Куприн А. - Яма. Александр Иванович Куприн
 Скачать 1.32 Mb.
|
|
XV Среди русских интеллигентов, как уже многими за- мечено, есть порядочное количество диковинных лю- дей, истинных детей русской страны и культуры, кото- рые сумеют героически, не дрогнув ни одним муску- лом, глядеть прямо в лицо смерти, которые способны ради идеи терпеливо переносить невообразимые ли- шения и страдания, равные пытке, но зато эти люди теряются от высокомерности швейцара, съеживают- ся от окрика прачки, а в полицейский участок входят с томительной и робкой тоской. Вот именно таким-то и был Лихонин. На следующий день (вчера было нель- зя из-за праздника и позднего времени), проснувшись очень рано и вспомнив о том, что ему нужно ехать хло- потать о Любкином паспорте, он почувствовал себя так же скверно, как в былое время, когда еще гимна- зистом шел на экзамен, зная, что наверное провалит- ся. У него болела голова, а руки и ноги казались каки- ми-то чужими, ненужными, к тому же на улице с утра шел мелкий и точно грязный дождь. «Всегда вот, ко- гда предстоит какая-нибудь неприятность, непремен- но идет дождь», – думал Лихонин, медленно одева- ясь. До Ямской улицы от него было не особенно далеко, не более версты. Он вообще нередко бывал в этих ме- стах, но никогда ему не приходилось идти туда днем, и по дороге ему все казалось, что каждый встречный, каждый извозчик и городовой смотрят на него с лю- бопытством, с укором или с пренебрежением, точно угадывая цель его путешествия. Как и всегда это бы- вает в ненастное мутное утро, все попадавшиеся ему на глаза лица казались бледными, некрасивыми, с уродливо подчеркнутыми недостатками. Десятки раз он воображал себе все, что он скажет сначала в доме, а потом в полиции, и каждый раз у него выходило по- иному. Сердясь на самого себя за эту преждевремен- ную репетицию, он иногда останавливал себя: – Ах! Не надо думать, не надо предполагать, что скажешь. Всегда гораздо лучше выходит, когда это де- лается сразу… И сейчас же опять в голове у него начинались во- ображаемые диалоги: – Вы не имеете права удерживать девушку против желания. – Да, но пускай она сама заявит о своем уходе. – Я действую по ее поручению. – Хорошо, но чем вы это можете доказать? – И опять он мысленно обрывал сам себя. Начался городской выгон, на котором паслись коро- вы, дощатый тротуар вдоль забора, шаткие мостики через ручейки и канавы. Потом он свернул на Ямскую. В доме Анны Марковны все окна были закрыты став- нями с вырезными посредине отверстиями в форме сердец. Также быЛи закрыты и все остальные дома безлюдной улицы, опустевшей точно после моровой язвы. Со стесненным сердцем Лихонин потянул руко- ятку звонка. На звонок отворила горничная, босая, с подтыкан- ным подолом, с мокрой тряпкой в руке, с лицом, по- лосатым от грязи, – она только что мыла пол. – Мне бы Женьку, – попросил Лихонин несмело. – Так что барышня Женя заняты с гостем. Еще не просыпались. – Ну, тогда Тамару. Горничная посмотрела на него недоверчиво. – Барышня Тамара, – не знаю… Кажется, тоже за- нята. Да вы как, с визитом или что? – Ах, не все ли равно. Ну, скажем, с визитом. – Не знаю. Пойду погляжу. Подождите. Она ушла, оставив Лихонина в полутемной зале. Голубые пыльные столбы, исходившие из отверстий в ставнях, пронизывали прямо и вкось тяжелый сумрак. Безобразными пятнами выступали из серой мути рас- крашенная мебель и слащавые олеографии на сте- нах. Пахло вчерашним табаком, сыростью, кисляти- ной и еще чем-то особенным, неопределенным, нежи- лым, чем всегда пахнут по утрам помещения, в ко- торых живут только временно: пустые театры, танце- вальные залы, аудитории. Далеко в городе прерыви- сто дребезжали дрожки. Стенные часы однозвучно ти- кали за стеной. В странном волнении ходил Лихонин взад и вперед по зале и потирал и мял дрожавшие ру- ки, и почему-то