Тённис Ф. Общность и общество (2002). Gemeinschaft und Gesellschaft
 Скачать 12.89 Mb.
|
|
§ 4. Перевес и выравнивание Если же эти отношения в их совокупности выступают как взаимоопределение человеческих воль и их служение друг другу, и если, тем самым, каждое из них можно представить, прибегнув к образу равновесия сил, то все, что дает перевес одной воле, должно быть компенсировано усиленным действием на другой стороне. В идеальном случае можно тогда полагать, что большему наслаждению, черпаемому аз того или иного отношения, соответствует более тяжелая разновидность труда для поддержания такого отношения, те. такая его разновидность, которая требует приложения больших или реже встречающихся сил меньшему же наслаждению, соответственно, и более легкий труд. Ведь даже если удовольствие можно найти в самом усердии и борьбе, то все же всякое напряжение сил с необходимостью требует последующей разрядки, всякая отдача — восполнения, всякое движение — покоя. Для существа сильнейшего избыток наслаждения состоит отчасти в самом чувстве превосходства, власти и возможности повелевать, тогда как положение опекаемого, подчинение руководству и вынужденное послушание, те. чувство неполноценности, подобно нажиму и принуждению, всегда воспринимается с некоторым недовольством, сколь бы ни облегчали его любовь, привычка и благодарность. Но весовое отношение, в рамках которого одна воля воздействует на другую, становится еще более отчетливым последующему соображению всякое превосходство чревато высокомерием и жестокостью и потому грозит перейти во враждебное, насильственное обхождение, если наряду с ним в большей мере не наличествует или не возрастает тенденция и склонность делать добро существу, преданному в твои руки. По природе же все обстоит таким образом преимущество в силе вообще есть в тоже время преимущество в способности оказывать помощь если на то вообще есть воля, то благодаря ощущению силы (поскольку последняя сама есть воля) она становится еще сильнее и решительнее и потому, в особенности в рамках этих телесно-органических отношений, сильный ощущает некую инстинктивную и наивную нежность [Zärtlichkeit] к слабому, удовольствие от возможности помогать и защищать, которое внутренне срастается с радостью обладания и сна слаждением собственной властью 5. Троякое достоинство Превосходство в силе, применяемое во благо подчиненному или сообразующееся сего волей и потому находящее у него поддержку, я называю достоинством [Würde] или авторитетом в таком случае можно различить три его вида достоинство возраста, достоинство силы и достоинство мудрости или духа. Они, в свою очередь, соединяются в достоинстве, которое подобает отцу стоящему над своими близкими в деле защиты, попечения и руководства. Грозность такой власти порождает среди слабейших страхи он один свидетельствовал бы, пожалуй, лишь о ее отрицании, неприятии (в той мере, в какой к нему не примешивается восхищение, однако исходящие от нее же благодеяния и милости пробуждают волю к почитанию [Ehren]; и если последняя преобладает, то из этой связи возникает чувство почтения [Ehrfurcht]. Так, при решительной разнице в обладании властью, нежность и почтение или (в более слабом проявлении) благожелательность и уважение противостоят друг другу как два граничных определения того настроения [Gesinnung], на котором основывается общность. Такие мотивы делают, поэтому, возможными вероятным возникновение отношений своего рода общности даже между господином и слугой [Knecht], если их поддерживает и им способствует тесное, продолжительное и замкнутое совместное проживание водном доме, действующее, как правило, подобно узам теснейшего родства 6. Общность крови — места — духа Родство — Соседство — Дружба Ибо общность крови [Blut], как сущностное единство, развивается и обособляется в общность места [Ort], непосредственно выражающуюся в совместном проживании, а эта последняя, в свою очередь, — в общность духа [Geist], характеризующуюся лишь совместным действием в едином направлении, одинаковой настроенностью. Общность места можно понимать как взаимосвязь животной, а общность духа, в равной мере, — как взаимосвязь ментальной жизни, и потому последнюю в ее связи с предшествующими — как собственно человеческую и наивысшую разновидность общности. Подобно тому как с первой закономерно связана общая отнесенность и причастность к самому существу человека (те. собственное отношение к нему, вторая отнесена и причастна к обжитой территории и почве, а последняя — к святыням или почитаемым божествам. Все три вида общности теснейшим образом связаны между собой как во времени, таки в пространстве, а стало быть, ив человеческой культуре и ее истории в целом, и во всех отдельных ее феноменах и их развитии. Всюду, где человеческие воли органически связывают людей друг с другом и находятся друг к другу в отношении утверждения, наличествует общность того или иного вида, причем предшествующая ее разновидность развертывается в позднейшую, последняя же в своем развитии достигает относительной независимости от первой. И потому в качестве вполне приемлемых наименований для этих изначальных ее разновидностей водном ряду могут быть рассмотрены 1) родство, 2) соседство, 3) дружба. Средоточием и как бы телом родства [Verwandtschaft] является дом здесь все проживают вместе под одной оберегающей крышей, вместе владеют и пользуются своим добром, в частности, питаются из одних и тех же запасов, сидят за одним столом здесь мертвые почитаются как незримые духи, будто они все еще сильны и пекутся о своих присных, витая над их головами, так что общий страхи почитание еще больше сплачивают