Работа. Григорий Ревзин Как устроен город Strelka Press 2019 удк 711 01 ббк 85. 118
 Скачать 0.72 Mb.
|
|
Микрорайон Счет принято предъявлять Ле Корбюзье, и есть за что. У Корбюзье то общее с люфтваффе, что оба потрудились от души над переменой облика Европы. Что позабудут в ярости циклопы, то трезво завершат карандаши, — российские архитекторы, в целом относящиеся к Иосифу Бродскому с трепетом, свой- ственным любому советскому интеллигенту, эти строки ему простить не могут, тем более что Роттердам, которому они посвящены, для них является городом образцовым. Корбюзье ненавидел традиционный город. «Улицы подобны траншеям, прорытым между семиэтажными стенами, за которыми скрыты темные душные колодцы дворов». Надо пони- мать, как это воспринималось поколением, пережившим окопы Первой мировой войны. Он хотел снести и Париж, и Москву и построить вместо них свои новые города. Но он не проектировал микрорайонов. Даже городок Фирмини, где он работал с сере- дины 1950‑х, приобрел свой нынешний, вполне бирюлевский вид усилиями его последовате- лей, а не его самого – он сделал только неописуемого вида церковь и две жилые пластины. Другое дело, что он придумал дом, из которого набирается микрорайон. «Большие блоки квартир, каждая из которых открыта свету и воздуху и смотрит не на хилые деревья наших сегодняшних бульваров, но на зеленые поля, спортивные площадки и обильные посадки дере- вьев». Это и есть наши типовые индустриальные многоквартирные дома. Это был ответ на вопросы города XIX века, не способного решить проблему массового жилья. Если в доходный дом XIX века заселить семьи с покомнатным расселением, из расчета три-четыре человека в комнате, то это прекрасное изобретение буржуазной Франции превра- тится в сущий ад, что мы прекрасно знаем по опыту коммунальных квартир в СССР. А именно так и строились новые дома для рабочих в Америке до индустриальной революции в домо- строении. Это был ответ на неспособность придумать жилье в городе, которое рабочий мог бы купить за свою зарплату даже в расчете на сумму этой зарплаты в течение всей жизни рабочего. На переуплотненный квартал, где рабочие снимали жилье. На дворы-колодцы, на отсутствие естественного света и воздуха, на антисанитарию, высокую смертность, низкую рождаемость, человеческую деградацию от нищеты, имущественную сегрегацию – на массу проблем. И это действительно был ответ – проблемы были решены. Идеальной формой такого дома была башня, или пластина, из одинаковых жилых ячеек, каждая из которых выходит окнами на открытое пространство, вентилируется и освещается. Что очень мешало такому дому – это соседние дома: они загораживали солнце и препятство- вали движению воздуха. Поэтому лучше всего было располагать такой дом в лесу или в поле – чтобы рядом других не было. В микрорайонах они так и располагаются. Это было изобретение, поменявшее силовое поле города. До того его частицы – дома – тяготели друг к другу, стре- мились слиться соседними стенами. После – стали взаимно отталкиваться, чтобы не мешать друг другу потреблять свет и воздух. Что выиграли? Льюис Мамфорд определял этот выигрыш как «минимум жизни». В определении скрыта горькая ирония. В конце XIX века достижение минимальных жизнен- ных требований было одним из главных социальных лозунгов. Количество квадратных метров Г. Ревзин. «Как устроен город» 74 на человека, инженерное обеспечение (тепло, вода, электричество), инсоляция, воздух были предметом яростной борьбы. За них выходили на демонстрации и строили баррикады. В городе массового жилья это превратилось в нормы – законы. Нормируются метры, солнце, воздух, шум, инженерные системы. Минимальных показателей много где удалось достичь. За счет индустриализации. Как производство мебели, одежды, роскоши и т. д. в ХХ веке превратилось из ручного в заводское, так и город превратился в завод по производству жизни. И именно поэтому идеи Корбюзье победили во всем мире. Его талант, дух авангарда и т. д. при всем их значении не победили бы миллионы людей и не увлекли бы сотни прави- тельств. Победила индустриализация жизни, позволившая переселить в города половину насе- ления мира. Проблема в том, что этот завод умел производить только очень простые изделия на элементарных станках. А заработал он тогда, когда предшествующее кустарное производство достигло шедеврального уровня – великих улиц второй половины XIX – начала