Барашкова екатерина валентиновна
 Скачать 2.09 Mb.
|
|
«басурманские» корабли на Волге, утверждают тем самым русскую силу, способствуют освоению великой реки русскими и готовят присоединение ее к Руси. Вспомним, что в романе «Князь Серебряный» богатырскими чертами наделяются и благородные князья, и разбойники (впоследствии покорившие Сибирь), а в момент защиты Руси от нападения татар Серебряный и разбойники выступают единою русскою силой. Наконец, стоит упомянуть наделавшую много шуму в столицах и восторженно принятую в славянофильских кругах песню «Государь ты наш, батюшка...» (1871), где в форме народной песни сатирически толковались петровские реформы. Каша «батюшки» Петра Алексеевича варилась из «заморской крупки», замешана, «палкою, матушка, палкою», выходила «солона» да «крутенька». Особенная соль подобной «песни» заключалась в ее подчеркнутом фольклорном колорите (и лексике и строфике) с бесконечными рефренами: «Государь ты наш батюшка, Государь Петр Алексеевич, А кто ж будет ее расхлебывать?» - «Детушки, матушка, детушки, Детушки, сударыня, детушки». В результате образ Петра получался утрированно «русским народным», как бы в насмешку над его прозападной направленностью. Действительно в облике Петра Толстому очень важно было подчеркнуть русские национальные черты, невзирая на его азиатский деспотизм, явственно сближающий императора с Иваном Грозным. Такой подход к фигуре Петра на самом деле противоречил славянофильскому восприятию его как глубоко чуждого и враждебного России. Сам Толстой впоследствии все более «теплел» в своем отношении к Петру и даже отрекался от зло сатирических нападок на императора в своей ранней песне. В письме к М. М. Стасюлевичу 12 ноября 1869 года он комментировал стихотворение так: «Отрекаюсь торжественно от моей песни, которая в свое время имела большой успех: «Государь ты наш, батюшка...» <...>. Гнусная палка Петра Алексеевича была найдена не им. Он получил ее в наследство, но употреблял ее, чтобы вогнать Россию в ее прежнюю родную колею. Мир ему!» [4; 4; 322]. Сходными мотивами окружен образ Петра и в «Истории... от Гостомысла до Тимашева»: Он молвил: "Мне вас жалко, Вы сгинете вконец; Но у меня есть палка, И я вам всем отец!..» Таким образом, даже «татарская палка» может послужить во благо русскому народу. Такое суждение означает некоторую эволюцию взглядов Толстого, а оценка Петра в процитированном письме сводила на нет споры о нем западников и славянофилов. Итак, в исторических песнях А.К. Толстого черты русского национального характера выражаются, пожалуй, наиболее прямо и непосредственно. Именно в них автор (лирический герой) сливается своим голосом с народным хором, до полного растворения в нем. Если в романе «Князь Серебряный» и драматической трилогии Толстым акцентируется изменчивость русского национального характера в зависимости от исторических испытаний, то в исторических «фольклорных» песнях утверждается его тождественность самому себе в «оправе» любого времени. Вспомним, что в народной фольклорной песне, по Гегелю, заключено "только народное восприятие, чувство, которое целиком и полностью заключает в себе индивида, как бы не имеющего представлений и чувств, отделенных от нации и ее интересов" [69; 505]. Его позицию полностью разделяли славянофилы, и Толстой, вслед за ними, хотел в песнях, стилизованных под фольклор, говорить народным голосом, утвердить свое тождество с народом и отобразить наиболее важные сущностные черты русского национального характера. б) исторические баллады А.К. Толстого По законам жанра в балладе непременно должны быть изображены выдающиеся героические характеры. Предромантические западные баллады относились по своему сюжету либо к античности, либо к европейским средним векам. Исторические баллады Толстого в основном описывают два периода русской истории: домонгольский и царствование Ивана IV. Характерно, что более ранние баллады посвящены последней их этих двух эпох, наверно, в связи с тем, что как раз в 40-е годы Толстой замышляет роман из эпохи Ивана Грозного. Впервые интерес Толстого к времени Ивана Грозного нашел свое отражение в балладах «Василий Шибанов» и «Князь Михайло Репнин», написанных в 40-х годах. Обе баллады построены по принципу контраста, противопоставления беспощадного царя и лучших русских людей, сумевших сохранить достоинство, честь, мужество и смелость. В балладе «Василий Шибанов» Толстой сосредоточил внимание на событиях, связанных с побегом князя Андрея Курбского в Литву. Князь, которого захлестнула слепая ненависть к Ивану