мирную совместную жизнь и совместное действие. Впрочем, родственная воля и дух вовсе не привязаны к пределам своего дома и ближайшим окраинам напротив, там, где они сильны и живы, те. в наиболее близких и тесных связях, они могут поддерживаться сами собой, питаясь одной лишь памятью, при какой угодно отдаленности сохраняя и вызывая в воображении ощущение близости к общности и соучастия в ее делах. Но они потому ищут такой телесной близости и потому им труднее оторваться от нее, что только таким образом могут быть умиротворены и уравновешены все требования любви Поэтому обычному человеку в большинстве случаев бывает лучше и отраднее всего, когда он окружен своим семейством, своими близкими. Тогда он находится у себя (chez soi). — Всеобщий характер соседства [Nachbarschaft] присущ совместной жизни в деревне где близость жилищ, общий сельскохозяйственный рынок, да и просто общие границы угодий способствуют многочисленным контактам между людьми, их привычке и близкому знакомству друг с другом, делают необходимым совместный труд, поддержание порядка и управление, заставляют вымаливать пощады и милости у богов и духов земли и воды, приносящих отраду и грозящих бедствиями. Будучи существенным образом обусловлена совместным проживанием, эта разновидность общности может сохраняться и вовремя отлучки, хотя и не так легко, как первая, и потому ей в большей мере приходится искать опору в определенных привычках совместной жизни ив освященных обычаях. — Дружба [Freundschaft] перестает быть зависимой от родства и соседства, поскольку является условием и следствием сплоченного труда и общего образа мыслей, и потому она чаще всего возникает в занятиях одинаковыми или сходными профессиями и искусствами. Однако такие узы, несомненно, завязываются и поддерживаются благодаря беспрепятственному и частому единению, каковое с наибольшей вероятностью может происходить в городе а учреждаемое и прославляемое общим духом божество имеет здесь самое непосредственное значение для сохранения уз, поскольку только оно (или, по крайней мере, преимущественно оно) придает им живой и непреходящий облик. Зато такой добрый духи не привязан к своему месту, а обитает в сознании своих почитателей и сопровождает их в странствиях по чужим землям. Поэтому истинные товарищи по вере, как и близко знакомые между собой товарищи по искусству или сословию, тоже всюду ощущают, что связаны между собой духовными узами и заняты общим для них делом. Если, таким образом, совместное проживание в городе (равно как ив одном доме, коль скоро ему причастны и неродственные, а также служилые члены) и можно охватить понятием соседства, то духовная дружба, напротив, образует своего рода незримую местность, некий мистический город, словно вызванный к жизни интуицией художника, творческой волей. Отношениям между самими людьми как друзьями и товарищами здесь менее всего присущ органический и внутренне необходимый характер они наименее инстинктивны ив меньшей мере обусловлены привычкой, чем отношения между соседями они ментальны по своей природе и потому кажется, что в сравнении с предыдущими покоятся либо на случайности, либо на свободном выборе. Но аналогичный нюанс подчеркивался уже ив чисто родственных отношениях, что позволяет теперь выдвинуть следующие положения 7. Судейские — Воеводские — Пастырские функции Соседство относится к родству также, как отношение между супругами (и потому сродство вообще) — к отношению между матерью и ребенком. Чего в последнем случае достигает взаимная расположенность сама по себе, в первом должно опираться на привычку друг к другу. И как отношение между братьями и сестрами — а потому также всякое побочное родство и отношения между сравнительно одинаковыми его ступенями вообще — связано с прочими органически обусловленными отношениями, таки дружба связана с соседством и родством. Память проявляется в благодарности и верности, и особая истина таких отношений должна заявлять о себе во взаимном доверии друг к другу. Но поскольку их основа уже не столь укоренена в природе и не столь понятна сама по себе, а индивидуумы с большей определенностью сознают и утверждают друг перед другом свою собственную способность волить и мочь, постольку эти отношения бывает труднее всего сохранить и легче всего нарушить нарушить бранью и ссорами, которые случаются почти во всякой совместной жизни, ведь постоянная близость и частота контактов подразумевает в качестве реальных, в известной степени вероятных возможностей и взаимную поддержку и утверждение, и взаимное ущемление и отрицание и лишь до тех пор, пока проявления первых преобладают такие отношения можно называть действительно отношениями общности. Этим объясняется, что именно такие чисто духовные братства как показывает многократный опыт, лишь до известных границ могут допускать телесную близость подлинной совместной жизни с ее теснотой и частыми контактами. Скорее, последним должен быть найден противовес в высокой степени индивидуальной свободы. Но если в рамках родства все природное достоинство сосредоточено в достоинстве отца [Vater], то как достоинство государя [Fürst] оно сохраняет свое значение и там, где сущностную основу совместного проживания составляет соседство. Здесь оно обусловлено уже не возрастом и родительским положением, а, скорее, властью и силой и наиболее непосредственно выражается в том влиянии, которое господин оказывает на своих людей, землевладелец — на своих крестьян, помещик — на своих крепостных. Наконец, в рамках дружбы, поскольку она проявляется в общей преданности одному и тому же призванию, одному и тому же искусству, такое достоинство приобретает