Куприн А. - Яма. Александр Иванович Куприн
 Скачать 1.32 Mb.
|
|
VIII На другой день, в понедельник, к десяти часам утра, почти все жильцы дома бывшего мадам Шай- бес, а теперь Эммы Эдуардовны Тицнер, поехали на извозчиках в центр города, к анатомическому теат- ру, – все, кроме дальновидной, многоопытной Генри- етты, трусливой и бесчувственной Нинки и слабоум- ной Пашки, которая вот уже два дня как ни вставала с постели, молчала и на обращенные к ней вопросы отвечала блаженной, идиотской улыбкой и каким-то невнятным животным мычанием. Если ей не давали есть, она и не спрашивала, но если приносили, то ела с жадностью, прямо руками. Она стала такой неряш- ливой и забывчивой, что ей приходилось напоминать о некоторых естественных отправлениях во избежа- ние неприятностей. Эмма Эдуардовна не высылала Пашку к ее постоянным гостям, которые Пашку спра- шивали каждый день. С нею и раньше бывали такие периоды ущерба сознания, однако они продолжались недолго, и Эмма Эдуардовна решила на всякий слу- чай переждать. Пашка была настоящим кладом для заведения и его поистине ужасной жертвой. Анатомический театр представлял из себя длин- ное, одноэтажное темно-серое здание, с белыми об- рамками вокруг окон и дверей. Было в самой внешно- сти его что-то низкое, придавленное, уходящее в зем- лю, почти жуткое. Девушки одна за другой останавли- вались у ворот и робко проходили через двор в ча- совню, приютившуюся на другом конце двора, в углу, окрашенную в такой же темно-серый цвет с белыми обводами. Дверь была заперта. Пришлось идти за сторожем. Тамара с трудом разыскала плешивого, древнего ста- рика, заросшего, точно болотным мхом, сваляной се- рой щетиной, с маленькими слезящимися глазами и огромным, в виде лепешки, бугорчатым красно-сизым носом. Он отворил огромный висячий замок, отодвинул болт и открыл ржавую, поющую дверь. Холодный влажный воздух вместе со смешанным запахом ка- менной сырости, ладана и мертвечины дохнул на де- вушек. Они попятились назад, тесно сбившись в роб- кое стадо. Одна Тамара пошла, не колеблясь, за сто- рожем. В часовне было почти темно. Осенний свет скупо проникал сквозь узенькое, как бы тюремное окошко, загороженное решеткой. Два-три образа без риз, тем- ные и безликие. висели на стенах. Несколько простых дощатых гробов стояли прямо на полу, на деревянных переносных дрогах. Один посредине был пуст, и от- крытая крышка лежала рядом. – Кака-така ваша-то? – спросил сипло сторож и по- нюхал табаку. – В лицо-то знаете, ай нет? – Знаю. – Ну, так мотри! Я тебе их всех покажу. Может быть, эта?.. И он снял с одного из гробов крышку, еще не зако- лоченную гвоздями. Там лежала одетая кое-как в от- ребья морщинистая старуха с отекшим синим лицом. Левый глаз у нее был закрыт, а правый таращился и глядел неподвижно и страшно, уже потерявши свой блеск и похожий на залежавшуюся слюду. – Говоришь – не эта? Ну, мотри… На тебе еще! – сказал сторож и одного за другим показывал, откры- вая крышки, покойников, – все, должно быть, голыть- бу: подобранных на улице, пьяных, раздавленных, изувеченных и исковерканных, начавших разлагать- ся. У некоторых уже пошли по рукам и лицам сине-зе- леные пятна, похожие на плесень, – признаки гние- ния. У одного мужчины, безносого, с раздвоенной по- полам верхней заячьей губой, копошились на лице, изъеденном язвами, как маленькие, белые точки, чер- ви. Женщина, умершая от водянки, целой горой воз- вышалась из своего дощатого ложа, выпирая крышку. Все они наскоро после вскрытия были зашиты, по- чинены и обмыты замшелым сторожем и его това- рищами. Что им было за дело, если порою мозг по- падал в желудок, а печенью начиняли череп и грубо соединяли его при помощи липкого пластыря с голо- вой?! Сторожа ко всему привыкли за свою кошмар- ную, неправдоподобную пьяную жизнь, да и, кстати, у их безгласных клиентов почти никогда не оказыва- лось ни родных, ни знакомых… Тяжелый дух падали, густой, сытный и такой лип- кий, что Тамаре казалось, будто он, точно клей, по- крывает все Живые поры ее тела, стоял в часовне. – Слушайте, сторож, – спросила Тамара, – что это у меня все трещит под ногами? – Трыш-шит? – переспросил сторож и почесался.