Грозному, спешит с безопасного расстояния «царю перечесть души оскорбленной зазнобы» и посылает ему язвительное письмо со своим стремянным ■ Василием Шибановым. Поэт противопоставил Курбского, вероломно предавшего Россию, и Шибанова, сохранившего верность родной стране и своему господину. Налицо колоссальная разница между простым стремянным, носителем таких качеств, как всепрощение и великодушие, и царем Всея Руси, олицетворявшим коварство и жестокость. Драматична сцена, когда царь читает послание предавшего его князя, вонзив жезл в ногу Шибанова. Этот исторический эпизод приводит в своей «Истории государства Российского» и Карамзин. Но если Карамзин больше внимания уделяет преданности Шибанова, то Толстого потрясает другое: Курбский обрек своего единственного друга и слугу на неминуемую смерть, выдал его, по словам царя, «за бесценок». У Шибанова, следующего за своим господином в Литву, и в мыслях не было изменить Родине: «вишь, наши меня не догнали»,- говорит он князю. Конечно, стремянный понимает, что Курбский совершил преступление, предательство, но не считает себя вправе осуждать поступки господина, это дело Бога: О князь, я молю, да простит тебе Бог Измену твою пред Отчизной! Для него важно выполнить порученное дело. Убеждения Шибанова искренни, направляющим в них является чувство долга и чести: если служить, то исключительно честно и добросовестно. Оценка поэтом характера Василия Шибанова неоднозначна. Например, верность и самоотверженность, побудившую его отдать коня князю, Толстой называет «рабской». Но вскоре, признавая достоинства простого стремянного, опровергает это определение словами Ивана Грозного: «Гонец, ты не раб, но товарищ и друг». Когда сам царь глядит своим «испытующим оком» в «спокойное око слуги», тот «молвит не бледнея». Он не боится царя, не преклоняется перед ним, чувствует себя с ним на равных, потому что для него единственное мерило человеческих отношений - честь. Только полностью уверенный в чистоте своей совести человек может произнести перед смертью: .. .слово мое все едино: За грозного, боже, царя я молюсь, За нашу святую, великую Русь! Василий понимает, что царь жесток, называет его «грозным», но не пытается осудить или вымолить прощение. В его сознании царь и Русь неразделимы, эту данность он безоговорочно принимает. Получилось, что в безвыходной ситуации Шибанов остался верен и господину, и царю, и Руси. В его смирении и любви заключена великая сила, которую Толстой, несомненно, видел заключенной в русском национальном характере как таковом. Как известно, истинные национальные черты народа проявляются именно в экстремальных ситуациях. Сочетание христианского смирения, с которым главный герой баллады терпит мучения, и глубокой нравственности, обязывающей хранить верность принципам, раскрывает чрезвычайно сильный характер Василия Шибанова. Необразованный простолюдин, руководствующийся инстинктом, равен в высоте своих поступков аристократу. Но в массе своей русский народ молча ужасался взрывам жестокости царя, бессмысленным казням и беззакониям царских опричников. В своем произведении поэту удалось передать атмосферу всеобщего страха, который воцарился в стране в эпоху Ивана Грозного, когда молча колокольному .. .звону внимает московский народ, И молится, полный боязни, Чтоб день миновался без казни. Одной фразой поэт емко воссоздает обрушившийся на город ужас и ожидание смерти. Изображая жестокий, безжалостный характер Ивана Грозного, Толстой обращает внимание на его неоднозначность, подтверждая это такими эпитетами, как «мрачный, загадочный взгляд», который «исполнен печали». Подчеркивает впечатление противоречивости признания царя, свидетельствующее о наличии у него потребности самоказни: Кровь добрых и сильных ногами поправ, Я пес недостойный и смрадный! Если в балладе «Василий Шибанов» Толстой привел исторический эпизод из царствования Ивана Грозного, где главным действующим лицом стал представитель народа, то в балладе «Князь Михайло Репнин», написанной в то же время, в центре внимания находится другой герой - боярин. Герои Толстого независимо от классовой принадлежности имеют единый внутренний стержень с неизменными основными национальными чертами. Стоит упомянуть, что хотя в строфике и размерах своих баллад Толстой бесконечно разнообразен, это произведение написано наиболее частотным размером - 4-стопным амфибрахием - размером «Песни о вещем Олеге» Пушкина, в чем можно видеть яркое свидетельство его влияния на Толстого. В балладе «Князь Михайло Репнин» Толстой снова стремился