Куприн А. - Яма. Александр Иванович Куприн
 Скачать 1.32 Mb.
|
|
VII На другой день, в воскресенье, у Тамары было мно- жество хлопот. Ею овладела твердая и непреклонная мысль похоронить покойного друга наперекор всем обстоятельствам так, как хоронят самых близких лю- дей – по-христиански, со всем печальным торжеством чина погребения мирских человек. Она принадлежала к числу тех странных натур, ко- торые под внешним ленивым спокойствием, небреж- ной молчаливостью и эгоистичной замкнутостью таят в себе необычайную энергию, всегда точно дремлю- щую в полглаза, берегущую себя от напрасного рас- ходования, но готовую в один момент оживиться и устремиться вперед, не считаясь с препятствиями. В двенадцать часов она на извозчике спустилась вниз, в старый город, проехала в узенькую улицу, вы- ходящую на ярмарочную площадь, и остановилась около довольно грязной чайной, велев извозчику по- дождать. В чайной она справилась у рыжего, остри- женного в скобку, с масленым пробором на голове мальчика, не приходил ли сюда Сенька Вокзал? Услу- жающий мальчишка, судя по его изысканной и галант- ной готовности, давно уже знавший Тамару, ответил, что «никак нет-с; оне – Семен Игнатич – еще не бы- ли и, должно быть, не скоро еще будут, потому как оне вчера в „Трансвале“ изволили кутить, играли на бильярде до шести часов утра, и что теперь оне, по всем вероятиям, дома, в номерах „Перепутье“, и что ежели барышня прикажут, то к ним можно сей минуту спорхнуть». Тамара попросила бумаги и карандаш и тут же на- писала несколько слов. Затем отдала половому за- писку вместе с полтинником на чай и уехала. Следующий визит был к артистке Ровинской, жив- шей, как еще раньше знала Тамара, в самой аристо- кратической гостинице города – «Европе», где она за- нимала несколько номеров подряд. Добиться свидания с певицей было не очень-то легко: швейцар внизу сказал, что Елены Викторовны, кажется, нет дома, а личная горничная, вышедшая на стук Тамары, объявила, что у барыни болит голова и что она никого не принимает. Пришлось опять Тамаре написать на клочке бумаги; «Я к Вам являюсь от той, которая однажды в доме, неназываемом громко, плакала, стоя перед Вами на коленях, после того, как Вы спели романс Даргомыж- ского. Тогда Вы так чудесно приласкали ее. Помните? Не бойтесь, – ей теперь не нужна ничья помощь: она вчера умерла. Но Вы можете сделать, в ее память од- но очень серьезное дело, которое Вас почти совсем не затруднит. Я же – именно та особа, которая позво- лила сказать несколько горьких истин бывшей с Вами тогда баронессе Т., в чем до сих пор раскаиваюсь и извиняюсь». – Передайте! – приказала она горничной. Та вернулась через две минуты: – Барыня просит вас. Очень извиняются, что им нездоровится и что оне примут вас не совсем одетые. Она проводила Тамару, открыла перед нею дверь и тихо затворила ее. Великая артистка лежала на огромной тахте, по- крытой прекрасным текинским ковром и множеством шелковых подушечек и цилиндрических мягких ковро- вых валиков. Ноги ее были укутаны серебристым неж- ным мехом. Пальцы рук, по обыкновению, были укра- шены множеством колец с изумрудами, притягивав- шими глаза своей глубокой и нежной зеленью. У артистки был сегодня один из ее нехороших, чер- ных дней. Вчера утром вышли какие-то нелады с ди- рекцией, а вечером публика приняла ее не так востор- женно, как бы ей хотелось, или, может быть, это ей просто показалось, а сегодня в газетах дурак рецен- зент, который столько же понимал в искусстве, сколь- ко корова в астрономии, расхвалил в большой замет- ке ее соперницу Титанову. И вот Елена Викторовна уверила себя в том, что у нее болит голова, что