Главная страница
Навигация по странице:

  • Александр Иванович Куприн Яма

  • А. К.

  • Куприн А. - Яма. Александр Иванович Куприн


    Скачать 1.32 Mb.
    НазваниеАлександр Иванович Куприн
    Анкорytujyjm
    Дата15.03.2023
    Размер1.32 Mb.
    Формат файлаpdf
    Имя файлаКуприн А. - Яма.pdf
    ТипСборник
    #990681
    страница1 из 23
      1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   23

    Александр Иванович Куприн
    Яма
    Текст предоставлен издательством «Эксмо»
    http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=172570
    А.И.Куприн Яма (сборник): Эксмо-Пресс; Москва; 2007
    ISBN 978-5-699-13030-6, 5-04-001226-8
    Аннотация
    Повесть «Яма» А.И.Куприн начал писать в 1909 году и завершил работу через шесть лет. Книга о жизни проституток вызвала скорее осуждение, чем сочувствие или понимание. Автора обвиняли в безнравственности и чрезмерном натурализме. Один из героев «Ямы» говорит:
    «…Наши художники слова – самые совестливые и самые искренние во всем мире художники – почему-то до сих пор обходили проституцию и публичный дом. Почему?
    Право, мне трудно ответить на это. <…> Может быть,
    у них не хватает ни времени, ни самоотверженности,
    ни самообладания вникнуть с головой в эту жизнь и подсмотреть ее близко, без предубеждения, без громких фраз, без овечьей жалости, во всей ее чудовищной простоте и будничной деловитости. Ах, какая бы это получилась громадная, потрясающая и правдивая книга».
    Куприн сумел создать книгу, действительно потрясающую своей правдивостью, и посвятил ее матерям и юношеству.

    Содержание
    Часть первая
    5
    I
    5
    II
    12
    III
    22
    IV
    35
    V
    42
    VI
    56
    VII
    68
    VIII
    77
    IX
    94
    X
    121
    XI
    133
    XII
    157
    Часть вторая
    170
    I
    170
    II
    178
    III
    197
    IV
    207
    V
    213
    VI
    216
    VII
    228
    VIII
    245
    IX
    255

    X
    260
    XI
    270
    XII
    283
    XIII
    289
    XIV
    305
    XV
    324
    XVI
    347
    XVII
    367
    Часть третья
    384
    I
    384
    II
    394
    III
    406
    IV
    437
    V
    458
    VI
    472
    VII
    489
    VIII
    505
    IX
    520