сутулился, и чувствовал холод. «Не нужно было затеивать всю эту фальшивую ко- медию, – думал он раздраженно. – Нечего уж и гово- рить о том, что я стал теперь позорной сказкою всего университета. Дернул меня черт! А ведь даже и вче- ра днем было не поздно, когда она говорила, что го- това уехать назад. Дать бы ей только на извозчика и немножко на булавки, и поехала бы, и все было бы прекрасно, и был бы я теперь независим, свободен и не испытывал бы этого мучительного и позорного со- стояния духа. А теперь уже поздно отступать. Завтра будет еще позднее, а послезавтра – еще. Отколов од- ну глупость, нужно ее сейчас же прекратить, а если не сделаешь этого вовремя, то она влечет за собою две других, а те – двадцать новых. Или, может быть, и теперь не поздно? Ведь она же глупа, неразвита и, вероятно, как и большинство из них, истеричка. Она – животное, годное только для еды и для постели! О! Черт! – Лихонин крепко стиснул себе руками щеки и лоб и зажмурился.И хоть бы я устоял от простого, гру- бого физического соблазна! Вот, сам видишь, это уже случилось дважды, а потом и пойдет, и пойдет…» Но рядом с этими мыслями бежали другие, проти- воположные: «Но ведь я мужчина! Ведь я господин своему сло- ву. Ведь то, что толкнуло меня на этот поступок, было прекрасно, благородно и возвышенно. Я отлично пом- ню восторг, который охватил меня, когда моя мысль перешла в дело! Это было чистое, огромное чувство. Или это просто была блажь ума, подхлестнутого ал- коголем, следствие бессонной ночи, курения и длин- ных отвлеченных разговоров?» И тотчас же представлялась ему Любка, представ- лялась издалека, точно из туманной глубины вре- мен, неловкая, робкая, с ее некрасивым и милым ли- цом, которое стало вдруг казаться бесконечно род- ственным, давным-давно привычным и в то же время несправедливо, без повода, неприятным. «Неужели я трус и тряпка?! – внутренне кричал Ли- хонин и заламывал пальцы. – Чего я боюсь, перед кем стесняюсь? Не гордился ли я всегда тем, что я один хозяин своей жизни? Предположим даже, что мне пришла в голову фантазия, блажь сделать психо- логический опыт над человеческой душой, опыт ред- кий, на девяносто девять шансов неудачный. Неуже- ли я должен отдавать кому-нибудь в этом отчет или бояться чьего-либо мнения? Лихонин! Погляди на че- ловечество сверху вниз!» В комнату вошла Женя, растрепанная, заспанная, в белой ночной кофточке поверх белой нижней юбки. – А-а! – зевнула она, протягивая Лихонину руку. – Здравствуйте, милый студент! Как ваша Любочка себя чувствует на новоселье? Позовите когда в гости. Или вы справляете свой медовой месяц потихоньку? Без посторонних свидетелей? – Брось пустое, Женечка. Я насчет паспорта при- шел. – Та-ак. Насчет паспорта, – задумалась Женька. – То есть тут не паспорт, а надо вам взять у эконом- ки бланк. Понимаете, наш обыкновенный проститут- ский бланк, а уж вам его в участке обменят на насто- ящую книжку. Только, видите, голубчик, в этом деле я вам буду плохая помощница. Они меня, чего добро- го, изобьют, если я сунусь к экономке со швейцаром. А вы вот что сделайте. Пошлите-ка лучше горничную за экономкой, скажите, чтобы она передала, что, мол, пришел один гость, постоянный, по делу, что очень нужно видеть лично. А меня вы извините – я отступа- юсь, и не сердитесь, пожалуйста. Сами знаете: своя рубашка ближе к телу. Да что вам здесь в темноте ша- таться одному? Идите лучше в кабинет. Если хотите, я вам пива туда пришлю. Или, может быть, кофе хо- тите? А то, – и она лукаво заблестела глазами, – а то, может быть, девочку? Тамара занята, так, может быть, Нюру или Верку? – Перестаньте, Женя! Я пришел по серьезному и важному вопросу, а вы… – Ну, ну, не буду, не буду! Это я только так. Вижу, что верность соблюдаете. Это очень благородно с вашей стороны. Так идемте же. Она повела его в кабинет