значимость как превосходство мастера [Meister] над его последователями, учениками, подмастерьями. — Достоинству же возраста [Alter] наиболее подобает судейская [richterliche] деятельность и печать справедливости ибо из юношеской горячности, вспыльчивости и страстности проистекают насилие, мстительность и раздоры. Старец же стоит надо всем этим как невозмутимый наблюдатель и наименее склонен помогать одному в ущерб другому, руководствуясь пристрастием или ненавистью, но старается выяснить, с чьей стороны исходило зло и была ли причина к тому достаточно сильна для справедливого, сдержанного человека или же что должен сделать или какое наказание понести человек, позволивший себе то или иное излишество, для того чтобы оно было возмещено. — Достоинство силы [Kraft] должно проявляться в борьбе, оно подтверждается отвагой и храбростью. Поэтому свое завершение оно получает в воеводском [herzogliche] достоинстве, каковому подобает собирать и приводить в порядок боевые силы, возглавлять поход на врага, предпринимать все, что полезно для совместного действия, и запрещать все, что вредно для него. — Но если в большинстве случаев правильные и спасительные решения и распоряжения могут быть, скорее, угаданы или предусмотрены сведущим человеком, а недоступны с очевидностью взгляду каждого и если грядущее скрыто от нас и носит зачастую угрожающий или пугающий характер, то среди всех искусств первенство, по-видимому, должно быть отдано тому, которое умеет распознавать, толковать и побуждать волю невидимых. И потому достоинство мудрости [Weisheit] возвышается над всеми другими как пастырское [priesterliche] достоинство, в котором, согласно поверью, странствует среди живущих образ самого Бога ив котором Вечный и Бессмертный открывается и возвещает о себе тем, кто окружен опасностями и объят смертным страхом. — Эти особые главенствующие и первенствующие роды деятельности и добродетели предполагают и дополняют друг друга и все означенные достоинства в их зачаточном виде можно мыслить соединенными во всяком высокопоставленном чине, насколько таковой выводится из единства той или иной общности однако таким образом, что судейское достоинство, как изначальное, остается естественным для статуса отца семейства, воеводское соответствует статусу патриарха и, наконец, пастырское, по-види- мому, наиболее соразмерно статусу мастера. Однако воеводское достоинство естественным образом подобает и отцу семейства (тем более, что единение против врагов требует известного подчинения, верховному правителю клана (как главе старейшего из родственных домов, в наиболее же элементарном случае — вождю еще не разделившегося племени (занимающему место общего мифического предка. Оно же, в свою очередь, возвышается до божественно пастырского: ведь предки либо уже стали, либо становятся богами, а боги считаются предками и друзьями отца, и потому есть боги дома, рода, племени и народной общины. В них находит свое наивысшее воплощение сила такой общности в их силах совершить невозможное чудесные деяния — дело их рук. Потому, когда из соображений благочестия их снабжают пропитанием и почитают, они оказывают помощь, а когда их забывают или пренебрегают ими, — наносят ущерб и наказывают. Как отцы и судьи, как господа и предводители, как наставники и учителя они сами изначально являются носителями и образцами этих человеческих достоинств. Среди последних воеводское достоинство также предполагает умение судить ведь совместная борьба делает тем более необходимым улаживание внутренних раздоров посредством убедительного решения. А пастырскому чину надлежит освятить такое решение как неприкосновенную святыню, ведь сами боги почитаются как зачинатели права и судебных приговоров § 8. Достоинство и служение — Неравенство и его границы Всякое достоинство, как особая и большая свобода и честь и потому как определенная волевая сфера, должно выводиться из всеобщей и равной волевой сферы общности и потому, как особая и меньшая свобода и честь, ему противостоит служение [Dienst]. Всякое достоинство можно рассматривать как служение и всякое служение — как достоинство, коль скоро в расчет принимается лишь особенное Волевая сфера вообще и, следовательно, волевая сфера общности, заключает в себе некоторое количество детерминированной силы, власти или права в последнем же сосредоточена сама суть воления к тому, что мы можем и что нам дозволено (что мы смеем) сделать, и воления к тому, что является для нас необходимым или обязательным. Такое воление обнаруживается как сущность и содержание всех производных волевых сфер, в которых привилегии и обязанности суть, таким образом, две сообразующиеся друг с другом стороны одного итого же предмета, те. нечто иное, как субъективные модальности одной и той же объективной субстанции права и силы. Тем самым, в силу обладания бблыпими и меньшими обязанностями и привилегиями, в рамках общности по ее воле существуют или возникают реальные неравенства Конечно, они могут возрастать лишь до известного предела, поскольку за ним упраздняется сущность общности как различенного единства с одной стороны (наверху, потому что сила собственных прав становится слишком велика, а их связь с общими правами становится безразличной и обесценивается с другой стороны (внизу, потому что собственные права становятся слишком слабы, а взаимосвязь — ирреальной и тоже обесценивается. Но чем меньше люди вступающие в близкий контакт друг с другом, бывают связаны между собой в рамках одной и той же общности, тем в большей мере они противостоят друг другу как свободные субъекты, способные волить и мочь. И эта свобода тем более велика, чем