Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
ПОСТ 61 Впервые после Распада наша страна накопила достаточно сил, чтобы потребо- вать у мятежников обратно наши исконные земли! И ваш долг, как любого солда- та и офицера, нам в этом всячески содействовать. — Да я понимаю это… Но у меня повар гарнизонный — сущий черт. Третий ме- сяц пытает, что с поставками из Москвы. У нас ведь запасы на исходе… Говорит, служим Москве, служим, а они забыли про нас… Вы бы, может, хотя бы символи- чески… — Не могу. Все, что могу сказать вам — придется потерпеть. Такие экспедиции, как наша, будут рассылаться сейчас во все концы нашей родины… Да. А повара я бы на вашем месте вздернул. Тон у казачка самый что ни на есть дружеский и доверительный. Полкан не верит своим ушам. — То есть — вздернул? И голос Кригова тут же меняется — на звенящий от злости. — А вот так вот. За то, что он вас к мятежу толкает. И другим будет урок. По- вар… Невелика потеря — повар. Готовить любая баба сможет. А в гарнизоне, да еще на самой границе, такие разговоры хорошим не кончатся. Кригов ждет ответа. — Ну уж… Вздернуть. У нас всего-то тут человек живет… Сто три, если младен- цев не считая. Если так вздергивать… Полкан мотает своей тяжелой башкой, лицо его багровеет. Кригов пожимает плечами. — Ну, глядите. Дело ваше. На данном этапе. — Да уж. У каждого, так-скать, свой пост, Александр Евгеньевич. — У кого пост, а кому в поход. Пойду. 8 Толком Егор уснуть не мог — несмотря на бессонную ночь, проворочался еще и все утро. Маячили мертвяки перед глазами, раскинулись на мосту из этого мира в тот и лежали. Этот огромный голый, женщина с сумочкой, девочка в куртке… От кого они бежали? Что там, с той стороны? Что оказалось страшнее, чем задохнуться ядовитыми испарениями от реки, чем бросить своих детей? Надо было встать, дойти до Полкана и все ему рассказать. Надо было пред- упредить казаков. Пускай отменят свой поход, или пускай хоть отложат его, вы- шлют пока что вперед разведку. Надо, надо, надо было. Егор вставал, подходил к окну, смотрел на собирающихся у дрезин казаков, потом возвращался в койку, заворачивался в одеяло, закрывал глаза. Нет. 62 Дмитрий Глуховский Он хотел, чтобы все они со своим атаманом во главе построились ровненько, завели свои дрезины и по очереди въехали на проклятый мост, окунулись в зеле- ный туман, и чтобы никогда уже с той стороны не вернулись. Пускай сами раз- бираются, что там творится. Они же, бляха, герои. Погоны, сука, фуражки, пуле- меты. Валяйте. Завоевывайте. Вот он идиот. Притащил ей этот гребаный айфон, думал впечатлить ее. А в этот самый момент, когда Егорка с айфоном вприпрыжку несся домой, казачок уже ее жарил вовсю. Это ей не плохо, это ей хорошо. Нет. Пускай едут. Он снова вскакивает с постели — ладони мокрые, подмышки мокрые. Снова подходит к окну. Смотрит на казаков. Не такие уж они и дядьки, лет по двадцать пять им, на крайняк — тридцать. Курят, смеются. Ну и что? В конце концов — не слепые же они. Сами увидят, что Егор увидел. Им, между прочим, нужно будет эти трупы с рельсов растаскивать, чтобы проехать. Точно! Так что ему и не надо ничего гово- рить. Сами разберутся. Отлегло. Сейчас с фанфарами отъедут, а через час вернутся обратно, как миленькие. С мокрыми портками. И этот атаман, глядишь, не такой уже румяный будет. Про- блюется там на мосту как следует, вот тогда и поглядим на него, какой он бравый. Егор распахивает окно пошире и усаживается на подоконник. Будет махать им. Жалко, Полкан так отцовскую гитару и не вернул. Можно было бы «Проща- ние славянки» зафигачить. Выходит