и, открыв внутренний болт ставни, распахнула ее. Дневной свет мягко и скучно расплескался по красным с золотом стенам, по канделябрам, по мягкой красной вельветиновой ме- бели. «Вот здесь это началось», – подумал Лихонин с тоскливым сожалением. – Я ухожу, – сказала Женька. – Вы перед ней не очень-то пасуйте и перед Семеном тоже. Собачьтесь с ними вовсю. Теперь день, и они вам ничего не по- смеют сделать. В случае чего, скажите прямо, что, мол, поедете сейчас к губернатору и донесете. Ска- жите, что их в двадцать четыре часа закроют и высе- лят из города. Они от окриков шелковыми становятся. Ну-с, желаю успеха! Она ушла. Спустя десять минут в кабинет вплыла экономка Эмма Эдуардовна в сатиновом голубом пе- ньюаре, дебелая, с важным лицом, расширявшимся от лба вниз к щекам, точно уродливая тыква, со всеми своими массивными подбородками и грудями, с ма- ленькими, зоркими, черными, безресницыми глазами, с тонкими, злыми, поджатыми губами. Лихонин, при- встав, пожал протянутую ему пухлую руку, унизанную кольцами, и вдруг подумал брезгливо: «Черт возьми! Если бы у этой гадины была душа, если бы эту душу можно было прочитать, то сколько прямых и косвенных убийств таятся в ней скрытыми!» Надо сказать, что, идя в Ямки, Лихонин, кроме де- нег, захватил с собою револьвер и часто по дороге, на ходу, лазил рукой в карман и ощущал там холодное прикосновение металла. Он ждал оскорбления, наси- лия и готовился встретить их надлежащим образом. Но, к его удивлению, все, что он предполагал и че- го он боялся, оказалось трусливым, фантастическим вымыслом. Дело обстояло гораздо проще, скучнее, прозаичнее и в то же время неприятнее. – Ja, mein Herr 11 , – сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и за- куривая папиросу. – Вы заплатиль за одна ночь и вме- сто этого взяль девушка еще на одна день и еще на одна ночь. Also 12 , вы должен еще двадцать пять руб- лей. Когда мы отпускаем девочка на ночь, мы берем 11 Да, сударь (нем.) 12 Стало быть (нем.) десять рублей, а за сутки двадцать пять. Это, как так- са. Не угодно ли вам, молодой человек, курить? – Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу. – Я хотел поговорить с вами совсем о другом. – О! Не беспокойтесь говорить: я все прекрасно по- нимаю. Вероятно, молодой человек хочет взять эта девушка, эта Любка, совсем к себе на задержание или чтобы ее, – как это называется по-русску, – чтобы ее спасай? Да, да, да, это бывает. Я двадцать два года живу в публичный дом и всегда в самый лучший, при- личный публичный дом, и я знаю, что это случается с очень глупыми молодыми людьми. Но только уверяю вас, что из этого ничего не выйдет. – Выйдет, не выйдет, – это уж мое дело, – глухо от- ветил Лихонин, глядя вниз, на свои пальцы, подраги- вавшие у него на коленях. – О, конечно, ваше дело, молодой студент, – и дряб- лые щеки и величественные подбородки Эммы Эду- ардовны запрыгали от беззвучного смеха. – От души желаю вам на любовь и дружбу, но только вы потру- дитесь сказать этой мерзавке, этой Любке, чтобы она не смела сюда и носа показывать, когда вы ее, как со- бачонку, выбросите на улицу. Пусть подыхает с голо- ду под забором или идет в полтинничное заведение для солдат! – Поверьте, не вернется. Прошу вас только дать мне немедленно ее свидетельство. – Свидетельство? Ах, пожалуйста! Хоть сию мину- ту. Только вы потрудитесь сначала заплатить за все, что она брала здесь в кредит. Посмотрите, вот ее рас- четная книжка. Я ее нарочно взяла с собой. Уж я зна- ла, чем кончится наш разговор. – Она вынула из раз- реза пеньюара, показав на минутку Лихонину свою жирную, желтую, огромную грудь, маленькую книжку в черном переплете с заголовком: «Счет девицы Ири- ны Вощенковой в доме терпимости, содержимом Ан- ной Марковной Шайбес, по Ямской улице, в доме ь такой-то», и протянула ему через стол. Лихонин