ХХ века. Что проиграли? Понятно, что сильно проиграли в коммуникациях – дома, отталкиваю- щиеся друг от друга, требуют затрат на связь. Транспорт, тепло, вода, электричество резко выросли в стоимости, но это было предсказуемо. Хуже, что мы получили город, которого никто не ждал. В городе из отталкивающихся друг от друга домов не образуется улиц, а только дороги между полянками, на которых стоят дома. Этот дом решил проблемы минимума жизни, но вза- мен разрушил морфологию традиционного города – кварталы, дворы, переулки, улицы, пло- щади, бульвары, набережные. В его первых этажах не приживаются магазины или кафе, потому что нет потока людей около домов. Не получается выстроить площади с театрами, музеями, клубами. Среди типовых домов нет достопримечательных. Минимум жизни – он и есть мини- мум; все, что за его пределами, не выживает. В России сегодня 80 % населения живет в городах, а 70 % жилой застройки в городах – это типовой индустриальный дом. То есть больше 50 % населения живет в типовых квартирах в типовом индустриальном доме – это наш национальный тип жилья, как в Америке коттедж, а в Англии – таунхаус. И везде – минимум жизни. Если пытаться спрямить углы, то можно сказать, что микрорайон – это дом Корбюзье, поставленный в город-сад Эбенизера Говарда. Но Говард не виноват так же, как и Корбюзье, а может еще и больше. Его город состоял из индивидуальных коттеджей, а не из многоквартир- ных домов, и эти коттеджи были частной собственностью. Но территория планировалась не городскими формами – не улицами и площадями, – а по принципам английского живописного парка. Говард был социалистом, он строил кооператив трудящихся, но все это со временем отпало. Осталась планировочная основа – семейные коттеджи среди садов. По результатам это нынешняя классическая американская и европейская субурбия. Кларенс Перри, американский последователь Говарда, был идеологом этой трансформации: следуя его идеям, в 1929 году Кла- ренс Стейн и Генри Райт создали первый из таких городов – Редборн, а впоследствии их строи- тельство стало частью «нового курса» Рузвельта. Коттеджи располагались вокруг центральной площади со школой, мэрией, церковью и магазином. Все это вместе называлось neighborhood. Если верить Вячеславу Глазычеву, слово «микрорайон» первоначально являлось переводом neighborhood . Хотя поверить трудно. Спиро Костоф считал, что соединение идей Говарда с Корбюзье произошло в начале 1930‑х во Франции, и без участия их обоих. «Жорж Бенуа‑Леви и Анри Селлье после краха частного рынка жилого строительства (последствия Первой мировой войны) адаптировали модель города-сада для своей работы. Первые проекты были в стиле Лечворта (город Говарда. – Г.Р. ), затем появилась более плотная застройка. Города Шатне и Плесси демонстрируют обе фазы: они планировались в английской манере, но к началу тридцатых годов индивидуальные дома стали сменяться четырехэтажными зданиями». Г. Ревзин. «Как устроен город» 75 Для России это несколько обидно: у нас были жилые поселки при фабриках, которые проектировали конструктивисты, у нас был Новокузнецк, который строил Эрнст Май, а ника- ких Шатне и Плесси мы в глаза не видели. Но справедливости ради стоит сказать, что и у бра- тьев Весниных, и у Эрнста Мая многоквартирные дома при фабриках стояли строго по порядку – как контейнеры на складах готовой продукции. И хотя именно про Новокузнецк Эрнста Мая Маяковский писал: «Через четыре года здесь будет город-сад», никакого сада там не предпола- галось. А наоборот, Виталий Лагутенко, автор первой советской пятиэтажки К‑7, как устано- вил Андрей Кафтанов, взял этот проект из французского журнала L’Architecture d’Aujourd’hui и перепер на язык родных осин. Так что французским опытом мы вовсю попользовались. Вас все это не поражает? Решения, перекроившие города половины мира, зарождаются непонятно где, усилиями малоизвестных архитекторов, и приходится всеми силами подтаски- вать туда великие имена – Корбюзье, Говарда, Мая, Весниных, – чтобы как-то объяснить, кто это придумал. И ведь что придумал? Это удивительный, невероятный абсурд: типовое изделие домостроительных комбина- тов, расставленное в английском парке. Это как бы Павловск, где вместо дворца, храма Дружбы, колоннады Аполлона и мавзолея Супругу-благодетелю поставлены пятиэтажки. Этот вопрос вообще не решается в архитектурной логике. Ни Корбюзье, ни Говард, ни