Барашкова екатерина валентиновна
 Скачать 2.09 Mb.
|
|
3.2. «Смерть Иоанна Грозного» Драматическая трилогия Толстого открывается драмой «Смерть Иаонна Грозного». Значительное внимание в ней уделено раскрытию характера Ивана Грозного, осознавшего всю горечь невозвратимой утраты после убийства своего старшего сына и размышлявшего о том, «куда приводит ...величья длинная стезя», что прозвучало в его разговоре с сыном Федором: Сыноубийце мстит за брата брат! Иван, мой сын! Мой сын, убитый мною! Я для того ль всю жизнь провел в борьбе, Сломил бояр, унизил непокорство, Вокруг себя измену подавил И на крови наследный мой престол Так высоко поставил, чтобы вдруг Все рушилось со мной! Н.М. Карамзин недоумевал: «... характер Иоанна, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости есть для ума загадка» [133; 639]. В изображении Толстого характер царя тоже полон противоречий. В «Проекте постановки на сцену трагедии «Смерть Иоанна Грозного» Толстой писал, что «среди самых безумных проявлений этого характера иногда просвечивали те качества, которые могли бы сделать из него великого человека, если бы не были подавлены страстями, раболепством окружающих и раннею привычкою к неограниченной власти» [5; 3; 450]. Но тем не менее в характере царя Ивана настолько «перепутываются чувство высоких обязанностей, сознание сделанных ошибок и раскаянье в бесполезных преступлениях с закоренелою привычкой не знать ничего, кроме своего произвола и не терпеть противоречия ни в чем и ни от кого», что его поведение приобретало непредсказуемый характер. Толстой писал, что царь «верит своему призванию и своей непогрешимости в делах правления; он проникнут мыслию, что может ошибаться и грешить как человек, но как царь - никогда!» [5; 3; 452]. Набожность совмещается в характере Иоанна с поистине демоническими чертами. Даже приглашенный царем схимник, при всей своей кротости и простоте, не выдержал рассказа царя о расправе с собственными боярами и полководцами и в ужасе просил отвести его назад в келью. Отречение схимника от мира вовсе не было отказом от причастности к событиям отечественной истории. В прошлом воин, он помнил всех славных воевод времен взятия Казани, давал верные оценки их преданности царю и отечеству. В своем призыве: «Встань, государь! И за святое дело // Сам поведи на брань свои полки!» - схимник обозначил ту силу, на которой держалась независимость Руси, ослабленную в результате царствования Грозного. Не имел возможности уединиться в келье и царевич Федор, в «котором личность Иоанна отражается ... рефлексами» [5; 3; 473]. Сын грозного царя, его преемник на российском престоле показан забитым и подавленным, не способным самостоятельно принять ни одно решение. Сама мысль о том, что он является престолонаследником, выводила его из равновесия: Не гневись, Царь-батюшка, - но я молю тебя — Поставь другого. ... А мне куда на царство? Сам ты знаешь, Я не готовился к тому! Полная никчемность Думы, члены которой в тяжелое для России время спорят больше о местах, чем решают государственные дела, липший раз свидетельствовала о том, что царевичу Федору не у кого будет спросить совета. Толстой убедительно доказал, что железная воля и кровожадность Ивана Грозного уничтожила в боярах честь и достоинство. Князь Сицкий метко назвал их «бараньим стадом», по совету Годунова идущим просить Ивана Грозного не оставлять престол. В характере Сицкого Толстой выделил одну из самых неоднозначных, но и привлекательных черт русских людей — благородную горячность, которая, к сожалению, во времена царствования Ивана Грозного не позволяла дожить до старости. Протест против тирании Ивана Грозного имел разное проявление. Например, Захарьин изображен Толстым с особой симпатией. Для писателя это своего рода эталон благородства и честности. В его характере воплотились лучшие черты русской нации. Именно его кандидатуру на престол предлагал в Думе Сицкий, говоря, что в течение тридцати лет находясь «у царского кровавого престола», он не запятнал свою честь, «смелым словом тысячи безвинных спасал не раз» и сумел выжить. Но надо признать, что за время многолетнего пребывания при дворе Ивана Грозного его способность негодовать притупилась. Долгие годы созерцания «злоупотреблений властью, раболепства, отсутствия человеческого достоинства», ставших нормой для общества, не прошли даром и для него. Как писал об этом Толстой, «в том-то и проклятие времен нравственного упадка, что они парализуют лучшие силы лучших людей» [5; 3; 466]. И справедливой стала более реалистическая оценка поведения Захарьина, данная Борисом Годуновым, который упрекает его в том, что праведность Захарьина обусловлена его отстраненной позицией, отказом от действия: Легко тебе, Никита Романович, идти прямым путем! Перед собой ты не поставил цели! <...> Идешь ты чист к закату своему! Моя ж душа борьбы и дела просит! Я не могу мириться так легко! Раздоры, козни, самовластье видеть - И в доблести моей, как в светлой ризе, Утешен быть, что сам я чист и бел! Тем не менее поведение Захарьина внушает уважение своим благородством и искренностью. Веря в добродетель Бориса и препоручая ему самое дорогое - Родину: «Борис, судьба Руси в твоих руках!», Захарьин тем не менее предостерегал его: «.. .