    Александр
    Иванович Куприн
    Яма
    Знаю, что многие найдут эту повесть
    безнравственной и неприличной, тем не
    менее от всего сердца посвящаю ее
    матерям и юношеству.
    А. К.
    Часть первая
    I
    Давным-давно, задолго до железных дорог, на са- мой дальней окраине большого южного города жили из рода в род ямщики – казенные и вольные. Оттого и вся эта местность называлась Ямской слободой, или просто Ямской, Ямками, или, еще короче, Ямой. Впо- следствии, когда паровая тяга убила конный извоз,
    лихое ямщичье племя понемногу растеряло свои буй- ные замашки и молодецкие обычаи, перешло к дру- гим занятиям, распалось и разбрелось. Но за Ямой на
    много лет – даже до сего времени – осталась темная слава, как о месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном.
    Как-то само собою случилось, что на развалинах тех старинных, насиженных гнезд, где раньше румя- ные разбитные солдатки и чернобровые сдобные ям- ские вдовы тайно торговали водкой и свободной лю- бовью, постепенно стали вырастать открытые пуб- личные дома, разрешенные начальством, руководи- мые официальным надзором и подчиненные нарочи- тым суровым правилам. К концу XIX столетия обе ули- цы Ямы – Большая Ямская и Малая Ямская – оказа- лись занятыми сплошь, и по ту и по другую сторону,
    исключительно домами терпимости. Частных домов осталось не больше пяти-шести, но и в них помеща- ются трактиры, портерные и мелочные лавки, обслу- живающие надобности ямской проституции.
    Образ жизни, нравы и обычаи почти одинаковы во всех тридцати с лишком заведениях, разница только в плате, взимаемой за кратковременную любовь, а сле- довательно, и в некоторых внешних мелочах: в подбо- ре более или менее красивых женщин, в сравнитель- ной нарядности костюмов, в пышности помещения и роскоши обстановки.
    Самое шикарное заведение – Треппеля, при въез- де на Большую Ямскую, первый дом налево. Это ста-
    рая фирма. Теперешний владелец ее носит совсем другую фамилию и состоит гласным городской думы и даже членом управы. Дом двухэтажный, зеленый с белым, выстроен в ложнорусском, ёрническом, ро- петовском стиле, с коньками, резными наличниками,
    петухами и деревянными полотенцами, окаймленны- ми деревянными же кружевами; ковер с белой дорож- кой на лестнице; в передней чучело медведя, держа- щее в протянутых лапах деревянное блюдо для ви- зитных карточек; в танцевальном зале паркет, на ок- нах малиновые шелковые тяжелые занавеси и тюль,
    вдоль стен белые с золотом стулья и зеркала в зо- лоченых рамах; есть два кабинета с коврами, дива- нами и мягкими атласными пуфами; в спальнях голу- бые и розовые фонари, канаусовые одеяла и чистые подушки; обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушенные мехом, или в дорогие маскарад- ные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток,
    и большинство из них – остзейские немки, – крупные,
    белотелые, грудастые красивые женщины. У Треппе- ля берут за визит три рубля, а за всю ночь – десять.
    Три двухрублевых заведения – Софьи Васильевны,
    «Старо-Киевский» и Анны Марковны – несколько по- плоше, победнее. Остальные дома по Большой Ям- ской – рублевые; они еще хуже обставлены. А на Ма- лой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие во-
    ришки, ремесленники и вообще народ серый и где бе- рут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и за- нозистый, окна завешены красными кумачовыми кус- ками; спальни, точно стойла, разделены тонкими пе- регородками, не достающими до потолка, а на кро- ватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые про- стыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха че- ловеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по боль- шей части хриплы или гнусавы, с полупровалившими- ся носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при по- мощи послюненной красной коробочки от папирос.
    Круглый год, всякий вечер, – за исключением трех последних дней страстной недели и кануна благове- щения, когда птица гнезда не вьет и стриженая дев- ка косы не заплетает, – едва только на дворе стемне- ет, зажигаются перед каждым домом, над шатровыми резными подъездами, висячие красные фонари. На улице точно праздник пасха:, все окна ярко освещены,
    веселая музыка скрипок и роялей доносится сквозь стекла, беспрерывно подъезжают и уезжают извозчи- ки. Во всех домах входные двери открыты настежь,
    и сквозь них видны с улицы: крутая лестница, и уз- кий коридор вверху, и белое сверканье многогранно- го рефлектора лампы, и зеленые стены сеней, рас- писанные швейцарскими пейзажами. До самого утра сотни и тысячи мужчин подымаются и спускаются по этим лестницам. Здесь бывают все: полуразрушен- ные, слюнявые старцы, ищущие искусственных воз- буждений, и мальчики – кадеты и гимназисты – по- чти дети; бородатые отцы семейств, почтенные стол- пы общества в золотых очках, и молодожены, и влюб- ленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвока- ты, и строгие блюстители нравственности – педагоги,
    и передовые писатели – авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы,
    и беглые каторжники, и офицеры, и студенты, и со- циал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты;
    застенчивые и наглые, больные и здоровые, познаю- щие впервые женщину, и старые развратники, истре- панные всеми видами порока; Ясноглазые красавцы и уроды, злобно исковерканные природой, глухоне- мые, слепые, безносые, с дряблыми, отвислыми те- лами, с зловонным дыханием, плешивые, трясущие- ся, покрытые паразитами – брюхатые, геморроидаль- ные обезьяны. Приходят свободно и просто, как в ре- сторан или на вокзал, сидят, курят, пьют, судорожно
    притворяются веселыми, танцуют, выделывая гнус- ные телодвижения, имитирующие акт половой любви.
    Иногда внимательно и долго, иногда с грубой поспеш- ностью выбирают любую женщину и знают наперед,
    что никогда не встретят отказа. Нетерпеливо платят вперед деньги и на публичной кровати, еще не остыв- шей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств – та- инство зарождения новой жизни, И женщины с равно- душной готовностью, с однообразными словами, с за- ученными профессиональными движениями удовле- творяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в ту же ночь, с теми же словами, улыбка- ми и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в об- щем зале.
    Так проходит вся ночь. К рассвету Яма понемногу затихает, и светлое утро застает ее безлюдной, про- сторной, погруженной в сон, с накрепко закрытыми дверями, с глухими ставнями на окнах. А перед вече- ром женщины проснутся и будут готовиться к следую- щей ночи.
    И так без конца, день за днем, месяцы и годы, живут они в своих публичных гаремах странной, неправдо- подобной жизнью, выброшенные обществом, прокля- тые семьей, жертвы общественного темперамента,
    клоаки для избытка городского сладострастия, обере- гательницы семейной чести четыреста глупых, лени- вых, истеричных, бесплодных женщин.

