Куприн А. - Яма. Александр Иванович Куприн
 Скачать 1.32 Mb.
|
|
V Суббота была обычным днем докторского осмотра, к которому во всех домах готовились очень тщательно и с трепетом, как, впрочем, готовятся и дамы из обще- ства, собираясь с визитом к врачу-специалисту: ста- рательно делали свой интимный туалет и непременно надевали чистое нижнее белье, даже по возможности более нарядное. Окна на улицу были закрыты став- нями, а у одного из тех окон, что выходили во двор, поставили стол с твердым валиком под спину. Все девушки волновались… «А вдруг болезнь, ко- торую сама не заметила?.. А там-отправка в больни- цу, побор, скука больничной жизни, плохая пища, тя- желое лечение… 175> Только Манька Большая, или иначе Манька Кроко- дил, Зоя и Генриетта – тридцатилетние, значит уже старые по ямскому счету, проститутки, все видевшие, ко всему притерпевшиеся, равнодушные в своем де- ле, как белые жирные цирковые лошади, оставались невозмутимо спокойными. Манька Крокодил даже ча- сто говорила о самой себе: – Я огонь и воду прошла и медные трубы… Ничто уже больше ко мне не прилипнет. Женька с утра была кротка и задумчива. Подарила Маньке Беленькой золотой браслет, медальон на то- ненькой цепочке со своей фотографией и серебряный нашейный крестик. Тамару упросила взять на память два кольца: одно – серебряное раздвижное о трех об- ручах, в средине сердце, а под ним две руки, которые сжимали одна другую, когда все три части кольца со- единялись, а другое – из золотой тонкой проволоки с альмандином. – А мое белье, Тамарочка, отдай Аннушке, горнич- ной. Пусть выстирает хорошенько и носит на здоро- вье, на память обо мне. Они были вдвоем в комнате Тамары. Женька с утра еще послала за коньяком и теперь медленно, точно лениво, тянула рюмку за рюмкой, закусывая лимоном с кусочком сахара. В первый раз это наблюдала Та- мара и удивлялась, потому что всегда Женька была не охотница до вина и пила очень редко и то только по принуждению гостей. – Что это ты сегодня так раздарилась? – спросила Тамара. – Точно умирать собралась или в монастырь идти?.. – Да я и уйду, – ответила вяло Женька. – Скучно мне, Тамарочка!.. – Кому же весело из нас? – Да нет!.. Не то что скучно, а как-то мне все – все равно… Гляжу -вот я на тебя, на стол, на бутылку, на свои руки, ноги и думаю, что все это одинаково и все ни к чему… Нет ни в чем смысла… Точно на какой-то старой-престарой картине. Вот смотри: идет по улице солдат, а мне все равно, как будто завели куклу и она двигается… И что мокро ему под дождем, мне тоже все равно… И что он умрет, и я умру, и ты, Тамара, умрешь, – тоже в этом я не вижу ничего ни страшного, ни удивительного… Так все для меня просто и скуч- но… Женька помолчала, выпила еще рюмку, пососала сахар и, все еще глядя на улицу, вдруг спросила: – Скажи мне, пожалуйста, Тамара, я вот никогда еще тебя об этом не спрашивала, откуда ты к нам по- ступила сюда, в дом? Ты совсем непохожа на всех нас, ты все знаешь, у тебя на всякий случай есть хо- рошее, умное слово… Вон и по-французски как ты то- гда говорила хорошо! А никто из нас о тебе ровно ни- чего не знает… Кто ты? – Милая Женечка, право не стоит… Жизнь как жизнь… Была институткой, гувернанткой была, в хоре пела, потом тир в летнем саду держала, а потом спу- талась с одним шарлатаном и сама научилась стре- лять из винчестера… По циркам ездила, – американ- скую амазонку изображала. Я прекрасно стреляла… Потом в монастырь попала. Там пробыла года два… Много было у меня… Всего не упомнишь… Воровала. – Много ты пожила… пестро… – Мне и лет-то немало, Ну, как ты думаешь – сколь- ко? – Двадцать два, двадцать четыре?.. – Нет, ангел мой! Тридцать два ровно стукнуло неделю тому назад. Я, пожалуй что, старше всех вас здесь у Анны Марковны. Но только ничему я не удив- лялась, ничего не принимала близко к сердцу. Как ви- дишь, не пью никогда… Занимаюсь очень бережно уходом за своим телом, а главное – самое главное – не позволяю себе никогда увлекаться мужчинами… – Ну, а Сенька твой?.. – Сенька – это особая статья: сердце бабье глупое, нелепое… Разве оно может жить без любви? Да и не люблю я его, а так… самообман… А впрочем, Сенька мне скоро очень понадобится. Женька вдруг оживилась и с любопытством погля- дела на подругу: – Но здесь-то, в этой дыре, как ты застряла? – ум- ница, красивая, обходительная такая… – Долго рассказывать… Да и лень… Попала я сюда из-за любви: спуталась с одним молодым человеком и делала с ним вместе революцию. Ведь мы всегда так поступаем, женщины: куда милый смотрит, туда и