из своего корпуса Кригов. При полном параде: сапоги начищены, фуражка посажена ровно. — Взвооод! Стррройсь! Казаки мигом выстраиваются шеренгой, становятся из разных — одинаковы- ми. Трудно не залюбоваться. Хочется зачем-то тоже к ним, в строй. Ничего, поглядим-поглядим. Жители Поста бросают свои скучные дела, собираются на проводы. Отцы держат на закорках мальчишек, Кригов смотрит на них и подмигивает. Егор ищет глазами Мишель — выйдет провожать хахаля или нет? Вышла. Стоит у подъезда, глаз не сводит с этого своего. Дура. К Кригову подходит Полкан. Отдает честь — но как-то без страсти. — Ну, удачи. — Погодите, Сергей Петрович. Хотели бы перед отправлением испросить бла- гословения у отца Даниила. — Благословение? — Полкан морщит лоб. А от лазарета уже какой-то казак ведет с почтением глухого бомжа с моста. Тот хоть и выглядит изможденно, но переступает сам. Опирается на палку. ПОСТ 63 Атаман делает к нему шаг, снимает фуражку. Опускается на колено. Берет ху- дющую исцарапанную руку, прикладывается к ней губами. — Благослови на дело, отец. Как православный православных, как русский человек русских людей — прошу, благослови. Все казаки в строю тоже обнажают головы. Ветер ерошит им волосы. Глухой сначала смотрит на Кригова как будто непонимающе, потом кивает. Берет в руки крест. — Именем Отца, и Сына, и Святого духа… Он крестит Кригова, потом идет нетвердо вдоль всего ряда, и гундосым голо- сом человека, который себя не может услышать, выговаривает это. На лице его странное выражение. Судорога. Не такого, наверное, ждут от него сейчас казаки, которым отсюда ехать за мост. Которые не знают еще, с чем они там сейчас встретятся. Егора опять подмывает слезть с подоконника и все им рассказать. И вдруг он соображает: а ведь этот самый отец Даниил знает про то, что ждет экспедицию за мостом, не в пример больше него. Трупы на мосту он наверняка видел. А может быть… У Егора на загривке подшерсток поднимается… А может быть, он видел, как все эти люди умирали. И знает, от чего они бежали. — Именем Отца, и Сына, и Святого духа… Идет себе, бубнит — и ничем не выдаст себя. Сердце у Егора ускоряется. Что-то тут не то, не то творится. Нехорошее. Глухой осеняет последнего в строю крестным знамением, но не отходит от людей. Атаман, который собирался уже командовать погрузку, с почтением ждет. Отец Даниил, глядя в землю, говорит: — Знайте, что праведные спасутся, а грешным туда и дорога. Несите крест впереди себя, молитесь денно и нощно. Молитеся священномученику Киприану, дабы оборонил вас от бесов. Молитеся своими словами, которые от сердца идут. Святой Киприане услышит вас, как меня услышал. Все. Езжайте. Помилуй нас всех Господь, коли не оставил он еще наш мир. Казаки от такого благословения пытаются отшутиться — но потихоньку. Наде- вают фуражки, начинают рассаживаться по дрезинам. Раскашливаются моторы, закуривается вкусный сизый дымок. Еще не поздно соскочить с подоконника. Мишель делает шаг к атаману, тот шлет ей воздушный поцелуй, не таясь. Караульные на воротах тянут створы в разные стороны, и дрезины трогаются с места. Но тут вылетает на их пути высокая худая фигура, раскидывает руки и пере- гораживает казакам дорогу. — Нет! Не поедете! Не пущу! Не пущу! Мать. 64 Дары 1 Рулевой первой дрезины, уже набравшей ход, еле успевает затормозить: Его- рова мать стоит на рельсах твердо, не шелохнется. Кажется, ей неважно, собьют ее или нет. Кригов оборачивается к Полкану. — Это как понимать? Полкан, красный как рак, идет к Тамаре, берет ее за руку. Она вырывается. На мужа даже слов не расходует, обращается