порой опасен // Окольный путь бывает для души!» В драме «Смерть Иоанна Грозного» Борис представлен энергичным, умным, проницательным царедворцем. По мнению Толстого, изложенному в «Проекте постановки на сцену трагедии «Смерть Иоанна Грозного», Годунов обладал «светлым и здоровым» умом и честолюбием, которым сопутствовало искреннее желание добра для государства. Но желание власти свидетельствовало о том, что все поступки этого неординарного человека имели рассудочное обоснование. Борис сожалел о государственных ошибках Ивана Грозного и предполагал, что если бы ему удалось оказаться на престоле пусть даже на месяц, то он доказал бы царю, Какие силы русская земля В себе таит! Я б доказал ему, Что может власть, когда на благодати, А не на казнях зиждется она! В этих словах Годунова ясно слышна огромная любовь к Родине, но любовь, продиктованная умом, а не сердцем, что не свойственно русскому национальному характеру. Русскому народу была чужда изворотливость, присущая и Борису Годунову, и Василию Шуйскому. Характеризуя героев с позиции нравственности, Толстой осуждал лесть и хитрость князя Василия, надменность и заносчивость его союзника боярина Вельского. Такие черты Вельского, как наушничество, подозрительность, недоверие свидетельствовали о нем, как о преемнике Малюты Скуратова. Он был убежден, что лучший способ сделать человека послушным — это держать его в страхе. Именно страхом перед наказанием он заставил Битяговского «поджечь и взбунтовать народ» против Годунова, чтоб люди «Так на него б и кинулись и разом // На клочья б разорвали!». И все же, акцентируя внимание на таких качествах русских бояр, как безмерное себялюбие и эгоизм, Толстой отметил сохранившиеся в их характерах гордость и достоинство. Если в начале драмы бояре полностью поглощены интригами и взаимной враждой, то в тот момент, когда Иван Грозный приказал отправить к польскому королю посольство с унизительными предложениями мира, в них наконец просыпается честь, так долго молчавшая под гнетом страха и произвола. Любовь и уважение к Родине, почитание русских святынь и могил предков взяли верх в их душах над рабской покорностью. В этом взрыве негодования — пусть и недолгом! — не было заботы о своем богатстве и положении. Перед лицом унижения отечества все корыстные интересы и распри отступили на задний план: Ты в наших головах, в именье нашем, Во всем волен! Но в нашей земской чести Ты не волен! Бояре ощутили свою национальную принадлежность, неразрывную связь со своими историческими корнями: Умрем до одного! Лишь наших русских, кровных городов Не прикажи нам отдавать! Но лишь однажды проснувшееся в боярах чувство собственного достоинства не могло оказать какого-нибудь влияния на изменение внутреннего и внешнего положения России: царь «сокрушил в ней все, что было сильно», «в ней попрал все, что имело разум» и «бессловесных сделал из людей». К тому же в сердцах бояр и их поведении страх перед царем совместился с произволом по отношению к народу. «Явление понятное: кто не признает за собою никаких человеческих прав, тот не признает и никаких обязанностей в отношении других...», - писал Толстой [5; 3; 484]. Народ же все плохое в своей жизни считал идущим от бояр и воевод, а все случаи правосудия (бывало, царь строго карал «кривосудие и лихоимство»), сразу получавшие известность, укрепляли веру в царя. Даже на закате жестокого царствования Ивана Грозного люди помнили о его былой справедливости: Да, царь в обиду не давал народ!.. Обидчик будь хоть князь иль воевода, А уличен - так голову долой! К чертам характера русского народа следует отнести также легковерие и склонность к принятию скоропалительных решений. Слова продажного плута могли направить в нужное русло энергию голодной толпы. Но эта же толпа, проявляя свою непредсказуемость, могла мгновенно накинуться и на самих провокаторов: «Что долго думать! Вздернем их обоих!». Таким образом, в первой части трилогии Толстой раскрыл свое видение характера Ивана Грозного, воплотившего «в себе идею неограниченной самодержавной власти, неограниченного произвола» [5; 1; 43], она развратила его личность и превратила политику, направленную на укрепление государства, во вредоносную и для страны, и для народа. А кажущаяся безнаказанность неограниченной власти позволила деятельному и умному Борису Годунову сделать первый шаг на пути к преступлению. Гибель грозила не только вдове царя и ее сыну, но и всей русской земле. Поэтому кровавое царствование Ивана Грозного не могло иметь благополучного исхода. Очевидно, что сам Иоанн является для Толстого прямым воплощением азиатского деспотизма. 