Барашкова екатерина валентиновна
 Скачать 2.09 Mb.
|
|
2.3. «Песня про... купца Калашникова» М.Ю. Лермонтова как важнейший источник романа А.К. Толстого «Князь Серебряный» Несомненным успехом Лермонтова стала его поэма «Песня про...купца Калашникова» (1837), которая сразу обратила на себя внимание мастерской стилизацией под устное народное творчество. Так, С. Шевырев писал: «"Песня про... купца Калашникова" — мастерское подражание эпическому стилю русских песен, известных под именем собирателя их, Кирши Данилова. Нельзя довольно надивиться тому, как искусно поэт умел передать все приемы русского песенника. Очень немногие стихи изменяют народному стилю. Нельзя притом не сказать, что это не набор выражений из Кирши, не подделка, не рабское подражание,— нет, это создание в духе и стиле наших древних эпических песен» [192; 528]. Лермонтов воссоздал даже народное тоническое стихосложение, противопоставляя себя пушкинской традиции «народных» произведений. Через воспроизведение фольклорного стиля Лермонтов хотел представить народную точку зрения на изображаемые им события, а также и сам народный характер в его психологических, бытовых и этических основах. Историки литературы указывали на фольклорные памятники, которые могли быть источниками «Песни...», прежде всего — песню о «Мастрюке Темрюковиче» из книги Кирши Данилова (1818). При этом Лермонтов не ставил перед собой цель буквально воссоздать структуру какого-то определенного фольклорного жанра (былины или песни). «В "Песне..." свободно объединены различные, в том числе и противостоящие друг другу по функции и стилистике, фольклорные жанры; язык фольклора является в «Песне...» не столько средством адекватного описания исторического эпизода, сколько средством его переосмысления и обобщения в категориях эпического, «вневременного» художественного мышления» [56; 528]. Поэт с помощью контаминации фольклорных жанров хотел представить разные грани народного характера. В «Песне...» Лермонтов интерпретирует фольклор в духе романтического историзма, создает эпический национальный характер, органически связанный с патриархальным укладом и представлениями и вместе с тем обладающий сильным волевым началом, делающим его способным на бунт против Власти. Фигура Калашникова синтезирует черты героев разбойничьих песен: «Не шуми, мати зеленая дубравушка» и др.; а к образу Кирибеевича, напротив, стягиваются мотивы, восходящие к народно-песенной лирике. Сюжет «Песни...» опирается на русскую народную балладу и историческую песню балладного типа (песни о Костркже и пр.)» [53; 598]. Само описание поединка более всего носит былинные черты. Но гибель буйного Кирибеевича неожиданно дается в лиричном песенном тоне, с музыкальными повторами- подхватами для ретардации: «И опричник молодой застонал слегка,// Закачался, упал замертво;// Повалился он на холодный снег,// На холодный снег, будто сосенка,// Будто сосенка, во сыром бору // Под смолистый под корень подрубленная» [169; 3; 327]. Сюжет «Песни...» строится на столкновении трех сильных эпических характеров: Калашникова, Кирибеевича и Ивана Грозного. При этом в Кирибеевиче видится демоническая, страстная натура, подобная демону в одноименной поэме, а Калашников предстает как герой «демократический», олицетворяющий родовые, патриархальные устои Древней Руси и является перед нами в героическом ореоле как борец за правду. Важно, что он наделен способностью к мщению и бунту за правду, что уже шло в разрез с концепцией славянофилов русского национального характера. Для Толстого именно эта фигура окажется принципиально важной в «Песне...». В Кирибеевиче акцентируется личное начало, в Калашникове - родовое (такой же парой являлись Гринев и Швабрин в «Капитанской дочке»). Фигура царя, которой придается сила и угрюмое величие, трактуется Лермонтовым явно не по Карамзину, а по народным песням, где тот представал прежде всего как завоеватель Казани, грозный, но справедливый. Интересное наблюдение сделал Ю.М. Лотман: «Конфликт "Песни" окрашен в тона столкновения двух национально-культурных типов. Одним из источников, вдохновивших Лермонтова, как это бесспорно установлено, была былина о Мастркже Темрюковиче из сборника Кирши Данилова. В этом тексте поединку придан совершенно отчетливый характер столкновения русских бойцов с «татарами», представляющими собирательный образ Востока» [180; 7]. Действительно, данная былина пересекается с «Песней...» многими сюжетными элементами, а в центре бычины находится поединок Мастрюка Темрюковича с двумя русскими прославленными кулачными бойцами. Само имя Кирибеевич - явно восточного происхождения, и не случайно называет его Калашников «басурманским сыном», а защитой от Кирибеевича должен служить ему «медный крест // Со святыми мощами из Киева» (169; 3; 327). «Нехристем» можно считать Кирибеевича еще и потому, что он — опричник, проклятый человек на Руси, отступивший от законов Бога и предков, чинящий грабежи и насилия хуже татар. Затеянное им разрушение семьи Калашникова равняется в идеализированной поэтом древней Руси нарушением всей системы ценностей, божественного миропорядка, что может привести к гибели государства. Однако если на идеологическом уровне Калашников представляет собой «русский» тип, а Кирибеевич - «восточный», то на поэтическом уровне, наоборот, Кирибеевич показан в жанровом ключе лирической песни, (что приближает его к Калашникову), а Калашников — пословиц и разбойничьей песни (последняя больше пристала бы Кирибеевичу). Оба образа оказываются оксюморонными: разбойное начало присуще искони русской душе и может дополнять добродетель, восстанавливая попранный закон «снизу». Еще интересней то, что сам царь имеет общие точки пересечения и с Кирибеевичем (как глава опричников и деспот, символом самоволия которого является палка с железным оконечником), и с Калашниковым (как мудрый православный царь, восстановитель законности, такой же глава всея Руси, как и Калашников глава семьи в своем доме — сравни этикет обращения к царю Кирибеевича и обращение Алены Дмитриевны к мужу; важно также, что на поэтическом уровне речь и царя и Калашникова уснащена пословицами и поговорками, то есть исполнена народной мудрости). Так, образ Грозного логически обобщает и завершает систему персонажей поэмы. Получается, что все три главных персонажа находятся в сложном диалектическом единстве совмещения и взаимодополнения противоположностей (по философской триаде Шеллинга: тезис — антитезис — синтез) и все вместе являют нам единую структуру русского национального характера (на хронологическом срезе допетровского времени) древнерусского человека, с одинаково присущими ей как смятенным волюнтаризмом (не случайно существует на Руси выражение: «Без царя в голове»), так и волей к порядку. Итак, «Песня про...