Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество. Грядущее постиндустриальное

• Название: Грядущее постиндустриальное
• Анкор: Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество.doc
• Дата: 02.02.2017
• Размер: 5.69 Mb.
• Имя файла: Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество.doc
• Тип: Книга; #1773
• страница: 14 из 51

Great Ideas of Operations Research. N.Y., 1968.

³⁴ Brooks H. Technology and the Ecological Crisis. 1971. P. 13. Цитируется неопубликованный текст лекции, прочитанной в Амхерсте 9 мая 1971 года. Что касается применения этих взглядов, см. доклады двух комитетов, возглавляв­шихся профессором Бруксом: “Technology, Processes of Assessment and Choice” (доклад Национальной академии наук, опубликованный Комитетом по науке и астронавтике Палаты представителей в июле 1969 года) и “Science Growth and Society” (доклад ОЭСР, опубликованный в Париже в 1971 году).
гия. Интеллектуальная технология представляет собой замену интуитивных суждений алгоритмами (правилами решения про­блемы). Эти алгоритмы могут быть воплощены в автоматической машине, компьютерной программе иди наборе инструкций, бази­рующихся на статистической иди математической формуле; ста­тистические и логические методы, которые используются для обращения с “организованной сложностью”, являются попыткой формализовать набор правил, в соответствии с которыми прини­маются решения. Кроме того, без компьютера новый математи­ческий инструментарий представлял бы главным образом чисто интеллектуальный интерес иди использовался, говоря словами А.Раппопорта, с “очень низкой разрешающей способностью”. Цепочка бесконечных расчетов, многовариантный анализ, отсле­живающий путь взаимодействия многих переменных, одновре­менное решение нескольких сотен уравнений — все это, будучи основой всеохватывающей цифири, является возможным только благодаря инструменту интеллектуальной технологии — компь­ютеру.

Отличительная особенность новой интеллектуальной техно­логии — ее попытка определить рациональное действие и пред­ложить средства сго совершения. Во всех ситуациях присутству­ют ограничители (например, расходы) и альтернативы. Любые действия предпринимаются в условиях определенности, риска или неопределенности. Первая наличествует тогда, когда ограничи­тели фиксированы и известны. Риск означает, что набор воз­можных результатов известен, а вероятность каждого из них может быть выявлена. Неопределенность означает, что спектр возможных результатов может быть очерчен, но вероятность их проявления полностью неизвестна. Помимо этого, различные ситуации можно определить как “взаимодействие с природой”, где ограничителями являются внешние факторы, иди как “игры между людьми”, где ход действий человека с необходимостью формируется под влиянием ответных суждений и намерений дру­гих лиц³⁵. Во всех таких ситуациях под желательными действия-

³⁵ Большинство текущих проблем в экономике и управлении связано с при­нятием решений в условиях определенности, когда ограничители известны. К таковым можно отнести пропорции набора товаров при известных расходах и ценах, планирование выпуска по объему, сети поставок и тому подобное. По скольку цеди ясны (минимизация транспортных расходов иди максимизация полезности при заданных затратах на ряд товаров), вопросы эти носят глав­ным образом математический характер и могут быть решены методами линейно­го программирования. Теория линейного программирования восходит к 1937 го­ду, к докладу Дж. фон Неймана об общем равновесии единообразно расширяю­щейся закрытой экономики. Многие методики расчетов были предложены со­ветским экономистом Л.В.Канторовичем, чьи труды игнорировались режимом вплоть до смерти Сталина. Аналогичные приемы были применены в упрощен­ном варианте в конце 40-х годов математиком из корпорации РЭНД Дж.Б.Дант-цигом. Практическое использование линейного программирования было невоз­можно до появления электронного компьютера с его способностью (например, в некоторых проблемах транспорта) оперировать последовательно 3200 урав­нениями и 600 000 переменными. Р.Дорфман применил линейное программиро­вание к теории фирмы, а затем вместе с П.Самуэдьсоном и Р.Солоу он исполь­зовал его в 1958 году для построения межсекторной модели экономики, позво­ляющей просчитывать достаточность предложения и определять функциональ­ные критерии, помогающие делать выбор при различных вариантах конечного спроса.

Критерии для принятия решений в условиях неопределенности были выве­дены математическим статистиком из Колумбийского университета А.Вальдом в 1939 году. Они определяют “максимин” — критерий, которым пользуются в ожидании наихудшего результата. Л.Гурвич и Л.Сэвидж разработали и другие стратегии, подобные замечательно названным Л.Сэвиджем “критериям сожа­ления”, где субъективные вероятности могут заставить увеличить или умень­шить риск.

Теория игр имеет свою длинную историю, но решающий поворот произо­шел благодаря докладу Дж. фон Неймана в 1928 году, в котором он предста­вил математическое доказательство общей стратегии для игры двух участни­ков в координатах минимизации и максимизации. Вышедшая в 1944 году ра­бота Дж. фон Неймана и О.Моргенштерна “Теория игр и экономическое пове­дение” распространила теорию игр на число участников, большее двух, и приме­нила теорему к экономическому поведению. Предложенная в ней стратегия — “минимакс”, или минимизация максимальных потерь, — определяется как ра­циональный курс в условиях неопределенности.