Бенуа‑Леви, ни Селлье – вообще архитекторы ни при чем. Это не архитектурное изобретение, а цивилизационное. Архитекторы просто попытались к нему пристроиться, найти в микрорай- оне что-то авангардное в наивном желании славы. Есть часть очевидная. Микрорайон является продолжением фабрики. Тони Гарнье, автор первой книги «Индустриальный город», сам Ле Корбюзье в первых градостроительных проектах (план Вуазен, «Лучезарный город»), Эрнст Май, братья Веснины мыслили новые жилые районы как продолжение фабрик и заводов. Фабрика производит одинаковые изделия из одного и того же сырья посредством одинаковых операций и одинаковыми действиями людей. Из этого набора условий только люди разные. И это досадно. Чем они стандартнее, чем стандартнее их условия жизни, достаток, жилье, тем лучше. Микрорайон – устройство для стандартизации рабочей силы. Прообразом пятиэтажек в этом смысле являются вовсе не дома Корбюзье или Бенуа‑Леви, а бараки, которые строились до хрущевского времени. Пред- шественник микрорайона – концентрационный лагерь. «Над блочно-панельной Россией как лагерный номер луна» – это из песни Александра Галича, и действительно в микрорайоне больше от лагеря, чем от Павловска. А есть менее очевидное. Микрорайон – это территория без прошлого. В идеале при его строительстве сносится все, что стояло на этом месте. Это очень специфическое качество, в других частях города так никто не поступает (а если сегодня и поступает, то как раз под вли- янием навыка строительства микрорайонов). Микрорайоны – впервые в истории – это дома с фиксированным сроком годности. У пятиэтажек он был 25 лет. Такого никогда не было: дом мог портиться, разрушаться, даже сно- ситься, но в принципе предполагалось, что его можно чинить бесконечно. Здесь же изначально, по условиям задачи, нечто временное, упаковка, строительный мусор. Здесь нет будущего. Микрорайон не оставляет по себе никаких следов. Возьмите районы пятиэтажек, которые сегодня снесены. Обычно при строительстве нового дома от предшествующего что-то остается, хотя бы пятно застройки или форма участка. Здесь не осталось ничего: то, что построено на месте этих районов, спланировано принципиально иначе. Как будто здесь никогда никто не жил. Общество не находит здесь ничего достойного сохранения. Историческая память отсут- ствует. Микрорайоны не знают иерархии. Здесь не может быть дома благородного семейства или дома правителя, богатого дома, дома уважаемого лица – здесь все равны. Микрорайоны – воплощенный пространственный образ равенства. Г. Ревзин. «Как устроен город» 76 Вам это ничего не напоминает? Микрорайон – это не дома Корбюзье, вставленные в город-сад Говарда. Это трущобы рабочих кварталов, переработанные на фабрике. Те ценности, которые мы наблюдали в тру- щобах, – жизнь без прошлого, вне исторической памяти, вне социальной иерархии, жизнь временная, прелюдия к будущей жизни, которая не будет иметь никакой преемственности с нынешним способом расселения, – прошли через заводской конвейер и остались неизмен- ными. Изменились технические характеристики – есть вода, свет, газ. Но если в трущобах никогда не было магазинов и кафе, улиц и площадей, клубов и театров, то нечего и начинать. Это не входит в порядок жизни, и фабрика этого не производит. Все это означает, что они точно так же открыты к любым изменениям, как те рабочие кварталы, с которыми имели дело Оуэн и Фурье. Из этого можно делать что угодно, потому что в том, что уже сделалось, общество не находит никаких ценностей, которые нужно сохра- нить. Мы не знаем будущего спальных районов. Это поразительная ситуация: большая поло- вина жилой застройки страны стоит в ожидании непредсказуемых революционных изменений. Г. Ревзин. «Как устроен город» 77 Школа Город – такое устройство, которое не только предлагает условия для жизни, но и сооб- щает ей некоторый смысл. В этом плане микрорайоны индустриального домостроения – это уникальный тип расселения. Они не сообщают никакого смысла. Люди не отличают один мик- рорайон от другого. На вопросы антропологов, чем примечателен их район, жители всех отве- чают, что у них рядом парк, и это правда, потому что парки везде. Это место с нулевой семантикой. Но она там была. Потерялась. У Кларенса Перри, американского последователя Говарда, в его поселении есть центр. А в центре находится школа. Школа должна находиться в центре микрорайона так, чтобы