромного мужика, который лежал 70 Дмитрий Глуховский крайним, вцепившись ободранными пальцами в шпалы. Объехать его нельзя, и по нему проехать тоже не выйдет — значит, надо высаживать разведчиков, об- следовать пути — и дальше Кригов уже сам все поймет. Поймет, что за мост ехать нельзя. Поймет и даст заднюю. Егор глядит на часы: проходит десять минут; пятнадцать; двадцать. Мать сейчас закрылась дома и исходит там желчью. Полкан торчит у себя в кабинете, обрывает телефонный провод. Никто не начнет на него орать, что он шляется… Егор не выдерживает, выбегает за ворота, выходит на рельсы и смотрит на мост. Ничего не видно и не слышно. Туман стоит ровно и глухо, ветер дует на него от Москвы, и, наверное, загоняет обратно в зеленую гущу и солдатские го- лоса, и тарахтенье моторов. От заставы ему кричат: — Егор! Ты чего тут делаешь?! Он пожимает плечами: так, ничего. Пора уходить, но ему не уходится. Двадцать пять минут, полчаса. Неужели этот болван просто приказал своим людям расчистить пути от трупов и покатил себе дальше? Но ведь в какой-то момент должен же он испугаться? Должно же до него дойти, что на том берегу творится какая-то запредельная жуть, и что за- ступать туда нельзя — все, как говорила мать? Егору хочется вернуться к себе прямо сейчас, немедленно. Вместо того, чтобы обходить репейник, он идет напролом, раздвигая колючие ветки — и раздирает себе ладони в кровь. Смотрит на них тупо; голова идет кругом. Ну и что? А если бы он их предупредил — что, они не поехали бы на мост? Все равно поехали бы. Не стали бы они слушать его, пацана, да еще и высмеяли бы при всех, как подняли на смех его мать. И вообще — так им и надо, этим долдонам; совсем оборзели. Иди-ка мост один наш отвоюй-ка сначала, герой, а потом земли потерянные будешь возвра- щать. Права мамка, сидели себе и сидели, все спокойно было, куда ты полез-то, а? Егор идет домой, оглядывается на ладони. Так им и надо — это как? Да ничего не будет с ними. Прокатятся и вернутся. А если бы Егор все-таки сообщил им? Сказал Кригову: там весь мост в трупах. Там что-то творится прямо сейчас, тела свежие совсем. Послушайте ее, послу- шайте мою мать, она не сумасшедшая. Послушайте ее, а не этого обросшего типа с крестом, у которого вы испрашивали благословения. Который, как и Егор, был там и все сам видел. Который, как и Егор, никому ничего не сказал. Во дворе все почти уже разбрелись по своим делам; отца Даниила уводят караульные. Полкан сказал его закрыть, пока суть да дело — это Егор слышал. Это Полкан правильно, хотя и сам не знает, насколько. Так Егору хоть чуть-чуть, да ПОСТ 71 спокойнее… Он-то почему не сказал ничего казакам, да и спровадил их туда еще? Пусть лучше взаперти побудет. Хотя бы его бояться не надо. Отец Даниил чувствует на себе настойчивый Егоров взгляд, поднимает глаза и ласково Егору улыбается. От этой его улыбки у Егора по коже мурашки бегут. 5 Монаха ведут на дальний конец двора; Мишелькин дед не отстает от конво- иров, запыхавшись, шагает вровень. — Куда вы его? Слышь, Дягилев? — Дядь Никит, отвянь. Полкан сказал под замок его. Он свинтить от нас пы- тался. — Ох ты, черт… А можно я его у вас на полчасика одолжу, а потом вы уж его куда хотите? — Это ты с Полканом, дядь Никит. Тебе зачем? Через пять минут тот же вопрос задает деду Никите уже сам Полкан: на Посту до начальства дотянуться нетрудно. Он смотрит на старика утомленно, уже на- строившись отказать. — Бабка достала, — объясняет Никита. — Надо ей непременно венчаться. Так ведь там наверняка же не готово еще ничего, в изоляторе, а? Пока кровать они затащат, замки еще чинить. А я бы его попользовал коротенечко. От него не бу- дет, да и от тебя тоже, Сергей Петрович. А? — И как тебя глухой венчать будет, дядь Никит? — У бабки спроси. С божьей помощью, наверное. Баба Маруся, как услышала о пришествии на Пост божьего человека, совсем потеряла покой. Сегодня вот собралась помирать как-то особенно всерьез, и очень спешила повенчаться с Никитой, пока этого не