Куприн А. - Яма. Александр Иванович Куприн
 Скачать 1.32 Mb.
|
|
XIV До ресторана «Воробьи» было недалеко, шагов двести. По дороге Любка незаметно взяла Лихонина за рукав и потянула к себе. Таким образом они опоз- дали на несколько шагов от шедших впереди Соло- вьева и Нижерадзе. – Так это вы серьезно, Василь Василич, миленький мой? – спросила она, заглядывая снизу вверх на него своими ласковыми темными глазами. – Вы не шутите надо мной? – Какие тут шутки, Любочка! Я был бы самым низ- ким человеком, если бы позволял себе такие шутки. Повторяю, что я тебе более чем друг, я тебе брат, то- варищ. И не будем об этом больше говорить. А то, что случилось сегодня поутру, это уж, будь покойна, не по- вторится. И сегодня же я найму тебе отдельную ком- нату. Любка вздохнула. Не то, чтобы ее обижало цело- мудренное решение Лихонина, которому, по правде сказать, она плохо верила, но как-то ее узкий, темный ум не мог даже теоретически представить себе ино- го отношения мужчины к женщине, кроме чувственно- го. Кроме того, сказывалось давнишнее, крепко усво- енное в доме Анны Марковны, в виде хвастливого соперничества, а теперь глухое, но искреннее и сер- дитое недовольство предпочтенной или отвергнутой самки. И Лихонину она почему-то довольно плохо ве- рила, улавливая бессознательно много наигранного, не совсем искреннего в его словах. Вот Соловьев – тот хотя и говорил непонятно, как и прочее большин- ство знакомых ей студентов, когда они шутили меж- ду собой или с девицами в общем зале (отдельно, в комнате, все без исключения мужчины, все, как один, говорили и делали одно и то же), однако Соловьеву она поверила бы скорее и охотнее. Какая-то просто- та светилась из его широко расставленных, веселых, искристых серых глаз. Лихонина в «Воробьях» уважали за солидность, добрый нрав и денежную аккуратность. Поэтому ему сейчас же отвели маленький отдельный кабинетик – честь, которой могли похвастаться очень немногие студенты. В той комнате целый день горел газ, пото- му что свет проникал только из узенького низа обре- занного потолком окна, из которого можно было ви- деть только сапоги, ботинки, зонтики и тросточки лю- дей, проходивших по тротуару. Пришлось присоединить к компании еще одного студента, Симановского, с которым столкнулись у ве- шалки. «Что это, точно он напоказ меня водит, – по- думала Любка, – похоже, что он хвастается перед ни- ми». И, улучив свободную минуту, она шепнула на- гнувшемуся над ней Лихонину: – Миленький, зачем же так много народу? Я ведь такая стеснительная. Совсем не умею компанию под- держать. – Ничего, ничего, дорогая Любочка, – быстро про- шептал Лихонин, задерживаясь в дверях кабинета, – ничего, сестра моя, это всё люди свои, хорошие, доб- рые товарищи. Они помогут тебе, помогут нам обоим. Ты не гляди, что они иногда шутят и врут глупости. А сердца у них золотые. – Да уж очень неловко мне, стыдно. Все уж знают, откуда ты меня взял. – И ничего, ничего! И пусть знают, – горячо возра- зил Лихонин. – Зачем стесняться своего прошлого, за- малчивать его? Через год ты взглянешь смело и пря- мо в глаза каждому человеку и скажешь: «Кто не па- дал, тот не поднимался». Идем, идем, Любочка! Покамест подавали немудреную закуску и заказы- вали еду, все, кроме Симановского, чувствовали себя неловко и точно связанно. Отчасти причиной этому и был Симановский, бритый человек, в пенсне, длинно- волосый, с гордо закинутой назад головою и с презри- тельным выражением в узких, опущенных вниз угла- ми губах. У него не было близких, сердечных друзей между товарищами, но его мнения и суждения име- ли среди них значительную авторитетность. Откуда происходила эта его влиятельность, вряд ли кто-ни- будь мог бы объяснить себе: от его ли самоуверен- ной