купца Калашникова» оказалась, пожалуй, важнейшим произведением для Толстого при работе над «Князем Серебряным» и многими балладами, причем как заимствование, так и полемика проходили как на сюжетном, так и на стилистическом, и даже на идейном уровнях. 2.4. Проблема русского национального характера в романе А.К.Толстого «Князь Серебряный» В предисловии к роману Толстой указал, что его произведение подчинено задаче «изображения общего характера целой эпохи и воспроизведения понятий, верований, нравов и степени образованности русского общества во второй половине XVI столетия» [5; 2; 177]. В начале 60-х годов, когда увидел свет роман «Князь Серебряный» (1862), в обществе наблюдался определенный спад интереса к романтическим повестям и романам на исторические темы. Хотя отголоски романтического отношения к историческим событиям прошлого еще просматривались, например, в произведениях Е.А. Салиас-де-Турнемир («Пугачевцы», «На Москве»), в которых действующими лицами были цари, аристократы, слуги, верные господам и отечеству, читатели отдавали предпочтение произведениям, написанным с реалистических позиций. Поэтому попытка Толстого воспроизвести «понятия, верования и нравы» русских людей эпохи Ивана Грозного в своих исторических произведениях, и в частности, в романе «Князь Серебряный», вызвала в критике, оценивавшей произведение Толстого с реалистических позиций, противоречивые отклики [34; 20-46], [224; 163-186], [27; 285-306]. Н.И. Дюнькин и А.И. Новиков писали: «Критика в лице Поречникова отметила, что «в романе есть все, что угодно: колдун, юродивый, татары, разбойники, свидания, кельи и т.д., но нет ни нравов, ни обычаев, ни людей — не только XVI века, но никакого столетия. И ни в одном лице нет внутри совершающейся драмы. Это не люди, а мелкие пружинки, из них сцеплена сказка, и каждая скрипит по-своему...» [97; 27]. Но несмотря ни на что роман не раз переиздавался и пользовался популярностью особенно среди низших слоев русского общества. Поэтому, думается, справедливее противоположная точка зрения, озвученная В.И. Павловым позднее: «В романе и трилогии Толстому удалось воскресить язык, характер, нравы того времени, но что самое главное - это дух эпохи» [208; 8]. Писатель и не стремился к точному историческому повествованию; его произведение скорее отвечает требованиям романтизма. В основу романа «Князь Серебряный» легли сведения, почерпнутые из «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Писатель опирался на нее не только в изложении и интерпретации исторических фактов, но и использовал в своем романе фамилии реальных исторических деятелей, упоминаемых Карамзиным. Так, например, у Карамзина говорится о князе Петре Оболенском-Серебряном: «Славный воевода, от коего бежала многочисленная рать Селимова, — который двадцать лет не сходил с коня, побеждая и татар, и литву, и немцев...» и «старом боярине Морозове»: «Сей муж прошел невредимо сквозь все бури московского двора; устоял в превратностях мятежного господства бояр...» («История...» т. 9, гл. 4). Толстой дает главным героям своих произведений такие же фамилии. Как видим, эти характеристики Карамзина соответствуют главным качествам героев романа - князя Серебряного Никиты Романовича и Морозова Дружины Андреевича. Эти качества у Карамзина лишь намечены, Толстой дополнил их и развил, обогатив свое произведение яркими самобытными характерами. При создании романа Толстой осознал необходимость использования фольклорных источников и этнографических материалов, так как «История...» Карамзина, переписка Ивана Грозного с князем Андреем Курбским не могли предоставить ему сведения об эмоциональном и морально-нравственном о состоянии русских людей той эпохи . В процессе работы над своим романом Толстой обращался к сборникам народных сказаний и песен И.П.Сахарова, откуда им были заимствованы песни («Ах, кабы на цветы да не морозы»), заговоры (заговор крови), сказки (сказка об Акундине). Идеи, отраженные в народных сказках, были важны автору для поддержания своей исторической концепции не только в романе, но и других исторических произведениях5. Фольклорные источники «Князя Серебряного» подробнейшим образом разобраны в монографии Т.В. Ивановой [113], к которой мы можем только отослать наших читателей. Например, представление Толстого об особенностях социального устройства российского государства того времени восходит именно к фольклорным источникам. Т.В. Иванова пишет: «На протяжении всего романа Толстой проводит мысль, что в XVI столетии сословия еще не были так разъединены, как в современной ему действительности. Так, в романе сказки рассказывают люди из народа и сам царь; диалогу между «слепыми» сказочниками и Иваном Грозным присущ сказово-песенный тон; своеобразной параллелью к «разбойничьим» песням является разговор атамана Ванюхи Перстня и спасенного с его помощью царевича». «Мысль о нерасторжимости сословий как характернейшей черте далекого прошлого импонировала Толстому, поэтому народная песня находит отзвук и в душе боярыни Елены Дмитриевны» [113; 126]. От себя добавим в подтверждение данного наблюдения такие примеры, как единодушие князя Серебряного и разбойников, вставших на защиту Руси от татар, и ту легкость, с которой князь находит с разбойниками общий язык. Точно так же в трагедии «Царь Федор Иоаннович» царь Феодор запросто общается с простым народом, говоря с ними на общем языке, равно как и народ не стесняется царя, а молодой князь Шаховской на равных держит себя и дерется на кулачных поединках с купцом Голубем. Самым интересным случаем фольклорного заимствования в романе является историческая песня «Гнев Грозного на сына», рассказывающая о покушении Малюты Скуратова на убийство царевича Ивана и о чудесном спасении его боярином Никитой Романовичем. Очевидно, что именно она сыграла главную роль при формировании образа князя Серебряного в творческом воображении