меньше она вообще зависит от их собственной, ранее определенной воли, и чем меньше последняя зависит или ощущается как зависимая от воли какой бы тони было общности. Ведь важнейшим фактором строения и формирования всякой индивидуальной привычки и нрава, помимо наследуемых от рождения сил и влечений, является воспитующая и направляющая воля общности, в частности дух семейственности, но также и всякий иной дух, который подобен ему и оказывает подобное воздействие 9. Воля общности — Взаимопонимание — Естественное право — Язык Родной язык — Единодушие Взаимонаправленную и общую для всех, связующую настроенность, в коей выражается собственная воля той или иной общности, здесь следует рассматривать как взаимопонимание [Verständnis] (consensus). В нем заключена та особая социальная сила и симпатия, которая удерживает людей вместе как членов единого целого. А поскольку всякое влечение в человеке связано с разумом и предполагает языковые задатки, постольку взаимопонимание можно понимать как смысловую и разумную суть такого отношения. Поэтому, к примеру, между родителем и его ребенком оно наличествует лишь в той мере, в какой считается, что ребенок способен овладевать языком и наделен разумной волей. Иными словами все, что соразмерно смыслу того или иного общностного отно- 3 Ф. Тённис 33 шения, что имеет смысл в нем и для него, составляет его правоте. принимается во внимание как собственная и существенная воля множества связанных друг с другом людей. При этом, поскольку их действительной природе и силам отвечает то обстоятельство, что наслаждение отличается от труда, а также, что одной стороне отводится руководство, а другой — послушание, постольку это право оказывается естественным в качестве порядка совместной жизни, где каждой воле отводится своя область или функция, своя мера обязанностей и привилегий. Взаимопонимание покоится, стало быть, на сокровенном знании друг друга, в той мере, в какой оно обусловливается непосредственным участием одного существа в жизни другого, склонностью к со-радованию и состраданию ив свою очередь, способствует их проявлению. И это тем более вероятно, чем больше между людьми сходства в конституции и опыте, чем в большей мере их естество, характер и образ мыслей принадлежат к одному и тому же или к сходному виду. Подлинным органом взаимопонимания, благодаря которому оно развертывает и формирует свою сущность, является сам язык, способ выражения боли и удовольствия, страха иже лания, а также всех других чувств и волнений духа, сообщаемых и воспринимаемых при посредстве жестов и звуков. Язык, как всем известно, не был изобретен и как бы условно принят в качестве средства и инструмента для достижения взаимопонимания, напротив, он сам есть живое взаимопонимание, сразу и его содержание, и его форма. Подобно всем прочим сознательным выразительным жестам, языковое выражение является непроизвольным следствием глубинных чувств, преобладающих мыслей, и не служит намерению достичь взаимопонимания в качестве искусственного средства, якобы возникшего на основе естественного непонимания хотя понимающие друг друга люди и могут пользоваться языком просто как знаковой системой, подобной другим условным знакам. И конечно же, во всех таких выражениях с равным успехом могут проявляться и враждебные, и дружеские чувства. Это настолько верно, что возникает побуждение выдвинуть общий тезис дружественные и враждебные настроения и страсти зависят от одинаковых или очень сходных условий. Ноту враждебность, которая происходит от разрыва или ослабления наличных и природных уз, здесь обязательно следует отличать от той ее разновидности, которая основывается на ощущении чуждости, непонимании и недоверии. Обе они инстинктивны, но первая по сути своей проявляется в гневе, ненависти, негодовании, а вторая — преимущественно в боязни, отвращении, антипатии первая имеет острый, вторая — хронический характер. Язык же, как и всякий другой способ общения душ, несомненно, не возникает ни из первой, ни из второй враждебности (каковая здесь представляет собой лишь экстраординарное и болезненное состояние, но из доверительности, искренности и любви и потому родной язык [Mutter-Spra che] , по-видимому, легче и живее всего произрастает, в особенности, из глубокого взаимопонимания между матерью и ребенком. В первом же случаете. в случае открыто выражаемой и внутренней по отношению к взаимопониманию враждебности, можно полагать, что за этой враждебностью всегда скрывается дружественность и единодушие. — В действительности, единство и, как следствие, возможная общность человеческих воль наиболее непосредственно предстает только в кровной близости ив смешении кровей следом затем в пространственной близости и, наконец, — для человека — в близости духовной. В этой последовательности нужно, стало быть, искать корни всякого взаимопонимания. В качестве великих основных законов общности мы выдвигаем, таким образом, следующие. 1) Родственники и супруги любят друг друга или легко друг к другу привыкают часто и с охотой думают и говорят друг с другом и друг о друге. Примерно тоже можно сказать о соседях и друзьях. 2) Между любящими etc. имеет место взаимопонимание. 