случилось. А тут такое. Никита по-честному в бога не верует, но и полностью исключить его существо- вания не может. Венчаться в текущем моменте кажется ему решением одновре- менно и бессмысленным, и рискованным. Дело в том, что он уже особенно и не помнит свою Марусю молодой и прекрасной: лежачая и ходящая под себя стару- ха затмила дерзкую и веселую девушку почти целиком, и тоненький сияющий серп ее прежней остается после этого затмения только в редких Никитиных снах. Никита свою жизнь на земле скорее досиживает, а на вечную не рассчитыва- ет. Но если бы вдруг оказалось, что права Маруся и его бытие в Ярославле было только прелюдией к царствию божьему, то ему хотелось бы там все-таки начать все заново, а не оказываться приговоренным небесным ЗАГСом к бессрочному браку с этой старухой. Кто, в конце концов, гарантирует, что в загробной жизни они непременно встретятся двадцатилетними? 72 Дмитрий Глуховский А если там ничего нет, то к чему вообще весь этот балаган? Так Никита думает про себя. А вслух Никита говорит: — Жалко ее очень. Полкан прихлопывает снулую муху на обоях. И, довольный удачной охотой, дает разрешение: — Ладно. Пока там стелют ему… Иди, если уговоришь. Никита с этой нежеланной победой возвращается в карцер, где последний раз держали буйного Леньку Алконавта, когда тот «белку» словил. Глухой поп лупает своими обветренными глазами, пытается по губам про- честь смысл, но губы у Никиты зачерствели от возраста, гнутся плохо, и буквы из них складываются нечеткие. Отец Даниил жмет плечами: не слышу. Тут Никите бы сдаться и пойти домой, сказать Марусе, что бродяга с крестом им отказал, но Никита не может. Он снова теребит юродивого за рукав. Пальца- ми изображает обручальные кольца. — Нужно повенчать. Повенчать нас с бабкой. Понимаешь? Если там ничего нет, то надо дать ей какое-то утешение на то время, которое ей тут осталось. Это у Никиты есть работа в мастерских, дежурства на мосту, бражка с приятелями на скамеечке под вечер, самокрутки, воздух и солнце. А у нее что? Только воспоминания о том, как сладко было с ногами, унылый Есенин и Нюра, ну и, конечно, Мишель. А если там есть вечная жизнь… Все равно слишком ее жалко. Марусю. Он берет отца Даниила за руку и тянет за собой. Говорит ему и себе: — Надо. Пойдем. Надо, понимаешь? Тот то ли вздыхает, то ли мычит — как изможденная корова, в которой не осталось больше молока, но которую упрямо дергают за вымя голодные хозяе- ва. И бредет за Никитой — так же нехотя и так же послушно. За ними шаркают конвоиры. 5 Егор стоит у двери в Полканов штаб. Тишина такая, что слышно, как этажом ниже в школьном классе Татьяна Нико- лаевна начитывает своим горе-ученичкам диктант. Кажется, «Филиппок». Тоска зеленая фонит из класса во все стороны, до мурашек. Полкан отсиживается в кабинете один, телефон молчит. Надо просто войти… Или постучаться сначала. Войти, пошутить как-нибудь, помолчать многозначительно, а потом признать- ся во всем: что сбежал на мост без спросу и в нарушение материнского запрета, что обнаружил на нем сотню с лишним мертвецов, что вернулся и ничего никому ПОСТ 73 не сказал, что не стал предупреждать казаков и не стал вмешиваться, когда мать вышла им наперекор. Надо рассказать Полкану обо всем об этом. Просто потому что это правильно. Так честно. И еще потому что дальше это уже будет ответственность Полкана, как коменданта Поста. Егору, конечно, при- летит по башке за самоволку, но зато камень с души. И главное — может, все эти мертвецы тогда отступят, оставят Егора в покое. Может быть, Полкан такое уже видывал во время войны и имеет увиденному четкое и внятное объяснение. Найдется какая-нибудь разгадка, такая, что Егор сразу выдохнет: «А! Так вот оно что!» — и все. А если он Егора спросит, почему тот не предупредил казаков сразу? Что тогда Егор ему ответит? Правду? Что не сказал атаману ничего, потому что и надеялся, что тот сгинет навсегда? И молча смотрел, как казачок при людях унижает его мать, потому что чувствовал, как с