3.3. «Царь Федор Иоаннович» Пьеса «Царь Федор Иоаннович» является продолжением первой драмы трилогии. Но если в «Смерти Иоанна Грозного» автор сконцентрировал внимание на изображении пагубного давления абсолютной власти на характер Ивана Грозного, на всю русскую землю и морально-нравственное состояние русской нации, когда жизнь замирала при одном звуке имени царя, то в «Царе Федоре Иоанновиче», наоборот, Россия пробуждается к жизни, а народ проявляет свободолюбивые устремления. Именно в эпоху царствования царя Федора в России появились политические партии, в деятельности которых принимали участие почти все слои населения. В своей драме Толстой изобразил две такие партии, боровшиеся за власть. Царь Федор, ставший центром борьбы, не имел своих политических убеждений. Толстой показал, как его политическая нерешительность и слабость характера послужила причиной двух трагических событий, повлекших за собой многие бедствия для русской земли: убийство Ивана Петровича Шуйского и убийство царевича Дмитрия, последнего представителя династии Рюриковичей. Следует отметить, что осмысление Толстым характеров главных героев драм (в частности, Ивана Грозного и Бориса Годунова) восходит к «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Что же касается характера Федора, то Толстой создал его таким, каким видел его сам, далее идя вразрез с мнением прославленного историка о Федоре как о «жалком венценосце» [5; 1; 45]. Драматург показал, что в «характере Федора есть как бы два человека, из коих один слаб, ограничен, иногда даже смешон, другой же, напротив, велик своим смирением и почтенен своей нравственной высотой» [5; 3; 505]. Из двух поэту был близок «человек, наделенный от природы самыми высокими душевными качествами, при недостаточной остроте ума и совершенном отсутствии воли» [5; 3; 497]. В душе Федора духовное и душевное преобладает над всем материальным [315; 45]. Поэтому отсутствие политического единства между своими приближенными Годуновым и Шуйским царь объяснял лишь их человеческими отношениями, ему было больно, что Борис, его любимый шурин, и князь Иван Петрович Шуйский, глубоко уважаемый им воевода, оставались непримиримыми врагами. Царь жаловался Борису Годунову: Когда же я доживу, Что вместе все одной Руси лишь будут Сторонники? Желание Федора «всех согласить, все сгладить» обернулось трагедией для целого государства, итог которой подвела царица Ирина: «Всю Русь Господь бедою посетил!». Следует отметить тот факт, что, несмотря на полное подчинение Борису Годунову, царь Федор озвучил мысль о завещании престола князю Шуйскому, потому что именно в нем он видел и чувствовал прямоту и благородство, которых не было у Годунова. Царь Федор и Иван Петрович Шуйский, по мысли Толстого, - две родственные, честные души: «Имей Федор силу и ум, он был бы похож на Шуйского» [5; 3; 512]. Велико было изумление Бориса, когда Федор вдруг на минуту обнаружил свою волю и отверг решение Годунова арестовать князя Ивана Петровича Шуйского. Борис никак не предполагал наличие в характере царя нравственного стержня, которого не было у него самого и отсутствие которого, по мнению Толстого, не позволило ему создать «светлый храм», «мощную державу», то есть «новую, разумную Русь». Феодор, при ближайшем рассмотрении, имеет явные черты юродивого: уход в религию вплоть до желания полного отстранения от мирских дел, полная беззащитность и безвольность, детская наивность в мирских делах, делающая его неспособным к принятию решений, нестяжательство и нежелание власти, бесконечная доброта и повышенная душевная чуткость, взгляд на мир исключительно с христианских и нравственных позиций, наконец, дар провидения - Феодор видит вещий сон, в котором Борис душит Шуйского, а на Москву нападают татары. Именно как юродивого, по его простоте видит его святым Шуйский: Нет, он святой! Бог не велит подняться на него - Бог не велит! Я вижу, простота Твоя от Бога, Федор Иоанныч,- Я не могу подняться на тебя! Как блаженный, Феодор обладает типическими чертами русского менталитета, он един со всем русским народом, поэтому находит с ним общий язык и пользуется его любовью. Но юродивый, будь он даже святым, на троне — новая трагедия для Руси, не меньшая, чем правление тирана. Оказывается, что важнейшие нравственные ориентиры, заложенные в русской народной психологии (и может быть, составляющие самое ценное в ней), оказываются несовместимыми с общественной и политической активностью, без которой не может развиваться и даже существовать огромная страна. Духовный и созерцательный склад характера лучших русских людей имеет своим неизбежным следствием их гражданскую пассивность, что отмечали как недостаток даже славянофилы. Будучи явным пороком в качестве типической черты народа, та же пассивность как черта властителя (благодаря монархической системе наследования власти) граничит уже с преступлением (что продемонстрировал и пример последнего царствования уже в XX веке, когда слабый и зависимый от окружения император Николай И, так же желая всех примирить и отстраниться от дел, фактически погубил Россию своем отречением, хотя после и был прославлен как святой). Таким образом, трагедия власти в драме «Царь Феодор Иоаннович» оказывается трагедией русского национального характера. Второй персонаж в драме, наделенный патриархальными чертами русского национального характера - князь Иван Петрович Шуйский. Характеристика, данная