пере- вернул первую страницу и прочитал три или четыре параграфа печатных правил. Там сухо и кратко гово- рилось о том, что расчетная книжка имеется в двух экземплярах, из которых один хранится у хозяйки, а другой у проститутки, что в обе книжки заносятся все приходы и расходы, что по уговору проститутка полу- чает стол, квартиру, отопление, освещение, постель- ное белье, баню и прочее и за это выплачивает хо- зяйке никак не более двух третей своего заработка, из остальных же денег она обязана одеваться чисто и прилично, имея не менее двух выходных платьев. Дальше упоминалось о том, что расплата производит- ся при помощи марок, которые хозяйка выдает про- ститутке по получении от нее денег, а счет заключает- ся в конце каждого месяца, И наконец, что проститут- ка во всякое время может оставить дом терпимости, даже если бы за ней оставался и долг, который, од- нако, она обязывается погасить на основании общих гражданских законов. Лихонин ткнул пальцем в последний пункт и, пере- вернув книжку лицом к экономке, сказал торжествую- ще: – Ага! Вот видите: имеет право оставить дом во вся- кое время. Следовательно, она может во всякое вре- мя бросить ваш гнусный вертеп, ваше проклятое гнез- до насилия, подлости и разврата, в котором вы… – за- барабанил было Лихонин, но экономка спокойно обо- рвала его: – О! Я не сомневаюсь в этом. Пускай уходит. Пускай только заплатит деньги. – А векселя? Она может дать векселя. – Пст! Векселя! Во-первых, она неграмотна, а во- вторых, что стоят ее векселя? Тьфу! и больше ничего! Пускай она найдет себе поручителя, который бы за- служивал доверие, и тогда я ничего не имею против. – Но ведь в правилах ничего не сказано о поручи- телях. – Мало ли что не сказано! в правилах тоже не ска- зано, что можно увозить из дому девицу, не предупре- див хозяев. – Но во всяком случае вы должны мне будете от- дать ее бланк. – Никогда не сделаю такой глупости! Явитесь сю- да с какой-нибудь почтенной особой и с полицией, и пусть полиция удостоверит, что этот ваш знакомый есть человек состоятельный, и пускай этот человек за вас поручится, и пускай, кроме того, полиция удосто- верит, что вы берете девушку не для того, чтобы тор- говать ею или перепродать в другое заведение, – то- гда пожалуйста! С руками и ногами! – Чертовщина! – воскликнул Лихонин. – Но если этим поручителем буду я, я сам! Если я вам сейчас же подпишу векселя… – Молодой человек! Я не знаю, чему вас учат в раз- ных ваших университетах, но неужели вы меня счита- ете за такую уже окончательную дуру? Дай бог, чтобы у вас были, кроме этих, которые на вас, еще какие-ни- будь штаны! Дай бог, чтобы вы хоть через день имели на обед обрезки колбасы из колбасной лавки, а вы го- ворите: вексель! Что вы мне голову морочите? Лихонин окончательно рассердился. Он вытащил из кармана бумажник и шлепнул его на стол. – В таком случае я плачу лично и сейчас же! – Ах, ну это дело другого рода, – сладко, но все-та- ки с недоверием пропела экономка. – Потрудитесь пе- ревернуть страничку и посмотрите, каков счет вашей возлюбленной. – Молчи, стерва! – крикнул на нее Лихонин. – Молчу, дурак, – спокойно отозвалась экономка. На разграфленных листочках по левой стороне обозначался приход, по правой – расход. «Получено марками 15-го февраля, – читал Лихо- нин, – 10 рублей, 16-го – 4 р., 17-го – 12 р., 18-го боль- на, 19-го больна, 20-го – 6 р., 21-го – 24 р.». «Боже мой! – с омерзением, с ужасом подумал Ли- хонин, – двенадцать человек! В одну ночь!» В конце месяца стояло: «Итого 330 рублей». «Господи! Ведь это бред какой-то! Сто шестьдесят пять визитов», – думал, механически подсчитав, Ли- хонин и все продолжал перелистывать страницы. По- том он перешел на правые столбцы. «Сделано платье красное шелковое с кружевом 84 р. Портниха Елдоки- мова. Матине кружевное 35 р. Портниха Елдокимова. Чулки шелковые 6 пар 36 рублей» и т. д. и т. д. «Дано на извозчика, дано на конфеты, куплено духов» и т. д. и т.