А вши, должно быть, – сказал он равнодушно. – На мертвяках этого зверья всегда страсть сколько рас- пложается!.. Да ты кого ищешь-то – мужика аль бабу? – Женщину, – ответила Тамара. – И эти все, значит, не твои? – Нет, все чужие. – Ишь ты!.. Значит, мне в мертвецкую иттить. Когда привезли-то ее? – В субботу, дедушка, – и Тамара при этом достала портмоне. – В субботу днем. На-ко тебе, почтенный, на табачок! – Это дело! В субботу, говоришь, днем? А что на ей было? – Да почти ничего: ночная кофточка, юбка нижняя… и то и то белое. – Та-ак! Должно, двести семнадцатый номер… Звать-то как?.. – Сусанна Райцына. – Пойду погляжу, – может и есть. Ну-ко вы, мамзе- ли, – обратился он к девицам, которые тупо жались в дверях, загораживая свет. – Кто из вас похрабрее? Коли третьего дня ваша знакомая приехала, то, зна- чит, теперича она лежит в том виде, как господь бог сотворил всех человеков – значит, без никого… Ну, кто из вас побойчее будет? Кто из вас две пойдут? Одеть ее треба… – Иди, что ли, ты, Манька, – приказала Тамара по- друге, которая, похолодев и побледнев от ужаса и от- вращения, глядела на покойников широко открытыми светлыми глазами. – Не бойся, дура, – я с тобой пой- ду! Кому ж идти, как не тебе?! – Я что ж?.. я что ж? – пролепетала Манька Белень- кая едва двигавшимися губами. – Пойдем. Мне все равно… Мертвецкая была здесь же, за часовней, – низкий, уже совсем темный подвал, в который приходилось спускаться по шести ступенькам. Сторож сбегал куда-то и вернулся с огарком и за- трепанной книгой. Когда он зажег свечку, то девуш- ки увидели десятка два трупов, которые лежали пря- мо на каменном полу правильными рядами – вытяну- тые, желтые, с лицами, искривленными предсмертны- ми судорогами, с раскроенными черепами, со сгуст- ками крови на лицах, с оскаленными зубами. – Сейчас… сейчас… – говорил сторож, водя паль- цем по рубрикам. – Третьего дня… стало быть, в суб- боту… в субботу… Как говоришь, фамилия-то? – Райцына, Сусанна, – ответила Тамара. – Рай-цына, Сусанна… – точно пропел сторож. – Райцына, Сусанна. Так и есть. Двести семнадцать. Нагибаясь над покойниками и освещая их оплыв- шим и каплющим огарком, он переходил от одного к другому. Наконец он остановился около трупа, на но- ге которого было написано чернилами большими чер- ными цифрами: 217. – Вот эта самая! Давайте-ка я ее вынесу в колидор- чик да сбегаю за ее барахлом… Подождите!.. Он, кряхтя, но все-таки с легкостью, удивительною для его возраста, поднял труп Женьки за ноги и взва- лил его на спину головой вниз, точно это была мясная туша или мешок с картофелем. В коридоре было чуть посветлее, и когда сторож опустил свою ужасную ношу на пол, то Тамара на мгновение закрыла лицо руками, а Манька отверну- лась и заплакала. – Коли что надо, вы скажите, – поучал сторож. – Ежели обряжать как следует покойницу желаете, то можем все достать, что полагается, – парчу, венчик, образок, саван, кисею, – все держим… Из одежды можно купить что… Туфли вот тоже… Тамара дала ему денег и вышла на воздух, пропу- стив вперед себя Маньку. Через несколько времени