каждым новым выкрикнутым словом Кригов сам себе дорогу назад с моста отрезает? Вот если было бы что-то, чем можно было искупить сделанное. На что можно было бы сразу перевести стрелки. Типа: да, накосячил, было. Зато вот что я тут выяснил… Егор отпускает дверную ручку и сует руку в карман. Нащупывает пластиковый прямоугольник: найденный на мосту мобильник. Тот теплый: пригрелся у Егора в кармане, подпитался от его тепла. Телефон работает, его только надо разблоки- ровать. Надо все-таки пойти к Кольке Кольцову и разлочить мобилу. И тогда уже по- стучаться к Полкану со всей инфой. Если Егор сам, первый узнает, что случилось с теми людьми на мосту, сам принесет сведения — ему, может, и сойдет с рук, что признался не сразу. А дальше пускай Полкан взваливает весь этот ад на свою хребтину. У него, у кабана, хребет как раз подходящий. И все же Егор медлит. Только шаги по лестнице — кто-то поднимается бодро и чеканно — спугивают его и заставляют решиться окончательно. По лестнице вниз Егор летит не оглядываясь. Навстречу ему, надев на себя решительное и хмурое лицо, идет гарнизонный повар — Лев Сергеевич. Хочет что-то спросить, но Егор якобы слишком спешит. 6 Полкану очень нужно, чтобы его сейчас просто оставили в покое. Но в дверь стучит именно тот человек, которого он хочет сейчас видеть меньше всего. Стучит, а потом открывает сам, без спросу. 74 Дмитрий Глуховский Заходит, сверкает единственным глазом, усаживается в кресло для посети- телей и принимается сворачивать самокрутку из сотки. У него сотка старая, за- саленная, и Полкан обреченно думает, что и раскуриваться будет плохо, и ку- риться будет плохо, и будет коптить ему кабинет салом с пальцев давно сгинув- ших людей. Полкан терпит. Лев Сергеевич закуривает и выдыхает ему в лицо едкий дым: — Ну и что твои казаки? Полкан жмет плечами, притворяется, что не понимает. — А что мои казаки? — Тушенку они нам везли, вроде. Крупу еще. Они просто как-то мимо меня отгрузили, понимаешь, вот я и спрашиваю. Хотел завтра людям гречки с тушенкой на ужин сварганить. Наша-то — все, тю-тю. Вся на торжественный прием ушла. — Ну что ты как этот… Чего прилип, как банный лист… — Погоди-погоди-погоди… Ты что глаза-то прячешь, а, Сергей Петрович? — Слушай, Лева… Ты сам ведь понял все уже, что ты мне душу морочишь? — Я еще ничего, Сергей Петрович, не понял. Я вот к тебе специально пришел, чтобы разобраться. — Не было там нашей тушенки. У них только с собой провиант в экспедицию. Для нас будет другая поставка, потом. — Потом будет суп с котом. Куда им такую прорвищу жратвы? Ты видел, сколько там? — Видел я все. Видел! Ну а их вон — тридцать молодых здоровых мужиков. И хер знает, на сколько они едут, и куда! Чего они там жрать-то будут, за мостом? Может, там все отравлено… Надо и в их положение войти! — В наше положение тебе входить надо, Сергей Петрович! В наше! Я говорил тебе, что у нас припасы на исходе? Говорил. Полкан тоже делает себе курево из зеленой тысячной. Прикуривает у повара. — Ты не слушал его, что ли? Лева! Это же дело государственной важности! Границы двигаем! — Я-то все слышал. И не дай бог, они там еще кого-то присоединят, вот что. — Это почему еще? — Пока мы тут крайними на железке сидели, нам хоть довольствие человече- ское полагалось — и то они его жилят. А если границу далее двинут, на самообе- спечение перейдем, понял? Друг друга то есть кушать будем. Полкан цыкает зло, но одноглазого повара не прогоняет. Тот жмурит свой глаз, чтобы дымом не ело. — Позвони им, Сергей Петрович. В Москву. При мне. Куда ты там обычно им… Вон в то управление. — Не буду. С какой еще стати… — Тогда сегодня иди и сам готовь. Не знаю, из чего, но готовь сам. ПОСТ 75 Полкан затягивает внутрь остаток самокрутки, швыряет в пепельницу обгоре- лую бумажку. Раздраженно хватает трубку с двуглавым орлом. — Ладно, хер с тобой. Нажимает кнопки. Пиликают они фальшиво. Он ставит на громкую связь. Гу- док из динамика идет слабый, неровный, как будто звонят не в Москву, а по медным