автора. Толстой не просто полностью воспроизводит в романе весь сюжет песни, используя в собственном тексте даже отдельные метафоры и сравнения, но и дает проникновенное авторское отступление, выделенное по своему лирическому пафосу из стиля романа: «Песня эта, может быть и несходная с действительными событиями, согласна, однако, с духом того века. Неполно и неясно доходили до народа известия о том, что случалось при царском дворе или в кругу царских приближенных, но в то время, когда сословия еще не были разъединены нравами и не жили врозь одно другого, известия эти, даже искаженные, не выходили из границ правдоподобия и носили на себе печать общей жизни и общих понятий. Таков ли ты был, князь Никита Романович, каким воображаю тебя, — про то знают лишь стены кремлевские да древние дубы подмосковные! Но таким ты предстал мне в час тихого мечтания, в вечерний час, когда поля покрывались мраком, вдали замирал шум хлопотливого дня, а вблизи все было безмолвно, и лишь ветер шелестел в листьях, и лишь жук вечерний пролетал мимо. И грустно и больно сказывалась во мне любовь к родине, и ясно выступала из тумана наша горестная и славная старина, как будто взамен зрения, заграждаемого темнотою, открывалось во мне внутреннее око, которому столетия не составляли преграды. Таким предстал ты мне, Никита Романович, и ясно увидел я тебя, летящего на коне в погоню за Малютой, и перенесся я в твое страшное время, где не было ничего невозможного» [5; 3; Это отступление, несомненно, представляет собой идейный (и эмоциональный) центр всего романа. Одновременно оно обнажает важный художественный прием: свободное проникновение в его повествовательную ткань фольклорных жанров так, что они не разрушают структуры романа. Такую поэтическую комбинацию в русской литературе можно признать уникальной. Это позволяет Толстому свободно прибегать к фольклорному стилю и, более того, придавать своим героям фольклорные черты (песенные, сказочные, былинные), сохраняя возможность их реалистического правдоподобия в рамках жанра исторического романа. Писатель представляет свои образы не просто плодом фантазии, но истинного вдохновения, высшей творческой интуиции, подобно той, что осеняла свыше пушкинского Пророка, которая коренится в том, что и сам автор истинно русский по духу и чувствует духовное родство с героем, позволяющее ему проникнуть всезрящим оком в отдаленную эпоху. Этот прием открывает писателю принципиально новые возможности при изображении русского национального характера. Т.В. Иванова подтвердила самое разнообразное использование писателем этой песни: «На основе ее писатель строит отдельные эпизоды, делает свои выводы, наконец, цитирует ее в 14 главе романа» [111; 298]. Исследовательница посчитала, что художественное чутье помогло Толстому выразить тенденцию, которая десятилетия спустя превратилась в научную истину: роман обнаруживает не только понимание писателем фольклора - источника, способного запечатлевать события, но и предугадывать их типические ситуации [113; 94-108]. Исследователи романа сходятся в том, наибольшее влияние на роман Толстого оказали исторические романы «Айвенго» В. Скотта, «Юрий Милославский» М.Н. Загоскина, «Капитанская дочка» A.C. Пушкина и «Ледяной дом» И.И. Лажечникова (Н.Г. Григорьева 79). Обратим внимание, что во всех названных произведениях система персонажей строится на оппозиции двух враждующих сторон. В «Капитанской дочке» это бунт, разделивший дворянство и народ (однако два главных героя - Гринев и Пугачев - находят в себе силы преодолеть сословную и ситуативную вражду), в остальных романах оппозиция организуется по национальному признаку: саксы и норманны в «Айвенго», русские и поляки у Загоскина, русские и немцы у Лажечникова6, причем в последнем случае носителем «иноземного начала» является не внешний противник, но внутренний, укоренившийся в высших структурах власти, но тем не менее чуждый духу государства и разрушающий его. Это неизбежно предопределяло подобную же схему построения системы персонажей в толстовском романе. В «Князе Серебряном» структурообразующей является оппозиция «земства» и «опричнины» (как и в «Песне...» Лермонтова), но за ней хорошо просматривается оппозиция национальная: «истинно русского начала» - «татарщине». Причем враг оказывается во власти — царь Иоанн, олицетворяющий азиатский деспотизм (ср. балладу «Поток-богатырь»), и его опричники. И одновременно татарщина уже укоренилась в душах многих русских людей, то есть враг стал «внутренним» и «скрытым»7. Во всех упомянутых романах как причина ослабления «протагонистической» стороны показывается ее внутренняя разобщенность (норманнизирующиеся саксы, предатели-бояре, русские клевреты Бирона), но, с другой стороны, авторы, поднимающие национальный вопрос, хотят соблюсти объективность и показывают положительных персонажей из оппозиционного лагеря (Ричард Львиное Сердце, пан Тишкевич, Миних). По такому же принципу строит свою систему персонажей и А.К. Толстой, показывая Вяземского, князя из древнего рода, сделавшегося опричником (сюжетного аналога лермонтовского Кирибеевича, Бриана де Буальгибера из «Айвенго» или предателя Швабрина - все сделались демоническими злодеями из-за неодолимой недозволенной страсти) и, с другой стороны, Максима Скуратова, тяготящегося своей невольной опричниной. Таким образом, система персонажей в романе «Князь Серебряный» строится соответственно видению Толстым русского национального характера. Рискнем сделать и следующий вывод: система персонажей романа аллегорически отображает во всей целостности русский характер, так, что отдельные действующие лица соответствуют отдельным его чертам. Подтверждение правомерности такого подхода мы найдем у многих исследователей. Так, Е.В. Никулынина пишет: в «романе «Князь Серебряный» борются не столько социально-исторические силы, сколько добро и зло, воплощенное в моральных и аморальных (с православной точки зрения) героях» [203; 80]. Еще более точно определяет конфликт романа Н.