Ильин Путь к ученику. Е. Н. Ильин путь к ученику просвещение мастерство учителя идеи советы предложения Е. Н. Ильин Путь к ученику раздумья учителясловесника книга
 Скачать 1.22 Mb.
|
|
КОМНАТА, ГДЕ МЫ ЖИВЕМ ...Бывают ли дома вечера, спросил я ребят, когда, добровольно (!) выключив телевизор, кто-то из близких — мать, отец или сестра — вслух читает книгу в кругу семьи? Поднялись две-три руки. Остальные таких вечеров не припомнили. Многим они показались устаревшими, старомодными. В одиночку, про себя еще можно, но чтобы вслух и при всех — зачем? Эпоха лучин, свечей, керосиновых ламп, когда шли друг к другу «на огонек», давно и навсегда ушла. Неужели? Книга, читаемая вслух, действует иначе и звучит дольше. Убедиться в этом, т. е. выступить в новой социальной роли: быть не только читателем, но и просветителем, приобщая к книге аудиторию, которая, если это твоя семья, всегда рядом, можно в любое время. Лично я сожалею, что эта роль, а с нею и тип «домашнего» человека как-то незаметно уходят из жизни, унося частичку душевного бытия, той особой нужности друг другу, когда об этом и говорить не надо. Тема урока: «В комнате было как-то особенно хорошо» (по роману Горького «Мать») — немало удивила десятиклассников. О чем? ...Весьма обыкновенная, маленькая и тесная комната Власовых в небольшом сером доме на окраине слободки, почти у самого болота, внезапно преобразилась. Нет, обстановка комнаты (Горький не зря рисует ее целым абзацем) внешне осталась неизменной: стол и две лавки, несколько стульев, комод, сундук... Обычная, а по нашим временам и вовсе убогая обстановка, чем-то напоминающая... лачугу из «Тамани» (часто пользуюсь приемом штрихового повторения). Но вот появилась вещь, точно светом озарившая стол, стулья, лавки... Не припомните? Тогда заглянем в текст: «Все больше становилось книг на полке (курсив мой. — Е. И.), красиво сделанной Павлу товарищем-столяром. Комната приняла приятный вид». По вечерам, когда на окнах от посторонних глаз задергивали занавески, в углу вспыхивал свет керосиновой лампы, а на стульях и лавках возле стола с кипящим самоваром тесным кругом усаживались друзья Павла. Наскоро выпив чаю, толком еще не отогревшись, Наташа читала вслух книгу под мягкий, тонкий и теплый аккомпанемент шипящего самовара. Она «часто поправляла сползавшие ей на виски волосы». Мимолетный, казалось бы, штрих, но он по-своему высвечивает духовную атмосферу комнаты, где стулья, шкаф, сундук отходят как бы на второй план. Иногда Наташа, «понизив голос, говорила что-то от себя, не глядя в книгу, ласково скользя глазами по лицам слушателей». В такие минуты внимательнее всех был... Да, Андрей Находка, любящий Наташу. Павел, в отличие от других, сдержаннее. Возможно, книга, которую читает Наташа, уже прочитана им, и тогда рядом — не просто слушатель, а своеобразный консультант, организатор чтения. Обращает на себя внимание рыжий, кудрявый, с веселыми глазами парень, которому, «должно быть, хотелось что-то сказать, и он нетерпеливо двигался». Любопытна и реакция Ниловны, когда, перестав рассматривать гостей, она полностью погружается в себя: книга разбудила прошлое. «В воскресенье сваху пришлю...» — точно наяву слышит она слова покойного мужа. В воскресенье... Завтра, значит. Как хорошо, что сегодня суббота — особенная! хорошая! Сулящая другое воскресенье... Вспоминая, Ниловна испытывала то «щемящее чувство жалости к себе», то тихую, глубокую радость пока еще неясных, но счастливых перемен. Кульминация «семейного» (используем метафору Горького) чтения — когда в слушателе пробуждается оратор, полемист, досказывающий и корректирующий книгу и, более того, рождающий начало новой. «Вспыхнул спор, — пишет Горький, — засверкали слова, точно языки огня в костре». Костер этот разожгла книга — «в желтой обложке с картинками», как воспринимает ее Ниловна. Радует и удивляет, что в этом неистовом споре, когда «все лица загорелись румянцем возбуждения», никто не злится, не говорит резких слов. И правда, «как-то особенно хорошо». С высоты, на которую подняла книга, никто не хотел падать в бездонную яму вчерашнего невежества. Теперь Наташа молчала (высказалась в чтении!), внимательно наблюдая «за всеми, точно эти парни были детьми для нее». На