ему Толстым в «Проекте постановки на сцену трагедии "Царь Федор Иоаннович"» явно сближает его с князем Серебряным: «Отличительные качества его - прямота, благородство и великодушие, отличительные недостатки - гордость, стремительность и односторонность» [5; 3; 511]. Как и Серебряный, Шуйский тоже наделен былинными чертами, являясь полководцем-победителем и героем народных песен (одна из которых поется в самой драме). В отличие от Феодора, он наделен мужеством, волей и умом, но он равен ему величием души и благородством, поэтому Феодор «с верным чутьем высокой души, узнающей другую высокую душу», отпускает его с миром даже после признания в измене: «Иди, иди! Разделай, что ты сделал!». Однако сближаются эти два героя и недостатками. Честность и прямота Шуйского не позволяют ему быть дипломатом, а рыцарский склад натуры иногда приводит к безответственности, которую Толстой усматривает в его вызове Замойскому: «Воевода, имевший под своей ответственностью многие тысячи людей и согласившийся играть жизнью в личном деле, из одного чувства прямоты, - есть тот самый человек, который впоследствии, на очной ставке с Клешниным, предпочтет погубить свою голову, чем ответить неправду на вопрос царя, сделанный ему именем его чести». [5; 3; 512]. Односторонность, недальновидность князя Ивана Петровича проявлялась и в самом девизе партии, во главе которой он стоял: «.. .за старину, за церковь,// За доброе строенье на Руси,// Как повелось от предков». За Шуйских в драме стоит сама русская старина в лице столетнего посадского Курюкова. То, что его убивают при попытке освободить Шуйского, сразу после звучания народной песни о подвигах князя, имеет символический смысл: дело Шуйских умирает вместе с их гибелью. Этот эпизод отдается в драме глубоким трагизмом. Князь Шуйский не понимал, что после татаро-монгольского ига и разрушительного царствования Ивана Грозного надо заниматься возрождением Руси. Он не терпел все то новое, что вносил в русскую жизнь Годунов, упрекал его в неустанной деятельности на пользу Руси: «...покоя // Нет от тебя нигде и никому!». Но впечатление ограниченности от суждений Шуйского сглаживалось в условиях, когда требовалось сохранить честь, совесть и достоинство. Он не допускал и мысли о каком-либо обмане после клятвы на кресте. Как смеете не верить вы ему, Когда он крест... в том целовал? - гневно восклицал Шуйский в тот самый миг, когда Годунов шепотом приказывал Клешнину записать имена сторонников князя. Для Бориса такая мелочь, как клятва, была несущественной: он быстро нашел способ ее иезуитски перетолковать. По мнению Толстого, черты характера князя Ивана Петровича являлись одними из основных в русском национальном характере, образуя привлекательное сочетание, близкое сердцу русского человека. Несмотря на явные политические промахи, поступки Шуйского свидетельствуют о преобладании в его характере сердечно-чувственного начала и вызывают уважение своей искренностью и прямотой. В последней речи к народу он призывал к смирению и почитанию Федора, потому что убедился в том, что «он — святой царь..., и царица его святая». Что же касается Бориса Годунова, то он сознательно не стесняет себя моралью. Не случайно в трилогии многократно акцентируется татарское происхождение Бориса. О нем упоминает и Шуйский: «Как малого мальчишку, тот татарин // Меня провел — он лучше знал царя!». С набегом татар соединяется образ Бориса Годунова и во сне Феодора. Татарской чертой можно считать и попрание Годуновым чести при нарушении клятвы. Вспомним, как Тугарин в балладе Толстого предсказывает русским: «На честь вы поруху научитесь класть!» («Змей Тугарин»). Одновременно хитрость и небрезгливость в выборе средств были типичной чертой византийской политики, традиции которой Русь тоже унаследовала себе на горе. Именно к ним восходят, возможно, такие черты характера Бориса-политика, как «сдержанность, умеренность и наружное смирение», неимоверная гордость и осознание непререкаемости любых своих действий. Трезвая оценка неспособности управлять страной никудышного государя, искреннее желание сделать родину богатой и счастливой укрепили в неутомимом Борисе Годунове стремление к власти. Но честолюбивые замыслы, основанные на допущении, будто для блага целого государства можно пожертвовать жизнью одного ребенка, обернулись преступлением. Напрасно Борис оправдывался перед самим собой: Сам Федор словно нудит Меня свершить, чего б я не хотел! Вокруг Годунова собираются люди под стать ему - беспринципные, корыстные карьеристы. Князь Василий Шуйский перешел на сторону Годунова, сообразуясь с собственной безопасностью, как перешел бы на сторону любого другого более сильного противника. То, что он один уцелел из всех Шуйских, демонстрирует нам своеобразный «естественный» отбор, ведущий в конечном счете к модификации русского национального характера - выживает тот, кто принимает правила игры власти, отвечает коварством на коварство и способен «закрепить» в своем характере «монгольские» черты. Лживый и мстительный князь Туренин выбрал сторону Годунова, так как люто ненавидел