    II
    Два часа дня. Во второстепенном, двухрублевом заведении Анны Марковны все погружено в сон. Боль- шая квадратная зала с зеркалами в золоченых рамах,
    с двумя десятками плюшевых стульев, чинно расстав- ленных– вдоль стен, с олеографическими картина- ми Маковского «Боярский пир» и «Купанье», с хру- стальной люстрой посредине – тоже спит и в тишине и полумраке кажется непривычно задумчивой, стро- гой, странно-печальной. Вчера здесь, как и каждый ве- чер, горели огни, звенела разудалая музыка, колебал- ся синий табачный, дым, носились, вихляя бедрами и высоко вскидывая ногами вверх, пары мужчин и жен- щин. И вся улица сияла снаружи красными фонаря- ми над подъездами и светом из окон и кипела до утра людьми и экипажами.
    Теперь улица пуста. Она торжественно и радостно горит в блеске летнего солнца. Но в зале спущены все гардины, и оттого в ней темно, прохладно и так осо- бенно нелюдимо, как бывает среди дня в пустых теат- рах, манежах и помещениях суда.
    Тускло поблескивает фортепиано своим черным,
    изогнутым, глянцевитым боком, слабо светятся жел- тые, старые, изъеденные временем, разбитые, щер-
    батые клавиши. Застоявшийся, неподвижный воздух еще хранит вчерашний запах; пахнет духами, таба- ком, кислой сыростью большой нежилой комнаты, по- том нездорового и нечистого женского тела, пудрой,
    борно-тимоловым мылом и пылью от желтой мастики,
    которой был вчера натерт паркет. И со странным оча- рованием примешивается к этим запахам запах увя- дающей болотной травы. Сегодня троица. По давне- му обычаю, горничные заведения ранним утром, по- ка их барышни еще спят, купили на базаре целый воз осоки и разбросали ее длинную, хрустящую под нога- ми, толстую траву повсюду: в коридорах, в кабинетах,
    в зале. Они же зажили лампады перед всеми образа- ми. Девицы, по традиции, не смеют этого делать сво- ими оскверненными за ночь руками.
    А дворник украсил резной, в русском стиле, подъ- езд двумя срубленными березками. Так же и во всех домах около крылец, перил и дверей красуются сна- ружи белые тонкие стволики с жидкой умирающей зе- ленью.
    Тихо, пусто и сонно во всем доме. Слышно, как на кухне рубят к обеду котлеты. Одна из девиц, Любка,
    босая, в сорочке, с голыми руками, некрасивая, в вес- нушках, но крепкая и свежая телом, вышла во внут- ренний двор. У нее вчера вечером было только шесть временных гостей, но на ночь с ней никто не остался,
    и оттого она прекрасно, сладко выспалась одна, со- всем одна, на широкой постели. Она рано встала, в десять часов, и с удовольствием помогла кухарке вы- мыть в кухне пол и столы. Теперь она кормит жила- ми и обрезками мяса цепную собаку Амура. Большой рыжий пес с длинной блестящей шерстью и черной мордой то скачет на девушку передними лапами, ту- го натягивая цепь и храпя от удушья, то, весь волну- ясь спиной и хвостом, пригибает голову к земле, мор- щит нос, улыбается, скулит и чихает от возбуждения.
    А она, дразня его мясом, кричит на него с притворной строгостью:
    – Ну, ты, болван! Я т-тебе дам! Как смеешь?
    Но она от души рада волнению и ласке Амура,
    и своей минутной власти над собакой, и тому, что выспалась и провела ночь без мужчины, и троице,
    по смутным воспоминаниям детства, и сверкающему солнечному дню, который ей так редко приходится ви- деть.
    Все ночные гости уже разъехались. Наступает са- мый деловой, тихий, будничный час.
    В комнате хозяйки пьют кофе. Компания из пяти че- ловек. Сама хозяйка, на чье имя записан дом, – Ан- на Марковна. Ей лет под шестьдесят. Она очень мала ростом, но кругло-толста: ее можно себе представить,
    вообразив снизу вверх три мягких студенистых шара