д. «Итого 205 рублей». Затем из 330 р. вычиталось 220 р. – доля хозяйки за пансион. Получалась цифра 110 р. Конец месячного расчета гласил: «Итого, за уплатой портнихе и за прочие предметы ста десяти рублей, за Ириной Вощенковой остается долгу девяносто пять (95) рублей, а с оставшимися от прошлого года четыреста восемнадцатью рублями – пятьсот тринадцать (513) рублей». Лихонин упал духом. Сначала он пробовал было возмущаться дороговизной поставляемых материа- лов, но экономка хладнокровно возражала, что это ее совсем не касается, что заведение только требу- ет, чтобы девушка одевалась прилично, как подоба- ет девице из порядочного, благородного дома, а до остального ему нет дела. Заведение только оказыва- ет ей кредит, уплачивая ее расходы. – Но ведь это мегера, это паук в образе человека эта ваша портниха! – кричал исступленно Лихонин. – Ведь она же в заговоре с вами, кровососная банка вы этакая, черепаха вы гнусная! Каракатица! Где у вас совесть?! Чем он больше волновался, тем Эмма Эдуардовна становилась спокойнее и насмешливее. – Опять повторяю: это не мое дело. А вы, молодой человек, не выражайтесь, потому что я позову швей- цара, и он вас выкинет из дверей. Лихонину приходилось долго, озверело, до хрипоты в горле торговаться с жестокой женщиной, пока она, наконец, не согласилась взять двести пятьдесят руб- лей наличными деньгами и на двести рублей вексе- лями. И то только тогда, когда Лихонин семестровым свидетельством доказал ей, что он в этом году конча- ет и делается адвокатом… Экономка пошла за билетом, а Лихонин принялся расхаживать взад и вперед по кабинету. Он пересмот- рел уже все картинки на стенах: и Леду с лебедем, и купанье на морском берегу, и одалиску в гареме, и сатира, несущего на руках голую нимфу, но вдруг его внимание привлек полузакрытый портьерой неболь- шой печатный плакат в рамке и за стеклом. Это был свод правил и постановлений, касающихся обихода публичных домов. Он попался впервые на глаза Лихо- нину, и студент с удивлением и брезгливостью читал эти строки, изложенные мертвым, казенным языком полицейских участков. Там с постыдной деловою хо- лодностью говорилось о всевозможных мероприяти- ях и предосторожностях против заражений, об интим- ном женском туалете, об еженедельных медицинских осмотрах и обо всех приспособлениях для них. Ли- хонин прочитал также о том, что заведение не долж- но располагаться ближе чем на сто шагов от церквей, учебных заведений и судебных зданий, что содержать дом терпимости могут только лица женского пола, что селиться при хозяйке могут только ее родственники и то исключительно женского пола и не старше семи лет и что как девушки, так и хозяева дома и прислуга должны в отношениях между собою и также с гостя- ми соблюдать вежливость, тишину, учтивость и благо- пристойность, отнюдь не позволяя себе пьянства, ру- гательства и драки. А также и о том, что проститутка не должна позволять себе любовных ласк, будучи в пьяном виде или с пьяным мужчиною, а кроме того, во время известных отправлений. Тут же строжайше вос- прещалось проституткам производить искусственные выкидыши. «Какой серьезный и нравственный взгляд на вещи!» – со злобной насмешкой подумал Лихонин. Наконец дело с Эммой Эдуардовной было покон- чено. Взяв деньги и написав расписку, она протяну- ла ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба глядели друг другу в глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали не особенно боль- шое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась нару- жу и окликнула: – Студент! Эй! Студент! Он остановился и обернулся. – Что еще? – А еще вот что. Теперь я должна вам сказать, что ваша Любка дрянь, воровка и больна сифилисом! У нас никто