передать атмосферу страха, окутывавшую царствование Ивана Грозного, и продемонстрировать такие русские национальные черты, как честность, мужество и смелость. Действие баллады поэт переносит с улицы в царские чертоги. Царь, пресытившись радостями жизни и военными победами («голос прежней славы его не веселит»), презирая раболепствующих перед ним людей, повелел «подать личины» (маски), чтобы развлечься паясничаньем. Здесь, так же, как в «Василие Шибанове», Толстой использует противопоставление, столкнув с царем князя Репнина - вельможу, решившегося не только не подчиниться царю, не надев шутовскую маску, но укорить и стыдить его - именно из уважения к нему и его царскому сану: О царь! Забыл ты Бога, свой сан ты, царь, забыл! Резкому осуждению Репнина подверглась и опричнина, вызывавшая его ненависть как чуждое укладу народной жизни явление, принесшее стране так много горя: «Опричнина да сгинет!». Репнин считал ее бесовским делом, а опричников «детей бесовских ратью», крестясь при одном лишь упоминании о ней. Князь призывал Ивана Грозного вспомнить, что он есть русский государь, которому надлежит жить по православным законам, не принимать «бесстыдной лести глас». Если сравнить баллады «Василий Шибанов» и «Князь Михайло Репнин», нельзя не увидеть различие протеста представителя народа и представителя аристократии против существующих порядков. Если Шибанов противостоит царю, терпеливо и твердо снося пытки, и встречает смерть, «славя свого господина», «грозного царя» и «святую Русь» (то есть тот набор ценностей, который составляет для народа символ незыблемости государства), то князь Репнин мыслит гораздо масштабнее. Будучи представителем аристократии, человек развитый и образованный, князь делает определенные политические выводы о господствующих в стране порядках, говорит не только о себе, но и о своей многострадальной отчизне. Вместе с тем, перед смертью он тоже славит Ивана Грозного, но называет его не просто грозным царем (как Василий Шибанов), а православным, призывая тем самым вспомнить истоки русской нравственности, а перед смертью возглашает ему хвалу и здравицу, тем уподобляясь Шибанову: Да здравствует вовеки наш православный царь! Так Толстой воспевает силу духа, жертвенное бесстрашие перед лицом смерти и отвагу как истинно русские национальные черты. Нельзя не отметить вместе с тем пассивность этой силы. Связано это может быть с тем, что в эпоху Ивана Грозного лучшие русские люди были одиноки в своем противостоянии деспотизму и никак иначе, как благородной смертью, не могла выразить свой протест. Необходимо отметить, что в наказании Василия Шибанова и князя Репнина Иван Грозный использует одно орудие - жезл. Толстой как истинный художник, для которого важна каждая деталь, способствующая раскрытию его замысла, выбирает жезл, чтобы подчеркнуть способ наказания осмелившихся перечить царю. Шибанова царь пригвоздил жезлом к земле, как раба, «налег на костыль и внимает» письму сбежавшего князя Курбского. Значимо здесь и то, что поэт назвал жезл - символ царской власти - «костылем». Тем самым поэт показал, что Ивану Васильевичу требуется опора, что он не в состоянии обойтись без орудия убийства, поддерживавшего его власть и ставшего неотъемлемым атрибутом царствования. Не случайно и то, что Василию Шибанову царь проткнул жезлом ногу, а Репнину - вонзил его в грудь. Тем самым Иван Грозный подчеркнул, что убивает представителя высшего общества. И все же поэт снова обратил внимание на противоречивость характера Ивана Грозного, выразившуюся в скором сожалении о содеянном зле (чего, кстати, нет в «Василии Шибанове»), и способность царя к верной оценке характеров и поступков людей: «Убил, убил напрасно я верного слугу». Толстой выделил еще одну грань в характере Ивана Грозного: царь страшно грешил, но потом каялся и сожалел о своих поступках. Толстой разделял распространенное мнение о том, что царь постоянно «художественно» украшал даже самые жестокие свои злодеяния [111; 302]. Пример скоморошничанья Ивана Грозного он показал в балладе «Старицкий воевода», где главным персонажем стал сам Иван Грозный. Он разыграл целый спектакль, в котором проявилась черта, не свойственная русскому национальному характеру - стремление унизить невинного человека. Царь надел все атрибуты царской власти на верного воеводу, а затем его уничтожил. Толстого не интересовали подробности мучений осужденного. Видимо, изученные исторические источники настолько поразили его эмоциональную натуру изображением «зверств Иоанновых», что он в своей балладе