Теория игр и решений получила сильный импульс в годы второй мировой войны, когда ее применение было названо “исследованием операций”. Предпо­ложим, происходит “дуэль” между самолетом и подводной лодкой. Первому требуется найти оптимальную схему патрульного поиска в определенном райо­не; другой необходимо изыскать наилучший способ уйти от наблюдения. Мате­матики Группы исследования операций по противолодочной защите, используя материалы Дж. фон Неймана, относящиеся к 1928 году, рассчитали тактичес­кий ответ.

Идея теории игр нашла широкое применение — иногда как метафора, иногда для определения количественных значений возможных результатов — при спо­рах и конфликтных ситуациях. См.: SchelUng T.C. The Strategy of Conflict. Cambridge (Ma.), 1960.
ми понимается стратегия, которая ведет к оптимальному, или “лучшему”, решению, то есть такая, которая максимизирует ре­зультат или, в зависимости от оценки рисков и неопределеннос­тей, старается минимизировать потери. Рациональность может

быть определена как выбор из двух альтернатив той, которая способна дать предпочтительный результат³⁶.

Наиболее амбициозные претензии интеллектуальная техноло­гия обнаруживает в системном анализе. Система в этом смысле есть некий набор взаимных отношений, в которых любое измене­ние характера (или числового значения) одного из элементов будет иметь определенные и, возможно, измеряемые последствия для всех остальных. Человеческий организм — четко заданная система; рабочая группа, члены которой выполняют различные работы для достижения общего результата, является системой, ставящей цель; совокупность бомбардировщиков и военных баз представляет собой переменную систему; экономика в целом — расплывчатая система.

Проблема количества переменных является решающим фак­тором в расширяющихся областях системного анализа, приме­няющегося для принятия военных иди коммерческих решений. Так, в проекте самолета один из параметров (скорость, даль­ность или полезная нагрузка) не может быть мерилом подлин­ного достоинства аппарата, поскольку все остальные его каче­ства взаимозависимы. Чарльз Дж.Хитч использовал это для ил­люстрации проблемы анализа систем применительно к бомбар­дировщикам. “Предположим, что мы резко сокращаем характе­ристики самодета до трех показателей: скорость, дальность по­лета, высота. Что еще следует рассмотреть для измерения эф­фективности бомбардировщика образца 1965 года? По крайней мере следующее: устойчивость в полете, курс к цеди, систему базирования, систему наведения на цель, бомбометание и защи­щенность от противовоздушной обороны противника. Не так уж много параметров (фактически значительно меньше необхо­димых), но если мы доведем их хотя бы до десяти и зададим для
³⁶ См.: Luce R.D., Raiffa H. Games and Decisions. N.Y., 1957. Мое рассужде­ние о рациональности относится к определению, данному на стр. 50, а касаю­щееся риска, определенности и неопределенности — к положению со стр. 13.
каждого из них хотя бы две альтернативные оценки, то у нас уже будет 2¹⁰ случаев для расчета и сравнения, то есть около тысячи. Если сообщить каждому параметру четыре альтерна­тивных варианта, мы получим 4¹⁰ случаев, то есть около милли­она” 37. Поэтому выбор нового типа бомбардировщика уже не является вопросом, который можно оставить на решение “ста­рым” генералам авиации. Проект должен быть рассчитан в ка­тегориях затрат и эффективности с учетом отмеченных выше многих переменных.

Важным моментом является также утверждение Дж.Форрестера и других исследователей о том, что природа комплексных систем контринтуитивна. Таковые, настаивают они, включают взаимодействие слишком многих переменных, чтобы человечес­кий ум мог удерживать их в правильном порядке. Как утверж­дает Дж.Форрестер, интуитивные суждения суть реакция на не­посредственные причинно-следственные отношения, характер­ные для более простых систем, тогда как в комплексных систе­мах истинные причины могут быть глубоко скрыты или отдале­ны по времени или, чаще всего, коренятся в самой структуре (характере) системы, что распознается не сразу. По этой при­чине в данной ситуации при принятии решений необходимо использовать алгоритмы, а не полагаться на интуитивные суж­дения³⁸.

Причинно-следственное заблуждение иллюстрируется Дж.Форрестером с помощью компьютерной имитирующей модели, де­монстрирующей, как центральный город вначале растет, а за­тем стагнирует и умирает. Модель состоит из трех главных секторов, каждый из которых содержит три элемента. Ком­мерческий сектор располагает новыми, зрелыми и устаревши­ми отраслями; жилищный включает шикарное жилье, кварти­ры для рабочих и жилища для полубезработных; сектор насе­ления состоит из управленцев и профессионалов, рабочих и

³⁷ См.: Hitch Ch.J. Analysis for Air Force Decisions // Quade E.S. (Ed.) Analysis for Military Decisions: the Rand Lectures on Systems Analysis. Chicago, 1964. Его пример вполне условен. Бодее уместным, но сложным примером является конк­ретный случай отбора и использования стратегических воздушных баз, приво­димый в теории случайных событий Э.Куэйда в том же томе.

³⁸ См.: Forrester J.W. Urban Dynamics. Cambridge (Ma.), 1966. Р. 10-11.
полубезработных. Эти девять элементов прежде всего связаны с 22 способами взаимодействия (то есть различными видами миграций), а затем с внешним миром через функции мульти­пликатора. Все это, однако, представляет закрытую, динамич­ную систему, воспроизводящую историю жизни города. Снача­ла застраивается пустующая земля, идет приспособление раз­личных элементов друг к другу, достигается равновесие, а за­тем, по мере отмирания отраслей промышленности и повыше­ния налогов, наступает стагнация. Это происходит последова­тельно за 250 лет.