3) Любящие и понимающие друг друга люди живут вместе и обустраивают свою совместную жизнь. — Итоговую форму определяющей воли общности, возникающую столь же естественно, как и сам языки потому заключающую в себе все грани взаимопонимания и своими нормами задающую его меру, я называю единодушием [Eintracht] или духом семейственности (concordia как сердечная привязанность и единение. Таким образом, взаимопонимание и единодушие суть одно и тоже, а именно общност- ная воля в ее элементарных формах в своих отдельных связях и действиях она предстает как взаимопонимание, а в своей совокупной силе и природе — как единодушие 10. Членение естественных единств Взаимопонимание есть, таким образом, простейшее выражение внутренней сути и истины всякой подлинной совместной жизни, совместного проживания и действия. И потому, в первом и наиболее всеобщем значении, — выражение сути домашней жизни поскольку же ее ядро состоит в связи и единстве мужа и жены ради рождения и воспитания потомства, постольку этот естественный смысл в особенности свойствен супружеству как отношению длительному. Его можно еще назвать молчаливым согласием вот ношении обязанностей и привилегий, добра и зла и, пожалуй, уподобить некому соглашению, договору но лишь затем, чтобы тут же и тем энергичнее подчеркнуть контраст. Ибо и о смысле слов можно сказать, что он подобен смыслу условных, произвольно принятых знаков, и тем не менее дело тут как разв противоположном. Соглашение и договор суть единение, которое достигается, заключается это обмен обещаниями, который предполагает использование языка, а также общее понимание и принятие планируемых в будущем действий, которые должны быть выражены в отчетливых понятиях. Это единение может также подразумеваться, как если бы оно уже состоялось, коль скоро результат такого рода достигнут оно может, стало быть, per accidens1 обходиться и без слов. Взаимопонимание же по своей сути обходится без слов, ибо его содержание невыразимо, бесконечно и непостижимо. Подобно тому как нельзя договориться о языке, хотя при посредстве языка могут быть оговорены многочисленные знаковые системы для выражения понятий, таки единодушия нельзя достичь, сколь бы легко ни достигалось разного рода единение. В благоприятных условиях взаимопонимание и единодушие произрастают и расцветают из уже имеющихся ростков. Как растение происходит от растения, так один дом (семья) происходит от другого, итак же супружество возникает из единодушия и обычая. В качестве их условия и причины им всегда предшествует непросто что-то им подобное, но нечто более всеобщее, что в них заключено и составляет форму их проявления. Поэтому такое единство воли, как психологическое выражение кровнородственных уз, наличествует ив более обширных группах, хотя проступает там более смутно и сообщается индивидуумам только в органическом порядке. Подобно тому Привходящим образом, при случае (лат как всеобщность используемого языка, составляющая реальную возможность понимания речи, сближает и связывает человеческие души, так существует и общий для всех смысла также высшие формы его проявления общие обычаи и общая вера, которые присущи членам одного народа [Volk], обусловливая, хотя и нив коей мере не гарантируя единство и покой его жизни, но внутри и вне его с растущей интенсивностью наполняют собой ветви и побеги одного племени [Stamm], и, наконец, с наибольшей полнотой, — родственные дома в том раннем и важном образовании органически-связной жизни (в клане [Klan] или роде [Geschlecht]), которое представляет собой семью до появления семьи, где оно обладает равной с нею реальностью. А из этих групп — и над ними — возникают в качестве их модификаций те определяемые землей и почвой комплексы, которые мы в обобщенном виде подразделяем на А) страну [Land], В) волость [Gau] или марку [Mark] и С) деревню [Dorf] — наиболее глубинное образование такого рода. Однако отчасти из недр деревни, отчасти рядом с ней, в своем разрастании удерживаемый не столько общими природными объектами, сколько общим духом, развивается город [Stadt], по своему внешнему бытию — нечто иное, как большая деревня, скопление соседствующих деревень или же деревня, обнесенная стеной. Но скоро он, как целое, начинает господствовать над окружающей местностью ив союзе с ней образует новую форму организации в виде волости, а в более широких масштабах — страны. Внутри же города как его самобытные порождения или плоды, в свою очередь, выделяются трудовое товарищество — гильдия [Gilde] или цехи культовое товарищество, братство — религиозная община [Ge meinde]; последняя является в тоже время предельными наивысшим выражением, которое способна принять идея общности. Но подобным же образом и весь города равно и деревню, народ, племя, роди, наконец, семью можно понимать или представлять себе как особого рода гильдию или религиозную общину. И vice versa1: все эти многосложные образования содержатся в идее семьи как наиболее всеобщего выражения реальности общности и из нее проистекают 11. Владение и пользование Пашня и дом Ж изнь общности проходит во взаимном владении [Besitz] и пользовании [Genuß] и есть владение и пользование общими благами. Воля к владению и пользованию есть воля к охранению и защите. Если есть общие блага, то есть и общие беды, общие друзья — общие враги. Беды и враги не являются предметами владения и пользования, соотносятся нес позитивной, ас негативной волей, с отвращением и ненавистью, тес общей волей к их уничтожению. Желанные, вожделенные предметы не содержат в себе ничего враждебного, но находятся в предполагаемом владении и пользовании, пусть достижение такового и может быть обусловлено враждебной деятельностью. Само по себе владение есть воля к сохранению кроме того, владение и есть само пользование, а именно удовлетворение и исполнение воли, подобно вдыханию атмосферного воздуха. Таковы владение и причастность, которые связывают людей друг с другом Но поскольку пользование отличается от владения особыми актами употребления [Gebrauch], постольку оно, конечно, может быть обусловлено разру 1 Наоборот (лат шением: так, зверя убивают ради того, чтобы питаться его мясом. Охотники рыбак хотят, скорее, не владеть своей добычей, а лишь пользоваться ей, хотя отчасти это их пользование можно представить как растянутое на длительный сроки потому, опять-таки, как владение, — к примеру, употребление шкурили каких-либо накопленных запасов. Но охота, как повторяющаяся деятельность, сама в качестве условия предполагает владение (пусть и неопределенное) неким участком и может быть понята как пользование таковым. Разумному человеку должно быть свойственно желание сохранить или даже приумножить его общие достоинства и содержание, как ту субстанцию, модусом и продуктом которой каждый раз оказывается добыча. Такова субстанция дерева, с которого срывают плоды, субстанция почвы, на которой произрастают съедобные стебли. Но такую же сущность приобретает и прирученный, выкормленный и ухоженный зверь, все равно, используют ли его как прислужника и подмогу или употребляют в пищу части его тела. В этом смысле животных выращивают и вследствие этого вид, или стадо, как пребывающие и сохраняющиеся, те. собственно предмет владения, соотносятся с отдельным экземпляром, потребляемым хотя бы и путем его разрушения. А содержание стад, в свою очередь, предполагает особую связь с землей, с пастбищами, доставляющими скоту пропитание. Когда же охотничьи угодья и пастбища иссякают, тов малонаселенных областях их можно сменить, и тогда люди совсем своим имением и скарбом, а значит, и со своими животными, покидают насиженные места, чтобы найти лучшие. Лишь собственным трудом вспаханное поле, в котором человек заключает семя будущего растения, плод предыдущего, впервые связывает его стопы, становится владением сменяющих друг друга поколений ив союзе с вечно юными человеческими силами предстает неисчерпаемым сокровищем, хотя и возводится в такую честь лишь постепенно, входе накопления опыта и возникающих на его основе способов разумного обрабатывания, щажения и ухода. А вместе с пашней укрепляется и дом из подвижного, как сами люди, звери и вещи, он становится неподвижным, как земля и почва. Человек оказывается связан двойными узами возделанным полем и обжитым домом, те. плодами своего собственного труда 12. Общая тенденция — Схема развития В постоянной связи с пашней и домом развертывается вся жизнь общности. Ее можно объяснить только из нее самой, ибо ее росток, а стало быть, в той или иной степени, и ее действительность есть сама природа вещей. Как таковая, общность наличествует между всеми органическими существами, человеческая же разумная общность — между людьми. Мы различаем живущих вместе и порознь, социальных и не социальных животных. И это правильно. Номы упускаем из виду, что речь при этом идет лишь о различных уровнях и видах совместной жизни, поскольку у перелетных птиц она иная, чему хищных зверей. И мы забываем, что совместное пребывание предопределено самой природой разрыв же еще как бы надлежит обосновать. Значит, особые причины рано или поздно приводят к отделению, к распаду бблыпих групп на меньшие, но большая предшествует меньшей, как рост предшествует размножению (понимаемому как надындивидуальный рост. И каждая группа, несмотря наделение, имеет тенденцию и способна сохраняться в распавшихся частях как в своих членах, способна и дальше оказывать воздействие проявляться в репрезентативных компонентах. Поэтому если схему развития мыслить в виде линий, исходящих в различных направлениях из некого центра, то сам центр символизирует единство целого, и поскольку целое, выступая в качестве воли, соотносится с самим собой, постольку в этом центре и должна преимущественно наличествовать такая воля. Однако на концах лучей образуются точки новых центров, и чем бблыпая энергия им нужна для того, чтобы достичь собственной периферии ив тоже время сохранить себя, тем больше они отнимают ее у прежнего центра, который теперь, если он сам не может подобным же образом соотнестись с неким изначальным центром, неизбежно слабеет и утрачивает способность оказывать воздействие в других направлениях. И все же мы полагаем, что связное единство не исчезает и сохраняет способность и тенденцию к тому, чтобы как целостное сущее выражаться в связях главного центра с непосредственно происходящими от него побочными. Каждый центр репрезентиро ван некоей самостью [Selbst], именуемой главой вот ношении своих членов. Но будучи главой, она не составляет целого она становится более сходной с целым, когда собирает вокруг себя подчиненные ей центры, а именно фигуры их глав. Идеально они всегда присутствуют в том центре, из которого ведут свое происхождение, и потому выполняют свое естественное призвание, когда телесно сближаются с ним, стягиваются водном месте. И это необходимо, если обстоятельства требуют взаимопомощи и совместных действий, будь то внешних или внутренних. Таким образом, здесь покоится та сила и тот авторитет, которые, во многих опосредованиях, распространяются на тело и жизнь каждого Но точно также и владение всеми благами сосредоточено сперва в некоем целом ив его центре, насколько последний понимается как целое. Из него низшие центры выводят свое владение и затем утверждают его более позитивным способом, через потребление и пользование последующие же, в свою очередь, — свое, под предыдущими. Таким образом, это рассмотрение тоже уводит вниз, к предельному единству домашней семьи и к ее общему владению, потреблению и пользованию здесь, наконец, влияние авторитета непосредственно касается самост- ных [selbstische] индивидуумов, и только они, как предельные единства, могут еще выводить отсюда свою свободу и собственность. Каждое