Г. Григорьева: «Все герои романа с учетом исторической концепции Толстого делятся на тех, которые воплощают идею домонгольской Руси (князь Серебряный, Василий Блаженный, Максим, боярин Морозов, Ванюха Перстень), и тех, которые зависят от XVI столетия, то есть являются востребованными своим временем (Иоанн Грозный, Борис Годунов, князь Вяземский, Федор Басманов). На противоборстве этих двух групп персонажей строится конфликт произведения. Но в то же время внутри этих групп есть герои, противопоставленные друг другу, например, Вяземский и Басманов, борющиеся за царское расположение» [79; 14]. Противопоставленное «злу» (в фольклорном пласте проблематики романа) «добро» представлено в лице истинно русских героев, которые изображены прежде всего как характеры простые, «немудреные», патриархальные, цельные. Князя Серебряного Толстой так описывал в письмах к жене: «Нельзя было бы сделать его очень наивным... то есть сделать человека очень благородного, не понимающего зла, но который не видит дальше своего носа и который видит только одну вещь за раз и никогда не видит отношения между двумя вещами» [4; 4; 93] (С. А. Миллер 13 декабря 1856 г.). Такой герой в борьбе со злом с огромной вероятностью проиграет, ибо он не может бороться с ним его же оружием и стеснен в средствах. Именно такими чертами характеризуется и Петр Гринев из «Капитанской дочки» Пушкина, а позже будут наделены любимые герои B.C. Лескова, воплощающие архетипические черты русского национального характера, например, Иван Флягин («Очарованный странник», 1873) и «Левша» (1881). Характерен сюжетный мотив, что князь Серебряный возвращается на Русь из Литвы после пяти лет отсутствия, еще ничего на зная о произошедших изменениях в характере Ивана Грозного и о введении им опричнины. Таким образом, герой как бы попадает в новое для себя время из прошлого, что подчеркивает его духовную принадлежность Древней Руси. Точно так же попадает неожиданно два раза в новое для себя время Поток-богатырь из одноименной баллады. Такой прием позволяет Толстому посмотреть на новое время «незамутненным» сознанием, чтобы обличить его неправоту. Точно так же из тридцатилетнего прошлого приходит к Иоанну затворившийся от мира схимник в «Смерти Иоанна Грозного» и с ужасом узнает о годах разгула казней и только молит Иоанна отпустить его обратно в келью. Мотив повторяется и в «Феодоре Иоанновиче», где появляется перед царем представитель прошлого века - столетний мещанин Курюков. Таким образом, Серебряный отделен от московского периода русской истории и соотнесен с временем былинным. Ему приданы очевидные черты былинного богатыря, особенно в сцене, когда он гонится по лесу за Малютой Скуратовым, чтобы вызволить царевича. Малюта оказывается, таким образом, в позиции проклятого басурманина, Змея Тугарина (он даже приговаривает коню: «Ах, ты волчья сыть, травяной мешок!») — врага Руси. Так, Г. Богуславский отмечает, что «целый ряд эпизодов написан языком героических былин (рассказ Перстня о Ермаке в гл. 13, сцена на Поганой луже в гл. 14, эпизод смертельного ранения Максима в гл. 26 и т. д.)» [39; 21]. Былинные черты приданы боярину Морозову, они отзываются даже в самом его имени — Дружина Андреевич, а также угадываются в портрете: «Один рост и дородность его уже привлекали внимание. Он был целою головой выше Серебряного. Темно-русые волосы с сильною проседью падали в беспорядке на умный лоб его, рассеченный несколькими шрамами. Окладистая борода, почти совсем седая, покрывала половину груди. Из-под темных навислых бровей сверкал проницательный взгляд, а вокруг уст играла приветливая улыбка, сквозь которую просвечивало то, что в просторечии называется: себе на уме. В его приемах, в осанистой поступи было что-то львиное, какая-то особенно спокойная важность, достоинство, неторопливость и уверенность в самом себе. Глядя на него, всякий сказал бы: хорошо быть в ладу с этим человеком! И вместе с тем всякий подумал бы: нехорошо с ним поссориться! Действительно, всматриваясь в черты Морозова, легко было догадаться, что спокойное лицо его может в минуту гнева сделаться страшным. Но приветливая улыбка и открытое, неподдельное радушие скоро изглаживали это впечатление» (гл. 6). Серебряный и Морозов в художественном мире романа как бы дополняют друг друга, составляя обобщенный портрет благородного представителя аристократической оппозиции, что, естественно, нашло отражение в описании их внешности, словах, поступках и т.д. Но ведущим приемом, отражавшим историческую концепцию Толстого, является в романе прямой авторский комментарий. Описанная Толстым внешность Никиты Романовича излучала «честную, ничем непоколебимую твердость», «открытое лицо исключало всякое подозрение в предательстве». Его отличали мужественность, простодушие, доверчивость, правдивость, истинно русское поведение. Все это производило «убеждение, что можно смело ему довериться во всех случаях, требующих решимости и самоотвержения, но что обдумывать свои поступки не его дело и что соображения ему не даются» (1 гл.). Толстой обратил внимание на горячность Серебряного в принятии решений, некоторую «беспорядочность и непоследовательность в мыслях», что, конечно же, в немалой степени свойственно каждому русскому человеку. Дружина Андреевич более прост по природе, эмоционален, решителен (сразу, например, предложил Елене выход из ее трудного положения — выйти за него замуж). Характер Серебряного очень тонко анализирует Н.М. Копытцева: «Серебряный — другой. Судьба поставила его в такие условия, когда его честность, прямота оказались не востребованы. Поэтому, когда накопленные духовные силы его достигнут предельного накала, а жизненные обстоятельства приведут к состоянию противостояния окружающему миру, преобладающие черты его характера выйдут из-под контроля и выльются в открытый протест, который завершится гибелью» [154; 17]. Для Морозова основная задача - «беречь честь боярскую да не кланяться новым людям». Дорожа честью, он готов пожертвовать жизнью, заявляя царю: «В голове моей ты волен, но в чести моей не волен никто. Одной лишь только честью дорожил я и никому в целую жизнь мою не дал запятнать её!». Несмотря на непримиримое отношение к образу правления Ивана Грозного, Морозов никогда не думал о бегстве. «Горько осуждая Курбского» за измену, он считал его опозорившим русское боярство. Будучи глубоко порядочным человеком, Морозов не мог поверить в бесчестность других. «Еще не видано на Руси, чтобы гость бесчестил хозяина»,- говорил он Вяземскому, с саблей рвавшемуся в терем Елены Дмитриевны. Одним из основных достоинств русских подданных, по мысли Толстого, во все времена являлось «крепкое стоятельство за государя». Так князь Серебряный «считал представителем Божией воли на земле» Ивана Грозного, идеализировал его, представляя строгим, но и справедливым. Такие «былинные» черты, как «открытость...