в вис- ках у нее нервный тик, а сердце нет-нет и вдруг точно упадет куда-то. – Здравствуйте, моя дорогая! – сказала она немножко в нос, слабым, бледным голосом, с расста- новкой, как говорят на сцене героини, умирающие от любви и от чахотки. – Присядьте здесь… Я рада вас видеть… Только не сердитесь, – я почти умираю от мигрени и от моего несчастного сердца. Извините, что говорю с трудом. Кажется, я перепела и утомила го- лос… Ровинская, конечно, вспомнила и безумную эскапа- ду 22 того вечера и оригинальное, незабываемое лицо Тамары, но теперь, в дурном настроении, при скуч- ном прозаическом свете осеннего дня, это приклю- чение показалось ей ненужной бравадой, чем-то ис- кусственным, придуманным и колюче-постыдным. Но она была одинаково искренней как в тот странный, кошмарный вечер, когда она властью таланта поверг- ла к своим ногам гордую Женьку, так и теперь, когда вспомнила об этом с усталостью, ленью и артистиче- ским пренебрежением. Она, как и многие отличные артисты, всегда играла роль, всегда была не самой собой и всегда смотрела на свои слова, движения, по- ступки, как бы глядя на самое себя издали, глазами и чувствами зрителей. 22 Выходку (от франц. Escapade) Она томно подняла с подушки свою узкую, худую, прекрасную руку и приложила ее ко лбу, и таинствен- ные, глубокие изумруды зашевелились, как живые, и засверкали теплым, глубоким блеском. – Я сейчас прочитала в вашей записке, что эта бед- ная… простите, имя у меня исчезло из головы… – Женя. – Да-да, благодарю вас! Я теперь вспомнила. Она умерла? От чего же? – Она повесилась… вчера утром, во время доктор- ского осмотра… Глаза артистки, такие вялые, точно выцветшие, вдруг раскрылись и чудом ожили и стали блестящими и зелеными, точно ее изумруды, и в них отразилось любопытство, страх и брезгливость. – О, боже мой! Такая милая, такая своеобразная, красивая, такая пылкая1.. Ах, несчастная, несчаст- ная!.. И причиной этому было?.. – Вы знаете… болезнь. Она говорила вам. – Да, да… Помню, помню… Но повеситься!.. Ка- кой ужас!.. Ведь я советовала ей тогда лечиться. Те- перь медицина делает чудеса. Я сама знаю несколь- ких людей, которые совсем… ну, совсем излечились. Это знают все в обществе и принимают их… Ах, бед- няжка, бедняжка!.. – Вот я и пришла к вам, Елена Викторовна. Я бы не посмела вас беспокоить, но я как в лесу, и мне не к кому обратиться. Вы тогда были так добры, так тро- гательно внимательны, так нежны к нам… Мне нужен только ваш совет и, может быть, немножко ваше вли- яние, ваша протекция… – Ах, пожалуйста, голубушка!.. Что могу, я все… Ах, моя бедная голова! И потом это ужасное известие… Скажите же, чем я могу помочь вам? – Признаться, я и сама еще не знаю, – ответила Тамара. – Видите ли, ее отвезли в анатомический те- атр… Но пока составили протокол, пока дорога, да там еще прошло время для приема, – вообще, я ду- маю, что ее не успели еще вскрыть… Мне бы хоте- лось, если только это возможно, чтобы ее не трогали. Сегодня – воскресенье, может быть, отложат до зав- тра, а покамест можно что-нибудь сделать для нее… – Не умею вам сказать, милая… Подождите!.. Нет ли у меня кого-нибудь знакомого из профессоров, из медицинского мира?.. Подождите, – я потом посмот- рю в своих записных книжках. Может быть, удастся что-нибудь сделать. – Кроме того, – продолжала Тамара, – я хочу ее по- хоронить… На свой счет… Я к ней была при ее жизни привязана всем сердцем. – Я с удовольствием помогу вам в этом материаль- но… – Нет, нет!.. Тысячи раз благодарю вас!.. Я все сде- лаю сама. Я бы не постеснялась прибегнуть к ваше- му доброму сердцу, но это… вы поймете меня… это нечто вроде