На базе такой модели Дж.Форрестер сделал несколько прак­тических выводов. Он доказывает, что увеличение числа жилищ для категорий с низкими доходами в центральной части города имеет отрицательное воздействие, так как миграция туда люм­пен-пролетариата снижает поступление налогов и не поощряет создание новых предприятий. Программы по профессиональной переподготовке имеют нежелательные последствия, поскольку оттягивают квалифицированных рабочих из города. Все это не удивляет Дж.Форрестера, ибо, как он подчеркивает, примитив­ный подход предусматривает, что если есть потребность в жилье, его нужно строить больше, в то время как более комплексный подход предполагает усилия, направленные на изменение харак­тера занятости и баланса населения. В этом смысле неверные действия являются непосредственным результатом причинно-след­ственных суждений, тогда как лучшие оказываются “контринту­итивными”.

Логика принятия решений, вытекающая из системного анали­за, понятна. В случае с корпорацией РЭНД и Военно-воздушны­ми силами она приводит к появлению технократов в Министер­стве обороны и созданию Программы планирования бюджетных систем, в первую очередь нацеленной на пересмотр стратегиче­ских и тактических программ и использование критерия соотно­шения расходов и эффективности при выборе систем вооруже­ний. В примере Дж.Форрестера она вызовет доминирование эко­номических решений над политическими в том, что касается жизни города.

Цель новой интеллектуальной технологии состоит ни боль­ше, ни меньше как в том, чтобы воплотить мечту социального алхимика: “упорядочить” массовое общество. Ныне в этом об ществе миллионы людей каждодневно принимают миллиарды решений: что купить, сколько иметь детей, за кого голосовать, на какую пойти работу и т.д. Любой частный выбор так же не­предсказуем, как и движение атомов в квантовой физике, про­извольно воздействующих на измерительный прибор, но все же совокупную составляющую можно выявить столь же четко, как это делает геодезист, определяя методом триангуляции высоту и горизонт. Если компьютер — прибор, то теория принятия решений — его хозяин. Подобно тому, как Паскаль пытался играть в кости с Богом, а физиократы намеревались составить экономическую таблицу, которая способна будет упорядочить все обмены между людьми, так теоретики решений пытаются найти свою собственную tableau entiere — “компас рациональ­ности”, или “лучший” выбор из озадачивающих людей альтер­натив.

То, что подобная мечта — в своем роде столь же утопичная, как и мечта об идеальном обществе, — неосуществима, связано, по мнению ее приверженцев, с человеческим сопротивлением ра­циональности. Но это может происходить и из-за самой идеи ра­циональности в том виде, в каком она движет организациями — из определения функции без обоснования смысла. Это также вхо­дит в круг тем, которые я исследую в данных очерках.

ИСТОРИЯ ИДЕИ

Никогда ни одна идея не появляется готовой из головы Юпитера иди другого второстепенного бога, и пять компонентов, слив­шихся в концепцию постиндустриального общества (о ее интел­лектуальных предшественниках говорится в главе 1), имеют длин­ную и сложную историю, которая может быть интересной чита­телю.

Отправным пунктом для меня была тема, в неявной форме поднятая в моей книге “Конец идеологии”: роль принятия тех­нических решений в обществе. Принятие таковых можно рас­сматривать как диаметральную противоположность идеологии: в одном случае наблюдаются инструментальность и расчет, в другом превалируют эмоции и экспрессивность. Темой упомя­нутой книги было истощение прежних политических страстей; теории же, которые развились в идею “постиндустриального общества”, исследовали технократическую мысль в ее отноше­нии к политике³⁹.

Интерес к роди принятия технических решений и природе новых технических элит подучил выражение в одном из разде­лов доклада “Крах семейного капитализма”, написанного мною весной 1955 года для конференции Объединения за свободу куль­туры, состоявшейся в Милане. Аргументы, вкратце, заключа­лись в том, что капитализм следует понимать не только как эко­номическую, но также и как социальную систему, связующим звеном которой выступает семейное предприятие, обеспечива­ющее социальную устойчивость системы, создающее как инте­рес сообщества, так и его преемственность через семейную ди­настию. Появление управленческого капитализма необходимо поэтому рассматривать не только как элемент профессионали­зации корпорации, но и как “трещину” в этом общественном цементе. После описания слома семейного капитализма в Аме­рике (отчасти из-за интервенции банковского капитала) в док­ладе утверждалось, что в отношениях между властью и соци­альным классом имели место две “тихие революции”: упадок наследственной власти (но не обязательно богатства) означал, что класс богатых бизнесменов и их наследников уже не пред-