проводам куда-то в далекое прошлое. Ждать заставляют долго — минуту, наверное, но Полкан не сдается. Крутит себе еще одну папиросу, тратит время с пользой. Наконец, клацает что-то, и далекий голос шелестит: — Центральная. — Это Ярославский пост. Полковник Пирогов. Мне с тылом бы, восточное на- правление. Ярцева. — Ярцева нет. — Ну дайте, кто есть. Заместителя его или там… Ну? Полкан смотрит на Льва Сергеевича в упор, раскуривается по новой. Ждет, как было сказано. Через две минуты отвечают: — Управление тылового обеспечения. — Полковник Пирогов, Ярославль. Я по поводу довольствия. Нам задержива- ют сильно. — Ярославль? Запишу, разберемся. Лев Сергеевич криво усмехается. Полкан разводит руками: вот, мол. — Послушайте… Мне это уже третью неделю говорят. Каждый раз звоню и каж- дый раз это от вас слышу. У меня провизия на исходе. — Я записал. В течение недели-двух отправим. Лев Сергеевич кивает Полкану: ага, держи карман шире. — Ярцева дайте мне! — Ярцев… На совещании. — Я с кем разговариваю? — Капитан Морозов. — Давай сюда старшего, Морозов, сукин ты сын! Это ты там в Москве жопу греешь, а мы тут дерьмом дышим, дерьмо заместо воды глотаем, а ты нам еще и жрать его предлагаешь?! Повар показывает Полкану большой палец. Капитан Морозов пропадает, но гудки идут не рваные, как если бы он бросил трубку, а томительные: ожидайте. Ожидайте. Ожидайте. Лев Сергеевич бычкует свою жирную сотенную. — Оборзевшие! Дави их, Сережа, гнид штабных. У тебя вон сотня ртов, вклю- чая детей шестнадцать человек. У Полкана от десятой за утро самокрутки уже голова идет кругом; или, может, не от табака, а от злости — на этих гребаных казаков, на москвичей, на жену, и на себя самого. 76 Дмитрий Глуховский В трубке щелкает. И визгливый голос, как гвоздем по стеклу, вопит: — Кто там?! — Полковник Пирогов, Ярославский пост. С кем… — Покровский! Слушай, Пирогов! Ты с моими офицерами так не разговари- вай, усек?! Сказано тебе потерпеть? Сказано! Все терпят, и ты потерпишь! Как ми- ленький потерпишь! — У меня люди! Мне людей надо кормить, Константин Сергеевич… — Вот и корми, если надо! А мне надо армию снаряжать! Ты один, думаешь, такой умный?! Чем ты лучше остальных-то?! Чем ты лучше Твери, Тулы, Чехова?! Ничем! Ты знаешь, Пирогов, что у нас тут затевается? Слышал?! — Я… Что затевается? — Если не слышал, то не твоего ума и дело! Полкан запоздало выключает громкую связь, бровями приказывает Льву Сер- геевичу убираться. Тот собирается неспешно, ухмыляется, отдает коменданту честь издевательски, по-пионерски: дескать, давай, салага, пускай они тебя без мыла дрючат, раз ты такой послушный. Но в трубке орут так яростно, что слышно все и без громкой связи. — Экспедиционные корпуса в приоритете у нас! Когда до вас, бездельников, дело дойдет, тогда и получите свои консервы! Чего вы там нагеройствовали в ва- шей дыре? Ни хера! Когда такие дела в стране делаются, всем приходится пояса потуже! Приходится всем, а ноет только один Ярославль! Полковник Пирогов, мля, ноет! Все, отрубай его к х-херам! И Москва отключается. Полкан роняет трубку. Перед глазами плывут красные круги. Череп ломит. Од- ноглазый повар, драный кот, все еще трется о косяк, дослушивает склоку. Полкан поднимает пепельницу — красную с золотом тарелочку — и швыряет ее о стену. — Пшел отсюда! Вон! Отсюда! Пошел! 7 Бабка принялась проедать деду плешь, как только Нюрочка принесла благую весть: мол, пришлый с той стороны моста — самый настоящий православный ба- тюшка; как минимум — монах. Когда отец Даниил вышел благословлять казаков на ратные подвиги, на всем Посту уже не было души, которая бы не знала, кто он такой. И были люди, которые смотрели на него ищуще и жадно. Баба Маруся смотрела в потолок и ничего видеть не могла, но дожидалась появления священника с огромным нетерпением. Нюрочка рассказала сначала о хоругви и о «Господи, помилуй», потом о нательном кресте, потом о молитвах в бреду, потом о том, что очнулся, и о том, что казацкий атаман, верующий чело- |