обета, который дает человек самому себе и памяти друга. Главное затруднение в том, – как бы нам похоронить ее по христианскому обряду. Она бы- ла, кажется, неверующая или совсем плохо верова- ла. И я тоже разве только случайно иногда перекрещу лоб. Но я не хочу, чтобы ее зарывали, точно собаку, где-то за оградой кладбища, молча, без слов, без пе- ния… Я не знаю, разрешат ли ее похоронить как сле- дует – певчими, с попами? Потому-то я прошу у вас помощи советом. Или, может, вы направите меня ку- да-нибудь?.. Теперь артистка мало-помалу заинтересовалась и уже забывала о своей усталости, и о мигрени, и о ча- хоточной героине, умирающей в четвертом акте. Ей уже рисовалась роль заступницы, прекрасная фигу- ра гения, милостивого к падшей женщине. Это ори- гинально, экстравагантно и в то же время так теат- рально-трогательно! Ровинская, подобно многим сво- им собратьям, не пропускала ни одного дня, и если бы возможно было, то не пропускала бы даже ни одного часа без того, чтобы не выделяться из толпы, не за- ставлять о себе говорить: сегодня она участвовала в лжепатриотической манифестации, а завтра читала с эстрады в пользу ссыльных революционеров возбуж- дающие стихи, полные пламени и мести. Она любила продавать цветы на гуляньях, в манежах и торговать шампанским на больших балах. Она заранее приду- мывала острые словечки, которые на другой же день подхватывались всем городом. Она хотела, чтобы по- всюду и всегда толпа глядела бы только на нее, по- вторяла ее имя, любила ее египетские зеленые глаза, хищный и чувственный рот, ее изумруды на худых и нервных руках. – Я не могу сейчас всего сообразить как следует, – сказала она, помолчав. – Но если человек чего-ни- будь сильно хочет, он достигнет, а я хочу всей душой исполнить ваше желание. Постойте, постойте!.. Ка- жется, мне приходит в голову великолепная мысль… Ведь тогда, в тот вечер, если не ошибаюсь, с нами бы- ли, кроме меня и баронессы… – Я их не знаю… Один из них вышел из кабинета позднее вас всех. Он поцеловал мою руку и сказал, что если он когда-нибудь понадобится, то всегда к мо- им услугам, и дал мне свою карточку, но просил ее ни- кому не показывать из посторонних… А потом все это как-то прошло и забылось. Я как-то никогда не удосу- жилась справиться, кто был этот человек, а вчера ис- кала карточку и не могла найти… – Позвольте, позвольте!.. Я вспомнила! – оживи- лась вдруг артистка. – Ага, – воскликнула она, быст- ро поднимаясь с тахты, – это был Рязанов… Да, да, да… Присяжный поверенный Эраст Андреевич Ряза- нов. Сейчас мы все Устроим. Чудесная мысль! Она повернулась к маленькому столику, на котором стоял телефонный аппарат, и позволила; – Барышня, пожалуйста, тринадцать восемьдесят пять… Благодарю вас… Алло!.. Попросите Эраста Андреевича к телефону… Артистка Ровинская… Бла- годарю вас… Алло!.. Это вы, Эраст Андреевич? Хоро- шо, хорошо, но теперь дело не в ручках. Свободны ли вы?.. Бросьте глупости!.. Дело серьезное. Не можете ли вы ко мне приехать на четверть часа?.. Нет, нет.. Да.. Только как доброго и умного человека. Вы клеве- щете на себя.. Ну прекрасно!.. Я не особенно одета, но у меня оправдание – страшная головная боль… Нет, – дама, девушка.. Сами увидите, приезжайте скорее… Спасибо! До свидания! – Он сейчас приедет, – сказала Ровинская, вешая трубку. – Он милый и ужасно умный человек. Ему воз- можно все, даже почти невозможное для человека… А покамест… простите – ваше имя? Тамара замялась, но потом сама улыбнулась над собой: – Да не стоит вам беспокоиться, Елена Викторовна. Mon nom de geurre 23 Тамара, а так – Анастасия Нико- лаевна. Все равно, – зовите хоть Тамарой… Я боль- ше