    – большой, средний и маленький, втиснутых друг в друга без промежутков; это – ее юбка, торс и голо- ва. Странно: глаза у нее блекло-голубые, девичьи, да- же детские, но рот старческий, с отвисшей бессильно,
    мокрой нижней малиновой губой. Ее муж – Исай Сав- вич – тоже маленький, седенький, тихонький, молча- ливый старичок. Он у жены под башмаком; был швей- царом в этом же. доме еще в ту пору, когда Анна Мар- ковна служила здесь экономкой. Он самоучкой, что- бы быть чем-нибудь полезным, выучился играть на скрипке и теперь по вечерам играет танцы, а также траурный марш для загулявших приказчиков, жажду- щих пьяных слез.
    Затем две экономки – старшая и младшая. Стар- шая Эмма Эдуардовна. Она – высокая, полная ша- тенка, лет сорока шести, с жирным зобом из трех под- бородков. Глаза у нее окружены черными геморрои- дальными кругами. Лицо расширяется грушей, от лба вниз, к щекам, и землистого цвета; глаза маленькие,
    черные; горбатый нос, строго подобранные губы; вы- ражение лица спокойно-властное. Ни для кого в до- ме не тайна, что через год, через два Анна Марков- на, удалясь на покой, продаст ей заведение со всеми правами и обстановкой, причем часть получит налич- ными, а часть – в рассрочку по векселю. Поэтому де- вицы чтут ее наравне с хозяйкой и побаиваются. Про-
    винившихся она собственноручно бьет, бьет жестоко,
    холодно и расчетливо, не меняя спокойного выраже- ния лица. Среди девиц у нее всегда есть фаворитка,
    которую она терзает своей требовательной любовью и фантастической ревностью. И это гораздо тяжелее,
    чем побои.
    Другую – зовут Зося. Она только что выбилась из рядовых барышень. Девицы покамест еще называют ее безлично, льстиво и фамильярно «экономочкой».
    Она худощава, вертлява, чуть косенькая, с розовым цветом лица и прической барашком; обожает актеров,
    преимущественно толстых комиков. К Эмме Эдуар- довне она относится с подобострастием.
    Наконец пятое лицо – местный околоточный надзи- ратель Кербеш. Это атлетический человек; он лысо- ват, у него рыжая борода веером, ярко-синие сонные глаза и тонкий, слегка хриплый, приятный голос. Всем известно, что он раньше служил по сыскной части и был грозою жуликов благодаря своей страшной физи- ческой силе и жестокости при допросах.
    У него на совести несколько темных дел. Весь го- род знает, что два года тому назад он женился на бога- той семидесятилетней старухе, а в прошлом году за- душил ее; однако ему как-то удалось замять это дело.
    Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бре-
    теры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неиз- бежные маленькие неприятности профессий.
    Пьют кофе с жирными топлеными сливками, около- точный – с бенедиктином. Но он, собственно, не пьет,
    а только делает вид, что делает одолжение.
    – Так как же, Фома Фомич? – спрашивает искатель- но хозяйка. – Это же дело выеденного яйца не стоит…
    Ведь вам только слово сказать…
    Кербеш медленно втягивает в себя полрюмки ли- кера, слегка разминает языком по нёбу маслянистую,
    острую, крепкую жидкость, проглатывает ее, запивает не торопясь кофеем и потом проводит безымянным пальцем левой руки по усам вправо и влево.
    – Подумайте сами, мадам Шойбес, – говорит он,
    глядя на стол, разводя руками и щурясь, – подумай- те, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну,
    словом, в дом терпимости, выражаясь высоким сло- гом. Теперь родители разыскивают ее через полицию.
    Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у вас, и главное, – подумайте! – в моем околотке! Что я могу поделать?
    – Господин Кербеш, но ведь она же совершеннолет-
    няя, – говорит хозяйка.
    – Оне совершеннолетние, – подтверждает Исай
    Саввич. – Оне дали расписку, что по доброй воле…
    Эмма Эдуардовна произносит басом, с холодной уверенностью:
    – Ей-богу, она здесь как за родную дочь.