³⁹ В этом месте полезно прояснить недопонимание, способное возникнуть у тех, кто знает тезис по названию книги, но не знакомился с аргументами. В книге “Конец идеологии” я не утверждал, что идеологическое мышление ушло в прошлое; я доказывал, что истощение старых идеологий неизбежно вызывает стремление к новым. Поэтому я тогда писал: “Так, в конце 50-х годов обнару­живается вводящая в заблуждение пауза. Среди интеллектуалов на Западе ста­рые страсти исчерпаны. Новое поколение, не имея какой-либо значимой памя­ти о старых спорах и не опираясь на прочные традиции, пытается найти новые цели в рамках политического общества, отвергшего, интеллектуально выража­ясь, старые видения апокалипсиса и пришествия Христа. В поисках “причины” проявляется глубокая, отчаянная, почти патетическая злость... беспокойный поиск нового интеллектуального радикализма... Ирония для тех, кто ищет “при­чины”, состоит в том, что рабочие, чье недовольство было некогда движущей силой социальных перемен, сейчас более удовлетворены обществом, нежели интеллектуалы... Молодые интеллектуалы несчастливы потому, что “средний путь” более приемлем для людей зрелого возраста... Между тем... эмоциональ­ная энергия и потребности существуют, и вопрос о том, как они мобилизуются, очень труден” (ВеП D. The End of Ideology. Glencoe (111.), 1960. P. 374-375).
ставдяет собой подлинно правящего класса; возрастание роли менеджеров означало утрату преемственности власти специфи­ческой группы. Преемственность власти базировалось на [на­следовании] институционального статуса. Сегодня же управле­ние находится в руках технической интеллектуальной элиты, включающей корпоративных менеджеров и политический директорат, которые ныне занимают верхние строчки институцио­нальной иерархии. Индивидуумы и семьи уходят, институцио­нальная власть остается⁴⁰.

Вторым шагом была серия моих изысканий для журнала “Форчун” в начале 50-х годов об изменяющемся составе рабочей силы; при этом особо подчеркивалось уменьшение численности непос­редственно занятых в производственных операциях работников по отношению к управленческому и вспомогательному персона­лу предприятия, а также доле технических и профессиональных служащих в обществе в целом. В этой сфере было очевидным влияние книги К.Кдарка “Условия экономического прогресса”, однако еще более меня впечатлила несправедливо забытая статья П.Хатта и Н.Фута, опубликованная в журнале “American Economic Review” в мае 1953 года, которая не только совершенствовала категорию “третичного сектора”, как она была дана К.Кдарком (в частности, выделялись “четвертичный” и “пятеричный” сек­тора), но и связывала изменения в структуре занятости с харак­теристиками социальной мобильности. Исследуя изменения в секторах и виды занятости, П.Хатт и Н.Фут выделили как наи­более важную тенденцию к профессионализации труда и подчер­кнули решающее значение “пятеричного”, иди интеллектуально­го, сектора.

Третьим фактором, воздействовавшим на меня, стала трак­товка И.Шумпетером технологии как открытого континуума (впоследствии развитая в различных исследованиях А.Коула, Ф.Реддиха и Х.Айткена в Гарвардском центре исследований пред­принимательства в 50-х годах)⁴¹. Идеи Й.Шумпетера, переосмыс­ленные в начале 60-х, приковали мое внимание к проблеме техно-

⁴⁰ Очерк воспроизведен во второй главе книги “Конец идеологии”. Доводы

подробно изложены в следующей главе — “Существует ли в Америке правящий класс?”.

⁴¹ См.: Schumpeter J. Capitalism, Socialism and Democracy. N.Y., 1942. P. 118.
логического прогнозирования. Капиталистическое общество спо­собно упорядочивать рост, когда оно находит способы институционализировать механизм накоплений и кредитования, обращая их в инвестиции. Одной из проблем постиндустриального обще­ства может стать потребность сгладить неопределенность буду­щего некоторыми средствами “картографирования” открытого океана [технологий]. Различные оценки технологического про^' гнозирования в 60-е годы (суммированные Э.Янтшем в его рабо­те “Перспективы технологического прогнозирования”*), дока­зывали возможность этого.

Наконец, в перечне оказавших на меня влияние работ я бы выделил эссе физика и историка науки Дж.Холтона, открывшего мне значение теоретического знания в его меняющемся отноше­нии к технологии, а также кодификации теории как основы но­вовведений не только в науке, что он непосредственно демонст­рировал, но также в технологии и экономической политике. Ра­бота Дж.Холтона — мастерская демонстрация развития науки как набора кодификаций и отраслей знания⁴².

Вначале я изложил многие из этих идей, употребляя термин “постиндустриальное общество”, в серии лекций на Задьцбургском семинаре в Австрии детом 1959 года. Упор тогда я делал на подвижки в секторах и на переходе от товаропроизводящего общества к сервисной экономике. Весной 1962 года я написал обширный доклад для форума в Бостоне, озаглавленный “Пост­индустриальное общество: гипотетический взгляд на Соединен­ные Штаты в 1985 году и далее”. В нем акцент сместился на решающую роль “интеллектуальной технологии” и науки как в современных социальных переменах, так и в формировании ба­зовых черт постиндустриального общества. Хотя доклад не был опубликован, он широко распространялся в академических и пра­вительственных кругах⁴³. Его вариант был представлен зимой

41. См.: Jantsch E. Technological Forecasting in Perspective. Paris, OECD, 1967.

⁴² См.: Holton G. Scientific Research and Scholarship: Notes Toward the Design of Proper Scales // Daedalus. Spring 1962.