мы что милый видит, то и мы… Не верила я душой-то в его дело, а пошла. Льстивый был человек, умный, говорун, красавец… Только оказался он потом подле- цом и предателем. Играл в революцию, а сам товари- щей выдавал жандармах Провокатором был. Как его убили и разоблачили, так с меня и вся дурь соскочила. Однако пришлось скрываться.. Паспорт переменила. Тут мне посоветовали, что легче всего прикрыться желтым билетом… А там и пошло!.. Да и здесь я вро- де как на подножном корму: придет время удастся у меня минутка – уйду! – Куда? – с нетерпением спросила Женя. – Свет велик… А я жизнь люблю!.. Вот я так же и в монастыре, жила, жила, пела антифоны и зало- стойники, пока не отдохнула, не соскучилась вконец, а потом сразу хоп! и в кафешантан… Хорош скачок? Так и отсюда… В театр пойду, в цирк, в кордебалет… а больше, знаешь, тянет меня, Женечка, все-таки во- ровское дело… Смелое, опасное, жуткое и какое-то пьяное… Тянет!.. Ты не гляди на меня, что я такая приличная и скромная и могу казаться воспитанной девицей. Я совсем-совсем другая. У нее вдруг ярко и весело вспыхнули глаза. – Во мне дьявол живет! – Хорошо тебе! – задумчиво и с тоской произнесла Женя, – ты хоть хочешь чего-нибудь, а у меня душа дохлая какая-то… Вот мне двадцать лет, а душа у ме- ня старушечья, сморщенная, землей пахнет… И хоть пожила бы толком!.. Тьфу!.. Только слякоть какая-то была. – Брось, Женя, ты говоришь глупости. Ты умна, ты оригинальна, у тебя есть та особенная сила, перед ко- торой так охотно ползают и пресмыкаются мужчины. Уходи отсюда и ты. Не со мной, конечно, – я всегда одна, – а уйди сама по себе. Женька покачала головой и тихо, без слез, спрята- ла свое лицо в ладонях. – Нет, – отозвалась она глухо после долгого молча- ния, – нет, у меня это не выходит: изжевала меня судь- ба!.. Не человек я больше, а какая-то поганая жвач- ка… Эх! – вдруг махнула она рукой. – Выпьем-ка, Же- нечка, лучше коньячку, – обратилась она сама к се- бе, – и пососем лимончик!.. Брр… гадость какая!.. И где это Аннушка всегда такую мерзость достанет? Со- баке шерсть, если помазать, так облиняет… И всегда, подлая, полтинник лишний возьмет. Раз я как-то спра- шиваю ее: «Зачем деньги копишь?» – «А я, говорит, на свадьбу коплю. Что ж, говорит, будет мужу моему за радость, что я ему одну свою невинность преподнесу! Надо еще сколько-нибудь сотен приработать». Счаст- ливая она!.. Тут у меня, Тамара, денег немножко есть, в ящичке под зеркалом, ты ей передай, пожалуйста… – Да что ты, дура, помирать, что ли, хочешь? – рез- ко, с упреком сказала Тамара. – Нет, я так, на всякий случай… Возьми-ка, возь- ми деньги! Может быть, меня в больницу заберут… А там, как знать, что произойдет? Я мелочь себе оста- вила на всякий случай… А что же, если и в самом де- ле, Тамарочка, я захотела бы что-нибудь над собой сделать, неужели ты стала бы мешать мне? Тамара поглядела на нее пристально, глубоко и спокойно. Глаза Женьки были печальны и точно пу- сты. Живой огонь погас в них, и они казались мутны- ми, точно выцветшими, с белками, как лунный камень. – Нет, – сказала, наконец, тихо, но твердо Тамара. – Если бы из-за любви – помешала бы, если бы из-за денег – отговорила бы, но есть случаи, когда мешать нельзя. Способствовать, конечно, не стала бы, но и цепляться за тебя и мешать тебе тоже не стала бы. В это время по коридору пронеслась с криком быст- роногая экономка Зося: – Барышни, одеваться! – доктор приехал… Барыш- ни, одеваться!.. Барышни, живо!.. – Ну, иди, Тамара, иди! – ласково сказала Женька, вставая. – Я к себе зайду на минутку, – я еще не пе- реодевалась, хоть, правда, это тоже все равно. Когда будут меня вызывать, и если я не поспею, крикни, сбе- гай за мной. И, уходя из Тамариной комнаты, она как будто невзначай обняла ее за плечо и ласково погладила. Доктор Клименко – городской врач – приготовлял в зале все необходимое для осмотра: раствор сулемы, вазелин и другие вещи, и все это расставлял на от- дельном маленьком столике. Здесь же у него лежали и белые бланки девушек, заменявшие им паспорта, и общий алфавитный список. Девушки, одетые только в сорочки, чулки и туфли, стояли и сидели в отдалении. Ближе к столу стояла сама хозяйка – Анна Марковна, а немножко сзади ее – Эмма Эдуардовна и Зося. Доктор, старый, опустившийся, грязноватый, ко всему равнодушный человек, надел криво на нос пенсне, поглядел в список и выкрикнул: – Александра Будзинская!.. Вышла нахмуренная, маленькая, курносая Нина. Сохраняя на лице сердитое выражение и сопя от сты- да, от сознания своей собственной