Куприн А. - Яма. Александр Иванович Куприн
 Скачать 1.32 Mb.
|
|
Валентина». В тот же вечер, часов около одиннадцати, она ис- кусно навела в разговоре нотариуса на то, чтобы он показал ей его несгораемый ящик, играя на его свое- образном денежном честолюбии. Быстро скользнув глазами по полкам и по выдвижным ящикам, Тамара отвернулась с ловко сделанным зевком и сказала: – Фу, скука какая! И, обняв руками шею нотариуса, прошептала ему губами в самые губы, обжигая горячим дыханием: – Запри, мое сокровище, эту гадость! Пойдем!.. Пойдем!.. И вышла первая в столовую. – Иди же сюда, Володя! – крикнула она оттуда. – Иди скорей! Я хочу вина и потом любви, любви, любви без конца!.. Нет! Пей все, до самого дна! Так же, как мы выпьем сегодня до дна нашу любовь! Нотариус чокнулся с нею и залпом выпил свой ста- кан. Потом он пожевал губами и заметил: – Странно. Вино сегодня как будто горчит. – Да! – согласилась Тамара и внимательно посмот- рела на любовника. – Это вино всегда чуть-чуть горь- ковато. Это уж такое свойство рейнских вин… – Но сегодня особенно сильно, – сказал нотариус. – Нет спасибо, милая, – я не хочу больше! Через пять минут он заснул, сидя в кресле, отки- нувшись на его спинку головой и отвесив нижнюю че- люсть. Тамара выждала некоторое время и приня- лась его будить. Он был недвижим. Тогда она взяла зажженную свечу и, поставив ее на подоконник ок- на, выходившего на улицу, вышла в переднюю и ста- ла прислушиваться, пока не услышала легких шагов на лестнице. Почти беззвучно отворила она дверь и пропустила Сеньку, одетого настоящим барином, с но- веньким кожаным саквояжем в руках. – Готово? – спросил вор шепотом. – Спит, – ответила так же тихо Тамара. – Смотри, вот и ключи. Они вместе прошли в кабинет к несгораемому шка- фу. Осмотрев замок при помощи ручного фонарика, Сенька вполголоса выругался: – Черт бы его побрал, старую скотину!.. Я так и знал, что замок с секретом. Тут надо знать буквы… Придется плавить электричеством, а это черт знает сколько времени займет. – Не надо, – возразила торопливо Тамара. – Я знаю слово… подсмотрела. Подбирай: з-е-н-и-т. Без твер- дого знака. Через десять минут они вдвоем спустились с лест- ницы, прошли нарочно по ломаным линиям несколь- ко улиц и только в старом городе наняли извозчика на вокзал и уехали из города с безукоризненными пас- портами помещика и помещицы дворян Ставницких. О них долго не было ничего слышно, пока, спустя год, Сенька не попался в Москве на крупной краже и не выдал на допросе Тамару. Их обоих судили и приго- ворили к тюремному заключению. Вслед за Тамарой настала очередь наивной, до- верчивой и влюбчивой Верки. Она давно уже была влюблена в полувоенного человека, который сам се- бя называл гражданским чиновником военного ведом- ства. Фамилия его была – Дилекторский. В их отно- шениях Верка была обожающей стороной, а он, как важный идол, снисходительно принимал поклонение и приносимые дары. Еще с конца лета Верка заме- тила, что ее возлюбленный становится все холоднее и небрежнее и, говоря с нею, живет мыслями где-то далеко-далеко… Она терзалась, ревновала, расспра- шивала, но всегда получала в ответ какие-то неопре- деленные фразы, какие-то зловещие намеки на близ- кое несчастие, на преждевременную могилу… В начале сентября он, наконец, признался ей, что растратил казенные деньги, большие, что-то около трех тысяч, и что его дней через пять будут ревизо- вать, и ему, Дилекторскому, грозит позор, суд и, нако- нец, каторжные работы.. Тут гражданин чиновник во- енного ведомства зарыдал, схватившись за голову, и воскликнул: – Моя бедная мать!.. Что с нею будет? Она не пере- несет этого унижения… Нет! Во сто тысяч раз лучше смерть, чем эти адские мучения ни в чем неповинного человека. Хотя он и выражался, как и всегда, стилем бульвар- ных романов (чем главным образом и прельстил до- верчивую Верку), но театральная мысль о самоубий- стве, однажды возникшая, уже не покидала его. Как-то днем он долго гулял с Веркой по Княжеско- му саду. Уже сильно опустошенный осенью, этот чу- десный старинный парк блистал и переливался пыш- ными тонами расцветившейся листвы: багряным, пур- пуровым, лимонным, оранжевым и густым вишневым цветом старого устоявшегося вина, и казалось, что холодный воздух благоухал, как драгоценное вино. И все-таки тонкий отпечаток, нежный аромат смерти ве- ял от кустов, от травы, от деревьев. Дилекторский разнежился, расчувствовался, уми- лился над собой и заплакал. поплакала с ним и Верка. – Сегодня я убью себя! – сказал, наконец Дилектор- ский. – Кончено!.. – Родной мой, не надо!.. Золото мое, не надо!.. – Нельзя, – ответил мрачно Дилекторский. – Про- клятые деньги!.. Что дороже – честь или жизнь?! – Дорогой мой… – Не говори, не говори, Анета! (Он почему-то пред- почитал простому имени Верки – аристократическое, им самим придуманное, Анета). Не говори. Это реше- но! – Ах, если бы я могла помочь тебе! – воскликнула горестно Верка. – Я бы жизнь отдала!.. Каждую каплю крови!.. – Что жизнь?! – с актерским унынием покачал голо- вой Дилекторский. – Прощай, Анета!.. Прощай!.. Девушка отчаянно закачала головой: – Не хочу!.. Не хочу!.. Не хочу!.. Возьми меня!.. И я с тобой!.. Поздно