⁴³ Я не хотел публиковать доклад в то время, поскольку чувствовал, что идея еще не сформулирована в законченной форме. Разделы доклада, распрост­ранявшиеся на форуме, были напечатаны без моего разрешения популярным журналом “Current” и деловым изданием “Dun's Review”, откуда непонятным образом перекочевал в отрывках в монографию о формирующих постиндустри­альное общество научных и технологических революциях, изданную Чехосло­вацкой академией наук. Степень распространенности доклада в правительствен­ных кругах, особенно в Департаменте науки и технологии, была отмечена в статье в журнале “Science” от 12 июня 1964 года, стр. 1321.
1962/63 года на семинаре по проблемам технологии и социальных изменений в Колумбийском университете и опубликован в со­кращенном виде год спустя в сборнике, изданном под редакци­ей Э.Гинзберга. Центральное место университетов и интеллек­туальных организаций как институтов постиндустриального об­щества было темой, развитой мною в 1966 году в книге “Рефор­мирование общего образования” (по этой причине я опускаю раздел об университетах в настоящей работе). Акцент на кон­цептуальные схемы возник в связи с моей работой в качестве председателя Комиссии по 2000 году в ходе определения рамок анализа будущего американского общества. В некоторых напи­санных мною тогда памятных записках рассматривались кон­цепции национального общества, коммунального общества и постиндустриального общества как средства осмысления изме­нений, вызванных в США революциями в транспорте и комму­никациях, требованиями различных групп по расширению сво­их прав, ростом значения принимавшихся вне рыночной систе­мы приоритетов государственных решений, а также формиро­вавшимся центральным значением теоретического знания и ис­следовательских учреждений. Идея об осевых структурах воз­никла на основе моих попыток в более теоретизированной фор­ме разобраться в проблемах происходящих в обществе перемен и является основой того обобщения теорий социальных измене­ний, которое предпринимается мною ныне для Фонда Рассела Сэйджа⁴⁴.

⁴⁴ О более ранних вариантах см.: Ginzberg E. (Ed.) Technology and Social Change. N.Y., 1964. Ch. 3; Bell D. The Reforming of General Education. N.Y.,1966; Bell D. (Ed.) Toward the Year 2000. Boston, 1968. Тезисы о различных аспектах природы постиндустриального общества (вошедшие в пятую и шестую главы настоящей работы) были представлены в Сиракузах и во время празднования 75-й годовщины Калифорнийского технологического института. Эти материа­лы были помещены в издании: Hutchings E., Hutchings E. (Eds.) Scientific Progress and Human Values. Proceedings of the 75^th Anniversary of the California Institute of Technology. N.Y., 1967, и сборнике: Gross B.M. (Ed.) A Great Society. N.Y., 1968. Статья: Bell D. The Notes on Post-Industrial Society // Public Interest. 1967. No 6 & 7 — является сокращенным вариантом докладов, сделанных в Калифорнийском технологическом институте и в Сиракузах.
Мне задавали вопрос, почему я назвал эту гипотетическую концепцию “постиндустриальным обществом”, а не обществом знания, иди информационным обществом, или обществом про­фессионалов, хотя каждый из этих терминов описывает значи­мые черты нарождающегося состояния. В то время я, безус­ловно, находился под влиянием Р.Дарендорфа, в своей работе “Класс и классовый конфликт в индустриальном обществе” писавшего о “посткапиталистическом” обществе, и У.Ростоу, предложившего в “Ступенях экономического роста” понятие “постзрелой” экономики⁴⁵. Смысл идеи был (и остается) в том, что мы являемся свидетелями масштабного исторического из­менения западных обществ, в ходе которого старые обществен­ные отношения (основанные на собственности), властные структуры (сконцентрированные на узких элитах) и буржуаз­ная культура (базирующаяся на принципах экономии и отло­женного удовлетворения) подвергаются быстрой эрозии. Ис-
⁴⁵ Вопрос об интеллектуальном приоритете всегда связан с интригующими поворотами. В заметках и таблицах, распространенных среди участников семи­нара в Зальцбурге в 1959 году, я писал: “Придуманный мною термин 'постинду­стриальное общество' обозначает общество, которое перешло от стадии товаро-производства к стадии сервиса”. Я использовал термин “постиндустриальный” в противоположность “посткапитадистическому”, введенному Р.Дарендорфом, поскольку я занимался анализом изменений в секторах экономики, а он изучал роль отношений власти и подчинения на производстве. Впоследствии я обнару­жил, что Д.Рисман употреблял выражение “постиндустриальное общество” в эссе: Riesman D. Leisure and Work in Post-Industrial Society // Larrabee E., Meyersohn R. (Eds.) Mass Leisure. Glencoe (111.), 1958. Д.Рисман применял по­нятие “постиндустриальный” для обозначения досуга в противоположность тру­ду, но ни в каких последующих работах не развивал данную тему или это поня­тие. Вполне возможно, что в то время я читал его эссе и проникся терминоло­гией, хотя и использовал ее в совсем ином контексте. По иронии судьбы, я совсем недавно обнаружил, что аналогичная фраза содержится в названии кни­ги А.Пенти: Penty A. Old Worlds for New: A Study in the Post-Industrial State. L.,1917. Пенти, хорошо известный в свое время представитель Социалистичес­кой гильдии и последователь У.Морриса и Дж.Раскина, критиковал “государ­ство досуга” как коллективистское и ассоциируемое с “государством рабов” и призывал к возврату к децентрализованному, состоящему из небольших ремес­леннических мастерских обществу облагораживающего труда, которое и назы­валось им “постиндустриальным государством”!
точники переворота имеют научную и технологическую при­роду, но являются также культурными, поскольку, как я пола­гаю, культура обрела в западном обществе автономный харак­тер. Какими будут эти новые общественные формы, не совсем ясно. Маловероятно, что они обретут единство экономической системы и структурную цельность, присущие капиталистиче­ской цивилизации с середины XVIII до середины XX века. Упот­ребление префикса “пост-” указывает, таким образом, на то, что мы живем в переходный период.