неловкости и от усилий, она неуклюже влезла на стол. Доктор, щу- рясь через пенсне и поминутно роняя его, произвел осмотр. – Иди!.. Здорова. И на оборотной стороне бланка отметил: «Два- дцать восьмого августа, здорова» – и поставил кара- кульку. И, когда еще не кончил писать, крикнул – Вощенкова Ирина!.. Теперь была очередь Любки. Она за эти прошед- шие полтора месяца своей сравнительной свободы успела уже отвыкнуть от еженедельных осмотров, и когда доктор завернул ей на грудь рубашку, она вдруг покраснела так, как умеют краснеть только очень стыдливые женщины, – даже спиной и грудью. За нею была очередь Зои, потом Маньки Белень- кой, затем Тамары и Нюрки, у которой Клименко на- шел гоноррею и велел отправить ее в больницу. Доктор производил осмотр с удивительной быстро- той. Вот уже около двадцати лет как ему приходилось каждую неделю по субботам осматривать таким об- разом несколько сотен девушек, и у него выработа- лась та привычная техническая ловкость и быстрота, спокойная небрежность в движениях, которая быва- ет часто у цирковых артистов, у карточных шулеров, у носильщиков и упаковщиков мебели и у других про- фессионалов. И производил он свои манипуляции с таким же спокойствием, с каким гуртовщик или вете- ринар осматривают в день несколько сотен голов ско- та, с тем хладнокровием, какое не изменило ему два- жды во время обязательного присутствия при смерт- ной казни. Думал ли он когда-нибудь о том, что перед ним жи- вые люди, или о том, что он является последним и са- мым главным звеном той страшной цепи, которая на- зывается узаконенной проституцией?.. Нет! Если и испытывал, то, должно быть, в самом начале своей карьеры. Теперь перед ним были только голые животы, голые спины и открытые рты. Ни одно- го экземпляра из этого ежесубботнего безликого ста- да он не узнал бы впоследствии на улице. Главное, надо было как можно скорее окончить осмотр в одном заведении, чтобы перейти в другое, третье, десятое, двадцатое… – Сусанна Райцына! – выкрикнул, наконец, доктор, Никто не подходил к столу. Все обитательницы дома переглянулись и зашеп- тались. – Женька… Где Женька?.. Но ее не было среди девушек. Тогда Тамара, только что отпущенная доктором, выдвинулась немного вперед и сказала: – Ее нет. Она не успела еще приготовиться. Изви- ните, господин доктор. Я сейчас пойду позову ее. Она побежала в коридор и долго не возвращалась. Следом за нею пошла сначала Эмма Эдуардовна, по- том Зося, несколько девушек и даже сама Анна Мар- ковна. – Пфуй! Что за безобразие!.. – говорила в коридо- ре величественная Эмма Эдуардовна, делая негоду- ющее лицо. – И вечно эта Женька!.. Постоянно эта Женька!.. Кажется, мое терпение уже лопнуло… Но Женьки нигде не было – ни в ее комнате, ни в Тамариной. Заглянули в другие каморки, во все зако- улки… Но и там ее не оказалось. – Надо поглядеть в ватере… Может быть, она там? – догадалась Зоя. Но это учреждение было заперто изнутри на за- движку. Эмма Эдуардовна постучалась в дверь кула- ком. – Женя, да выходите же вы! Что это за глупости?! И, возвысив голос, крикнула нетерпеливо и с угро- зой: – Слышишь, ты, свинья?.. Сейчас же иди – доктор ждет. Не было никакого ответа. Все переглянулись со страхом в глазах, с одной и той же мыслью в уме. Эмма Эдуардовна потрясла дверь за медную ручку, но дверь не поддалась. – Сходите за Симеоном! – распорядилась Анна Марковна. Позвали Симеона… Он пришел, по обыкновению, заспанный и хмурый. По растерянным лицам деву- шек и экономок он уже видел, что случилось какое-то недоразумение, в котором требуется его профессио- нальная жестокость и сила. Когда ему объяснили в чем дело, он молча взялся своими длинными обезья- ньими руками за дверную ручку, уперся в стену нога- ми и рванул. Ручка осталась у него в руках, а сам он, отшатнув- шись назад, едва не упал спиной на пол. – А-а, черт! – глухо заворчал он. – Дайте мне сто- ловый ножик. Сквозь щель двери столовым ножом он прощу- пал внутреннюю задвижку, обстругал немного лезви- ем края щели и расширил ее так, что мог просунуть, наконец, туда кончик ножа, и стал понемногу отскре- бать назад задвижку. Все следили за его руками, не двигаясь, почти не дыша. Слышался только скрип ме- талла о металл. Наконец Симеон распахнул дверь. Женька висела посреди ватерклозета на шнурке от корсета, прикрепленном к ламповому крюку. Тело ее, уже неподвижное после недолгой агонии, медленно раскачивалось в воздухе и описывало вокруг своей вертикальной оси едва заметные обороты влево и вправо. Лицо ее было сине-багрово, и кончик