князя Ивана Петровича. Еще во время осады Пскова он втайне взялся вести переговоры с поляками о сдаче города. И лишь богомольцы упросили взбешенного Шуйского сохранить ему жизнь. Что же касается Клешнина, то он представлен в произведении Толстого настоящим мошенником. Как писал о нем сам Толстой, что это «тип мошенника преимущественно русский. Можно бы назвать его мошенником сугубым или мошенником с перехватом. Каждую свою плутню он совершает не просто, а посредством другой, предварительной плутни» [5; 3; 522]. Отличался он и необычайным цинизмом, с которым решительно взял на себя грех - убийство царевича Дмитрия: Пожалуй — что ж! Грех на душу возьму! Я не брезглив - не белоручка я! В целом, вся знать, за редкими исключениями (в лице Ивана Петровича Шуйского), развращена долгими веками тирании, утратила чувство рыцарской гордости и не брезгует никакими средствами в борьбе за власть (так Шуйские решают из политических соображений отнять невесту у Шаховского). Зато суждения и поступки простого народа свидетельствуют о наличии у него благородства и нравственных устоев. Предупреждая князя Ивана Петровича о коварстве Бориса Годунова, желая во что бы то ни стало освободить арестованных Шуйских из тюрьмы, народ обнаружил свою преданность, верность традиции крепко держаться убеждений и насмерть биться за своих князей. Старик Курюков, чьи взгляды свидетельствуют о былом взаимопонимании между удельными князьями и простым народом, своей честностью и приверженностью традициям внушает искреннее уважение. Итак, помыслы простых сторонников Шуйских оказались гораздо чище, чем помыслы самих князей. И все же бывшая когда-то твердой морально-нравственная основа характера простого народа подвергалась планомерному расшатыванию в результате косвенного участия в борьбе за власть аристократической верхушки. Подведем итоги сказанному. Как и в романе «Князь Серебряный», в драме «Царь Федор Иоаннович» персонажи все вместе составляют общую картину русского национального характера во всех его положительных и отрицательных чертах, на который продолжают действие как негативное наследие татарского ига, так и деспотизма Ивана Грозного. Причем это воздействие испытали на себе представители всех сословий. Первым оказался сам царь, который стремился «всех согласить, все сгладить» и не выдержал возложенного на него бремени абсолютной власти. Об этом совершенно справедливо писал М. Дунаев: «Жизнь оборачивается иною, трагичною же стороною: попытка утвердить отношения между людьми на началах христиански чистых завершается крахом, благие намерения приводят ко многим смертям, гибельным и для судеб царства. Кротость Федора, сопровождаемая наивной доверчивостью, превращается в обыденное незнание темных сторон человеческой натуры - Федор сознательно отказывается верить в это темное, что переполняет жизнь, он хочет существовать в мире идеальных жизненных начал, но дурные страсти неискоренимы» [96; 714]. И только искренняя религиозность и нравственный стержень, поддерживаемый царицей Ириной (Толстой писал о ней, что это была «одна из светлых личностей нашей истории» [5; 3; 517-518]) не позволили неограниченной власти сломать Федора как личность. Ирина являет собой при аллегорическом истолковании системы персонажей христианское мироощущение, гармонично соединяющее в себе глубокий ум с любовью и смирение с волевым нравственным началом. Смысл конфликта драмы в плоскости проблематики русского национального характера сводится к тому, что русское богатырство в разладе с русской же христианской незлобивостью проигрывают византийско- монгольской дипломатии (строящейся на вероломстве и преступлении). А Годунову, искреннему патриоту России, необходимо сломить древние русские добродетели монгольскими средствами, чтобы увести ее от пережитков монгольского времени и направить на собственный, европейский путь развития (что для Толстого практически тождественно). «Прямой путь», естественный для русского характера в толстовском понимании, невозможен или бесполезен при порочной или беспомощной власти и означает гибель того, кто им идет, а «непрямой путь» разрушает личность и обрекает на поражение даже самую благую цель. Эти противоречия, все более запутываясь, к концу трилогии оказываются неразрешимыми. 3.4. «Царь Борис» При создании последней части своей драматической трилогии трагедии «Царь Борис» Толстой также опирался на «Историю...» Карамзина, в которой бесславное окончание царствования Бориса Годунова объяснялось как кара за совершенное им преступление - убийство царевича Дмитрия - и за жестокость по отношению к народу. Не менее важным источником вдохновения для Толстого являлась трагедия Пушкина «Борис Годунов». В некоторых сценах драмы Толстого можно даже увидеть несомненные заимствования из пушкинской трагедии (например, разговор народа на площади о царевиче Дмитрии и Григории Отрепьеве). Образ народа играл в пушкинской трагедии первостепенную философскую и художественную роль. Вспомним, что «Борис Годунов» Пушкина был прямо противопоставлен нормам классической трагедии как «романтическая трагедия», ориентированная на хроники Шекспира. При принципиальном пренебрежении правилами трех единств Пушкин отказывается от классицистического конфликта между долгом и чувством ради принципиально нового решения: «конфликт между сильным, мудрым и просвещенным правителем и надличным "мнением народным" — аналогом античного рока — воскрешал некоторые черты трагедии античной в том ее понимании, какое установилось в теоретических трудах романтической школы (A.B. Шлегель и др.). <...