у ребенка до дома было не больше полумили (800 метров) и он мог дойти до школы, не пересекая дорог с машинами. Размер микрорайона определяется так, чтобы он мог успешно поддерживать школу, что означает население от 5 до 9 тысяч человек и площадь примерно в 160 акров. При этом школа должна использоваться всеми членами общины для собраний и манифестаций, поэтому целесообразно предусмотреть большую спортивную зону вокруг школы для всего сообщества, — пишет Перри в своей книжке «Микрорайон» («The Neighbourhood», 1929). Требования насчет пешей доступности и отсутствия на пути дорог с машинами прямо перешли из книги Перри в наши сегодняшние СНиПы. Эта структура и определяет смысл жизни в микрорайоне. Мы живем ради наших детей. У нас в поселке нет развлечений, нет достопримечательностей, тут нечем заниматься, но у нас есть цель жизни. Дети. Эти дети на трехколесных велосипедах фигурировали на рекламном плакате первого города Перри – Редборна, и в расчете на них он и проектировался – все внут- ренние улицы городка были пешеходными, родители могли не опасаться машин. В начале 1960‑х микрорайон моего детства, Химки-Ховрино, спроектированный мастер- ской Каро Алабяна, получил премию на Всемирной выставке в Париже за планировку, которая не допускала возможностей сквозного проезда машин. Не сразу поймешь, в чем конкурентное преимущество. Машин в детстве было немного, и въезд автомобиля в микрорайон восприни- мался как не исключительное, но все ж таки разнообразящее повседневность событие. Оказы- вается, это так отозвался Редборн. Школа и сегодня является главным социальным институтом микрорайона. Вовсе не слу- чайно в школах голосуют или проводят встречи с избирателями, причем это происходит не только в России, где у выборов есть специфика. Школа – совсем особое место, примерно как для средневекового квартала – церковь. Здесь родители знакомятся, здесь возникают общие интересы, здесь выросшие и выучившиеся вместе дети образуют местный социум. С началом массового строительства микрорайонов «ребята нашего двора» меняются на «ребят из нашей школы». Но при этом школа – институт гораздо старше микрорайона. Изначально европейская школа – монастырское изобретение. Начиная с XVII века государство постепенно увело ее от церкви. Но некоторые принципиальные особенности школы определяются спецификой ее про- исхождения. В частности, важнейшее свойство школы – ее экстерриториальность. Она может располагаться где угодно и не иметь к окружению никакого отношения – как монастырь. Чтобы связать школу с микрорайоном, сделать ее сердцем общины, требуется эту экстер- риториальность преодолеть. Это разрушает массу внутришкольных традиций и установлений. Г. Ревзин. «Как устроен город» 78 В идее сделать школу обязательным центральным элементом микрорайона с самого начала было заложено противоречие. Микрорайоны захватили полмира – так же как и всеобщее среднее образование. Однако ответ на вопрос о школе везде решался по-разному. Парадоксальным образом в наиболее пол- ном виде идеал Перри реализован не в Америке, а в скандинавских странах. Школа там – действительно центр общины. Финские мамы приходят в школу и проводят там время как в женском клубе – для этого предусмотрены особые помещения. Готовят, шьют, занимаются цветоводством. Папы используют школьные мастерские для бриколажа. Школьный актовый зал – главный зал собраний общины, школьные спортивные сооружения – от футбольного поля до бассейна – главный фитнес-зал района. Такую же модель школы в определенной степени приняли Швейцария, Португалия. Англосаксонская система образования (а это не только Британия и Америка, но и все страны с бывшим английским колониальным образованием, от Индии до Индонезии) в целом эту идею отбросила. Районной здесь является только младшая школа, а в старшей возродилась монастырская традиция в виде школьного кампуса, часто расположенного вне города и уж точно вне связи с ним. СССР пошел своим путем. Микрорайон после хрущевских реформ стал основной едини- цей городского расселения – отчасти под воздействием плана «Большого Лондона» Лесли Пат- рика Аберкромби (1944), который предполагал строительство восьми городов-садов вокруг города и расселение в них больше миллиона человек. Коттеджи в СССР, разумеется, были заменены многоквартирными домами, а вот школы стали обязательным элементом микрорай- она. В результате возник специфический тип поселений. Это многоквартирные типовые дома на поле застройки свободной формы, а в центре этого поля – школа. 