сконцентрировал внимание на одном царе. Толстой изобразил Ивана Грозного даже не тем живым человеком «с борениями совести с мятежными страстями», когда он еще мог оценить, к примеру, чье-либо мужество или сожалеть о своем поступке; перед нами уже «неслыханно жестокий» [133; 572] изверг. Царь не в состоянии разумно размышлять, а способен лишь «со злобой беспощадной» вонзить в сердце жертвы нож «рукою жадной» и эстетически насладиться зрелищем поверженного якобы врага: И, лик свой наклоня над сверженным врагом, Он наступил на труп узорным сапогом И в очи мертвые глядел, и с дрожью зыбкой Державные уста змеилися улыбкой. Здесь по своей кровожадной изощренности и утонченному эстетизму жестокости Иоанн приближается к римским императорам, как их описывал в своей антологии JI.A. Мей (ср., к примеру, образ Нерона из поэмы «Цветы», 1854). Вообще, техникой описаний (выпуклых, красочных, богатых деталями, эпически замедленных) эта баллада вплотную приближается к русской антологической лирике, равно как напоминает ее и по своему размеру - богатому пиррихиями 6-стопному ямбу (ср. «Мраморный фавн» (1841) А.Н. Майкова). В таком случае, мы имеем дело с еще одним интересным стилистическим экспериментом Толстого и попыткой показать русскую историю сквозь призму всемирной истории. Эпоху Ивана Грозного Толстой считал не единственным мрачным эпизодом русской истории. Примерно в то же время им была написана баллада «Ночь перед приступом» (1840-е), посвященная знаменитому эпизоду осады Троице-Сергиевой лавры поляками в Смутное время. Она интересна прежде всего своей песенной интонацией, создаваемой весьма своеобразным размером: четырехстопным ямбом с чередованием дактилических и мужских окончаний. Этот размер в 40-е годы очень любил использовать для своих сатирических фельетонов и очерков H.A. Некрасов (ср., к примеру, стихотворение «Пьяница» (1844): «Жизнь в трезвом положении // Куда нехороша!»). Употребление этого же размера для описания героической обороны иноков кажется дерзким стилистическим экспериментом и изначально придает повествованию песенный залихватский и «несерьезный» характер, что поначалу и соответствует изображению дерзких, но не страшных врагов: Тут волохи усатые, Валя толпою пегою, И угры в чекменях, Пришла за ратью рать, Цыгане бородатые С Лисовским и с Сапегою В косматых кожухах... Престол наш воевать. Но дальше следует описание противостоящих им монахов «с верой пламенною», которые то смиренно молятся, то, «сверкая взорами», сбивают литовцев со стен. Единство песенной интонации и церковнославянского языка создает неповторимый художественный колорит песни, обрисовывая такую сложную контаминацию русских черт характера, как удалая святая вера. То, что на битву монахов с неба глядит с любовию лик святых, задает единство настоящего и прошлого России. В последних строфах баллады преобладают формы повелительного наклонения 1-го лица множ. числа: «Приляжем за бойницами,// Раздуем фитили» — то есть поэт как бы сам переносится в прошлое и видит себя на стенах лавры. Образы монахов-пушкарей явственно перекликаются с образами солдат-пушкарей из «Бородина» Лермонтова. Итак, в своих балладах и стихотворениях об эпохе Ивана Грозного Толстой достаточно объективно сумел показать сложность и противоречивость русского национального характера, сочетавшего в себе такие черты, как честность, взаимоуважение, честь, отвага, любовь к Родине с безверием, безжалостностью и ханжеством. Вместе с тем, исторические баллады Толстого свидетельствуют о том, что поэт еще до конца не определился в окончательной оценке характера русского народа. Эпохой Киевской и Новгородской Руси Толстой заинтересовался во время службы в Московском архиве Министерства иностранных дел, где изучал древнерусские рукописи, произведшие на него огромное впечатление и оставившие на всю жизнь след не только в его душе, но и в творчестве. Стихотворения, описывающие ранний период русской истории, в основном приходятся на 60-е годы. Поэт, не удовлетворенный современным ему государственным устройством, видел свой политический и поэтический идеал — исходя из романтического мировоззрения, - именно в далеком прошлом Киевской Руси. Действительно, русский эпос, по справедливому мнению известного фольклориста Е.М. Мелетинского, смело можно назвать «эпической утопией героического века и идеального государства» [186; 445], то есть Киевской и Новгородской Руси [250; 28]. Изучая историю России, Толстой не мог найти ответ на вопрос: «И откуда это взяли, что мы антиподы Европы?» [4; 4; 259]. Он соглашался с мнением Пушкина: «Долго Россия оставалась чуждою Европы. .. .