    – Да ведь я не об этом говорю, – досадливо мор- щится околоточный. – Вы вникните в мое положе- ние… Ведь это служба. Господи, и без того неприят- ностей не оберешься!
    Хозяйка вдруг встает, шаркает туфлями к дверям и говорит, мигая околоточному ленивым, невырази- тельным блекло-голубым глазом:
    – Господин Кербеш, я попрошу вас поглядеть на на- ши переделки. Мы хотим немножко расширить поме- щение.
    – А-а! С удовольствием…
    Через десять минут оба возвращаются, не глядя друг на друга. Рука Кербеша хрустит в кармане но- венькой сторублевой. Разговор о совращенной де- вушке более не возобновляется. Околоточный, по- спешно допивая бенедиктин, жалуется на нынешнее падение нравов:
    – Вот у меня сын гимназист – Павел. Приходит, под- лец, и заявляет: «Папа, меня ученики ругают, что ты полицейский, и что служишь на Ямской, и что берешь
    взятки с публичных домов». Ну, скажите, ради бога,
    мадам Шойбес, это же не нахальство?
    – Ай-ай-ай!.. И какие тут взятки?.. Вот и у меня то- же…
    – Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви директору,
    чтобы этого больше не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края». Что же вы думаете?
    Приходит и поверит: «Я тебе больше не сын, – ищи себе другого сына». Аргумент! Ну, и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговари- вать не хочет. Ну, я ему еще покажу!
    – Ах, и не рассказывайте, – вздыхает Анна Марков- на, отвесив свою нижнюю малиновую губу и затума- нив свои блеклые глаза. – Мы нашу Берточку, – она в гимназии Флейшера, – мы нарочно держим ее в го- роде, в почтенном семействе. Вы понимаете, все-та- ки неловко. И вдруг она из гимназии приносит такие слова и выражения, что я прямо аж вся покраснела.
    – Ей-богу, Анночка вся покраснела, – подтверждает
    Исай Саввич.
    – Покраснеешь! – горячо соглашается околоточ- ный. Да, да, да, я вас понимаю. Но, боже мой, куда мы идем! Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти революционеры и разные там сту- денты, или… как их там? И пусть пеняют на самих се- бя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет
    уважения к родителям, Расстреливать их надо.
    – А вот у нас был третьего дня случай, – вмешива- ется суетливо Зося. – Пришел один гость, толстый че- ловек…
    – Не канцай, – строго обрывает ее на жаргоне пуб- личных домов Эмма Эдуардовна, которая слушала околоточного, набожно кивая склоненной набок голо- вой. – Вы бы лучше пошли распорядились завтраком для барышень.
    – И ни на одного человека нельзя положиться, –
    продолжает ворчливо хозяйка. – Что ни прислуга, то стерва, обманщица. А девицы только и думают, что о своих любовниках. Чтобы только им свое удоволь- ствие иметь. А о своих обязанностях и не думают.
    Неловкое молчание. В дверь стучат. Тонкий жен- ский голос говорит по ту сторону дверей:
    – Экономочка! Примите деньги и пожалуйте мне ма- рочки. Петя ушел.
    Околоточный встает и оправляет шашку.
    – Однако пора и на службу. Всего лучшего, Анна
    Марковна. Всего хорошего, Исай Саввич.
    – Может, еще рюмочку, на дорожку? – тычется над столом подслеповатый Исай Саввич.
    – Благодарю-с. Не могу. Укомплектован. Имею честь!..
    – Спасибо вам за компанию. Заходите.

    – Ваши гости-с. До свиданья.
    Но в дверях он останавливается на минуту и гово- рит многозначительно:
    – А все-таки мой совет вам: вы эту девицу луч- ше сплавьте куда-нибудь заблаговременно. Конечно,
    ваше дело, но как хороший знакомый – предупре- ждаю-с.
    Он уходит. Когда его шаги затихают на лестнице и хлопает за ним парадная дверь, Эмма Эдуардовна фыркает носом и говорит презрительно:
    – Фараон! Хочет и здесь и там взять деньги…
    Понемногу все расползаются из комнаты. В доме темно. Сладко пахнет полуувядшей осокой. Тишина.

      1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   23


    написать администратору сайта