привыкла… – Тамара!.. Это так красиво!.. Так вот, mademoiselle Тамара, может быть, вы не откажетесь со мной позав- тракать? Может быть, и Рязанов с нами… – Некогда, простите. – Это очень жаль!.. Надеюсь, в другой раз когда-ни- будь… А может быть, вы курите? – и она подвинула к ней золотой портсигар, украшенный громадной бук- вой Е из тех же обожаемых ею изумрудов. Очень скоро приехал Рязанов. Тамара, не разглядевшая его как следует в тот ве- чер, была поражена его наружностью. Высокого ро- ста, почти атлетического сложения, с широким, как у Бетховена, лбом, опутанным небрежно-художествен- но черными с проседью волосами, с большим мяси- стым ртом страстного оратора, с ясными, выразитель- ными, умными, насмешливыми глазами, он имел та- кую наружность, которая среди тысяч бросается в гла- за – наружность покорителя душ и победителя сер- дец, глубоко-честолюбивого, еще не пресыщенного жизнью, еще пламенного в любви и никогда не от- ступающего перед красивым безрассудством… «Ес- ли бы меня судьба не изломала так жестоко, – поду- 23 Мой псевдоним (франц.) мала Тамара, с удовольствием следя за его движени- ями, – то вот человек, которому я бросила бы свою жизнь шутя, с наслаждением, с улыбкой, как бросают возлюбленному сорванную розу…» Рязанов поцеловал руку Ровинской, потом с непри- нужденной простотой поздоровался с Тамарой и ска- зал: – Мы знакомы еще с того шального вечера, когда вы поразили нас всех знанием французского языка и когда вы говорили. То, что вы говорили, было – меж- ду нами – парадоксально, но зато как это было сказа- но!.. До сих пор я помню тон вашего голоса, такой го- рячий, выразительный… Итак… Елена Викторовна, – обратился он опять к Ровинской, садясь на маленькое низкое кресло без спинки, – чем я могу быть вам по- лезен? Располагайте мною. Ровинская опять с томным видом приложила концы пальцев к вискам. – Ах, право, я так расстроена, дорогой мой Ряза- нов, – сказала она, умышленно погашая блеск сво- их прекрасных глаз, – потом моя несчастная голо- ва… Потрудитесь передать мне с того столика пира- мидон… Пусть mademoiselle Тамара вам все расска- жет. Я не могу, не умею… Это так ужасно!.. Тамара коротко, толково передала Рязанову всю печальную историю Женькиной смерти, упомянула и о карточке, оставленной адвокатом, и о том, как она благоговейно хранила эту карточку, и – вскользь – о его обещании помочь в случае нужды. – Конечно, конечно, – вскричал Рязанов, когда она закончила, и тотчас же заходил взад и вперед по ком- нате большими шагами, ероша по привычке и отбра- сывая назад свои живописные волосы. – Вы соверша- ете великолепный, сердечный, товарищеский посту- пок! Это хорошо!.. Это очень хорошо!.. Я ваш… Вы го- ворите – разрешение о похоронах… Гм!.. Дай бог па- мяти!.. Он потер лоб рукой. – Гм… гм… Если не ошибаюсь – Номоканон, пра- вило сто семьдесят… сто семьдесят… сто семьде- сят… восьмое… Позвольте, я его, кажется, помню на- изусть… Позвольте!.. Да, так! «Аще убиет сам себя человек, не поют над ним, ниже поминают его, раз- ве аще бяше изумлен, сиречь вне ума своего»… Гм… Смотри святого Тимофея Александрийского… Итак, милая барышня, первым делом… Вы, говорите, что с петли она была снята вашим доктором, то есть город- ским врачом… Фамилия?.. – Клименко. – Кажется, я с ним встречался где-то… Хорошо!.. Кто в вашем участке околоточный надзиратель? – Кербеш. – Ага, знаю… Такой крепкий, мужественный малый, с рыжей бородой веером… Да? – Да, это – он. – Прекрасно знаю! Вот уж по кому каторга давно тоскует!.. Раз десять он мне попадался в руки и все- гда, подлец, как-то увертывался. Скользкий, точно на- лим… Придется дать ему