> Его интересует прежде всего механизм исторического процесса, общие законы, им управляющие; в число этих законов входят и интересы разных социальных групп» [51; 326]. А.К. Толстой, сохранив структуру пушкинского конфликта и движения мысли, подчинил замысел собственной драмы концепции «драматической трилогии» в целом, изобразив царствование Бориса и его крах как неизбежное следствие царствования Ивана Грозного и шире - некогда укоренившегося на Руси азиатского деспотизма. Усложнив историческую проблематику, Толстой отказался от изображения фигуры самозванца и всей польской линии, наличествовавшей в драме Пушкина. Таким образом, если у Пушкина черты русского характера выявлялись при сравнении с иными национальностями (вспомним хотя бы сцену словесного поединка пленного русского дворянина и поляка, где против польской сабли весомым аргументом оказывается русский кулак), то Толстой принципиально не ставил перед собой такой задачи, желая продемонстрировать близость русского и западного менталитетов. Поэтому он, обходя опасную польскую национальную тему, слишком болезненную в 1860-е годы, вводит в драму датского царевича Христиана - жениха Ксении и друга Федора, сосредотачивая внимание на близости их мышления и благородстве их молодости. Толстой формулирует собственное понимание как личности царя Бориса, так и его идейных устремлений («желание вывести Россию из национальной замкнутости и патриархальности на арену мировой истории и культуры» [5; 3; 551]). При этом основное внимание автор уделил характеристике нравственного облика Бориса и психологической атмосфере, сложившейся вокруг него. Толстой показал, что начало царствования Бориса подтверждало правильность выбранной им внешней и внутренней политики, которая соответствовала потребностям русского государства и его народа. Цивилизованный мир приветствовал разумного царя Бориса, вступившего на трон, а простой народ славил его мудрость и доброту. Границы российского государства во время его царствования были неприступны, амбары полны запасов и ничто не омрачало будущего. Борис постепенно и последовательно реализовывал свое намерение «царить праведно и мудро». Одним из первых шагов для возрождения страны Борис считал ликвидацию последствий татаро-монгольского ига («.. в двести лет нас иго // Татарское от прочих христиан // Отрезало»). Татарщина, по его мнению, глубоко укоренилась в нравах и даже в характере русского народа. Например, в дотатарский период невеста сама выбирала жениха. А сейчас «...вместе показаться // И думать вам нельзя, того обычай, // Вишь, не велит!» — так сын Бориса, царевич Федор, предостерегает сестру Ксению и ее жениха, принца Христиана, попутно выражая сожаление об ушедшей эпохе Киевской и Новгородской Руси («Тогда у нас свободней, Христиан, // И лучше было»). Союз царевны Ксении и принца Христиана, заключенный и по разуму, и по любви, мог бы вернуть Русь в «родное русло», связав «разорванную цепь с Западом», что было заветной мечтой Бориса Годунова и полностью соответствовало бы идеологической программе самого Толстого. Не догадываясь о преступлении отца, дети Бориса, Федор и Ксения, с юношеским пылом хотели всю свою жизнь посвятить служению родине, продолжая реформы Бориса и возрождая тем самым величие Руси и ее связи с Европой. Их единомышленник принц Христиан проникся очарованием Руси и русского народа (в его уста Толстой вложил образное впечатление от пребывания на Руси: «державы христианской азийский блеск»). Именно Христиану царевич Федор напоминал о том, как «близки были наши деды» в прошлом, а потом с торжеством заявлял отцу: «Он русский! И русский он обычай перенял!» Сам Федор в драме являет «воскресшие» положительные черты русского национального характера, присущие народу в годы Киевской Руси. А Христиан, в свою очередь, находил много общего между характерами современных русских и европейцев. Например, русское стремление «изведывать уменье или силу // Над чем пришлось», по словам датчанина, было свойственно и ему. Антитеза России и Запада показывается Толстым преходящей и мнимой. Интересно, что сам Христиан тоже идеализирован и наделен архетипическими чертами средневекового рыцарства — то есть тоже отнесен по своему менталитету в прошлое, только европейское: с детства он рос вдали от двора, воспитывался сурово, по-спартански, зачитывался древними летописями и мечтал о военном походе. В двадцать лет он воевал, из любви к славе, как некогда странствующие рыцари, за чужое, но правое дело - за освобождение Голландии от испанского владычества. Он сожалеет, что героическая эпоха в Европе миновала: И я