из хороших гостей не хотел ее брать, и все равно, если бы вы не взяли ее, то завтра мы ее выбро- сили бы вон! Еще скажу, что она путалась со швейца- ром, с городовыми, с дворниками и с воришками. По- здравляю вас с законным браком! – У-у! Гадина! – зарычал на нее Лихонин. – Болван зеленый! – крикнула экономка и захлоп- нула дверь. В участок Лихонин поехал на извозчике. По доро- ге он вспомнил, что не успел как следует поглядеть на бланк, на этот пресловутый «желтый билет», о ко- тором он так много слышал. Это был обыкновенный белый листочек не более почтового конверта. На од- ной стороне в соответствующей графе были прописа- ны имя, отчество и фамилия Любки и ее профессия – «проститутка», а на другой стороне – краткие извле- чения из параграфов того плаката, который он толь- ко что прочитал, – позорные, лицемерные правила о приличном поведении и внешней и внутренней чисто- те. «Каждый посетитель, – прочитал он, – имеет право требовать от проститутки письменное удостоверение доктора, свидетельствовавшего ее в последний раз». И опять сентиментальная жалость овладела сердцем Лихонина. «Бедные женщины! – подумал он со скорбью. – Че- го только с вами не делают, как не издеваются над ва- ми, пока вы не привыкнете ко всему, точно слепые ло- шади на молотильном приводе!» В участке его принял околоточный Кербеш. Он про- вел ночь на дежурстве, не выспался и был сердит. Его роскошная, веерообразная рыжая борода была помята. Правая половина румяного лица еще пунцо- во рдела от долгого лежания на неудобной клеенча- той подушке. Но удивительные ярко-синие глаза, хо- лодные и светлые, глядели ясно и жестко, как голубой фарфор. Окончив допрашивать, переписывать и ру- гать скверными словами кучу оборванцев, забранных ночью для вытрезвления и теперь отправляемых по своим участкам, он откинулся на спинку дивана, зало- жил руки за шею и так крепко потянулся всей своей огромной богатырской фигурой, что у него затрещали все связки и суставы. Поглядел он на Лихонина, точно на вещь, и спросил: – А вам что, господин студент? Лихонин вкратце изложил свое дело. – И вот я хочу, – закончил он, – взять ее к себе… как это у вас полагается?.. в качестве прислуги или, если хотите, родственницы, словом… как это делается?.. – Ну, скажем, содержанки или жены, – равнодуш- но возразил Кербеш и покрутил в руках серебряный портсигар с монограммами и фигурками. – Я реши- тельно ничего не могу для вас сделать… по крайней мере сейчас. Если вы желаете на ней жениться, пред- ставьте соответствующее разрешение своего универ- ситетского начальства. Если же вы берете на содер- жание, то подумайте, какая же тут логика? Вы берете девушку из дома разврата для того, чтобы жить с ней в развратном сожительстве. – Прислугой, наконец, – вставил Лихонин. – Да и прислугой тоже. Потрудитесь представить свидетельство от вашего квартирохозяина, – ведь, на- деюсь, вы сами не домовладелец?.. Так вот, свиде- тельство о том, что вы в состоянии держать прислугу, а кроме того, все документы, удостоверяющие, что вы именно та личность, за которую себя выдаете, напри- мер, свидетельство из вашего участка и из универси- тета и все такое прочее. Ведь вы, надеюсь, прописа- ны? Или, может быть, того?.. Из нелегальных? – Нет, я прописан! – возразил Лихонин, начиная те- рять терпение. – И чудесно. А девица, о которой вы хлопочете? – Нет, она еще не прописана. Но у меня имеется ее бланк, который вы, надеюсь, обмените мне на ее настоящий паспорт, и тогда я сейчас же пропишу ее. Кербеш развел руками, потом опять заиграл порт- сигаром. – Ничего не могу поделать для вас, господин сту- дент, ровно ничего, покамест вы не представите всех требуемых бумаг. Что касается до девицы, то она, как не имеющая жительства, будет немедленно отправ- лена в полицию и задержана при ней, если только са- ма лично не пожелает