принесли два венка: один от Тамары из астр и георгинов с надписью на белой ленте черными буквами: «Жене-от подруги», другой был от Рязанова, весь из красных цветов; на его крас- ной ленте золотыми литерами стояло: «Страданием очистимся». От него же пришла и коротенькая запис- ка с выражением соболезнования и с извинением, что он не может приехать, так как занят неотложным де- ловым свиданием. Потом пришли приглашенные Тамарой певчие, пят- надцать человек из самого лучшего в городе хора. Регент в сером пальто и в серой шляпе, весь ка- кой-то серый, точно запыленный, но с длинными пря- мыми усами, как у военного, узнал Верку, сделал ши- рокие, удивленные глаза, слегка улыбнулся и подмиг- нул ей. Раза два-три в месяц, а то и чаще посещал он с знакомыми духовными академиками, с такими же регентами, как и он, и с псаломщиками Ямскую улицу и, по обыкновению, сделав полную ревизию всем за- ведениям, всегда заканчивал домом Анны Марковны, где выбирал неизменно Верку. Был он веселый и подвижной человек, танцевал оживленно, с исступлением, и вывертывал такие фи- гуры во время танцев, что все присутствующие кисли от смеха. Вслед за певчими приехал нанятый Тамарой ката- фалк о двух лошадях, черный, с белыми султанами, и при нем пять факельщиков. Они же привезли с собой глазетовый белый гроб и пьедестал для него, обтяну- тый черным коленкором. Не спеша, привычно-ловки- ми движениями, они уложили покойницу в гроб, по- крыли ее лицо кисеей, занавесили труп парчой и за- жгли свечи: одну в изголовье и две в ногах. Теперь, при желтом колеблющемся свете свечей, стало яснее видно лицо Женьки. Синева почти сошла с него, оставшись только кое-где на висках, на носу и между глаз пестрыми, неровными, змеистыми пят- нами. Между раздвинутыми темными губами слегка сверкала белизна зубов и еще виднелся кончик при- кушенного языка. Из раскрытого ворота на шее, при- нявшей цвет старого пергамента, виднелись две по- лосы: одна темная – след веревки, другая красная знак царапины, нанесенной во время схватки Симео- ном,точно два страшных ожерелья. Тамара подошла и английской булавкой зашпилила кружева воротнич- ка у самого подбородка. Пришло духовенство: маленький седенький свя- щенник в золотых очках, в скуфейке; длинный, вы- сокий, жидковолосый дьякон с болезненным, стран- но-темным и желтым лицом, точно из терракоты, и юркий длиннополый псаломщик, оживленно обменяв- шийся на ходу какими-то веселыми, таинственными знаками со своими знакомыми из певчих. Тамара подошла к священнику. – Батюшка, – спросила она, – как вы будете отпе- вать; всех вместе или порознь? – Отпеваем всех купно, – ответил священник, целуя епитрахиль и выпрастывая из ее прорезей бороду и волосы. – Это обыкновенно. Но по особому желанию и по особому соглашению можно и отдельно. Какою смертью преставилась почившая? – Самоубийца она, батюшка. – Гм… самоубийца?.. А знаете ли, молодая особа, что по церковным канонам самоубийцам отпевания не полагается… не надлежит? Конечно, исключения бывают – по особому ходатайству… – Вот здесь, батюшка, у меня есть свидетельство из полиции и от доктора… Не в своем она уме была… В припадке безумия… Тамара протянула священнику две бумаги, при- сланные ей накануне Рязановым, и сверх них три кре- дитных билета по десять рублей. – Я вас попрошу, батюшка, все как следует, по-христиански. Она была прекрасный человек и очень много страдала. И уж будьте так добры, вы и на кладбище ее проводите и там еще панихидку… – До кладбища проводить можно, а на самом клад- бище не имею права служить, – там свое духовен- ство… А также вот что, молодая особа: ввиду того, что мне