Но и в эпоху бурь и переломов цари и бояре согласны были в одном: в необходимости сблизить Россию с Европой» [226; 11; 269]. Эту близость Толстой видел лишь в эпохе Киевской и Новгородской Руси. Этот период русской истории Толстой называл норманнским и был очень им увлечен как историк и художник. К «норманнским» своим балладам сам Толстой причислял такие произведения, как «Песня о Гаральде и Ярославне»(1869), «Три побоища» (1869), «Песня о походе Владимира на Корсунь» (1870), «Роман Галицкий» (1870), «Гакон Слепой» (1870). Наиболее интересным и важным героем этого цикла, несомненно, является князь Владимир - креститель Руси, Владимир Красное Солнышко киевского былинного эпоса. Его можно считать духовным основателем той «норманнской» Руси в составе Европы, какую представлял себе Толстой. Поэтому создание этого образа в балладах становилось для него принципиально важным, а сам Владимир - краеугольным камнем в основании нового русского христианского менталитета. В летописях, исторических пьесах и поэмах XVIII века образ князя Владимира традиционно рассматривался в контексте его политических и духовных деяний: войн, объединения Руси или выбора веры. Принятие христианства расценивалось не как человеческий подвиг или труд, а как дело Божие. Характер князя Владимира Толстой наиболее полно раскрывает в «Песне о походе Владимира на Корсунь». Источником исторических сведений для ее создания послужила «История...» Карамзина. Определенное влияние оказали и произведения Пушкина. И.Г. Ямпольский писал: «В «Песне о походе Владимира» есть две бесспорных реминисценции из Пушкина; ср. строку «Вы отроки-други, спускайте ладьи» с «Песней о вещем Олеге»: «Вы отроки-други, возьмите коня» [226; 2; кн.1; 244] , а последние две строки - с «Русланом и Людмилой»: «Дела давно минувших дней,// Преданья старины глубокой» [226; 4; 7]. Эта баллада - почти исключительная среди прочих у Толстого по торжественной поэтичности своего стиля. Это знаменует для нас то, что в контексте творчества Толстого она оказывается неким соответствием- противовесом «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева»: если «История...» иронически осмысляет как ключевой момент русской истории призвание варягов на Русь, столь популярный и важный для уваровской идеологии, то «Песня о походе Владимира» воспевает другой поворотный момент — крещение Руси — и бесконечно возвеличивает его. Владимир для Толстого, несомненно, центральная фигура его любимого периода русской истории, хотя поэт знает, насколько реальный князь был противоречивой личностью. Нравы его и дружины изображаются в соответствии с описанием Карамзиным диких славянских племен, но с добрым юмором. «Песня» делится на две части. В начале стихотворения Толстой с иронией изобразил князя язычником, который живет «и беспутно и лихо». На призыв проповедника смириться он отвечает: «Смирюсь <...> Но только смирюсь без урону!». Приехав в Корсунь, князь заявляет: «Сдавайтесь, прошу вас смиренно!», что с христианской точки зрения звучит наивно невозможным оксюмороном. В обращениях к греческим императорам Владимир выказывает себя настоящим варваром, выражаясь одними просторечиями («И молвит сенату: "Ну, то-то!"», «Вот тебе раз! Вы шутите, что ли?»). И его неотесанность оказывается его силой: И прений-то с нами не станет держать, В риторике он ни бельмеса, А просто обложит нас русская рать... Помимо иронии по поводу неумения русских решать проблемы дипломатическим путем, Толстой обращает внимание на такие черты древних славян, как упорство в достижении цели: «И будет, пожалуй, три года стоять...». Характер Владимира во второй части «Песни» окрашен «лирическим проникновением в его душевное состояние после крещения» [5; 1; 463]. Вера облагородила князя, пробудила в нем чувство прекрасного. Он вдруг увидел, что Празднуя жизни отраду, Весной все гремит, и цветет, и поет, услышал пение птиц, увидел цветы в камышах и лебедей в небе. Так «свершился в могучей душе перелом». На пути домой восхищение природой и красотой окружающего мира сменяется у князя Владимира чувством более возвышенным, он говорит своей дружине: Свет, озаряющий нас, мы внесем Торжественно в русскую землю! Уже не о киевских соловьях думает Владимир, а о своей Руси, о предстоящем подвиге - крещении народа: Дни правды дороже воинственных дней! Такова картина и всей жизни: русский национальный характер наполнялся новым содержанием, которого лишился, по мнению Толстого, к середине XIX |