самом деле так оно и есть. Будучи по профессии учительницей, в эту минуту она была ею. Всякий, видимо, кто вслух читает книгу хотя бы кому-то одному, волей-неволей учительствует. Иначе откуда потребность вдохновенно и долго читать, вместо того чтобы выпить чашечку чаю, ловя сладкие минуты отдыха: ведь только что выпал снег, и Наташа семь верст шла из города к серому дому Власовых... Читатель «про себя» — это полчитателя! Будучи школьным словесником, убедился в этом. Хотите, чтобы в ваших комнатах, в большинстве имеющих «приятный вид», пусть не каждый вечер, а хотя бы в субботний или воскресный, было «как-то особенно хорошо», подобно Наташе, читайте своим «детям» (родственникам, друзьям, знакомым) книги и жарко спорьте обо всем, что волнует, тревожит. Атому, кто злится и любит резкое слово, напомните, а еще лучше прочитайте эту страничку горьковского романа. По сердцу пришелся ребятам совет: как духовно украшать свою комнату. Как наполнять ее живым, а не механическим голосом, нередко разобщающим, а не сближающим нас. Как, поборов усталость и нежелание, открыть не сверкающий футляр стереопроигрывателя, а весьма обычную, нередко потрепанную обложку «долгоиграющей» книги. Ничто так не тонизирует нас, как умная, добрая книга за чашкой крепкого чая! И пусть, как у Власовых, весь вечер нескончаемой песней радует неостывающий самовар. Сегодня он — электрический, но душа-то в нем, как и прежде, живая, когда в комнате много людей и — немного света. Вместе с учениками подумай и ты, читатель, о своей комнате. Оттого что она с двумя окнами и солнечная, еще не значит — светлая. И современные стеллажи книг — отнюдь не свидетельство того, что они есть, а теснота от привычных и частых гостей — еще не доказательство, что ты среди людей и связан с ними. Лежит ли на твоем столе книга, к которой ты вместе со своими домашними и друзьями придешь в гости и за чашкой чая поговоришь с ними и с нею — и с собою, как Ниловна? Лежит? Придешь? Тогда, как бы ни было сумрачно за окнами и как бы тихо ни струился свет настенной или висячей лампы, знай — твоя комната самая светлая на земле. И в ней «особенно хорошо». Урок продолжается. Снова открываю роман и уже «по-семейному», не как учитель, читаю: «Офицер быстро хватал книги тонкими пальцами белой руки, перелистывал их, встряхивал и ловким движением кисти отбрасывал в сторону. Порою книга мягко шлепалась на пол. Все молчали, было слышно тяжелое сопение вспотевших жандармов, звякали шпоры... Вдруг среди молчания раздался режущий ухо голос Николая: - А зачем это нужно - бросать книги на пол? Офицер прищурил глаза и воткнул их на секунду в рябое, неподвижное лицо. Пальцы его еще быстрее стали перебрасывать страницы книг... - Солдат! - снова сказал Весовщиков. — Подними книги. Все жандармы повернулись к нему, потом посмотрели ка офицера. Он снова поднял голову и, окинув широкую фигуру Николая испытующим взглядом, протянул в нос: -Н-но... поднимите... Один жандарм нагнулся и, искоса глядя на Весовщикова, стал подбирать с пола растрепанные книги...» Это — сцена обыска в доме Власовых. Выразительны глаголы: хватал... встряхивал... отбрасывал, ассоциируемые с фамусовским (в данном случае жандармским) отношением к книге. Недаром напряженная тишина акцентирована «звякающими шпорами», приторным запахом «ваксы», исходящим от офицера, солдат. В духовную атмосферу рабочей комнаты вторглось нечто инородное, грубое и циничное, хотя и с «тонкими», «белыми» руками. Раздражение жандармского офицера нарастает: книги, которые ищут, Павел накануне надежно спрятал. Оттого и злоба к книгам, которые не нужны. Думаю, что не только в плане разыскиваемой улики, но и вообще. Как художник Горький великолепно показывает это. Сперва офицер «перелистывает» страницы, затем «перебрасывает». Еще один звук надо непременно услышать. Да, падающей книги. Точно подстреленная птица, «мягко шлепалась» она на пол. У кого-то, быть может, возникнет совсем иной, образ, но лично у меня растрепанная и падающая книга ассоциируется с птицей. Книга — на полу! Несправедливо. Тут-то и раздается «режущий ухо» голос Весовщикова, в сущности, самого Горького. Книга не отвечает за того, кто читает ее! Но почему именно Весовщиков, а не Павел и не Находка подал