более обширное целое подобно разделившемуся дому, и даже если последний был менее совершенен, тов нем все же должны мыслиться наличествующими зачатки всех тех органов и функций, которыми обладает совершенный. Изучая дом, мы изучаем общность, как изучая органическую клетку, мы изучаем саму жизнь 13. Домашняя жизнь — Три ее слоя Существенные черты домашней жизни уже были отмечены и выступают здесь в соединении с дальнейшими. Дом состоит из трех слоев или сфер, как бы вращающихся вокруг одного центра. Наиболее близкая к центру сфера является в тоже время и самой старшей это хозяин дома и его жена, или несколько жен, если им отводится равное достоинство. Затем идет потомство даже само вступив в брак, оно все еще может оставаться в пределах этой сферы. Внешний круг образует прислуга слуги [Knechte] и служанки они составляют младший слой, это ростки более или менее родственной материи, которые лишь в той мере принадлежат общности иначе, чем простые предметы или подневольные члены, в какой ассимилируются общим духом и волей и по своей собственной воле подчиняются и смиряются с ней. Сходным отношением связаны со своими мужьями те жены, что были взяты на чужбине и приведены в дом и когда от их брака рождаются дети, последние, в качестве потомства и зависимых членов, образуют промежуточный слой, посредующий между господами и слугами. Из этих конститутивных элементов легче всего, правда, можно обойтись без последнего, нов тоже время он представляет собой ту необходимую форму, в которую должны вливаться враги или чужаки, чтобы принимать участие в жизни дома если, конечно, чужие в качестве гостей не удостоиваются соучастия в пользовании, каковое по природе своей не может быть продолжительным, нона некоторое время тем сильнее уподобляется причастности к господскому кругу, чем с большим почетом и любовью принимают гостя и наоборот, чем меньше уважения к нему, тем более он уподобляется слугам. Само сословие слуг может уподобляться детям, нос другой стороны, и переходить в разряд рабов [Sklaven], если достоинство человека принижается обхождением с ним. В силу столь же глубокого, сколь и бездумного предрассудка статус слуги понимается как недостойный сам по себе, поскольку противоречит равенству человеческого облика. В действительности же своим рабским поведением — безразлично к тому, обусловлено ли оно страхом, привычкой и суеверием или холодным сознанием своего интереса и расчетом — один человек может в самых разнообразных отношениях настолько унизиться перед другим, насколько высокомерию и дикому нраву тиранического и корыстолюбивого владыки заблагорассудится угнетать и мучить подчиненных ему людей, хотя формально они и состоят с ним в отношении свободного договора. То и другое связано со статусом слуги не необходимой, хотя зачастую и вероятной связью. Если человек, длительное время подвергавшийся дурному обхождению, равно как и какой-нибудь льстец, по своим моральным качествам являются рабами, тона против, слуга, разделяющий с семьей горе и радость, оказывающий господину почтение наравне с возмужавшим сыном и пользующийся доверием как его помощник или даже советчик, по своим моральным качествам является свободным человеком, даже если это не соответствует его правовому состоянию. Правовой же статус раба несправедлив по своей сути, ибо право должно пониматься как нечто разумное, и потому, конечно же, требует отличать личность [Per son] от вещи и признавать разумное существо в качестве личности 14. Домохозяйство — Очаги стол Уложение дома здесь важно прежде всего как домохозяйство те. в его экономическом аспекте, как общность, объединенная совместным трудом и совместным пользованием. Подобно дыханию, человеческое пользование все время воспроизводится, задача же его состоит в пропитании, и потому добыча и приготовление еды и питья составляют регулярное и необходимое занятие. Мы уже упоминали о том, что труд распределяется между полами. И подобно тому как лес, поле и пашня образуют внешнюю, природную сферу, — очаг [Herd] с поддерживаемым в нем живым огнем составляет как бы ядро и саму суть дома, место, вокруг которого мужчины и женщины, стар и млад, господа и слуги собираются для того, чтобы принять участие в трапезе. Поэтому очаги стол [Tafel] приобретают символическое значение первый — как сохраняющаяся в череде поколений жизненная сила дома, второй — как то, что объединяет нынешних его членов ради поддержания и обновления их тела и души. Стол — это и есть сам дом, поскольку каждому отведено за ним свое место и подобающая доля. Если до того товарищи по общему труду были отделены и оторваны друг от друга ради его выполнения, то теперь происходит их воссоединение ради надлежащего распределения и пользования. Аналогично, будь то по отдельности или сообща, осуществляется и пользование всеми остальными благами, которые производятся в раздельном или совместном труде. Напротив, обмен [Tausch] как таковой противоречит самому существу дома он допустим разве что лишь постольку, поскольку имеет место при распределении и поскольку индивидуумы могут обладать независимой собственностью в отношении отводимой им доли, а также в отношении тех вещей, которые каждый из них может произвести для себя одного, помимо деятельности, выполняемой в рамках общности. По указанию своего хозяина и управителя дом как целое может посредством обмена переводить излишки своей продукции в гу форму, которая представляется более полезной. И сам такой обмен, — поскольку он осуществляется регулярно ив рамках некой общности домов, каковая сама подобна объемлющему дому (в деревне, в городе, а также между городом и деревней в сельской