еще раз придется возвращаться за остальными, так вы уж того… еще десяточку прибавьте. И, приняв из рук Тамары деньги, священник благо- словил кадило, подаваемое псаломщиком, и стал об- ходить с каждением тело покойницы. Потом, остано- вившись у нее в головах, он кротким, привычно-пе- чальным голосом возгласил : – Благословен бог наш всегда, ныне и присно! Псаломщик зачастил: «Святый боже», «Пресвятую троицу» и «Отче наш», как горох просыпал. Тихо, точно поверяя какую-то глубокую, печальную, сокровенную тайну, начали певчие быстрым сладост- ным речитативом: «Со духи праведных скончавшихся душу рабы твоея, спасе, упокой, сохраняя ю во бла- женной жизни, яже у тебе человеколюбие». Псаломщик разнес свечи, и они теплыми, мягки- ми, живыми огоньками, одна за другой, зажглись в тя- желом, мутном воздухе, нежно и прозрачно освещая женские лица. Согласно лилась скорбная мелодия и, точно вздохи опечаленных ангелов, звучали великие слова: «Упокой, боже, рабу твою и учини ее в рай, идеже лицы святых господи и праведницы сияют, яко свети- ла, усопшую рабу твою упокой, презирая ея вся согре- ше-е-ения». Тамара вслушивалась в давно знакомые, но давно уже слышанные слова и горько улыбалась. Вспомни- лись ей страстные, безумные слова Женьки, полные такого безысходного отчаяния и неверия… Простит ей или не простит всемилостивый, всеблагий господь се грязную, угарную, озлобленную, поганую жизнь? Всезнающий, неужели отринешь ты ее – жалкую бун- товщицу, невольную развратницу, ребенка, произно- сившего хулы на светлое, святое имя твое? Ты – доб- рота, ты – утешение наше! Глухой, сдержанный плач, вдруг перешедший в крик, раздался в часовне: «Ох, Женечка!» Это, стоя на коленях и зажимая себе рот платком, билась в слезах Манька Беленькая. И остальные подруги тоже вслед за нею опустились на колени, и часовня наполнилась вздохами, сдавленными рыданиями и всхлипывания- ми… «Сам един еси бессмертный, сотворивый и созда- вый человека, земнии убо от земли создахомся и в землю туюжде пойдем, яко же повелел еси, создавый мя и рекий ми, яко земля еси и в землю отыдеши». Тамара стояла неподвижно с суровым, точно ока- меневшим лицом. Свет свечки тонкими золотыми спи- ралями сиял в ее бронзово-каштановых волосах, а глаза не отрывались от очертаний Женькиного влаж- но-желтого лба и кончика носа, которые были видны Тамаре с ее места. «Земля еси и в землю отыдеши…» – повторила она в уме слова песнопения. – Неужели только и будет, что одна земля и ничего больше? И что лучше: ничто или хоть бы что-нибудь, даже хоть самое плохонькое, но только чтобы существовать?» А хор, точно подтверждая ее мысли, точно отнимая у нее последнее утешение, говорил безнадежно: «А може вси человецы пойдем…» Пропели «Вечную память», задули свечи, и синие струйки растянулись в голубом от ладана воздухе. Священник прочитал прощальную молитву и затем, при общем молчании, зачерпнул лопаточкой песок, поданный ему псаломщиком, и посыпал крестообраз- но на труп сверх кисеи. И говорил он при этом великие слова, полные суровой, печальной неизбежности та- инственного мирового закона: «Господня земля и ис- полнение ее вселенная и вей живущий на ней». До самого кладбища проводили девушки свою умершую подругу. Дорога туда шла как раз пересекая въезд на Ямскую улицу. Можно было бы свернуть по ней налево, и это вышло бы почти вдвое короче, но по Ямской обыкновенно покойников не возили. Тем не менее почти из всех дверей повысыпали на перекресток их обитательницы, в чем были: в туфлях на босу ногу, в ночных сорочках, с платочками на го- ловах; крестились, вздыхали, утирали глаза платками и краями кофточек. Погода