голос? На это ответит сама книга — роман «Мать». Обыск в доме Власовых всего лишь эпизод. Теперь поработаем над его связями с текстом. Обсудим, почему обыск состоялся вскоре после появления листовок на фабрике и незадолго до митинга по поводу «болотной копейки»; почему Горькому так важно, чтобы в понятых «вторым» оказался Рыбин? Вся сцена обыска, как и многие другие, рисуется в основном через восприятие Ниловны. Каким новым шагом станет в ее судьбе эта встреча с «белоруким» жандармом? Увязывая страницу с книгой, добиваюсь весомости воспитательного акцента в рамках литературного знания. ПОМОГИ, А НЕ ПОМЕШАЙ В общении с учеником как личностью, равной учителю, имеют значение многие мелочи. Литературных героев мои ребята знают и помнят не потому только, что читают книги, активны на уроках. В каждом из них умею увидеть и за каждым как бы закрепить своего героя. - Знаешь, Лена, кого ты напоминаешь? Катерину из «Грозы». Что о ней говорит Борис? «Какая у ней на лице улыбка ангельская, а от лица-то как будто светится». От твоего лица тоже свет идет. Да, да. А это добрая примета. И на шолоховскую Лушку тоже чем-то похожа. Одной очень важной, на мой взгляд, деталью. Сказать? У всех хуторских женщин белые головные платки, густо (!) подсиненные, а вот у Лушки — слегка. Мелочь! Но в женском обаянии кое-что значит. Свет и вкус вижу не только в твоем лице, но и в сочинении. Прочитаю отрывок. Так начался урок, который в методике называется разбором, а правильнее, разносом сочинений. Выложив на стол кипу тетрадей, умеем «корить, и крыть» своих подопечных за их большие и малые грехи. Бывает, разгорячась, не выдаем, а швыряем тетрадку. Зато бережно держим в руках чье-то «образцовое» сочинение, прочитаем, похвалим: «Вот как надо!» Мани и Вани, учитесь у Тани! Но не у Тани, даже если она и образцовая, а у того, у кого учится сама Таня, учатся ребята. А вот главой-то фигуры - учителя! - на уроке, где тетрадью «бьют» ученика, оказывается, и нет. Да и «показательное» сочинение в том виде, как оно «рекомендовано», скорее оттолкнет, а не научит. Мани и Вани хотят иметь свое лищо — такова уж особенность времени. В общем, традиционные разборы ожидаемых результатов не дают. Символическая Таня (как и сам учитель) не более чем иллюстрация определенного комплекса знаний, умений. И только. Некая матрица, которую накладывают на всех. Зная, «как надо», ребята и шагу не сделают ни в сторону учителя, ни в сторону Тани, ни к себе самим: останутся как есть. Моя Таня, у которой вкус и свет, ни в коей мере не показательная, а всего лишь, как Катерина, своеобразная. Нравится быть такой - пожалуйста, если сможешь, но лучше поищи себя, тогда сможешь еще больше. И разговор-то мой в классе не «по поводу» Тани со всеми, а с Таней на виду у всех и для всех. Разница? Безусловно. Никому не обидно, никто не унижен. На каждом уроке — новая Таня. Иная и впрямь чем-то напомнит пушкинскую, хоть и зовут Наташей. А настоящая Таня — толстовскую Наташу. Суть, однако, не в этом. Надо видеть, с каким острым интересом слушает класс обещанный отрывок: есть ли в нем тот свет и тот вкус. Нескольких минут достаточно, чтобы в такой ситуации научить механизму сочинения. Как учитель считаю, что могу своей рукой внести любые коррективы, увеличить экспрессию, глубину отрывка. К свету добавить свет, чтобы ярче было. Никогда не читаю всего сочинения. Только отрывок! Ибо комментирую его как художественный текст, не отделяя смысла от изобразительных средств. Значит, нужны выборки. И потом, нельзя нарушать законов внимания: 10—15 минут урока набираем высоту, а затем снижение, встреча с «землей». Самое яркое, сущностное надо успеть сказать именно в эти минуты - будь то страничка художественного или школьного сочинения. Здесь, как и в другом, как, впрочем, и во всем, верен принципу: в немногом - многое. Нельзя забывать и о тетрадях, которые на столе. В каждой так или иначе есть свой, пусть крохотный, но светлый отрывок. Проигнорировать его несовершенством целого было бы ошибкой — и учебной, и нравственной. Целое практически никогда не бывает совершенным, если говорить о школьном сочинении. Потому отрывками, а не доморощенной законченностью учу ребят радости творческого поиска с абсолютной