местности или в городском районе, осуществляется в мире и покое, сообразно нормам, которые благодаря взаимопониманию обнаруживают свой справедливый характер, — можно понять только как выражение закономерного распределения и уподобить совместному пользованию за накрытым столом. Следует заметить, что все это всегда остается причастным к идее обмена, простого круговорота товаров, сколь бы ни была эта идея завуалирована. Но явления могут далеко от нее отклоняться ив итоге давать лишь искаженное представление о ее стиле. Поэтому, для того чтобы, в конце концов, все же правильно их понять, их нужно целиком и полностью брать сами по себе и объяснять исходя из потребностей и воли индивидуумов 15. Взаимодополнительность города и деревни — Форма обмена Рассматривая действительный дом в его чувственном обличье, я различаю 1) изолированный дом те. тот, который не принадлежит какой-либо системе домов. Такова, в частности, подвижная и перемещаемая с места на место палатка кочевников. Как дворовое поселение, естественное и привычное для горных и заболоченных низменных местностей, она сохраняется ив земледельческую эпоху. Как господский или родовой дом, двор сохраняется ив марке, главенствуя над деревней и за ее пределами, причем последняя в силу обычая обязана оказывать ему услуги как своему праоснователю и охранителю. 2) Крестьянский же дом в деревне представляет собой прочно стоящий на земле, наиболее сообразующийся с нормальным культивированием почвы центр домохозяйства, самостоятельно удовлетворяющего все свои насущные потребности или пользующегося также поддержкой соседей и обслуживающих всю общность помощников (таковы, к примеру, деревенские кузнецы и прочие демиурги. Сохраняя свое нерушимое единство, он может также заключать в себе все мастерские, если и не под одной крышей, то все же под единым началом. Автор, заслуживающий в этих вопросах наибольшего доверия (Родбертус) представлял себе этот тип классического (эллинистическо-римского) дома по принципу nihil hic emitur, omnia domi gignuntur (ничто не покупается, все производится дома. Напротив, 3) городской дом который мыс учетом его преобладающего характера, мыслим как дом мастера-ремесленника, ради удовлетворения своих необходимых потребностей вынужден прибегать и к обмену. То, что он производит сам (например, обувь, служит по большей части не ему самому, и если город понимать как целое, как общность цехов, которая благодаря их взаимно споспешествующей деятельности обеспечивает дома своих граждан и тем самым самое себя полезными и добротными изделиями, то, поскольку ни он сам, ни его граждане не владеют землей и не занимаются сельским хозяйством, ему все же приходится постоянно производить излишки, для того чтобы запастись необходимыми продуктами в окрестных крестьянских домах. Так формируется имеющий огромное значение для общего исследования феноменов культуры обмен между городом и деревней, в коем последняя пользуется очевидным преимуществом, которое ей дает владение необходимыми товарами, а не теми, без которых можно было бы обойтись, коль скоро это не инструменты или другие потребные ей хозяйственные средства, город же — преимуществом редких и изысканных качеств своей продукции, если, в частности, предположить, что в нем сосредоточена лишь избранная часть населения той или иной обширной местности, и потому количество рабочей силы, производящей избыток зерна и мяса, относится к рабочей силе, поставляющей полезные в обиходе изделия ручного и художественного промысла, как десять к одному. Впрочем, мы полагаем, что никто здесь не выступает нив качестве профессионального торговца, стремящегося в конкуренции с другими поскорее сбыть покупателям свой товар, нив качестве монополиста, ожидающего, пока станет более настоятельной потребность и, как следствие, возрастет предложение закупщиков его товара, чтобы заломить как можно более высокую цену. Такая возможность существует, но становится вероятной лишь по мере того, как ситуацией овладевают не участвующие в процессе труда посредники. И остается с достаточной уверенностью предположить, что в союзе города и деревни (каковой, коль скоро их взгляды на то, что считать благими справедливым, совпадают, в силу родства и дружбы служит опорой многочисленным связям вне упомянутых актов обмена и причастен местам общих собраний и святынь) вопреки естественному желанию сохранить свое добро или завладеть по возможности бблыпим количеством чужого, а некоторой степени продолжает жить дух братской сопричастности и охота к дарению. — Подобное отношение сохраняется, пожалуй, ив более оживленном обмене между двумя городами, хотя ив менее благоприятных для духа общности условиях, поскольку формирование последнего обусловлено родством, близостью и некоммерческим складом характера сельских жителей. Кроме того, исполнение высших функций такого социального тела, функций, руководящих как животной, таки ментальной жизнью, если они различены, но совмещаются, никоим образом нельзя понимать как поставку и продажу товаров. Напротив, функции эти органически поддерживаются, подпитываются и культивируются по воле общности и, стало быть, теми силами, которыми эта воля располагает в виде подношений, отчислений, фронд. Их выменивание на услуги, если таковыми представляются упомянутые функции, есть нечто иное, как форма, в которой это отношение может быть прояснено как взаимное. Но дело, конечно, может дойти и до того, что это выражение будет считаться адекватным в рамках того ограничения, в котором способность и обусловленное ею желание исполнять известные функции можно рассматривать как принесенный на рынок товар Ф. Тённис |