внешности, от умения ли схватить и выразить в общих словах то раздробленное и неясное, что смут- но ищется и желается большинством, или оттого, что свои заключения всегда приберегал к самому нуж- ному моменту. Среди всякого общества много тако- го рода людей: одни из них действуют на среду со- физмами, другие – каменной бесповоротной непоко- лебимостью убеждений, третьи – широкой глоткой, четвертые – злой насмешкой, пятые – просто мол- чанием, заставляющим предполагать за собою глу- бокомыслие, шестые – трескучей внешней словес- ной эрудицией, иные хлесткой насмешкой надо всем, что говорят… многие ужасным русским словом «ерун- да!». «Ерунда!» – говорят они презрительно на горя- чее, искреннее, может быть правдивое, но скомкан- ное слово. «Почему же ерунда?» – «Потому что чепу- ха, вздор», – отвечают они, пожимая плечами, и точно камнем по голове ухлопывают человека. Много еще есть сортов таких людей, главенствующих над росши- ми, застенчивыми, благородно-скромными и часто да- же над большими умами, и к числу их принадлежал Симановский. Однако к середине обеда языки развязались у всех, кроме Любки, которая молчала, отвечала «да» и «нет» и почти не притрогивалась к еде. Больше всех говорил Лихонин, Соловьев и Нижерадзе. Первый – решительно и деловито, стараясь скрыть Под забот- ливыми словами что-то настоящее, внутреннее, ко- лючее и неудобное. Соловьев – с мальчишеским вос- торгом, с размашистыми жестами, стуча кулаком по столу. Нижерадзе – с легким сомнением и с недомолв- ками, точно он знал то, что нужно сказать, но скрывал это. Всех, однако, казалось, захватила, заинтересова- ла странная судьба девушки, и каждый, высказывая свое мнение, почему-то неизбежно обращался к Си- мановскому. Он же больше помалкивал и поглядывал на каждого из-под низа стекол пенсне, высоко подни- мая для этого голову. – Так, так, так, – сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. – То, что сделал Лихонин, прекрас- но и смело. И то, что князь и Соловьев идут ему на- встречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны, го- тов, чем могу, содействовать вашим начинаниям. Но не лучше ли будет, если мы поведем нашу знакомую по пути, так сказать, естественных ее влечений и спо- собностей. Скажите, дорогая моя, – обратился он к Любке, – что вы знаете, умеете? Ну там работу ка- кую-нибудь или что. Ну там шить, вязать, вышивать. – Я ничего не знаю, – ответила Любка шепотом, низ- ко опустив глаза, вся красная, тиская под столом свои пальцы. – Я ничего здесь не понимаю. – А ведь и в самом деле, – вмешался Лихонин, – ведь мы не с того конца начали дело. Разговаривая о ней в ее присутствии, мы только ставим ее в неловкое положение. Ну, посмотрите, у нее от растерянности и язык не шевелится. Пойдем-ка, Люба, я тебя провожу на минутку домой и вернусь через десять минут. А мы покамест здесь без тебя обдумаем, что и как. Хоро- шо? – Мне что же, я ничего, – еле слышно ответила Люб- ка. – Я, как вам, Василь Василич, угодно. Только я бы не хотела домой. – Почему так? – Мне одной там неудобно. Я уж лучше вас на буль- варе подожду, в самом начале, на скамейке. – Ах, да! – спохватился Лихонин, – это на нее Алек- сандра такого страха нагнала. Задам же я перцу этой старой ящерице! Ну, пойдем, Любочка. Она робко, как-то сбоку, лопаточкой протянула каж- дому свою руку и вышла в сопровождении Лихонина. Через несколько минут он вернулся и сел на свое место. Он чувствовал, что без него что-то говорили о нем, и тревожно обежал глазами товарищей. Потом, положив руки на стол, он начал: – Я знаю вас всех, господа, за хороших, близких друзей, – он быстро и искоса поглядел на Симанов- ского,и людей отзывчивых. Я сердечно прошу вас прийти мне на помощь. Дело мною