языка высовывался между прикушенных и обнаженных зу- бов. Снятая лампа валялась здесь же на полу. Кто-то истерически завизжал, и все девушки, как ис- пуганное стадо, толпясь и толкая друг друга в узком коридоре, голося и давясь истерическими рыдания- ми, кинулись бежать. На крики пришел доктор… Именно, пришел, а не прибежал. Увидев, в чем дело, он не удивился и не взволновался: за свою практику городского врача он насмотрелся таких вещей, что уже совсем одереве- нел и окаменел к человеческим страданиям, ранам и смерти. Он приказал Симеону приподнять немного вверх труп Женьки и сам, забравшись на сиденье, пе- ререзал шнурок. Для проформы он приказал отнести Женьку в ее бывшую комнату и пробовал при помо- щи того же Симеона произвести искусственное дыха- ние, но минут через пять махнул рукой, поправил свое скривившееся на носу пенсне и сказал: – Позовите полицию составить протокол. Опять пришел Кербеш, опять долго шептался с хо- зяйкой в ее маленьком кабинетике и опять захрустел в кармане новой сторублевкой. Протокол был составлен в пять минут, и Женьку, та- кую же полуголую, какой она повесилась, отвезли в наемной телеге в анатомический театр, окутав и при- крыв ее двумя рогожами. Эмма Эдуардовна первая нашла записку, которую оставила Женька у себя на ночном столике. На лист- ке, вырванном из приходо-расходной книжки, обяза- тельной для каждой проститутки, карандашом, наив- ным круглым детским почерком, по которому, однако, можно было судить, что руки самоубийцы не дрожали в последние минуты, было написано: «В смерти моей прошу никого не винить. Умираю оттого, что заразилась, и еще оттого, что все люди подлецы и что жить очень гадко. Как разделить мои вещи, об этом знает Тамара. Я ей сказала подробно». Эмма Эдуардовна обернулась назад к Тамаре, ко- торая в числе других девушек была здесь же, и с гла- зами, полными холодной зеленой ненависти, проши- пела: – Так ты знала, подлая, что она собиралась сде- лать? Знала, гадина?.. Знала и не сказала?.. Она уже замахнулась, чтобы, по своему обыкнове- нию, жестко и расчетливо ударить Тамару, но вдруг так и остановилась с разинутым ртом и с широко рас- крывшимися глазами. Она точно в первый раз увиде- ла Тамару, которая глядела на нее твердым, гневным, непереносимо-презрительным взглядом и медленно, медленно подымала снизу и, наконец, подняла в уро- вень с лицом экономки маленький, блестящий белым металлом предмет. VI В тот же день вечером совершилось в доме Анны Марковны очень важное событие: все учреждение – с землей и с домом, с живым и мертвым инвентарем и со всеми человеческими душами – перешло в руки Эммы Эдуардовны. Об этом уже давно поговаривали в заведении, но, когда слухи так неожиданно, тотчас же после смер- ти Женьки, превратились в явь, девицы долго не мог- ли прийти в себя от изумления и страха. Они хоро- шо знали, испытав на себе власть немки, ее жестокий, неумолимый педантизм, ее жадность, высокомерие и, наконец, ее извращенную, требовательную, отврати- тельную любовь то к одной, то к другой фаворитке. Кроме того, ни для кого не было тайной, что из ше- стидесяти тысяч, которые Эмма Эдуардовна должна была уплатить прежней хозяйке за фирму и за иму- щество, треть принадлежала Кербешу, который давно уже вел с толстой экономкой полудружеские, полуде- ловые отношения. От соединения двух таких людей, бесстыдных, безжалостных и алчных, девушки могли ожидать для себя всяких напастей. Анна Марковна так дешево уступила дом не толь- ко потому, что Кербеш, если бы даже и не знал за нею некоторых темных делишек, все-таки мог в лю- бое время подставить ей ножку и съесть без остатка. Предлогов и зацепок к этому можно было найти хоть по сту каждый день, и иные из них грозили бы не од- ним только закрытием дома, а, пожалуй, и судом. Но, притворяясь, охая и вздыхая, плачась па свою бедность, болезни и сиротство, Анна Марковна в ду- ше была рада и такой сделке. Да и то сказать; она дав- но уже чувствовала приближение старческой немо- щи вместе со всякими недугами и жаждала полного, ничем не смущаемого добродетельного покоя. Все, о чем Анна Марковна не смела и мечтать в ранней мо- лодости, когда она сама еще была рядовой проститут- кой, – все пришло к ней теперь своим чередом, одно к одному: почтенная старость, дом – полная чаша на одной из уютных, тихих улиц, почти в центре города, обожаемая дочь Берточка, которая не сегодня-завтра должна выйти замуж за почтенного человека, инжене- ра, домовладельца и гласного городской думы, обес- печенная солидным приданым и прекрасными