неподкупное прямодушие и неспособность преследовать личные выгоды», свойственные Серебряному, заставили его во что бы то ни стало говорить царю правду. Князь прямо заявил ему о своем отношении к бесчинствам опричников, в котором, кстати, звучала убежденность в непогрешимости монарха: «Не поверил бы я, что они по твоему указу душегубствуют!». «Врожденная прямота» Серебряного не позволила ему находиться рядом с Иваном Грозным, не запятнав честь и совесть. Служба на границе Российского государства стала единственно возможной для Серебряного службой царю и Отечеству. Никите Романовичу присуща истинная религиозность и уважение к русским святыням, выразившиеся в уповании на «волю Божию» и в призыве к станичникам не дать иконы на поругание татарам и искупить грехи в битве с «врагами церкви и земли Русской». Такая черта Серебряного, как человечность, проявилась в гуманном отношении к пленным: князь велел накормить врага и не позволил Басманову стрелять в связанных татар. Но поступки князя могли быть и жесткими. Пьяных, вышедших из повиновения разбойников он быстро усмирил, разрубив голову Хлопко. Одним из ярких доказательств порядочности Никиты Романовича является его отношение к любви. Узнав о замужестве своей возлюбленной, он отказался от нее из уважения к ее мужу, другу своего отца: «Да будет мне стыдно, если я хотя мыслию оскорблю друга отца моего!»8. Обоим героям свойственно неколебимое убеждение в неприкосновенности царя - Помазанника Божия, на верности которому испокон веков держится сила Руси. «Серебряный <...> разделял убеждения своего века о божественной неприкосновенности прав Иоанна; он умственно подчинялся этим убеждениям и, более привыкший действовать, чем мыслить, никогда не выходил преднамеренно из повиновения царю, которого считал представителем Божией воли на земле. Но, несмотря на это, каждый раз, когда он сталкивался с явной несправедливостью, душа его вскипала негодованием, и врожденная прямота брала верх над правилами, принятыми на веру. Он тогда, сам себе на удивление, почти бессознательно, действовал наперекор этим правилам, и на деле выходило совсем не то, что они ему предписывали» (гл. 20). То есть Толстой показывает, как в новых условиях безнравственного деспотизма Ивана Грозного эти святые правила перестают работать, ввергая героев в мучительный разлад с собой. Тогда на помощь им приходят рыцарская честь и нравственная интуиция. Несколько другой вариант «древнерусского характера» представляет собой Максим Скуратов, сын кровожадного Малюты. Его образ также наделен былинными чертами (особенно сцена его смерти на поле боя), но акцент в характере сделан на религиозности, потребности в покаянии и душевном мире, душевной чистоте, идущей от юности и невинности (многим его будет напоминать Алеша Карамазов Достоевского). Честность и порядочность не позволили ему смириться со злобой и подлостью царя и его приближенных. Добросердечие, кротость и одновременно твердость характера Максима оказались даже выше сокрушающей злобы Малюты, подтвердив силу добра. Даже бесчеловечный царь оказался побежден искренностью сына палача. На обращенный к опричникам вопрос о справедливости царского приговора Серебряному, который не получил возможности оправдаться, один Максим осмелился ответить: «Нет!». Имея возможность получать большое жалованье и находиться в милости у царя, Максим отказался от нее, поступив честно по отношению к самому себе. Не боясь гнева Ивана Грозного и мести своего отца, он покинул двор и отправился защищать от врагов границы Руси. Важно отметить, что на это вдохновил его пример князя Серебряного: так Толстой подчеркивает необходимость преемственности героических традиций от поколения к поколению для спасения Руси. «Не по гордости, не по духу строптивому» Максим нарушал библейскую заповедь о почитании отца своего. Будучи верующим, он тем не менее не любил, не уважал и стыдился своего отца, но не отказывался от него. Услышав песню, в которой проклиналось имя его кровожадного отца, Максим отдал певшей ее женщине все имевшееся золото и просил молиться за Малюту Скуратова. Когда «раскинулась перед Максимом родная Русь, весело мог бы он дышать в ее вольном пространстве; но грусть легла ему на сердце, широкая русская грусть», «кроткое лицо его являло отпечаток глубокой грусти». И он запел «размашистую» русскую песню, соединяя свое настроение с общим настроением земли русской. Толстой был убежден, что в народной песне «важны в равной степени и слова ее, и напев - «голос», потому что содержание и чувства в такой песне ... объемлют и историю, и судьбу народа, и прошлое, и настоящее, и его будущее» [111; 305]. Толстой обратил внимание и на такие черты характера Максима Скуратова, как естественность поведения и религиозность. Перед исповедью он «часто собирался с мыслями, дабы ничего не забыть и ничего не утаить от духовного отца своего». А после исповеди, в отличие от ожесточавшегося в таких случаях Ивана Грозного, его душу наполнила «тихая радость» и умиротворение. Единственная просьба Максима в плену у разбойников была: «Развяжите мне руки! Не могу перекреститься!». Ему чуждо бахвальство и лицемерие, он дорожил искренностью и простотой, понимал, что люди «везде равны, где стоят пред богом, а не пред людьми». У него был и «крест простой, медный, на шелковом гайтане», которым благословила его мать. Побратавшись по русскому обычаю с князем Серебряным и отдавая свой крест, Максим просил его: «Береги его, он мне всего дороже». И так же «всего дороже» для него мать (перед смертью он просит Никиту Романовича «отвезти матери последний поклон») и родина («Жаль родины моей, жаль Святой Руси!»). Именно в разговоре с Максимом, не отказавшимся от проклинаемого народом отца, игумен монастыря объяснил истоки безграничного терпения русского народа по отношению к своему мучителю-царю как особенность православного мировосприятия: «Не ведаем, за что он нас казнит и губит; ведаем только, что он послан от бога, и держим поклонную голову не пред Иваном Васильевичем, а пред волей пославшего его». Гибель Максима в г сражении за русскую землю против татар, вскоре после благословения игумена, перекликается с сюжетом гибели на поле Куликовом Божиего воина, инока Александра Пересвета, благословленного на бой самим преподобным Сергием Радонежским. По словам Н.