узнал, что мужество и сила Должны теперь искусству уступать; Что не они уже решают битвы, Как в славные былые времена, И грустно мне то стало. Но меня Поддерживала мысль, что я служу Святому делу. Платонической рыцарской куртуазностью проникнута история о том, как он полюбил Ксению заочно, по рассказам о ней, и посвящал ее образу свои подвиги. Сам Христиан проводит аналогию между собой и Гаральдом норвежским, некогда сватавшимся к дочери Ярослава Мудрого (о чем сам Толстой в то же время писал балладу). Наконец, знаменательно, как Толстой обыгрывает датское происхождение царевича: с одной стороны, он по происхождению викинг, норманн, как и Рюрик, от которого некогда произошла русская правящая династия (и русская государственность как таковая), так что родством с ним Годунов как бы легитимизирует свой род на русском престоле (после убийства последнего Рюриковича!) и одновременно в широкой исторической перспективе возвращает Русь к ее истокам. С другой стороны, образ Христиана явно перекликается с шекспировским Гамлетом, принцем датским: кроме духовного благородства еще и множеством сюжетных мотивов: двусмысленностью положения при датском дворе, попыткой проникнуть в тайну убийства (царевича Дмитрия), поединком с братом своей возлюбленной (несостоявшимся, но сюжетно намеченным), наконец, смертью от отравления, которой предшествует чисто шекспировская сцена болезненного романтического бреда (как у Офелии или Лира, или у самого Гамлета, когда он разыгрывал безумие). Поместить «тень Гамлета» в русский исторический контекст был очень смелый шаг для Толстого, полностью в его романтическом духе, с его любовью преодолевать мотивные границы русского национального искусства. Более того, поистине гамлетовские проблемы решать в драме приходится Федору, внезапно узнавшему страшную тайну, что его отец - преступник, и вставшему перед мучительным выбором — отречься от отца или разделить с ним тяжесть греха. Таким образом, он становится первым русским Гамлетом, что поднимает представление о русском национальном характере в пьесе на небывалую высоту. Но наиболее диалектически сложным и развернутым образом в драме остается сам царь Борис. Несмотря на понимание нужд страны и народа, мудрый Годунов не смог осуществить задуманное, поскольку в его душе и сердце заговорила дремавшая до определенного времени совесть. Толстовский Годунов, точно так же, как й пушкинский Борис, осознал, что «жалок тот, в ком совесть нечиста». И к тому же абсолютная власть развратила его точно так же, как и царя Ивана Грозного. Как бы ни хотелось царю Борису верить, что «Разорвана отныне // С прошедшим связь!», но преступление требовало наказания. Толстой писал об этом эпизоде драмы как о «кульминации — нравственной. Герой, поднявший Россию на такую высоту (я и сам не знал, какая это была высота, пока не занялся исследованиями, необходимыми для моей драмы), простит себе свое преступление - и тут-то дьявол явится за ним» [5; 4; 340]. Стремление Бориса служить во имя блага русского народа не могло увенчаться успехом, поскольку все его деяния были основаны на пролитой крови невинного младенца. И он понял это: «.. .истина - злодейство есть мое - // И за него проклятья!». О нерасторжимости связи с прошлым предупреждали Бориса и ставшая монашкой сестра Ирина и принявший схиму после убийства царевича Дмитрия Клешнин. Сердце Ирины, отгадав грех брата, исполнилось к нему глубокой жалости. И высоконравственная царица и злоязычный убийца убеждали Бориса в том, что «не властны мы уйти // От прошлого» и что нельзя лгать самому себе. Клешнин призывал Бориса признать свою «мерзость» и принять схиму, царица Ирина говорила о необходимости раскаяния: «Будь праведен в неправости своей». Эти очень разные люди имели одну общую особенность характера: умели чувствовать, быть совестливыми. Циник Клешнин не смог спокойно жить после убийства в Угличе, что свидетельствует о глубочайшей способности русской души к покаянию даже в пределе падения. В трагедии значительное внимание Толстой уделил оценке характера простого русского народа: темному, забитому, не умевшему разобраться в том, что же такое истина и где искать правду. Русские бабы бежали в церковь, не только не зная, кому объявили анафему или по ком пели панихиду, но и вообще не различая этих понятий. Безумными выглядели в трагедии Толстого и разбойники, с легкостью принявшие на веру заявления никому не известного посадского, призывавшего присоединяться к Лжедмитрию: «Как бог свят, сам Дмитрий зовет вас!». Склонность русских к принятию необдуманных, скоропалительных решений Толстой изобразил еще в «Князе Серебряном» и «Смерти Иоанна Грозного». В романе разбойники не разобравшись были готовы убить Серебряного и Перстня, а в драме голодная толпа намеревалась разорвать дурачивших ее Кикина и Битяговского. В пушкинском «Борисе Годунове» есть гениальное определение легковерия и отсутствия здравого смысла в характере русского народа: .. .