Я использовал идею постиндустриального общества в течение почти десяти дет, и в последние годы она вошла в широкий обо­рот, хотя и с оттенками значений, нередко отличающимися от моих собственных. Поэтому представляется уместным отметить некоторые их этих различий.

Г.Кан и Э.Винер в книге “Год 2000”⁴⁶ употребляют понятие “постиндустриальное общество” как центральный мотив, но при­дают ему почти исключительно экономическое значение (в их сравнительной таблице оно соответствует обществу, сменяющему общество массового потребления). Они рисуют столь изобиль­ный социум (душевой доход в нем удваивается каждые 18 лет), что труд и производительность теряют свою значимость, а ус­корение перемен приводит к “аккультурационной” травме или шоку. Г.Кан и Э.Винер допускают “постэкономическое обще­ство”, в котором отсутствует редкость благ и единственной про­блемой является то, как совладать с их изобилием. Однако “пост­экономическая” концепция не содержит логического смысла, ибо предполагает ситуацию, в которой или отсутствуют издержки [по созданию] чего бы то ни было (а экономика между тем есть управление издержками), или ресурсы являются безграничны­ми. Некоторое время тому назад шли разговоры о “тройной революции”, в результате чего “кибернизация” принесет “пол­ный рог изобилия товаров”. Теперь мы слышим разглагольство­вания об опустошенной планете и необходимости “нулевого экономического роста”, если мы не хотим катастрофического

⁴⁶ Основная дискуссия приведена в главе 4 — “Постиндустриальное обще­ство в стандартном мире”, особенно на стр. 186—189; см.: Kahn H., Wiener A.J. The Year 2000. N.Y., 1967. Работа первоначально появилась в качестве томов II и На Рабочих материалов Комиссии по 2000 году.
загрязнения или безнадежного истощения всех мировых ресур­сов. Оба этих апокалиптических подхода, я думаю, неверны.

Збигнев Бжезинский считает, что нашел точное определение будущего через неологизм “технетронное общество”*, которым он называет “общество, формирующееся в своих культурных, пси­хологических, социальных и экономических аспектах под воз­действием технологии и электроники, особенно в области компь­ютерной техники и коммуникаций”⁴⁷. Этой формулировке при­сущи два недостатка. Во-первых, неологизм Зб.Бжезинского пе­ремещает фокус изменений с теоретического знания на практи­ческое применение технологии, хотя в своем изложении он ссы­лается на многие разновидности знания, абстрактного и приклад­ного — от молекулярной биологии до экономики, которые име­ют важнейшее значение в новом обществе. Во-вторых, идея “фор­мирования” природы, или доминирующая роль “технетронных” факторов, предполагает технологический детерминизм, который опровергается подчинением экономики политической системе. Я не считаю, что социальная структура “детерминирует” другие аспекты общества; скорее можно говорить, что изменения в со­циальной структуре (достаточно предсказуемые) выдвигают про­блемы управления и ставят вопросы перед политической систе­мой (чья реакция куда менее ясна). И, как я уже отмечал, я уве­рен, что нынешняя автономия культуры привносит изменения в стиль жизни и в ценности, которые не проистекают из перемен в самой социальной структуре.

Другая группа авторов, таких, как К.Кенистон и П.Гудмен, использовала термин “постиндустриальное общество”, что­бы обозначить серьезную подвижку ценностей значительной массы молодежи, которая, как пишет К.Кенистон, стремится к “поиску мира, расположенного по ту сторону материализма, к отказу от карьеризма и стяжательства”. П.Гудмен полагает,

* Следует отметить, что Зб.Бжезинский использует понятие “технетрон­ное общество”, происходящее от греческого “techne”. В советских переводах и работах российских обществоведов данное понятие странным образом превра­тилось в “технотронное общество”, которое использовалось весьма широко, но не в полной мере отражает позицию автора. — Примечание редактора.

⁴⁷ Brzezinski Zb. Between Two Ages: America's Role in the Tehnetronic Era. N.Y., 1970. P. 9.
что наблюдается поворот в сторону “экономики личного само­обеспечения”, независимой от эксцессов машинной цивилизации⁴⁸. Остается лишь убедиться, существуют ди реальные осно­вания для подобных импульсов⁴⁹. Я полагаю, что в настоящее время налицо радикальное разобщение между общественной структурой и культурой, но истоки этого глубоко лежат в анти­буржуазном характере модернистского движения и проявляют себя в гораздо более дифференцированном виде, чем лишь в импульсивности молодежного движения⁵⁰.