Г. Григорьевой, «для понимания исторической концепции Толстого, которая нашла воплощение в «Князе Серебряном», важна православная идея, которая реализуется в воссоздании образов монастырей, юродивого, монахов, схимников. Важным являются и топосы, связанные с некоторыми персонажами» [79; 16]. Другим полюсом в романе оказываются исторические характеры — целиком принадлежащие «московской» Руси и подверженные ее «порче». Наиболее полно и подробно рассмотрен в романе противоречивый характер Ивана Грозного, деспотизм правления которого оказал огромное влияние на психологию многих поколений русских людей. Проявившиеся в молодости царя такие качества, как «глубокий государственный ум», «проницательность, необыкновенная энергия» обещали народу неустанную заботу и мудрое управление. Карамзин в своей «Истории» обратил внимание на «набожность Иоаннову», приводил его «как пример монархов благочестивых, мудрых» и утверждал, что в молодости «он искренне любил благо, узнав его прелесть». Толстой также сделал вывод, что русские люди «без лести и кривды» любили царя и верили, что «с его праведным царствованием настал на Руси новый золотой век». Но произошедшая с царем перемена (укрепилось желание стоять одному «надо всеми, аки дуб во чистом поле») изменила его характер и внешность настолько, что Толстой сравнил его с изменением «здания после пожара. Еще стоят хоромы, но украшения упали, мрачные окна глядят зловещим взором, и в пустых покоях поселилось недоброе». Царь выглядел «мрачным и недовольным», его стали отличать «подозрительный ум», «грозное выражение», «мнительное сердце». Даже «искренность и чистосердечная религиозность» Ивана Грозного приобрели искаженный характер. В романе показано, что царь обращался к Богу тогда, когда мутился его рассудок и он «не мог уже различать воображения от действительности», а в молитвах и постах искал спасения от кошмаров и страха. Но он стыдился своего страха и поэтому «давно кипевшая и долго разгоравшаяся злоба» выливалась в «душегубства»: «Никогда жестокость его не достигала такой степени, как после невольного изнеможения». Толстой обращал внимание на порожденную неограниченной властью уверенность царя в праве распоряжаться человеческими жизнями. И несмотря на случавшиеся приступы раскаяния, его убежденность в божественных правах была так глубока, что позволила решиться отнять жизнь у сына. В народной исторической песне о гневе Ивана Грозного на сына наряду с изображением ослепленного гневом царя свидетельствуется и сожаление об отданном приказе убить царевича: «Ой, вы слуги мои верные! Вы зачем меня не уняли, Вы зачем попустили на дело окаянное?», а также радость по поводу чудесного спасения царевича боярином Никитой Романовичем: Царь нашел в том радость великую, Закурили на радостях зелена вина, Заварили на радостях меду пьяного, Пировали на радостях почестный пир [238; 56]. Но в романе Толстой, кстати, ограничился изображением бесчеловечного решения царя. Писатель обратил внимание на то, что неограниченная власть, болезненная подозрительность и ненависть ко всем инакомыслящим породила в характере Ивана Грозного склонность к патологической жестокости и издевательствам над людьми. Его расправы над людьми, совершаемые «во имя тишины на святой Руси», могли быть обставлены как акты правосудия или ужасное представление. Так, при жалобе Морозова на похищение его жены Вяземским царь отрекся от своего разрешения на увоз Елены Дмитриевны и назначил между ними бой: «Кому бог даст одоление, тот будет чист...». Толстой показал, как превращение Ивана Грозного в беспощадного тирана, привыкшего видеть перед собой искаженные страхом лица, повлекло за собой непонимание и неприятие таких понятий, как смелость и правдивость. Встреча с проявлениями этих черт в характерах людей «озадачивала» царя, неся с собой «впечатления непривычные, от которых ему было неловко». Толстой ужасался амбивалентности поведения русского государя и показал традиционное народное отношение к подобным людям. В уста мамки Онуфревны и боярина Морозова он вложил грозные предостережения и предсказания страшной кары и будущих мук. Мамка угрожала царю адом, где и ему «есть место...великое теплое место!». Морозов за провинности перед государством и народом предрекал погибель не только ему, но всей русской земле: «И будешь ты, царь всея Руси, в ноги кланяться хану, и стоя на коленях, стремя его целовать!». Поведение царя до и после судного поединка разительно отличается от поведения Грозного в «Песне... про купца Калашникова», вершащего справедливый суд. У Толстого Иоанн с самого начала злобно помышляет погубить обоих сражающихся и устраивает им, как в шахматной партии, тайную ловушку за ловушкой. Подробно и практически исчерпывающе сравнение двух поединков у Толстого и Лермонтова проводит A.B. Федоров, показывая, как в «Песне...» потешный бой превращается в судный поединок, а романе Толстого, при явной ориентации на Лермонтова, судный поединок оборачивается потешным боем [284; 8-12]. Безрадостную картину будущего России дополнял своим поведением и старший сын Ивана Грозного царевич Иван, который «вмещал в себя почти все пороки отца, а злые примеры все более и более заглушали то, что было в нем доброго. Иоанн Иоаннович уже не знал жалости». Но Толстой все же обратил внимание на то, что жестокость и высокомерие в характере царевича Ивана сочетались в какие-то моменты с человечностью. Стоило царевичу оказаться в беде и быть спасенным разбойниками, как в нем обнаружилась искренняя благодарность, с которой он обратился к своим избавителям. Положительные черты характера имели единичные проявления и со стороны опричников. В большинстве случаев их поведение свидетельствовало о том, что это были люди без чести и совести: «Всяк только и думает, как бы другого извести, чтобы самому в честь попасть. Было бы им поболе казны да поместий, так, по них, хоть вся Русь пропадай!». В романе Толстой рассматривал опричнину «не с точки зрения ее политической значимости, а оценивал лишь ее нравственную сторону, характеризующуюся кровавым разгулом, безнаказанностью, растлением души человека» [111; 302]. Привыкшие к