вечером Дилекторский занял номер доро- гой гостиницы. Он знал, что через несколько часов, может быть, минут, и он и Верка будут трупами, и пото- му, хотя у него в кармане было всего-навсего одинна- дцать копеек, распоряжался широко, как привычный, заправский кутила: он заказал стерляжью уху, дупе- лей и фрукты и ко всему этому кофе, ликеров и две бутылки замороженного шампанского. Он и в самом деле был убежден, что застрелится, но думал как-то наигранно, точно немножко любуясь со стороны сво- ей трагической ролью и наслаждаясь заранее отчая- нием родни и удивлением сослуживцев. А Верка как сказала внезапно, что пойдет на самоубийство вме- сте со своим возлюбленным, так сразу и укрепилась в этой мысли. И ничего не было для Верки страшно- го в грядущей смерти. «Что ж, разве лучше так подох- нуть, под забором?! А тут с милым вместе! По край- ней мере сладкая смерть!..» И она неистово целовала своего чиновника, смеялась и с растрепанными кур- чавыми волосами, с блестящими глазами была хоро- ша, как никогда. Наступил, наконец, последний торжественный мо- мент. – Мы с тобой насладились, Анета… Выпили чашу до дна и теперь, по выражению Пушкина, должны раз- бить кубок! – сказал Дилекторский. – Ты не раскаива- ешься, о моя дорогая?.. – Нет, нет!.. – Ты готова? – Да! – прошептала она и улыбнулась. – Тогда отвернись к стене и закрой глаза! – Нет, нет, милый, не хочу так!.. Не хочу! Иди ко мне! Вот так! Ближе, ближе!.. Дай мне твои глаза, я буду смотреть в них. Дай мне твои губы – я буду тебя це- ловать, а ты… Яне боюсь!.. Смелей!.. Целуй крепче!.. Он убил ее, и когда посмотрел на ужасное дело сво- их рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнус- ный, подлый страх. Полуобнаженное тело Верки еще трепетало на постели. Ноги у Дилекторского подогну- лись от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мер- завца бодрствовал: у него хватило все-таки настоль- ко мужества, чтобы оттянуть у себя на боку кожу над ребрами и прострелить ее. И когда он падал, неисто- во закричав от боли, от испуга и от грома выстрела, то по телу Верки пробежала последняя судорога. А через две недели после смерти Верки погибла и наивная, смешливая, кроткая, скандальная Мань- ка Беленькая. Во время одной из обычных на Ямках общих крикливых свалок, в громадной драке, кто-то убил ее, ударив пустой тяжелой бутылкой по голове. Убийца так и остался неразысканным. Так быстро совершались события на Ямках, в доме Эммы Эдуардовны, и почти ни одна из его жилиц не избегла кровавой, грязной или постыдной участи. Последним, самым грандиозным и в то же время самым кровавым несчастием был разгром, учинен- ный на Ямках солдатами. Двух драгунов обсчитали в рублевом заведении, избили и выкинули ночью на улицу. Те, растерзанные, в крови, вернулись в казармы, где их товарищи, начав с утра, еще догуливали свой полковой праздник. И вот не прошло и получаса, как сотня солдат ворвалась в Ямки и стала сокрушать дом за домом. К ним присо- единилась сбежавшаяся откуда-то несметная толпа золоторотцев, оборванцев, босяков, жуликов, сутене- ров. Во всех домах были разбиты стекла и искроше- ны рояли. Перины распарывали и выбрасывали пух на улицу, и еще долго потом – дня два – летали и кру- жились над Ямками, как хлопья снега, бесчисленные пушинки. Девок, простоволосых, совершенно голых, выгоняли на улицу. Трех швейцаров избили до смер- ти. Растрясли, запакостили и растерзали на куски всю шелковую и плюшевую обстановку Треппеля. Разби- ли, кстати, и все соседние трактиры и пивные. Пьяное, кровавое, безобразное побоище продол- жалось часа три, до тех пор, пока наряженным во- инским частям вместе с пожарной командой не уда- лось, наконец, оттеснить и рассеять озверевшую тол- пу. Два полтинничных заведения были подожжены, но пожар скоро затушили. Однако на другой же день вол- нение вновь вспыхнуло, на этот раз уже во всем го- роде и окрестностях. Совсем неожиданно оно приня- ло характер еврейского погрома, который длился дня три, со всеми его ужасами и бедствиями. А через неделю последовал указ генерал-губерна- тора о немедленном закрытии домов терпимости как на Ямках, так и на других улицах города. Хозяйкам да- ли только недельный срок для устроения своих иму- щественных дел. Уничтоженные, подавленные, разграбленные, по- терявшие все обаяние прежнего величия, смешные и жалкие спешно укладывались старые, поблекшие хо- зяйки и жирнолицые сиплые экономки. И через месяц только название напоминало о веселой Ямской ули- це, о буйных, скандальных, ужасных Ямках. Впрочем, и название улицы скоро заменилось дру- гим, более приличным, дабы загладить и самую па- мять о прежних беспардонных временах. И все эти Генриетты Лошади, Катьки Толстые, Лель- ки Хорьки и другие женщины, всегда наивные и глу- пые, часто трогательные и забавные, в большинстве случаев обманутые и исковерканные дети, разошлись в большом городе, рассосались в нем. Из них наро- дился новый слой общества слой гулящих уличных проституток-одиночек. И об их жизни, такой же жал- кой и нелепой, но окрашенной другими интересами и обычаями, расскажет когда-нибудь автор этой пове- сти, которую он все-таки посвящает юношеству и ма- терям. |