И, наконец, тема постиндустриального общества появилась также в работах ряда европейских неомарксистов, таких, как Р.Рихта, С.Малле, А.Горц, А.Турен и Р.Гароди, подчеркивавших решающую роль науки и технологии в преобразовании индуст­риальной структуры и тем самым ставивших под вопрос “пред­начертанную” рабочему классу роль носителя исторических из­менений в обществе. Их труды породили множество теорий, так или иначе акцентирующих внимание на соединении науки и тех­нического персонала с “передовым” рабочим классом, а также идею о “новом рабочем классе”, состоящем главным образом из технически подготовленного персонала⁵¹. Хотя все эти исследо­ватели почувствовали настоятельность структурных перемен в обществе, они оказались теологически нудными в своих дебатах

^4в См.: Keniston К. Youth and Dissent. N.Y., 1971; особенно главу “Вам надо вырасти в Скарсдейде”. Для ознакомления с идеями П.Гудмена см. предисло­вие к книге: Nearing H., Nearing S. Living the Good Life. N.Y., 1971. П.Гудмен близок во взглядах А.Пенти и его идее общества ремесленной гильдии. Недавно ряд молодых ученых утверждал, что “значительные группы населения западных обществ вышли за пределы стадии [обеспечения средств к существованию]”;

эти исследователи употребляют концепцию постиндустриального общества для обозначения ситуации, когда группы людей не зависят прямо от ценностей эко­номического благосостояния”; см., например: Inglehart R. The Silent Revolution in Europe: Intergenerational Change in Post-Industrial Societies // American Political Science Review.1971. December. P. 991-1017.

⁴⁹ О растущем консерватизме каждого нового радикального поколения см.:

Lipset S.M., Ladd E.G., Jr. College Generations — from the 1930s to the 1960s // Public Interest. No. 25 (Fall 1971).

⁵⁰ Эта тема присутствует в концепции Л.Тридлинга о “протестной культу­ре”; см.: Trilling L. Beyond Culture. N.Y., 1965.

⁵¹ Теория Р.Рихты и его группы из Чехословацкой академии наук рассмат­ривается в главе 1, а концепция А.Горца и С.Мадде — в главе 2.
о “старом” и “новом” рабочем классе, поскольку они ставили целью не столько вскрыть подлинные социальные сдвиги, сколь­ко “спасти” марксистскую концепцию общественных изменений и ленинские представления об их движущих силах. Однако идео­логический кризис вполне реален. Если налицо эрозия рабочего класса в постиндустриальном обществе, то как сохранить марксово видение общественных перемен? И если рабочий класс не наследует мир (а, напротив, сужается), то как оправдать дикта­туру пролетариата и роль коммунистической партии как аван­гарда рабочего класса? Невозможно спасти теорию, настаивая на том, что почти каждый гражданин является теперь представи­телем “нового рабочего класса”⁵².

ПЛАН КНИГИ

Шесть глав этой книги взаимосвязаны, как я подчеркивал, через анализ различных тем, которые связаны подобно вращающимся шестеренкам и потому не предполагают линейного изложения аргументов.

В первой главе рассматриваются теории общественного раз­вития в зрелом индустриальном обществе. Анализ с необходимо­стью начинается с работ К.Маркса, но в двух весьма необычных ракурсах. Общепринятый взгляд на будущее капитализма почер­пнут из первого тома “Капитала”, в котором К.Маркс предска­зал централизацию производства, поляризацию общества на два класса и неизбежный экономический кризис капиталистической системы. Но гораздо меньше известно о весьма отличающейся схеме общественного развития, которую он изложил в виде от­дельных элементов в третьем томе; там он предвидел отделение собственности от контроля в управлении предприятиями, воз-

⁵² Было бы чрезмерным упрощенчеством настаивать на том, что, поскольку остается все меньше независимых предпринимателей и индивидуально занятых профессионалов, все лица, получающие зарплату, сплошь принадлежат к рабо­чему классу. Поскольку большинство работников получают теперь оклады и их труд не оплачивается повременно иди поштучно, то как можно призывать к “диктатуре класса оплачиваемых работников”? И по отношению к кому может осуществляться подобная диктатура?
яикновение административного класса “белых воротничков”, число которых может стать непропорционально большим по срав­нению с рабочим классом, а также новые источники капитала через централизацию банковской системы. Развитие капитализ­ма в реальности пошло по второй схеме К.Маркса, а не по пер­вой. Различие же между моделями заключено в том, что в первом томе он обосновывал “чистую” теорию капитализма, упрощен­ную модель, не учитывавшую многих черт реальности; в третьем же анализировались фактические эмпирические тенденции.

Вторая причина, делающая К.Маркса и ныне актуальным, со­стоит в его взгляде на экономическую субструктуру общества — способ производства, в котором он выделял две части: производ­ственные отношения (собственность) и производительные силы, иди технику производства (машины). С развитием капитализма, считал он, общественные отношения выйдут на первое место и приведут к бескомпромиссной классовой борьбе. Однако в реаль­ности такая поляризация не произошла, а наиболее важным стал упор на технику и индустриализацию. Теория индустриального общества, наиболее успешно развитая Р.Ароном, возникает из этого второго аспекта марксовой теории способа производства.