драго- ценностями… Теперь можно спокойно, не торопясь, со вкусом, сладко обедать и ужинать, к чему Анна Марковна всегда питала большую слабость, выпить после обеда хорошей домашней крепкой вишневки, а по вечерам поиграть в преферанс по копейке с уважа- емыми знакомыми пожилыми дамами, которые хоть никогда и не показывали вида, что знают настоящее ремесло старушки, но на самом деле отлично его зна- ли и не только не осуждали ее дела, но даже отно- сились с уважением к тем громадным процентам, ко- торые она зарабатывала на капитал. И этими милы- ми знакомыми, радостью и утешением безмятежной старости, были: одна – содержательница ссудной кас- сы, другая – хозяйка бойкой гостиницы около желез- ной дороги, третья – владелица небольшого, но очень ходкого, хорошо известного между крупными ворами ювелирного магазина и так далее. И про них в свою очередь Анна Марковна знала и могла бы рассказать несколько темных и не особенно лестных анекдотов, но в их среде было не принято говорить об источниках семейного благополучия – ценились только ловкость, смелость, удача и приличные манеры. Но и, кроме того, у Анны Марковны, довольно огра- ниченной умом и не особенно развитой, было ка- кое-то удивительное внутреннее чутье, которое всю жизнь позволяло ей инстинктивно, но безукоризнен- но избегать неприятностей и вовремя находить ра- зумные пути. Так и теперь, после скоропостижной смерти Ваньки-Встаньки и последовавшего на Другой день самоубийства Женьки, она своей бессознатель- но-проницательной душой предугадала, что судьба, до сих пор благоволившая к ее публичному дому, по- сылавшая удачи, отводившая всякие подводные ме- ли, теперь собирается повернуться спиною. И она первая отступила. Говорят, что незадолго до пожара в доме или до крушения корабля умные, нервные крысы стаями пе- ребираются в другое место. Анной Марковной руко- водило то же крысиное, звериное пророческое чутье. И она была права: тотчас же после смерти ЖеньКи над домом, бывшим Анны Марковны Шайбес, а те- перь Эммы Эдуардовны Тицнер, точно нависло ка- кое-то роковое проклятие: смерти, несчастия, сканда- лы так и падали на него беспрестанно, все учащаясь, подобно кровавым событиям в шекспировских траге- диях, как, впрочем, это было и во всех остальных до- мах Ям. И одной из первых, через неделю после ликвида- ции дела умерла сама Анна Марковна. Впрочем, это часто случается с людьми, выбитыми из привычной тридцатилетней колеи: так умирают военные герои, вышедшие в отставку, – люди несокрушимого здоро- вья и железной воли; так сходят быстро со сцены быв- шие биржевые дельцы, ушедшие счастливо на по- кой, но лишенные жгучей прелести риска и азарта; так быстро старятся, опускаются и дряхлеют покинув- шие сцену большие артисты… Смерть ее была смер- тью праведницы. Однажды за преферансом она по- чувствовала себя дурно, просила подождать, сказа- ла, что вернется через минутку, прилегла в спальне на кровать, вздохнула глубоко и перешла в иной мир, со спокойным лицом, с мирной старческой улыбкой на устах. Исай Саввич – верный товарищ на ее жиз- ненном пути, немного забитый, всегда игравший вто- ростепенную, подчиненную роль – пережил ее только на месяц. Берточка осталась единственной наследницей. Она обратила очень удачно в деньги уютный дом и также и землю где-то на окраине города, вышла, как и предполагалось, очень счастливо замуж и до сих пор убеждена, что ее отец вел крупное коммерческое дело по экспорту пшеницы через Одессу и Новорос- сийск в Малую Азию. Вечером того дня, когда труп Жени увезли в анато- мический театр, в час, когда ни один даже случайный гость еще не появлялся на Ямской улице, все девуш- ки, по настоянию Эммы Эдуардовны, собрались в за- ле. Никто из них не осмелился роптать на то, что в этот тяжелый день их, еще не оправившихся от впечатле- ний ужасной Женькиной смерти заставят одеться, по обыкновению, в дико-праздничные наряды и идти в ярко освещенную залу, чтобы танцевать петь и зама- нивать своим обнаженным телом похотливых мужчин. Наконец в залу вошла и сама Эмма Эдуардовна. Она была величественнее, чем когда бы то ни было, – одетая в черное шелковое платье, из которого точно боевые башни, выступали ее огромные груди, на ко- торые ниспадали два жирных подбородка, в черных шелковых митенках, с огромной золотой цепью, три- жды обмотанной вокруг шеи и кончавшейся тяжелым медальоном, висевшим на самом животе. – Барышни!.. – начала она внушительно, – я долж- на… Встать! – вдруг крикнула она повелительно. – Ко- гда я говорю, вы должны стоя выслушивать