разошлась… Ярко светило холодное солн- це с холодного, блестевшего голубой эмалью неба, зеленела последняя трава, золотились, розовели и рдели увядшие листья на деревьях… И в хрусталь- но-чистом холодном воздухе торжественно, велича- во и скорбно разносились стройные звуки: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» И какой жаркой, ничем ненасытимой жаждой жизни, какой тоской по мгновенной, уходящей, подоб- но сну, радости и красоте бытия, каким ужасом пе- ред вечным молчанием смерти звучал древний напев Иоанна Дамаскина! Потом короткая лития на могиле, глухой стук земли о крышку гроба… небольшой свежий холмик… – Вот и конец! – сказала Тамара подругам, когда они остались одни. – Что ж, девушки, – часом позже, ча- сом раньше!.. Жаль мне Женьку!.. Страх как жаль!.. Другой такой мы уже не найдем. А все-таки, дети мои, ей в ее яме гораздо лучше, чем нам в нашей… Ну, по- следний крест – и пойдем домой!.. И, когда они уже все приближались к своему дому, Тамара вдруг задумчиво произнесла странные, зло- вещие слова: – Да и недолго нам быть вместе без нее: скоро всех нас разнесет ветром куда попало. Жизнь хороша!.. Посмотрите: вон солнце, голубое небо… Воздух какой чистый… Паутинки летают – бабье лето… Как на све- те хорошо!.. Одни только мы – девки – мусор придо- рожный. Девушки тронулись в путь. Но вдруг откуда-то сбо- ку, из-за памятников, отделился рослый, крепкий сту- дент. Он догнал Любку и тихо притронулся к ее рукаву. Она обернулась и увидела Соловьева. Лицо ее мгно- венно побледнело, глаза расширились и губы задро- жали. – Уйди! – сказала она тихо с беспредельной нена- вистью. – Люба… Любочка… – забормотал Соловьев. – Я тебя искал… искал… Я… ей-богу, я не как тот… как Лихонин… Я с чистым сердцем… хоть сейчас, хоть сегодня… – Уйди! – еще тише произнесла Любка. – Я серьезно… я серьезно… Я не с глупостями, я жениться… – Ах, тварь! – вдруг взвизгнула Любка и быстро, крепко, по-мужски ударила Соловьева по щеке ладо- нью. Соловьев постоял немного, слегка пошатываясь. Глаза у него были мученические… Рот полуоткрыт, со скорбными складками по бокам. – Уйди! Уйди! Не могу вас всех видеть! – кричала с бешенством Любка. – Палачи! Свиньи! Соловьев внезапно закрыл лицо ладонями, круто повернулся и пошел назад, без дороги, нетвердыми шагами, точно пьяный. IX И в самом деле, слова Тамары оказались пророче- скими: прошло со дня похорон Жени не больше двух недель, но за этот короткий срок разразилось столько событий над домом Эммы Эдуардовны, сколько их не приходилось иногда и на целое пятилетие. На другой же день пришлось отправить в бого- угодное заведение – в сумасшедший дом – несчаст- ную Пашку, которая окончательно впала в слабоумие. Доктора сказали, что никакой нет надежды на то, что- бы она когда-нибудь поправилась. И в самом деле, она, как ее положили в больнице на полу, на соломен- ный матрац, так и не вставала с него до самой смерти, все более и более погружаясь в черную, бездонную пропасть тихого слабоумия, но умерла она только че- рез полгода от пролежней и заражения крови. Следующая очередь была за Тамарой. С полмесяца она исправляла свои обязанности экономки, была все время необыкновенно подвижна, энергична и необычно взвинчена чем-то своим, внут- ренним, что крепко бродило в ней. В один из вечеров она исчезла и совсем не возвратилась в заведение… Дело в том, что у нее был в городе длительный ро- ман с одним нотариусом – пожилым, довольно бога- тым, но весьма скаредным человеком. Знакомство у них завязалось еще год тому назад, когда они вместе случайно ехали на пароходе в загородный монастырь и разговорились. Нотариуса