отправиться туда, откуда вы ее взяли. Имею честь кланяться. Лихонин резко нахлобучил шапку и пошел к две- рям. Но вдруг у него в голове мелькнула остроумная мысль, от которой, однако, ему самому стало против- но. И, чувствуя под ложечкой тошноту, с мокрыми, хо- лодными руками, испытывая противное щемление в пальцах ног, он опять подошел к столу и сказал, как будто бы небрежно, но срывающимся голосом: – Виноват, господин околоточный. Я забыл самое главное: один наш общий знакомый поручил мне пе- редать вам его небольшой должок. – Хм! Знакомый? – спросил Кербеш, широко рас- крывая свои прекрасные лазурные глаза. – Это кто же такой? – Бар… Барбарисов. – А, Барбарисов? Так, так, так! Помню, помню! – Так вот, не угодно ли вам принять эти десять руб- лей? Кербеш покачал головой, но бумажку не взял. – Ну и свинья же этот ваш… то есть наш Барбари- сов Он мне должен вовсе не десять рублей, а четверт- ную. Подлец этакий! Двадцать пять рублей, да еще там мелочь какая-то. Ну, мелочь я ему, конечно, не считаю. Бог с ним! Это, видите ли, бильярдный долг. Я должен сказать, что он, негодяй, играет нечисто… Итак, молодой человек, гоните еще пятнадцать. – Ну, и жох же вы, господин околоточный! – сказал Лихонин, доставая деньги. – Помилуйте! – совсем уж добродушно возразил Кербеш. – Жена, дети… Жалованье наше, вы сами знаете, какое… Получайте, молодой человек, паспор- тишко. Распишитесь в принятии. Желаю… Странное дело! Сознание того, что паспорт, нако- нец, у него в кармане, почему-то вдруг успокоило и опять взбодрило и приподняло нервы Лихонина. «Что же! – думал он, быстро идя по улице, – самое начало положено, самое трудное сделано. Держись крепко теперь, Лихонин, и не падай духом! То, что ты сделал,прекрасно и возвышенно. Пусть я буду даже жертвой этого поступка – все равно! Стыдно, делая хорошее дело, сейчас же ждать за него награды. Я не цирковая собачка, и не дрессированный верблюд, и не первая ученица института благородных девиц. Напрасно только я вчера разболтался с этими носи- телями просвещения. Вышло глупо, бестактно и во всяком случае преждевременно. Но все поправимо в жизни. Перетерпишь самое тяжелое, самое позорное, а пройдет время, вспомнишь о нем, как о пустяках…» К его удивлению, Любка не особенно удивилась и совсем не обрадовалась, когда он торжественно по- казал ей паспорт. Она была только рада опять уви- деть Лихонина. Кажется, эта первобытная, наивная душа успела уже прилепиться к своему покровителю. Она кинулась было к нему на шею, но он остановил ее и тихо, почти на ухо спросил: – Люба, скажи мне… не бойся говорить правду, что бы ни было… Мне сейчас там, в доме, сказали, что будто ты больна одной болезнью… знаешь, такой, ко- торая называется дурной болезнью. Если ты мне хоть сколько-нибудь веришь, скажи, голубчик, скажи, так это или нет? Она покраснела, закрыла лицо руками, упала на диван и расплакалась. – Миленький мой! Василь Василич! Васенька! Ей- богу! Вот, ей-богу, никогда ничего подобного! Я всегда была такая осторожная. Я ужасно этого боялась. Я вас так люблю! Я вам непременно бы сказала. – Она поймала его руки, прижала их к своему мокрому лицу и продолжала уверять его со смешной и трогательной искренностью несправедливо обвиняемого ребенка. И он тотчас же в душе поверил ей. – Я тебе верю, дитя мое, – сказал он тихо, погла- живая ее волосы. – Не волнуйся, не плачь. Только не будем опять поддаваться нашим слабостям. Ну, слу- чилось пусть случилось, и больше не повторим этого. – Как хотите, – лепетала девушка, целуя то его руки, то сукно его сюртука. – Если я вам так не нравлюсь, то, конечно, как хотите. Однако и в этот же вечер соблазн опять повторил- ся и до тех пор повторялся, пока моменты грехопаде- ния перестали возбуждать в Лихонине жгучий стыд и не обратились в привычку, поглотив и потушив раска- яние. |