сделано впопы- хах, – в этом я должен признаться, – но сделано по искреннему, чистому влечению сердца. – А это главное, – вставил Соловьев. – Мне решительно все равно, что обо мне станут говорить знакомые и незнакомые, а от своего наме- рения спасти, – извините за дурацкое слово, которое сорвалось, – от намерения ободрить, поддержать эту девушку я не откажусь. Конечно, я в состоянии нанять ей дешевую комнатку, дать первое время, что-нибудь на прокорм, но вот что делать дальше, это меня за- трудняет. Дело, конечно, не в деньгах, которые я все- гда для нее нашел бы, но ведь заставить ее есть, пить и притом дать ей возможность ничего не делать – это значит осудить ее на лень, равнодушие, апатию, а там известно, какой бывает конец. Стало быть, нужно ей придумать какое-нибудь занятие. Вот эту-то сторону и надо обмозговать. Понатужьтесь, господа, посоветуй- те что-нибудь. – Надо знать, на что она способна, – сказал Сима- новский. – Ведь делала же она что-нибудь до поступ- ления в дом. Лихонин с видом безнадежности развел руками. – Почти что ничего. Чуть-чуть шить, как и всякая крестьянская девчонка. Ведь ей пятнадцати лет не было, когда ее совратил какой-то чиновник. Подмести комнату, постирать, ну, пожалуй, еще сварить щи и ка- шу. Больше, кажется, ничего. – Маловато, – сказал Симановский и прищелкнул языком. – Да к тому же еще и неграмотна. – Да это и неважно! – горячо вступился Соло- вьев.Если бы мы имели дело с девушкой интеллигент- ной, а еще хуже полуинтеллигентной, то из всего, что мы собираемся сделать, вышел бы вздор, мыльный пузырь, а здесь перед нами девственная почва, непо- чатая целина. – Гы-ы! – заржал двусмысленно Нижерадзе. Соловьев, теперь уже не шутя, а с настоящим гне- вом, накинулся на него: – Слушай, князь! Каждую святую мысль, каждое благое дело можно опаскудить и опохабить. В этом нет ничего ни умного, ни достойного. Если ты так по- жеребячьи относишься к тому, что мы собираемся сделать, то вот тебе бог, а вот и порог. Иди от нас! – Да ведь ты сам только что сейчас в номере… – ему возмущенно возразил князь. – Да, и я… – Соловьев сразу смягчился и потух,-я выскочил с глупостью и жалею об этом. А теперь я охотно признаю, что Лихонин молодчина и прекрас- ный человек, и я все готов сделать со своей стороны. И повторяю, что грамотность – дело второстепенное. Ее легко постигнуть шутя. Таким непочатым умом на- учиться читать, писать, считать, а особенно без шко- лы, в охотку, это как орех разгрызть. А что касается до какого-нибудь ручного ремесла. на которое мож- но жить и кормиться, то есть сотни ремесел, которым легко выучиться в две недели. – Например? – спросил князь. – А например… например… ну вот, например, де- лать искусственные цветы. Да, а еще лучше посту- пить в магазин цветочницей. Милое дело, чистое и красивое. – Нужен вкус, – небрежно уронил Симановский. – Врожденных вкусов нет, как и способностей. Ина- че бы таланты зарождались только среди изысканно- го высокообразованного общества, а художники рож- дались бы только от художников, а певцы от певцов, а этого мы не видим. Впрочем, я не буду спорить. Ну, не цветочница, так что-нибудь другое. Я, например, недавно видал на улице, в магазинной витрине сидит барышня и перед нею какая-то машинка ножная. – В-ва! Опять машинка! – сказал князь, улыбаясь и поглядывая на Лихонина. – Перестань, Нижерадзе, – тихо, но сурово ответил Лихонин. – Стыдно. – Болван! – бросил ему Соловьев и продолжал: – Так вот, машинка движется взад и вперед, а на ней, на квадратной рамке, натянуто тонкое полотно, и уж я, право, не знаю, как это там устроено, я не понял, но только барышня водит по экрану какой-то металличе- ской штучкой, и у нее выходит чудесный рисунок раз- ноцветными шелками. Представьте