пленила умная, красивая Тамара, ее загадочная, развратная улыбка, ее зани- мательный разговор, ее скромная манера держать се- бя. Она тогда же наметила для себя этого пожилого человека с живописными сединами, с барскими мане- рами, бывшего правоведа и человека хорошей семьи. Она не сказала ему о своей профессии – ей больше нравилось мистифицировать его. Она лишь туманно, в немногих словах намекнула на то, что она – замуж- няя дама из среднего общества, что она несчастна в семейной жизни, так как муж ее – игрок и деспот, и что даже судьбою ей отказано в таком утешении, как дети. На прощание она отказалась провести вечер с нотариусом и не хотела встречаться с ним, но зато позволила писать ей в почтамт до востребования, на вымышленное имя. Между ними завязалась перепис- ка, в которой нотариус щеголял слогом и пылкостью чувств, достойными героев Поля Бурже. Она держа- лась все того же замкнутого, таинственного тона. Потом, тронувшись просьбами нотариуса о встре- че, она назначила ему свидание в Княжеском саду, была мила, остроумна и томна, но поехать с ним ку- да-нибудь отказалась. Так она мучила своего поклонника и умело разжи- гала в нем последнюю страсть, которая иногда быва- ет сильнее и опаснее первой любви. Наконец, этим летом, когда семья нотариуса уехала за границу, она решилась посетить его квартиру и тут в первый раз отдалась ему со слезами, с угрызениями совести и в то же время с такой пылкостью и нежностью, что бед- ный нотариус совершенно потерял голову: он весь по- грузился в ту старческую любовь, которая уже не зна- ет ни разума, ни оглядки, которая заставляет челове- ка терять последнее – боязнь казаться смешным. Тамара была очень скупа на свидания. Это еще больше разжигало ее нетерпеливого друга. Она со- глашалась принять от него букет цветов, скромный завтрак в загородном ресторане, но возмущенно отка- зывалась от всяких дорогих подарков и вела себя так умело и тонко, что нотариус никогда не осмеливался предложить ей денег. Когда он однажды заикнулся об отдельной квартире и о других удобствах, она погля- дела ему в глаза так пристально, надменно и сурово, что он, как мальчик, покраснел в своих живописных сединах и целовал ее руки, лепеча несвязные изви- нения. Так играла с ним Тамара и все более и более на- щупывала под собой почву. Она уже знала теперь, в какие дни хранятся у нотариуса в его несгораемом железном шкафу особенно крупные деньги. Однако она не торопилась, боясь испортить дело неловко- стью или преждевременностью. И вот как раз теперь этот давно ожидаемый срок подошел: только что кончилась большая контракто- вая ярмарка, и все нотариальные конторы совершали ежедневно сделки на громадные суммы. Тамара зна- ла, что нотариус отвозил обычно залоговые и иные деньги в банк по субботам, чтобы в воскресенье быть совершенно свободным. И вот потому-то в пятницу днем нотариус получил от Тамары следующее пись- мо: «Милый мой, обожаемый царь Соломон! Твоя Су- ламифь, твоя девочка из виноградника, приветству- ет тебя жгучими поцелуями… Милый, сегодня у меня праздник, и я бесконечно счастлива. Сегодня я сво- бодна так же, как и ты. Он уехал в Гомель на сутки по делам, и я хочу сегодня провести у тебя весь ве- чер и всю ночь. Ах, мой возлюбленный! Всю жизнь я готова провести на коленях перед тобой! Я не хочу ехать никуда. Мне давно надоели загородные кабач- ки и кафешантаны. Я хочу тебя, только тебя… тебя… тебя одного! Жди же меня вечером, моя радость, ча- сов около десяти одиннадцати! Приготовь очень мно- го холодного белого вина, дыню и засахаренных каш- танов. Я сгораю, я умираю от желания! Мне кажется, |