меня. Все переглянулись с недоумением: такой приказ был новостью в заведении. Однако девушки встали одна за другой, нерешительно, с открытыми глазами и ртами. – Sie sollen… 15 вы должны с этого дня оказывать мне то уважение, которое вы обязаны оказывать ва- шей хозяйке, – важно и веско начала Эмма Эдуар- довна. – Начиная от сегодня, заведение перешло за- конным порядком от нашей доброй и почтенной Ан- ны Марковны ко мне, Эмме Эдуардовне Тицнер. Я на- деюсь, что мы не будем ссориться и вы будете ве- сти себя, как разумные, послушные и благовоспитан- ные девицы. Я вам буду вместо родная мать, но толь- ко помните, что я не потерплю ни лености, ни пьян- ства, ни каких-нибудь фантазий или какой-нибудь бес- 15 Вы должны… (нем.) порядок. Добрая мадам Шайбес, надо сказать, дер- жала вас слишком на мягких вожжах. О-о, я буду го- раздо строже. Дисциплина uber alles… 16 раньше все- го. Очень жаль, что русский народ, ленивый, грязный и глюпий, не понимает этого правила, но не беспокой- тесь, я вас научу к вашей же пользе. Я говорю «к ва- шей пользе» потому, что моя главная мысль – убить конкуренцию Треппеля. Я хочу, чтобы мой клиент был положительный мужчина, а не какой-нибудь шарла- тан и оборванец, какой-нибудь там студент или актер- щик. Я хочу, чтобы мои барышни были самые краси- вые, самые благовоспитанные, самые здоровые и са- мые веселые во всем городе. Я не пожалею никаких денег, чтобы завести шикарную обстановку, и у вас будут комнаты с шелковой мебелью и с настоящими прекрасными коврами. Гости у вас не будут уже требо- вать пива, а только благородные бордоские и бургунд- ские вина и шампанское. Помните, что богатый, со- лидный, пожилой клиент никогда не любит вашей про- стой, обыкновенной, грубой любви. Ему нужен кайен- ский перец, ему нужно не ремесло, а искусство, и это- му вы скоро научитесь. У Треппеля берут три рубля за визит и десять рублей за ночь… Я поставлю так, что вы будете получать пять рублей за визит и двадцать пять за ночь. Вам будут дарить золото и брильянты. Я 16 Выше всего… (нем.) устрою так, что вам не нужно будет переходить в заве- дения низшего сорта und so weiter… 17 вплоть до сол- датского грязного притона. Нет! У каждой из вас бу- дут откладываться и храниться у меня ежемесячные взносы и откладываться на ваше имя в банкирскую контору, где на них будут расти проценты и проценты на проценты. И тогда, если девушка почувствует себя усталой или захочет выйти замуж за порядочного че- ловека, в ее распоряжении всегда будет небольшой, но верный капитал. Так делается в лучших заведени- ях Риги и повсюду за границей. Пускай никто не ска- жет про меня, что Эмма Эдуардовна – паук, мегера, кровососная банка. Но за непослушание, за леность, за фантазии, за любовников на стороне я буду жесто- ко наказывать и, как гадкую сорную траву, выброшу вон на улицу или еще хуже. Теперь я все сказала, что мне нужно. Нина, подойди ко мне. И вы все остальные подходите по очереди. Нинка нерешительно подошла вплотную к Эмме Эдуардовне и даже отшатнулась от изумления: Эмма Эдуардовна протягивала ей правую руку с опущенны- ми вниз пальцами и медленно приближала ее к Нин- киным губам. – Целуй!.. – внушительно и твердо произнесла Эм- ма Эдуардовна, прищурившись и откинув голову на- 17 И так далее…(нем.) зад в великолепной позе принцессы, вступающей на престол. Нинка была так растеряна, что правая рука ее дер- нулась, чтобы сделать крестное знамение, но она ис- правилась, громко чмокнула протянутую руку и ото- шла в сторону. Следом за нею также подошли Зоя, Генриетта, Ванда и другие. Одна Тамара продолжала стоять у стены спиной к зеркалу, к тому зеркалу, в ко- торое так любила, бывало, прохаживаясь взад и впе- ред по зале, заглядывать, любуясь собой, Женька. Эмма Эдуардовна остановила на ней повелитель- ный, упорный взгляд удава, но гипноз не действовал. Тамара выдержала этот взгляд, не отворачиваясь, не мигая, но без всякого выражения на лице. Тогда новая хозяйка опустила руку, сделала на лице нечто похо- жее на улыбку и сказала хрипло: – А с вами, Тамара, мне нужно поговорить немнож- ко отдельно, с глазу на глаз. Пойдемте! – Слушаю, Эмма Эдуардовна! – спокойно ответила Тамара. Эмма Эдуардовна пришла в маленький кабинетик, где когда-то любила пить кофе с топлеными сливками Анна Марковна, села на диван и указала Тамаре ме- сто напротив себя. Некоторое время женщины молча- ли, испытующе, недоверчиво оглядывая друг друга. – Вы правильно поступили, Тамара, – сказала, на- конец, Эмма Эдуардовна. – Вы умно сделали, что не