сразу к Кригову: — Вам нельзя туда! Разворачивайтесь. Езжайте к себе в Москву. Куда хотите, а туда нельзя! — Вот так-так! — Кригов спешивается. — Это почему же? — Зло там. На том берегу. Спит, ждет, чтобы его разбудили. Вам кажется, у нас тут мирная жизнь, да? Спокойная? Это потому что мы тише воды, ниже травы сидим. Оно не замечает нас, вот поэтому. Ему нас через реку не видно. А вы хо- тите к нему прямо в пасть. Полкан снова берет жену под локоть. Святой отец наблюдает за Егоровой ма- терью, наморщив лоб, хочет понять, какого лешего тут творится. — Пойдем, Тамара. Не позорь перед людьми. Нагадала она тут на кофейной гуще и будет еще… — Уйди! Сам трусишь — дай, я скажу! Она отталкивает его. Не глядит на него, не хочет на него глядеть. А смотрит на отца Даниила: — Что вы их благословляете, батюшка? На что? На погибель! Вы, может, не знаете, потому что вам видеть не дано, хоть вы и праведник. А я, хоть и грешни- ца, вижу! Тьму вижу. Вижу, что на том берегу не важно уже будет, кто грешен, а кто праведен. Никто там не спасется. Всех до единого сожрут и сюда поползут. Там как паук на паутине спит, ждет, откуда за ниточку потянут. Сами погибнете и на нас навлечете! Уезжайте в свою Москву, не трогайте его! — Тамара! Прекрати! Полкан в бешенстве, весь пунцовый. Отец Даниил тоже нахмурился, будто понял, когда к нему обращались. Кригов поднимает руку. Говорит насмешливо. ПОСТ 65 — А что, Тамара… Откуда разведданные-то? И что за зло? Тамара смотрит в него исподлобья. — Видела я. Показали мне. Не знаю, что… Чувствую беду. — Здрасте-приехали. А вы и не говорили, Сергей Петрович, что у вас супру- га — экстрасенс. Казаки начинают пересмеиваться. Отец Даниил морщит лоб, пытается по- нять, о чем ругаются. — Видения были. — Сны, то есть. Черная собака, пауки… Так? Что там еще? Егор глаз не сводит с матери. Он тоже привык потешаться на ее тревожными видениями. Но сейчас — он знает — мать чует правду. Не видит, но чует. Зло. — А я расскажу. — Тамара! Все, хватит. Пойдем. Хватит! — рычит Полкан. — Нет, что уж. Давайте. Мы послушаем, — ухмыляется Кригов. Люди вокруг шушукаются, но никто не вмешивается: дела семейные. К тому же, кое-кто тут, может, и за Тамару. — Видела, туман над рекой развеялся! И через реку видела вас всех, атаман! Видела на части разорванных! Видела, как волки твоих солдатиков глодали! Ви- дела себя — на костре! Видела своего сына! Голова вся в крови, из ушей идет! Полкан своей кабаньей силищей перебарывает ее, тащит к дому. — Хватит!!! — Оставьте ее вы, Сергей Петрович. Кригов забирается обратно на свою дрезину. Осматривает с нее собравших- ся. Поправляет фуражку. Начинает так: — Есть вера, а есть суеверия. Вера у меня в Христа и в то, что он нас от всех бед защитит. Дело наше правое, и на дело это нас благословили, и не только сейчас. А суеверий у меня нет. Мы раньше на югах стояли, в диких землях. Там у людей глаз злой, что ни старая карга, то ведьма. И пообломали они о нас там зубы, эти их ведьмы, я вам доложу. Вот мы, здесь, а их не видать что-то. Тамара рвется из Полкановых объятий: — Я не проклинала тебя, идиот ты несчастный! Я предупреждаю тебя! — И предупреждать меня без надобности. Вы что, думаете, мы на курорт со- брались? Я за дело, за Родину готов в любую секунду умереть. И каждый из моих бойцов готов — тут все добровольцы. Потому что, чтобы вернуть нашей Отчизне все ее земли, надо быть готовым на все. Сейчас — сейчас! — настало время собрать все по кусочкам. И это время скоро выйдет, потому что, если мы не подберем, другие подберут. Великая страна была, от одного края