себе озеро, все поросшее кувшинками с их белыми венчиками и жел- тыми тычинками, и кругом большие зеленые листья. А по воде плывут друг другу навстречу два белых ле- бедя, и сзади темный парк с аллеей, и все это тонко, четко, как акварельная живопись. Я так заинтересо- вался, что нарочно зашел спросить, что стоит. Оказы- вается, чуть-чуть дороже обыкновенной швейной ма- шины и продается в рассрочку. А научиться этому ис- кусству может в течение часа каждый, кто немножко умеет шить на простой машине. И имеется множество прелестных оригиналов. А главное, что такую работу очень охотно берут для экранов, альбомов, абажуров, занавесок и для прочей дряни, и деньги платят поря- дочные. – Что же, и это дело, – согласился Лихонин и за- думчиво погладил бороду. – А я, признаться, вот что хотел. Я хотел открыть для нее… открыть небольшую кухмистерскую или столовую, сначала, конечно, са- мую малюсенькую, но в которой готовилось бы все очень дешево, чисто и вкусно. Ведь многим студентам решительно все равно, где обедать и что есть. В сту- денческой почти никогда не хватает мест. Так вот, мо- жет быть, нам удастся как-нибудь затащить всех зна- комых и приятелей. – Это верно, – согласился князь, – но и непрактич- но: начнем столоваться в кредит. А ты знаешь, какие мы аккуратные плательщики. В таком деле нужно че- ловека практичного, жоха, а если бабу, то со щучьими зубами, и то непременно за ее спиной должен торчать мужчина. В самом деле, ведь не Лихонину же стоять за выручкой и глядеть, что вдруг кто-нибудь наест, на- пьет и ускользнет. Лихонин посмотрел на него прямо и дерзко, но только сжал челюсти и промолчал. Начал своим размеренным беспрекословным то- ном, поигрывая стеклами пенсне, Симановский: – Намерение ваше прекрасно, господа, нет спору. Но обратили ли вы внимание на одну, так сказать, те- невую сторону? Ведь открыть столовую, завести ка- кое-нибудь мастерство – все это требует сначала де- нег, помощи – так сказать, чужой спины. Денег не жал- ко – это правда, я согласен с Лихониным, но ведь та- кое начало трудовой жизни, когда каждый шаг зара- нее обеспечен, не ведет ли оно к неизбежной распу- щенности и халатности и в конце Концов к равнодуш- ному пренебрежению к делу. Ведь и ребенок, пока он раз пятьдесят не хлопнется, не научится ходить. Нет, уж если вы действительно хотите помочь этой бедной девушке, то дайте ей возможность сразу стать на но- ги, как трудовому человеку, а не как трутню. Правда, тут большой искус, тягость работы, временная нужда, но зато, если она превозможет все это, то она превоз- может и остальное. – Что же ей, по-вашему, в судомойки идти? – спро- сил с недоверием Соловьев. – Ну да, – спокойно возразил Симановский, – в су- домойки, в прачки, в кухарки. Всякий труд возвышает человека. Лихонин покачал головой. – Золотые слова. Сама мудрость вещает вашими устами, Симановский. Судомойкой, кухаркой, горнич- ной, экономкой… но, во-первых, вряд ли она на это способна, во-вторых, она уже была горничной и вку- сила все прелести барских окриков при всех и барских щипков за дверями, в коридоре. Скажите, разве вы не знаете, что девяносто процентов проституции вер- буется из числа женской прислуги? И, значит, бедная Люба при первой же несправедливости, при первой неудаче легче и охотнее пойдет туда же, откуда я ее извлек, если еще не хуже, потому что это для нее и не так страшно и привычно, а может быть, даже от господского обращения и в охотку покажется. А кроме того, стоит ли мне, то есть, я хочу сказать, стоит ли нам всем, столько хлопотать, стараться, беспокоить- ся для того, чтобы, избавив человека от одного раб- ства, ввергнуть в другое? – Верно, – подтвердил Соловьев. – Как хотите, – с презрительным видом процедил