подошли, подобно этим овцам, поцеловать у меня ру- ку. Но все равно я вас до этого не допустила бы. Я тут же при всех хотела, когда вы подойдете ко мне, пожать вам руку и предложить вам место первой эко- номки, – вы понимаете? – моей главной помощницы – и на очень выгодных для вас условиях. – Благодарю вас… – Нет, подождите, не перебивайте меня. Я выска- жусь до конца, а потом вы выскажете ваши за и против. Но объясните вы мне, пожалуйста, когда вы утром прицеливались в меня из револьвера, что вы хотели? Неужели убить меня? – Наоборот, Эмма Эдуардовна, – почтительно воз- разила Тамара, – наоборот: мне показалось, что вы хотели ударить меня. – Пфуй! Что вы, Тамарочка!.. Разве вы не обраща- ли внимания, что за все время нашего знакомства я никогда не позволила себе не то что ударить вас, но даже обратиться к вам с грубым словом… Что вы, что вы?.. Я вас не смешиваю с этим русским быд- лом… Слава богу, я – человек опытный и хорошо зна- ющий людей. Я отлично вижу, что вы по-настоящему воспитанная барышня, гораздо образованнее, напри- мер, чем я сама. Вы тонкая, изящная, умная. Вы зна- ете иностранные языки. Я убеждена в том, что вы да- же недурно знаете музыку. Наконец, если признать- ся, я немножко… как бы вам сказать… всегда была немножко влюблена в вас. И вот вы меня хотели за- стрелить! Меня, человека, который мог бы быть вам отличным другом! Ну что вы на это скажете? – Но… ровно ничего, Эмма Эдуардовна, – возра- зила Тамара самым кротким и правдоподобным то- ном, – Все было очень просто. Я еще раньше нашла под подушкой у Женьки револьвер и принесла, что- бы вам передать его. Я не хотела вам мешать, когда вы читали письмо, но вот вы обернулись ко мне, и я протянула вам револьвер и хотела сказать: погляди- те, Эмма Эдуардовна, что я нашла, – потому что, ви- дите ли, меня ужасно поразило, как это покойная Же- ня, имея в распоряжении револьвер, предпочла такую ужасную смерть, как повешение? Вот и все! Густые, страшные брови Эммы Эдуардовны подня- лись кверху, глаза весело расширились, и по ее ще- кам бегемота расплылась настоящая, неподдельная улыбка. Она быстро протянула обе руки Тамаре. – И только это? О, mem Kind! 18 А я думал… мне бог знает что представилось! Дайте мне ваши руки, Тама- ра, ваши милые белые ручки и позвольте вас прижать auf mein Herz, на мое сердце, и поцеловать вас. Поцелуй был так долог, что Тамара с большим тру- 18 О, мое дитя! (нем.) дом и с отвращением едва высвободилась из объятий Эммы Эдуардовны. – Ну, а теперь о деле. Итак, вот мои условия: вы бу- дете экономкой, я вам даю пятнадцать процентов из чистой прибыли. Обратите внимание, Тамара: пятна- дцать процентов. И, кроме того, небольшое жалова- нье – тридцать, сорок, ну, пожалуй, пятьдесят рублей в месяц. Прекрасные условия не правда ли? Я глубо- ко уверена, что не кто другой, как именно вы поможе- те мне поднять дом на настоящую высоту и сделать его самым шикарным не то что в нашем городе, но и во всем юге России. У вас вкус, понимание вещей!.. Кроме того, вы всегда сумеете занять и расшевелить самого требовательного, самого неподатливого гостя. В редких случаях, когда очень богатый и знатный гос- подин – по-русски это называется один «карась», а у нас Freier, – когда он увлечется вами, – ведь вы та- кая красивая, Тамарочка, (хозяйка поглядела на нее туманными, увлажненными глазами), – то я вовсе не запрещаю вам провести с ним весело время, только упирать всегда на то, что вы не имеете права по сво- ему долгу, положению und so weiter, und so weiter… Aber sagen Sie bitte 19 , объясняетесь ли вы легко по- немецки? – Die deutsche Sprache beherrsche ich in geringerem 19 И так далее, и так далее… Но скажите, пожалуйста… (нем.) Grade, als die franzosische; indes kann ich stets in einer Salon-Plauderei mitmachen. – О, wunderbar!.. Sie haben eine entzuckende Rigaer Aussprache, die beste aller deutschen Aussprachen. Und also, – fahren wir in un.serer Sprache fort. Sie klingtviel susser meinern Ohr, die Muttersprache. Schon? – Schon. – Am Ende werden Sie nachgeben, dem Anschein nach ungern, unwilikurlich, von der Laune des Augenblicks hingerissen, – und, was die Hauptsache ist, lautlos, heimlich vor mir. Sie verstehen? Dafiir Zahlen Narren ein schweres Geld. Ubrigens brauche ich Sie wohl nicht zu lehren. – Ja, gnadige Frau. Sie sprechen gar kluge Dinge. Doch das ist schon keine Plauderei mehr, sondern eine ernste Unterhaltung… 20 И поэтому мне удобнее, если вы перейдете на русский язык… Я готова вас слу- шаться. 