бессмысленная чернь Изменчива, мятежна, суеверна, Легко пустой надежде предана, Мгновенному внушению послушна, Для истины глуха и равнодушна, А баснями питается она. Ей нравится бесстыдная отвага. У Пушкина народ одновременно могуч в своем гневе (без его поддержки гибнет любой правитель, равно как и «мнением народным» утверждается новый), проницателен в своем нравственном суде — и в то же время беспомощен в своей пассивности и слепоте. Вначале народ из-под палки зовет Бориса на царство, потом проклинает его как цареубийцу, свергает его и ставит вместо него Самозванца, начинающего свое правление с убийства детей Бориса. Единство прозорливости и слепоты народа символически представлено Пушкиным в образе юродивого, который не боится бросить всесильному царю страшный упрек и не может защитить себя от маленьких ребят. И в «Царе Борисе» Толстого смятение народа на площади перед церковью, готовность разбойников восстать против царя по призыву неизвестного проходимца свидетельствовали о полном смятении и неразберихе в умах и сердцах русских людей, порожденных многими причинами: деспотизмом царской власти, неумением отличить ложь от правды и, главное, - утратой веры в непогрешимость личности царя. Противовесом гнету неправедной власти в трагедии Толстого представлено пробудившееся в народе свободолюбие. После указа о закреплении крестьян за помещиками начались массовые побеги от «вотчинников». Генетически расположенные к бунту русские мужики бросали свои семьи, дома и от непосильной работы бежали в лес к разбойникам. Несмотря на то, что атаман Хлопко выдвигал жесткие условия: «что прикажу — то, не разговаривая делать», - люди соглашались и считали такую жизнь вольной. Голод и мор, случившиеся после воцарения Бориса, были восприняты людьми, не верящими ни в настоящее, ни в будущее, как божья кара, наказание всей стране за избрание царем убийцы. Русский народ, не имея никаких доказательств причастности Годунова к убийству царевича, забыл о его заботе и помощи в голодные годы и отвернулся от своего царя, поверив самозванцу. Столь трепетное внимание к законности и нравственности власти тоже можно считать преимущественно русской чертой. Вот как рассуждает об этом современный культуролог: «Вспомним трагедию Годунова, законно избранного на престол, как ближайшего родственника исчезнувшей династии. Его способности к управлению были вне сомнения. Однако московская знать отыскала нужный "моральный пунктик" — легенду об убийстве царевича Дмитрия [4], погубившую Годунова. Кто в Византии, в Риме или Мадриде, то есть в столицах сильнейших монархий того времени, стал бы беспокоиться о трупе ребенка, некогда загубленного?»[83; 54]. Подводя итоги, следует отметить, что в своей драматической трилогии Толстой подтверждает известный пушкинский тезис, что характер народа зависит от способа правления в стране. В «Смерти Иоанна Грозного», по словам писателя, «господствующим колоритом было давление власти на всю землю. В «Царе Федоре Иоанновиче» - «господствующий колорит есть пробуждение земли к жизни и сопряженное с ним движение» [5; 3; 497]. Что же касается «Царя Бориса», то при анализе трагедии следует обратить внимание на два аспекта. Во-первых, как справедливо полагал Дунаев, в ней рассматривается та же проблема, «какую в те же годы мучительно осмыслял Достоевский, проблема времени, но и проблема всех времен: возможен ли грех ради благой цели, можно ли переступить через кровь, нравственно позволить себе это преступление во имя блага всеобщего? Борис у Толстого — не традиционный и заурядный злодей-властолюбец, он рвется к трону не ради насыщения примитивной страсти - нет. Годунов государственно мудр, прозорлив, искренне желает блага стране и народу. Он хорошо видит, сколыше беды несет благому делу и жестокий деспотизм Иоанна, и бездумная жалостливость Феодора» [96; 714]. Во-вторых, по мнению Толстого, лицемерие, изворотливость и подозрительность Бориса не могли остаться незамеченными народом. Проведение им реформ не было одобрено населением, так как русский народ, будучи патриархальным по своему менталитету, всегда настороженно относился к переменам. И к тому же, народ помнил о возможной причастности царя Бориса к убийству младенца Дмитрия, законного наследника престола. Самое ужасное, что мудрый и просвещенный правитель Борис Годунов к концу драму на глазах все более уподобляется Ивану Грозному — превращается в ненавидимого тирана и палача. Новые ростки старой норманнской Руси в лице Федора гибнут. Порочный круг истории замыкается, монгольское наследие предъявляет свои права, вся долгая созидательная работа Бориса на благо России оказывается напрасной. Сия плачевная картина стала результатом жестокости, отдаленности царя, в 17 особенности Бориса Годунова , от народа и нестабильного психологического состояния всей русской нации. Сначала татаро-монгольское иго, потом тирания и ужас правления Ивана Грозного, безволие царя Федора, правление мудрого, но отягощенного преступлением (и поэтому, по мнению людей, несчастливого) Бориса Годунова подточило национальную веру в государя. Потеря народом морально-нравственных ориентиров - таков был мрачный, но закономерный результат, к которому могут привести в равной степени |