Симановский. – А что касается до меня, – заметил князь, – то я го- тов, как твой приятель и как человек любознательный, присутствовать при этом опыте и участвовать в нем. Но я тебя еще утром предупреждал, что такие опыты бывали и всегда оканчивались позорной неудачей, по крайней мере те, о которых мы знаем лично, а те, о ко- торых мы знаем только понаслышке, сомнительны в смысле достоверности. Но ты начал дело, Лихонин, – и делай. Мы тебе помощники. Лихонин ударил ладонью по столу. – Нет! – воскликнул он упрямо. – Симановский отча- сти прав насчет того, что большая опасность для че- ловека, если его водить на помочах. Но не вижу друго- го исхода. На первых порах помогу ей комнатой и сто- лом… найду нетрудную работу, куплю для нее необ- ходимые принадлежности. Будь что будет! И сдела- ем все, чтобы хоть немного образовать ее ум, а что сердце и душа у нее прекрасные – в этом я уверен. Не имею никаких оснований для веры, но уверен, по- чти знаю. Нижерадзе! Не паясничай! – резко крикнул он, бледнея. – Я сдерживался уж много раз при твоих дурацких выходках. Я до сих пор считал тебя за чело- века с совестью и с чувством. Еще одна неуместная острота, и я персменю о тебе мнение, и знай, что это навсегда. – Да я же ничего… Я же, право… Зачем кирпичить- ся, душа мой? Тебе не нравится, что я веселый чело- век, ну, замолчу. Давай твою руку, Лихонин, выпьем! – Ну, ладно, отвяжись. Будь здоров! Только не ве- ди себя мальчишкой, барашек осетинский. Ну, так я продолжаю, господа. Если мы не отыщем ничего, что удовлетворяло бы справедливому мнению Симанов- ского о достоинстве независимого, ничем не поддер- жанного труда, тогда я все-таки остаюсь при моей си- стеме: учить Любу чему можно, водить в театр, на вы- ставки, на популярные лекции, в музеи, читать вслух, доставлять ей возможность слушать музыку, конеч- но, понятную. Одному мне, понятно, не справиться со всем этим. Жду от вас помощи, а там что бог даст. – Что же, – сказал Симановский, – дело новое, неза- тасканное, и как знать, чего не знаешь, – может быть, вы, Лихонин, сделаетесь настоящим духовным отцом хорошего человека. Я тоже предлагаю свои услуги. – И я! И я! – поддержали другие двое, и тут же, не выходя из-за стола, четверо студентов выработали очень широкую и очень диковинную программу обра- зования и просвещения Любки. Соловьев взял на себя обучить девушку граммати- ке и письму. Чтобы не утомлять ее скучными урока- ми и в награду за ее успехи, он будет читать ей вслух доступную художественную беллетристику, русскую и иностранную. Лихонин оставил за собою преподава- ние арифметики, географии и истории. Князь же сказал простосердечно, без обычной шут- ливости на этот раз: – Я, дети мои, ничего не знаю, а что и знаю, то – очень плохо. Но я ей буду читать замечательное произведение великого грузинского поэта Руставели и переводить строчка за строчкой. Признаюсь вам, что я никакой педагог: я пробовал быть репетитором, но меня вежливо выгоняли после второго же урока. Од- нако никто лучше меня не сумеет научить играть на гитаре, мандолине и зурне. Нижерадзе говорил совершенно серьезно, и поэто- му Лихонин с Соловьевым добродушно рассмеялись, но совсем неожиданно, ко всеобщему удивлению, его поддержал Симаневский. – Князь говорит дело. Умение владеть инструмен- том во всяком случае повышает эстетический вкус, да и в жизни иногда бывает подспорьем. Я же, с сво- ей стороны, господа… я предлагаю читать с молодой особой «Капитал» Маркса и историю человеческой культуры. А кроме того. проходить с ней физику и хи- мию. Если бы не обычный авторитет Симановского и не важность, с которой он говорил, то остальные трое расхохотались бы ему в лицо. Они только поглядели на него выпученными глазами. – Ну