безнаказанности опричники напивались до бессознательного состояния, а при налетах на дома и деревни опальных бояр призывали друг друга к разбою: «Колите скот, рубите мужиков, ловите девок, жгите деревню! Никого не жалеть!». Это явственно напоминает набеги татар, что позволяет сблизить период правления Иоанна с татаро-монгольским игом. Частые грабежи и поджоги вызывали ужас у людей, вынужденных запирать ворота и гасить огонь: «Господи, помилуй нас! Пронеси беду мимо!». Среди приближенных царя особое место занимал Малюта Скуратов. В его характере Толстой выделил такие черты, как кровожадность, завистливость, мнительность и злопамятность. Его злоба не знала границ, и «кровь была для него потребностью и наслаждением». Толстой акцентировал внимание на его страсти к издевательству над людьми. Так, во время допроса Серебряного улыбка Малютина «сделалась ядовитее, и глаза расширились более, и зрачки запрыгали чаще», а «голос Малюты, обыкновенно грубый, теперь походил на визг шакала, нечто между плачем и хохотом». Его «умственная ограниченность» не мешала ему быть хитрым, «подобно хищному зверю». Даже любовь к сыну сделалась у Малюты «любовью дикого зверя». Малюта гордился своей работой: «Я в разбойный приказ не вступаюсь; мой топор только и сечет, что изменничьи боярские головы!». Он предстает в романе не просто злодеем, но личностью, «постигшей механизм демонской власти над людьми» [113; 94-108], - считает Т.В. Иванова. Необузданное чувство, разочарование и горечь безответной любви привели ко двору Ивана Грозного князя Вяземского. По мнению Толстого, в силу своего аристократического происхождения и воспитания Вяземский не мог, подчинившись пагубному влиянию личности царя, стать, подобно Малюте Скуратову, патологическим преступником. Именно в характере родовитого Вяземского Толстой подчеркнул способность к трезвой оценке своего образа жизни: «Я опричник! Нет у меня чести! Нет уж мне прощения в моем окаянстве!». Эпизод, когда князь встает на колени перед мельником, готовый стать ему рабом взамен на приворот Елены, равнозначен продаже души дьяволу. Аристократа Вяземского отличала гордость даже на низшей ступени падения. Например, при необоснованных обвинениях со стороны царя в наведении на него порчи, князь «не почел нужным оправдываться. Вид его остался тверд и достоин». Характер Вяземского, подвластный страстям, относился к тем «сильным нравам», которых не терпел сам Иван Грозный. Являясь не только храбрецом, но и представителем древнего боярского рода, князь вызывал зависть и со стороны опричников. Вероятно, при других обстоятельствах обладатель такого характера был бы достойным человеком, с честью служившим своей Родине. Удивительно, но в определенный момент (битва с татарами) обнаружились и лучшие черты характера другого героя романа — Федора Басманова. «Русский дух», имеющий место в характерах даже отъявленных негодяев, превратил его в удальца, который в критическую для России минуту «бросался в самую сечу и гнал перед собой толпы татар», выказывая и любовь к родине, и воинскую мудрость. А в повседневной жизни Федор Басманов, погубивший Вяземского своей клеветой, был готов обмануть и царя ради собственной выгоды. «Наглое выражение лица» и «надменный взгляд» дополняли его «женоподобную небрежность» во внешности и поведении. Ни любовь, ни жалость не имели места в его сердце (как и его отцу Алексею, в страхе оттолкнувшему отвергнутого царем сына, «были равно чужды и родственное чувство и сострадание»). Таким образом, младший Басманов представляет иной, нежели у Вяземского, вариант демонического характера, в котором акцент делается на лживости и коварстве. В ближайшем окружении Ивана Грозного стоит особняком Борис Годунов — пожалуй, самая неоднозначная фигура. В отличие от всех прочих героев, это человек мыслящий, дальновидный стратег, и в отличие от остального окружения царя полностью владеющий своими страстями. Главная сила его в том, что он - гениально одаренный психолог, угадывающий каждую мысль царя. По происхождению он из татарского рода, но однако невиновен ни во одной казни или бесчинстве («и чист и бел как младенец, даже и в опричнину не вписан»), что лишний раз подчеркивает амбивалентность этого образа. Акцентируя внимание на «смеси проницательности, обдуманного смирения и уверенности в самом себе» как основных чертах его характера, Толстой не мог принять его жизненную позицию, в основе которой лежало: «Правду сказать недолго, да говорить-то надо умеючи!», что было не свойственно «киевскому» русскому характеру. Эта чистота и непричастность к злу и крови были лживы, хотя нельзя не признать, что именно Борис Годунов своим «непрямым» путем спасает князю Серебряному жизнь, а затем способствует избавлению его от пыток Малюты. Никита Романович высказал свое неодобрительное отношение к способам воздействия Бориса на Ивана Грозного, но в то же время и примирился с ними. Таким образом, Борис - единственный в романе, кто, будучи развитой личностью, практически полностью лишен народных черт русского характера. Напротив, он по этому признаку противостоит русскому народу как деятельный политик массе, над которой он хочет получить власть. Русский народ в силу доверчивости и наивности своего характера не сразу распознал чуждую ему натуру Бориса Годунова. Замечание Никиты Романовича о любви народа к Борису, о том, что «все ... надежду полагают» на него, вовсе не тронуло сердце Годунова, но польстило ему, стало «немалым торжеством и служило ему мерилом его обаятельной силы». Борис не порочен сам по себе, он патриот и желает процветания для Руси, которое только он может ей устроить. Так мы сталкиваемся в первый раз с практически неразрешимой дилеммой Бориса: возможно ли прийти к благой цели непрямым путем? Главенство разума в характере Бориса сделало его бесчувственным. Его знание человеческого сердца распространялось на окружающих его расчетливых и бесчестных людей. Вот почему он не знал и не мог понять, «как чувствуют те, которые не ищут своих выгод, это для него потемки!». Поэтому его психологическое чутье обмануло его, когда он предсказал Серебряному, что Елена Дмитриевна ни за что не уйдет в монастырь. Ему было не свойственно понять тех, кто не может «солгать против самого себя». Это говорит о том, что он не все понимает в русской душе, и это — первое предвестие