земли до другого! Потому что те, кто ее создавал, за реки и за мосты уходили без страха. Потому что те, кто ее оборонял, костьми в землю ложились, чтобы сохранить ее для нас! Величайшая в мире была страна, потому что наши отцы думали о нас, а не о себе. О нас! Это 66 Дмитрий Глуховский дело огромней, чем одна моя или ваша жизнь. Что, думаешь, мне сдохнуть страш- но? По любому же умирать! А волками — вон, сосунка своего пугай. Егор, спрыгнувший уже с подоконника, делает шаг назад, от окна. Ему кажет- ся, что сейчас каждый человек внизу — и в толпе, и на дрезинах — начнет искать его глазами. Но никто не ищет, все смотрят в рот Кригову. Людей его речь при- шибла. Казаки на дрезинах вытянулись во фрунт. А Кригов набрал воздуха и силы, кулаком небо молотит, заколачивает в него слова: — Но мы еще, перед тем как погибнуть, увидим, как наша Родина встает с ко- лен. И вы это увидите! За нашим отрядом придут новые! Мы что? Там такие силы собираются, которые любого врага сметут! Мы от вас границу отодвинем! Будет не по Волге проходить, а по Каме, а потом по Енисею, а потом и по Амуру. Это все — наше по праву. Нашими дедами и прадедами сполна оплаченное. И если мы не пойдем и не возьмем это, значит, они все — все, слышите? — все зря жили и зря погибали! Значит, нам и осталось, что только выродиться и сгинуть! Значит, бабские суеверия, да цыганский сглаз нам — самое то, самое правильное для нас пророчество! А не то, что нам Патриарх предрек! А предрек он, что еще на нашем веку быть Московии снова огромной, единой, грозной, и что зваться ей снова как раньше — великой Россией! Тут кто-то из казаков как закричит, а другие за ним: — Слава России! Слава России! Слава России! И Кригов тоже, обведя всех таким взглядом, что до кишок прожигает, тоже за ними: — Слава России! Открывай ворота! Братцы, запевай! Про-щай девчооооонка! Пройдут дожди! Солдат вернеееоотся! Ты только жди! Мурашки по коже бегут, Егору их приходится с себя руками сгонять. Скрипят ворота — караульные послушались приказа. Казаки подхватывают песню, голоса сливаются в хор. — Пускай вернееооотся! Твой верный друг! Лю-бо-вь на свете сильнееей рааааазлук! Тамара стоит молча, скрестив худые длинные руки на груди. Глядит отбываю- щему каравану в спину, и ее глаза тоже могут прожечь насквозь. Дрезины выка- тываются за ворота, едут к стрелке, откуда двинутся к мосту. Местное население, не устояв во дворе Поста, высыпает за ворота, за стену — провожать дрезины. Женщины, мужики, дети — машут казакам, и у всех, навер- ное, сейчас, как и у Егора — мурашки бегут по коже. Все глядят только на казаков. Песня их бравая колышется над их головами и тащится за ними, как красный воздушный змей. Когда они проваливаются в туман, этот змей еще бьется недолго снаружи, но потом груженые дрезины перевешивают и уволакивают его за собой в бездну. ПОСТ 67 2 Мишель за ворота не выходит. Она делает шаг назад, в тень подъезда, взле- тает на второй этаж, толкает дверь и прячется в пыли и скрипе своей квартиры. В руках у нее полотняный сверток. Мишель сразу проходит в кухню, открыва- ет верхний шкафчик и убирает сверток в него. Долго глядит на сверток, прежде чем закрыть дверцы. А закрыв, сразу отпирает их снова, достает сверток опять и перепрятывает в нижних шкафчиках, за пыльными трехлитровыми банками. Подходит к окну: Полкан ведет под руки домой свою ведьму. Тамара вырывается, отворачивается и размашисто шагает прочь. Люди во дворе шушукаются, провожая ее взглядами. Тетки нахохлились, мужики посмеи- ваются. Тетки знают Тамару лучше: многие ходят к ней с вопросами. Тамара