надеждой на успех. Сейчас, когда пишутся эти строки, рождается идея — не с грудой тетрадей, выбирая, какую и как прокомментировать, а с одной из них прийти в класс. Каждому уроку — своя тетрадь! Тогда не количеством сочинений, которому ни ученик, ни учитель в равной мере не рады, а новым качеством разбора будем воспитывать творческую индивидуальность. Палитра урока обогатится еще одним приемом... Назовем его эффектом неожиданности. Никто ведь не знает, с чьей тетрадкой и с каким именно отрывком в ней ознакомлю класс. Допустим, на обобщающем уроке («Чему учит Шолохов?») прокомментирую этот. «В Поднятой целине» нет сцены похорон Давыдова и Нагульнова. Зачем, кажется, большому художнику упускать драматически выигрышную возможность — показать рыдающих женщин, строгих, будто окаменевших в своем горе мужчин... Вместо этого Шолохов ограничивается отдельным, но значительным штрихом: дед Щукарь вдруг перестал шутить. Вот и все. И ничего больше. Ни слез, ни воплей, ни надгробных речей не надо. А что надо? Надо, чтобы до этого дед Щукарь особенно часто и весело шутил». Бывает, и посмешу ребят, используя учебные (!) возможности смеха. Дефицит его ощутим во многих сферах, даже там, где «делают» смех, — в искусстве. В школе еще больше. Здесь каждый чем-то напоминает гоголевского прокурора. А ведь по-настоящему веселая, поучительная смешинка стоит иной раз урока, во всяком случае помогает ему и состояться, и долго жить. Значит, на каждом уроке не только тетрадь, но и смешинка? Да. Ученическая. Такую возможность опять же дают сочинения. - Миша! Как у тебя со зрением? - обращаюсь к ученику. - Хорошо! - Тогда не ясно, в каком издании «Поднятой целины» ты вычитал эти строчки: «Вот и отпели донские петухи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову...» Хохочут до слез. Ну при чем тут петухи, если речь о соловьях! Влюбленному Давыдову они «в две смены» поют. А Нагульнов только потому пристрастился к петушиному (!) пению, чтобы соловьев не слышать. Как капельки утренних росинок, еще блестят на глазах ребят слезы смеха, а в лицах — уже тишина. По весне снова рассыплется звонкая трель соловья... Но не услышат ее те, кто заснул вечным сном, даже если не из тополиной гущи, а со штакетника могилы снова позовет их к любви таинственный певец... Если почувствую, что смешинка каким-то образом обидела ученика, тут же приведу более курьезный случай, и горечь обиды вмиг растворится. Вот как однажды цитировала Гоголя (на выпускном экзамене!) одна из школьниц: «Не так ли ты, Русь, что борзая (курсив мой. — Е. И.), необгонимая тройка несешься...» Такого петуха дала, что с донским и не сравнить. Итак, три пособия, с которыми иду на урок: художественная книга, старенький учебник, где даты, биографии, обзоры, — и ученическая тетрадь: обычно в виде двойного листка, иногда нескольких, соединенных скрепкой. Вот и зесь инструмент, необходимый для работы. Здесь, казалось бы, и точку поставить, но, видимо, заинтриговали листочки, да еще со скрепкой. Бумаги всегда должно не хватать! Из долгих наблюдений вывел эту истину. В каждом потенциально живет писатель. Значит, и в школьнике, если он не испугался... тетради, где за строчку не вылезай, за поля — тоже. И вообще не вылезай. На то и тетрадь. Обернутая в кальку или прозрачную пленку, она как монумент пустых, надменно и молчаливо торжествующих страниц, настолько беленьких и чистеньких, что и прикоснуться-то к ним, испачкать — совестно. А как прикоснуться, не испачкав? Взгляните на черновики «Онегина» — жуть! А тут и буквы поправить нельзя, не то что слово или строчку вписать. Значит, снова вырывай лист, переписывай. Смотришь — и всю тетрадь распотрошил: начатых листов — много, законченного — ни одного. Не писанием, а чистописанием занимаемся, потому и не расписаться. Маяковский даже на папиросной коробке писал... А учитель: «Только в тетради! Только в тетради!» Понятно, инспектору показывать. Вот, мол, какие (!) темы и как часто (!) и как чисто (!) пишем. Чисто бывает, когда списываешь! Вот тут-то и появляется «грязь»— нравственная, которая, к сожалению, не пугает. Главное — тетрадочку показать. Воспитываем не талантливых и умных, а «умеренных и аккуратных», ловкачей, как грибоедовский Молчалин. После