его будущей катастрофы, когда народ отвернется от него. Однако в произведении есть значительная группа персонажей, которую можно обозначить как „народ". Эта часть традиционно самая важная в историческом романе для передачи местного колорита и концепирования национального характера, ибо простой народ гораздо дольше образованных сословий сохраняет специфические черты менталитета, комплекс народных обычаев, и живет фольклорными преданиями - а это как раз то, что в немецкой романтической эстетике и составляло сущность народности. Показательно, во-первых, то, что высшие сословия в изображении Толстого не меньше вовлечены в сферу устного народного творчества, чем низшие. Помимо того, что мы сказали о былинной обработке образов Грозного, Серебряного, Морозова и Малюты, можем заметить, что сам Иван Грозный приглашает мнимых «слепых сказочников» рассказать ему сказки и предания. Кроме того, он использует сюжет об Алеше Поповиче, насильно добывшем жену у Змиевича, чтобы исподволь, косвенно разрешить Вяземскому силой взять жену у Морозова (кстати, это нечестная, фальшивая контаминация, пример подмены героического былинного эпоса разбойничьей сказкой), что свидетельствует о свободном владении Иваном Грозным фольклорной традицией. Во-вторых, Толстой изображает не обыкновенных представителей простого народа, но исключительно маргинальных, выдающихся из общей массы. При всем обилии действующих лиц в романе Толстого мы не найдем ярко очерченных характеров русских крестьян. Толстой лишь описал некоторые детали быта и обрядов, зато широко обрисовал разбойничью среду с целой галереей запоминающихся лиц, а кроме того, подробно остановился на образе колдуна-мельника и юродивого. Все это делает образ народа у Толстого крайне романтичным, далеким от традиций натуральной школы с ее нацеленностью на бытописание. Образ юродивого заимствован Толстым из «Истории...» Карамзина и опосредованно из драмы «Борис Годунов» Пушкина, где один блаженный Миколка осмеливается донести до царя- преступника народный суд: «Нельзя молиться за царя Ирода: Богородица не велит!». Так же и в «Князе Серебряном» Василий блаженный в лицо осуждает Иоанна за его казни, и ведет себя гораздо смелей и красноречивей, чем пушкинский Миколка. Но и этого Толстому показалось мало: дополнительно народный (Божий) глас доносится до Иоанна через его вещую столетнюю мамку Онуфревну (полностью выдуманный Толстым персонаж). Таким образом, Иоанн волей-неволей узнает «мнение народное» и в некоторой степени должен с ним считаться (он не смеет тронуть юродивого во время казни при всей ярости на него, и вынужден честно всенародно судить поединок Морозова с Вяземским). Здесь граница его власти над Русью: «Крик негодования раздался в народе. — Не тронь его! — послышалось в толпе. — Не тронь блаженного! В наших головах ты волен, а блаженного не тронь!» (гл. 35). Хоть это и не сильно стесняющий царя протест, но все же и не «бунт на коленях» по саркастической формулировке Салтыкова-Щедрина. Грозный не осмеливается стать в глазах народа «царем Иродом», понимая, что это будет его гибель. Так образ юродивого, кроме того что задает границу народного терпения, воплощает собой народную прозорливость и особый, специфически русский идеал святости, состоящий в полном отречении от мира при сохранении в нем ценой беззащитности активной и непримиримой нравственной позиции. На примере характера юродивого Толстой обратил внимание на такое противоречивое сочетание черт, как смирение, незлобивость, необычайно обостренное мироощущение и одновременно бесстрашие русского человека перед лицом тирана. Эти сокровенные особенности всегда присутствовали в русском национальном характере, но ярко проявлялись лишь в экстремальных ситуациях, одной из которых было царствование Ивана Грозного. Образ мельника тоже специфичен. С одной стороны, ведающий тайными силами и предсказывающий судьбу колдун - частый образ в исторических романах (вспомним старушку знахарку из «Ледяного дома» или Кудимыча из «Юрия Милославского»9). При этом для романов В.Скотта роль колдуна/колдуньи не столь характерна, что позволяет нам говорить о ее специфически русском колорите. Действительно, при своей отчетливой фольклорной окрашенности образ колдуна активирует в романе культурный пласт славянского язычества (вспомним, что восточные славяне крестились гораздо позже народов Западной Европы), тем более что к мельнику герои попадают в ночь на Ивана Купала. В отличие от Кудимыча, мельник Толстого действительно знается с нечистой силой (специфически русской: «Меня и водяной дед знает, и лесовой дед... меня знают русалки... и ведьмы... и кикиморы...» - гл. 17) и может предсказывать будущее (хоть и часто обманывает доверчивых «заказчиков»). В романе он олицетворяет темную, языческую стихию в недрах русского национального характера и весьма способствует его романтизации. Другую народную судьбу и способ протеста представляют в романе разбойники, воплощающие собой вольнолюбие народа и традиционную, увы! для него форму борьбы с незаконной властью. В большинстве своем это люди с изломанной судьбой, у которых «опричники избу-то запалили... убили матушку да батюшку, сестер да братьев». Сами по себе образы разбойников нельзя назвать специфически русскими (в «Айвенго» В.Скотта один из главных героев - легендарный Робин Гуд, а его шайка берет штурмом замок феодалов под предводительством самого короля Ричарда Львиное Сердце - так же и разбойники Толстого под предводительством князя Серебряного отбивают набег татар), но все-таки Толстой старательно придает им русский колорит, черпая сами образы и их аранжировку из русских народных песен. Осмелимся добавить, что для русской действительности ХУП века разбойники были все же куда более характерным явлением, нежели для Западной Европы (где их роль брали на себя ландскнехты). Кроме того, долгие века на Руси разбойничали татары, а при Иоанне и опричники. В самой завязке романа возникает забавный диалог, после того как Серебряный спасает «народных» разбойников от «государевых»: А как ты думаешь, боярин, что за человек этот Матвей Хомяк, которого ты с лошади сшиб? Я думаю, разбойник. И я тоже думаю. А как ты думаешь, боярин, что за человек этот Ванюха Перстень? Я думаю, тоже разбойник. И я так думаю. Только этот разбойник будет почище того разбойника (гл. |