ино- гда знает многое, чего знать не может — просто закроет глаза и скажет. Или на картах погадает — угадывает не всегда, но утешить умеет. Не всегда угадывает, повторяет себе Мишель. Не случится ничего из того, что накаркала эта ведьма. Ничего плохого с ним не произойдет. Ничего такого нет там за этим дебильным мостом. Он просто съездит и вернется. Съездит, посмотрит и вернется. Волки съедят. Вот сука! Вот стерва! Как такое можно человеку в лицо сказать?! При всех! Слезы подступают сами. Закладывает нос, начинает щипать глаза, как будто лук резала. Мишель проходит в ванную, черпает ковшом колодезную воду из ведра, ополаскивает лицо. Ржавая вода не может вымыть из глаз это: черный осенний лес, остановив- шиеся посреди пустоты дрезины, растерзанные тела. Волков, которые, как дво- ровые псы за кость, дерутся за ее Сашу. Мертвого. Будь ты проклята, мразь. Будь ты проклята. Мишель произносит это упрямо, зло — но самым неслышным шепотом, как будто боится, что Тамара может ее услышать — через кирпичные стены, через бетонные перегородки — из своей квартиры. Вдруг может? Мишель уходит в свою комнату, ложится. Садится. Ложится опять. Пытается вспомнить эту ночь и это долгое утро: полоски желтого света от уличных фонарей, и в этих полосках — его лицо, его руки, волоски на его груди; он никак не складывается целиком. Она подносит свои пальцы к губам, касается. Пальцы пахнут им, волосы им пахнут, она вся пахнет Сашей — терпко, ясно и от- четливо пахнет им, колодезная вода этого запаха смыть не может. Мишель хочет вспомнить их поцелуи, но сразу вспоминается только послед- ний поцелуй. Тот поцелуй, под прикрытием которого он все-таки всучил ей тяже- лый полотняный сверток. Она не хотела его брать, она совершенно точно не про- сила его и никак на него не намекала. 68 Дмитрий Глуховский Нельзя было его принимать. Зря, зря. Зря! Провожая Сашу во дворе, вместо того, чтобы фантазировать о его возвраще- нии, она думала о том, что ей не надо, нельзя было брать у него этот сверток. И только Тамара со своими волками отбила у нее эту липучую мысль. Сверток принес ординарец, поставил, ухмыляясь, на порог, отдал честь и про- пал. Кригов взял его в руки, сначала говорил, что это сюрприз для Мишель, но она не хотела сюрпризов. Тогда он сказал, что внутри. Она, конечно, отказалась, но он настаивал. Сверток производил перерасчет всего, что случилось между ними этой ночью. Мишель пока до конца не понима- ла, как именно все от него менялось, но точно знала, что брать его нельзя. Но атаман всучил ей его все-таки на этом последнем поцелуе. И когда он сде- лал шаг назад, сверток остался у нее в руках — тяжелый, ребристый, неудобный. Мишель спрятала его под куртку. По лестнице они спустились вместе, но во двор вышли по очереди. Она смотрела на атамана из подъездной тени, а сверток от- тягивал руки, тянул вниз. Рядом стоял Ванечка Виноградов, четырехлетний не нужный своим родителям вундеркинд, и сочувственно на Мишель смотрел. По- том сказал, не выговаривая «л»: «Влюбилась». Зараза. Можно было выбросить сверток, можно было его закопать, но Мишель при- несла его домой. Принесла сверток домой и спрятала его в кухонном шкафу. Нет, там дед может найти. Мишель разбирает пустые банки, пыльное стекло, достает сверток из шкаф- чика. На цыпочках ступает по скрипучему паркету, проходит в свою комнату, за- пирается в ней, встает на колени и, перед тем, как убрать сверток под кровать, разворачивает полотно. Перед ней лежат десять продолговатых жестяных банок, похожие на снаряд- ные гильзы. На каждой наклейка: «Мясо Тушеное. 1КГ» |