20 Немецким языком я владею немножко хуже, чем французским, но могу всегда поддержать салонную болтовню.– О, чудесно!.. У вас оча- ровательный рижский выговор, самый правильный из всех немецких? Итак, мы будем продолжать на моем языке. Это мне гораздо слаще – родной язык. Хорошо?–Хорошо. В конце концов вы уступите как будто бы нехотя, как будто невольно, как будто от увлеченья, минутного ка- приза и – главное дело – потихоньку от меня. Вы понимаете? За это ду- раки платят огромные деньги. Впрочем, кажется, мне вас не приходит- ся учить.– Да, сударыня. Вы говорите очень умные вещи. Но это уж не болтовня, а серьезный разговор… (Перевод с нем. автора) – Дальше!.. Я только что говорила насчет любовни- ка. Я вам не смею запрещать этого удовольствия, но будем благоразумными: пусть он не появляется сюда или появляется как можно реже. Я вам дам выходные дни, когда вы будете совершенно свободны. Но луч- ше, если бы вы совсем обошлись без него. Это послу- жит к вашей же пользе. Это только тормоз и ярмо. Го- ворю вам по своему личному опыту. Подождите, через три-четыре года мы так расширим дело, что у вас уже будут солидные деньги, и тогда я возьму вас в дело полноправным товарищем. Через десять лет вы еще будете молоды и красивы и тогда берите и покупайте мужчин сколько угодно. К этому времени романтиче- ские глупости совсем выйдут из вашей головы, и уже не вас будут выбирать, а вы будете выбирать с толком и с чувством, как знаток выбирает драгоценные кам- ни. Вы согласны со мной? Тамара опустила глаза и чуть-чуть улыбнулась. – Вы говорите золотые истины, Эмма Эдуардовна Я брошу моего, но не сразу. На это мне нужно будет недели две. Я постараюсь, чтобы он не являлся сюда. Я принимаю ваше предложение. – И прекрасно! – сказала Эмма Эдуардовна, вста- вая. – Теперь заключим наш договор одним хорошим, сладким по целуем. И она опять обняла и принялась взасос целовать Тамару которая со своими опущенными глазами и на- ивным нежным лицом казалась теперь совсем де- вочкой. Но, освободившись наконец, от хозяйки, она спросила по-русски: – Вы видите, Эмма Эдуардовна, что я во всем со- гласна с вами, но за это прошу вас исполнить одну мою просьбу. Она вам ничего не будет стоить. Имен- но, надеюсь, вы позволите мне и другим девицам про- водить покойную Женю на кладбище. Эмма Эдуардовна сморщилась. – О, если хотите, милая Тамара, я ничего не имею против вашей прихоти. Только для чего? Мертвому че- ловеку это не поможет и не сделает его живым. Вый- дет только одна лишь сентиментальность… Но хоро- шо! Только ведь вы сами знаете, что по вашему зако- ну самоубийц не хоронят или, – я не знаю наверное, – кажется, бросают в какую-то грязную яму за кладби- щем. – Нет, уж позвольте мне сделать самой, как я хо- чу. Пусть это будет моя прихоть, но уступите ее мне, милая, дорогая, прелестная Эмма Эдуардовна! Зато я обещаю вам, что это будет последняя моя прихоть. После этого я буду как умный и послушный солдат в распоряжении талантливого генерала. – Is'gut! 21 – сдалась со вздохом Эмма Эдуардовна. – 21 Ну хорошо! (нем.) Я вам, дитя мое, ни в чем не могу отказать. Дайте я пожму вашу руку. Будем вместе трудиться и работать для общего блага. И, отворив дверь, она крикнула через залу в перед- нюю «Симеон!» Когда же Симеон появился в комнате, она приказала ему веско и торжественно: – Принесите нам сюда полбутылки шампанского, только настоящего – Rederer demi sec и похолоднее. Ступай живо! – приказала она швейцару, вытаращив- шему на нее глаза. – Мы выпьем с вами, Тамара, за новое дело, за наше прекрасное и блестящее буду- щее. Говорят, что мертвецы приносят счастье. Если в этом суеверии есть какое-нибудь основание, то в эту субботу оно сказалось как нельзя яснее: наплыв по- сетителей был необычайный даже и для субботнего времени. Правда, девицы, проходя коридором мимо бывшей Женькиной комнаты, учащали шаги, боязли- во косились туда краем глаза, а иные даже крести- лись. Но к глубокой ночи страх смерти как-то улег- ся, обтерпелся. Все комнаты были заняты, а в зале не переставая заливался новый скрипач – молодой, развязный, бритый человек, которого где-то отыскал и привел с собой бельмистый тапер. Назначение Тамары в экономки было принято с хо- лодным недоумением, с молчаливой сухостью. Но, выждав время, Тамара успела шепнуть Маньке Бе- ленькой: – Послушай, Маня! Ты скажи им всем, чтобы они не обращали внимания на то, что меня выбрали эко- номкой. Это так нужно. А они пусть делают что хотят, только бы не подводили меня. Я им по-прежнему – друг и заступница… А дальше видно будет. |