барашка в бумажке. Ну-с! И затем анатомический театр… Вы когда хотите ее по- хоронить? – Правда, я не знаю… Хотелось бы поскорее… Ес- ли возможно, сегодня. – Гм… Сегодня… Не ручаюсь – вряд ли успеем… Но вот вам моя памятная книжка. Вот хотя бы на этой странице, где у меня знакомые на букву Т., – так и на- пишите: Тамара и ваш адрес. Часа через два я вам дам ответ. Это вас устраивает? Но опять повторяю, что, должно быть, вам придется отложить похороны до завтра… Потом, – простите меня за бесцеремон- ность, – нужны, может быть, деньги? – Нет, благодарю вас! – отказалась Тамара. – День- ги есть. Спасибо за участие!.. Мне пора. Благодарю вас сердечно, Елена Викторовна!.. – Так ждите же через два часа, – повторил Рязанов, провожая ее до дверей. Тамара не сразу поехала в дом. Она по дороге за- вернула в маленькую кофейную на Католической ули- це. Там дожидался ее Сенька Вокзал – веселый ма- лый с наружностью красивого цыгана, не черно, а си- неволосый, черноглазый с желтыми белками, реши- тельный и смелый в своей работе, гордость местных воров, большая знаменитость в их мире, изобрета- тель, вдохновитель и вождь. Он протянул ей руку, не поднимаясь с места. Но в том, как бережно, с некоторым насилием усадил ее на место, видна была широкая добродушная ласка. – Здравствуй, Тамарка! Давно тебя не видал, – со- скучился… Хочешь кофе? – Нет! Дело… Завтра хороним Женьку… Повеси- лась она… – Да, я читал в газете, – небрежно процедил Сень- ка. – Все равно!.. – Достань мне сейчас пятьдесят рублей. – Тамарочка, марушка моя, – ни копейки!.. – Я тебе говорю – достань! – повелительно, но не сердясь, приказала Тамара. – Ах ты господи!.. Твоих-то я не трогал, как обещал- ся, но ведь – воскресенье… Сберегательные кассы закрыты… – Пускай!.. Заложи книжку! Вообще делай что хо- чешь!.. – Зачем тебе это, душенька ты моя? – Не все ли равно, дурак?.. На похороны. – Ах! Ну, ладно уж! – вздохнул Сенька. – Так я лучше тебе вечером бы сам привез… Право, Тамарочка?.. Очень мне невтерпеж без тебя жить! Уж так-то бы я тебя, мою милую, расцеловал, глаз бы тебе сомкнуть не дал!.. Или прийти?.. – Нет, нет!.. Ты сделай, Сенечка, как я тебя прошу!.. Уступи мне. А приходить тебе нельзя – я теперь эко- номка. – Вот так штука!.. – протянул изумленный Сенька и даже свистнул. – Да. И ты покамест ко мне не ходи… Но потом, по- том, голубчик, что хочешь… Скоро всему конец! – Ах, не томила бы ты меня! Развязывай скорей! – И развяжу! Подожди недельку еще, милый! По- рошки достал? – Порошки – пустяк! – недовольно ответил Сень- ка. – Да и не порошки, а пилюли. – И ты верно говоришь, что в воде они сразу распу- стятся? – Верно. Сам видал. – Но он не умрет? Послушай, Сеня, не умрет? Это верно?.. – Ничего ему не сделается… Подрыхает только… Ах, Тамарка! – воскликнул он страстным шепотом и даже вдруг крепко, так, что суставы затрещали, потя- нулся от нестерпимого чувства, – кончай, ради бога, скорей!.. Сделаем дело и – айда! Куда хочешь, голуб- ка! Весь в твоей воле: хочешь – на Одессу подадимся, хочешь – за границу. Кончай скорей!.. – Скоро, скоро… – Ты только мигни мне, и я уж готов… с порошка- ми, с инструментами, с паспортами… А там-угуу-у! по- ехала машина! Тамарочка! Ангел мой!.. Золотая, бри- льянтовая!.. И он, всегда сдержанный, забыв, что его могут уви- деть посторонние, хотел уже обнять и прижать к себе Тамару. – Но, но!.. – быстро и ловко, как кошка, вскочила со стула Тамара. – Потом… потом, Сенечка, потом, ми- ленький!.. Вся твоя буду – ни отказу, ни запрету. Сама надоем тебе… Прощай, дурачок мой! И, быстрым движением руки взъерошив ему чер- ные кудри, она поспешно вышла из кофейни. |