160 акров, на которых располагался микрорайон у Перри, – это примерно 65 гектаров. На них у него проживает 5‑9 тысяч человек. Но у нас в многоквартирных домах на 65 гектарах живет 65 тысяч человек (это выигрыш от прогресса многоквартирного дома сегодня, в хру- щевские времена – около 30 тысяч). 65 тысяч человек при современной демографии – это по нормам 6,5 тысячи школьников. Это производство детей на единицу территории в промыш- ленных масштабах. Нужна другая школа. «В нашем Советском Союзе, – говорил Трофим Лысенко с его бесподобным умением формулировать, – люди не рождаются. Рождаются организмы, а люди у нас делаются – тракто- ристы, мотористы, академики, ученые и так далее. И это безо всякой идеологической чертов- щины – генетики с ее реакционной теорией наследственности…» Если рассмотреть советскую типовую школу с ее системой коридоров и классов, ее рас- писанием и оценками, ее единым на всю страну учебным планом, единым учебником истории и т. д., то ближайшей аналогией окажется конвейерное производство. Там именно что делают людей. На завод поставляется изделие в возрасте шести-семи лет, оно перемещается для обра- ботки в разных классных комнатах в течение 10‑11 лет по четыре-семь часов пять-шесть раз в неделю, и на выходе мы имеем человека без наследственности. Я бы не хотел говорить о нравственной проблематичности такого способа заточки чело- века под гражданина – она самоочевидна. Но можно заметить, что полученное изделие хорошо ориентируется в системах, устроенных аналогичным образом, – на заводах, в армии, в поли- клинике, в очереди, в министерствах и ведомствах, – и оказывается в растерянности там, где пространство предполагает свободу двигаться куда хочешь. Например, в городе. Если же говорить именно о системе расселения, где школа – это фабрика для изготовле- ния 1000 детей на гектар, то здесь территория школы – это промзона. Промзоны имеют свою специфику. Главное – охраняемый периметр. Главным признаком школы в микрорайоне явля- ется забор. Посторонний человек на территорию школы зайти не может – это противоречит Г. Ревзин. «Как устроен город» 79 требованиям безопасности. По сути, мы делаем из школы изолированный кампус, но при этом располагаем его в центре микрорайона. Безопасность школы плохо обеспечивается забором, чему есть масса грустных доказа- тельств. Зато забор прекрасно обеспечивает другое. Если центральное место микрорайона ого- раживается забором и туда нельзя зайти, то это устройство – микрорайон – перестает работать. Родители, конечно, знакомятся, стоя у забора, но это примерно такое же знакомство, как у родственников заключенных перед входом в СИЗО. Впрочем, для России это важный соци- альный навык. Никакого использования школы проживающими вокруг, никакой местной повестки дня, никакой локальной социальности. Эта социальность заменяется пустотой огороженного поля в три гектара, на освещение и уборку которого тратится примерно столько же, сколько на зар- плату учителей. Любая посторонняя деятельность здесь запрещена законодательно. Современный микрорайон – это устройство, в котором смысл жизни есть, но за забором. В отсутствие «сердца общины» есть одно общепринятое общественное пространство. Место, где люди общаются, где складывается местная идентичность, формируется социум. Единствен- ный элемент обустройства спального района, изготовляемый и внедряемый в России повсе- местно, – это детская площадка. Префекты, депутаты, клерки общегородского значения и даже некоторые федеральные чиновники неустанно заботятся о детских площадках, посещают их, дают там интервью, по состоянию детских площадок оценивают эффективность их деятельно- сти. Это след первоначального смысла жизни в микрорайоне – жизни для детей. За смысл пространства отвечают дети. От дошкольников до молодых людей возраста первой любви, от молодых родителей до алкоголиков на пенсии – все жители микрорайона проводят свой досуг в песочницах и на качелях. Тренируя, видимо, детскую способность изумляться тому, как же странно устроена жизнь. Впрочем, в последнее время современные песочницы стали оборудовать бесплатным Wi‑Fi . Так что они смогут связываться друг с другом. Некоторые считают, что это основа для формирования будущего гражданского общества в России. |