да, – продолжал невозмутимо Симановский, – я покажу ей целый ряд возможных произвести дома химических и физических опытов, которые всегда за- нимательны и полезны для ума и искореняют пред- рассудки. Попутно я объясню ей кое-что о строении мира, о свойствах материи. Что же касается до Карла Маркса, то помните, что великие книги одинаково до- ступны пониманию и ученого и неграмотного крестья- нина, лишь бы было понятно изложено. А всякая ве- ликая мысль проста. Лихонин нашел Любку на условленном месте, на бульварной скамеечке. Она очень неохотно шла с ним домой. Как и предполагал Лихонин, ее, давно от- выкшую от будничной, суровой и обильной всякими неприятностями действительности, страшила встре- ча с ворчливой Александрой, и, кроме того, на нее угнетающе подействовало то, что Лихонин не хотел скрывать ее прошлое. Но она, давно уже потерявшая в учреждении Анны Марковны свою волю, обезличен- ная, готовая идти вслед за всяким чужим зовом, не сказала ему ни слова и пошла вслед за ним. Коварная Александра успела уже за это время сбе- гать к управляющему домом пожаловаться, что вот, мол, приехал Лихонин с какой-то девицей, ночевал с ней в комнате, а кто она, того Александра не знает, что Лихонин говорит, будто двоюродная сестра, а паспор- та не предъявил. Пришлось очень долго, пространно и утомительно объясняться с управляющим, челове- ком грубым и наглым, который обращался со всеми жильцами дома как с обывателями завоеванного го- рода, и только слегка побаивался студентов, давав- ших ему иногда суровый отпор. Умилостивил его Ли- хонин лишь только тем, что тут же занял для Любки другой номер через несколько комнат от себя, под са- мым скосом крыши, так что он представлял из себя внутри круто усеченную, низкую, четырехстороннюю пирамиду с одним окошком. – А все же вы паспорт, господин Лихонин, непре- менно завтра же предъявите, – настойчиво сказал управляющий на прощанье. – Как вы человек почтен- ный, работящий, и мы с вами давно знакомы, также и платите вы аккуратно, то только для вас делаю. Вре- мена, вы сами знаете, какие теперь тяжелые. Донесет кто-нибудь, и меня не то что оштрафуют, а и выселить могут из города. Теперь строго. Вечером Лихонин с Любкой гуляли по Княжеско- му саду, слушали музыку, игравшую в Благородном собрании, и рано возвратились домой. Он проводил Любку до дверей ее комнаты и сейчас же простился с ней, впрочем, поцеловав ее нежно, по-отечески, в лоб. Но через десять минут, когда он уже лежал в по- стели раздетый и читал государственное право, вдруг Любка, точно кошка, поцарапавшись в дверь, вошла к нему. – Миленький, душенька! Извините, что я вас побес- покоила. Нет ли у вас иголки с ниткой? Да вы не сер- дитесь на меня: я сейчас уйду. – Люба! Я тебя прошу не сейчас, а сию секунду уй- ти. Наконец я требую! – Голубчик мой, хорошенький мой, – смешно и жа- лобно запела Любка, – ну что вы всё на меня кричи- те? – и, мгновенно дунув на свечку, она в темноте при- никла к нему смеясь и плача. – Нет, так нельзя, Люба! Так невозможно даль- ше,говорил десять минут спустя Лихонин, стоя у две- рей, укутанный, как испанский гидальго плащом, оде- ялом. – Завтра же я найму тебе комнату в другом до- ме. И вообще, чтобы этого не было! Иди с богом, спо- койной ночи! Все-таки ты должна дать честное слово, что у нас отношения будут только дружеские. – Даю, миленький, даю, даю, даю! – залепетала она, улыбаясь, и быстро чмокнула его сначала в губы, а потом в руку. Последнее было сделано совсем инстинктивно и, пожалуй, неожиданно даже для самой Любки. Нико- гда еще в жизни она не целовала мужской руки, кро- ме как у попа. Может быть, она хотела этим выразить признательность Лихонину и преклонение перед ним, как перед существом высшим. |