голову ломаем: как бороться с приписками? Очень просто — искоренить списывание. Не тетрадь, а вырванный из нее чистый листок отныне ляжет на парту, домашний стол. Пиши! И марай как хочешь! Но так, чтобы можно было понять. Старайся уложиться на одном. Не получится — бери другой, мало — следующий! Хоть всю тетрадь! И вот оно чудо: листка-то, оказывается, недостаточно. И второго, третьего... А помарок все меньше и меньше. Где-то и вовсе нет. Теперь соберем листы, пронумеруем (какой-то, может, и перепишем), соединим скрепкой и — сдадим. Учителю! Не обидится, потому что понимает, какая чистота нужна. Я ведь тоже пишу. Следовательно, кое-какие секреты знаю. Самые удачные абзацы рождались на клочках бумаги. Когда думаешь не о том, как и что сказать, а как бы уместить все то, что вдруг попросится из души. Иногда боковыми, а то и круговыми стрелками обозначу, где искать продолжение мысли, для которой не хватило места. Когда думаешь о «месте», а не о том, что еще (!) выжать из себя, дефицита в мыслях не бывает. И думается, и пишется. Вот почему листок мудрее тетради, а клочок — листа! Как пишут ребята на уроках друг другу записки — проследите! В считанные секунды клочок бумаги заполняется текстом. И каким! По стилю и мысли — сам Лермонтов или Чехов. Отвлекающие и потому сосредоточивающие факторы способствуют этому. Во-первых, чтобы учитель не заметил; во-вторых, не упустить то важное, что в уроке; в-третьих, чистого места — самый мизер, а сказать вон сколько надо. И — сказывается. Но когда и бумаги вдоволь, а жестким, авторитарным «не меньше» указан объем, тут же и зацикливаешься. Об «объеме» думаешь, упуская суть, а с нею — слова и в итоге способность двигаться к объему. Не пишешь, а маешься. То погодой, то тем, что якобы не.доспал, то еще чем-то оправдываешь пустую руку, хоть и держишь ручку со всеми наборами паст. Мои главные психологические установки, снимающие шоки, страхи, зажимы: Сочинение пиши, как записку приятелю. Размер и качество бумаги выбери сам. Любая помарка — не просчет, а находка! Радуйся, когда не пишется, ибо ищешь лучшее. И одна строчка — текст. Важный штрих. Пишем на одной стороне листа. Смысл? Чтобы иметь возможность, если что-либо упустил или недосказал, поставить «см. об» (смотри на обороте) и дописать фразу, абзац. Иногда — переписать набело особенно замаранные места и даже всю страницу. Черновик и беловик — в одном листе! Пишем разными пастами. Отдельные слова, фразы взамен перечеркнутых — только красной или зеленой. Скажут: не слишком ли расточительны в бумаге, если на одной стороне? Где экономия? Экономия—немалая. Во-первых, ни одного скомканного листа (отпадает такая необходимость: не нервами, а карандашом и пастой пишем). Во-вторых, пусть неравномерно, но лист исписывается с обеих сторон. В-третьих, то, о чем сказано выше: черновики, т. е. двойной расход бумаги, не нужны. Свой нелегкий поединок с тетрадью, на которую так часто падали горькие капли ребячьих слез, мы выиграли! Секрет прост: помоги, а не помешай маленькому человеку раскрыться в больших возможностях. Встань на его место, пойми и прими, как себя. Чтобы не одним листком, а несколькими высказаться, немалую роль играет тематика сочинений: Последний опыт Базарова... («Отцы и дети»). «Два берега — у одной реки...» («Гроза»). Как со дна, а не с поверхности брать художественную деталь («На дне»). Когда ребята пишут эти темы, то тишина нарушается шелестом вырываемых (а не разрываемых) листов. Бывает, и такую тему дам: «Трудности — когда пишу сочинение». Анализируя собственные помехи, просчеты, ребята во многом одолевают их. Начинающий — начинай с себя! — наш девиз, когда беремся за бумагу и ручку. Робковатому даю шутливый совет: что посмеешь, то и пожнешь! Консервативному и многословному иная подсказка: «Н» да «К» — выйдет наверняка!. Понимает: новизна и конкретность — основа успеха. Одержимому творчеством — и вовсе необычный совет: пиши, будто книгу. Обязательно нужно видеть, как ее раскупают. И ты знаешь, почему и за что, и от страницы к странице это «почему» и «за что» усиливаешь. Итак: Перед тобой на письменном столе Немым вопросом белый лист бумаги... Не бойся! Твои знания намного шире его формата, а умения придут уже с первой строчкой. |