Теории общественного развития на Западе — концепции В.Зомбарта, М.Вебера, Э.Ледерера, И.Шумпетера, Р.Арона — являются, как я пытаюсь показать, “диалогами” с различными схемами К.Маркса. Существенное расхождение наблюдается в теории бюрократии, мастером которой был М.Вебер. Для него социализм и капитализм — не противоположные системы, а два императива функциональной рациональности, два варианта од­ного и того же социального типа, бюрократии. Промышленное развитие Советского Союза соответствовало марксовому мерилу “техники”, но шло по линии бюрократического развития, пред­сказанного М.Вебером. Конфронтация с бюрократией и с но­вым, порождаемым ею классом была проблемой для Л.Троцкого, столкнувшегося с плодами русской революции.

Сегодня обе системы — западный капитализм и советский социализм — оказались перед лицом научных и технологических изменений, революционизирующих общественную структуру. Коммунистические теоретики делали вид, что не замечают по­следствий этих перемен, за исключением замечательного иссле­дования Р.Рихты из Чехословацкой академии наук, появившего­

ся во время Пражской оттепели. Вопреки большинству коммуни­стических теоретиков, Р.Рихта признавал возможность конфликта “интересов”, если не “классов”, в отношениях между новой на­учно-профессиональной прослойкой и рабочим классом в социа­листическом обществе.

Принимая модель индустриального общества в качестве об­щего типа социального развития западных обществ, автор в пер­вой главе описывает основные различия между доиндустриаль-ным, индустриальным и постиндустриальным обществами в ка­честве основы для сравнительного анализа социальных структур. В заключительном ее разделе излагается общий взгляд на кон­цепцию постиндустриального общества, который развивается в последующих главах.

Во второй главе на примере Соединенных Штатов исследу­ются два из пяти главных компонентов постиндустриального общества: переход от производства товаров к оказанию услуг и изменения в сфере занятости, благодаря которым профессиональ­ный и технический класс становится доминирующей группой в постиндустриальном обществе. В этом контексте изучается ряд тем, касающихся будущего рабочего класса: теория “нового ра­бочего класса”, историческая мощь тред-юнионизма как силы “синих воротничков” и его растущие трудности в достижении новых целей, таких, как контроль за трудом в сложных условиях сервисной экономики и иностранной конкуренции.

В третьей главе рассматриваются измерения знания и техно­логии. Первоначальная проблема, проистекающая из их меняю­щейся природы, связана со скоростью перемен. Существуют мно­гочисленные заблуждения насчет этой идеи, поскольку немногие люди способны точно определить, что именно изменяется. С точки зрения технологии более существенная перемена была, вероятно, привнесена в жизнь людей в XIX веке железной дорогой, парохо­дом, электричеством и телефоном и в начале ХХ-го радио, авто­мобилем, кино, авиацией, скоростными лифтами, а также телеви­дением и компьютером — главными технологическими новше­ствами, внедренными за последние 25 лет. Реальный эффект “ско­рости перемен” наступил не в результате действия различных технологических нововведений, а вследствие сузившихся рамок социума, что объединило изолированные районы и классы в об­щество и активизировало контакты и общение между людьми через

революцию в коммуникациях и транспорте. Но наряду с большей взаимозависимостью наступило изменение в масштабах — рост городов, увеличение организаций, расширение политической аре­ны, что вдохнуло в людей чувство большей беспомощности в кру­гу крупных объединений и усилило контроль центра за деятель­ностью любой организации. Важнейшая социальная революция второй половины XX века связана с попытками справиться с “мас­штабностью” при помощи нового технологического инструмен­тария, будь то поступающая в “реальном времени” компьютер­ная информация иди новые разновидности количественного про­гнозирования.

В этой связи в третьей главе предпринимается попытка опре­делить “знание”: проанализировать природу его экспоненциаль­ного роста; найти реальные пути, на которых оно развивается че­рез ответвления; дать понятие технологии, измерить ее рост и ука­зать способы технологического прогнозирования. Вторая часть главы представляет собой попытку в деталях изобразить статис­тическими методами структуру класса носителей знаний — рас­пределение рабочей силы между профессиями и тенденции в этой области — и исследовать привлечение ресурсов для технической деятельности, то есть распределение денег в области научно-ис­следовательских разработок.

Частная корпорация в капиталистическом обществе (или пред­приятие в социалистической экономике) предназначена оставать­ся главным типом организаций вплоть до конца столетия. Если пользоваться в обоих случаях логикой фирмы — логикой функци­ональной рациональности, — следует не говорить о капитализме иди социализме, а поразмышлять о способах “экономизации” и “социодогизации”, которые присутствуют в обеих системах. Каж­дый из них “логически” отвечает определенной задаче. Способ “экономизации” ориентирован на функциональную эффективность и на управление вещами (и людьми, воспринимаемыми как вещи). Способ “социологизации” устанавливает более широкие критерии, но это с необходимостью предполагает потерю эффективности, сокращение производства и иные издержки, следующие за внедре­нием неэкономических ценностей. В контексте Соединенных Шта­тов в четвертой главе исследуется логика этих двух способов и доказывается, что поддержание баланса между ними есть важней­шая проблема постиндустриального общества.

Постиндустриальное общество является такой социальной организацией, где принятие решений с необходимостью стано­вится более осознанным. Главной проблемой выступает здесь определение социальных задач, которые четко отражали бы “ран­жирование” предпочтений самими индивидами. Парадокс Кондорсе, в том виде, как он изложен К.Эрроу, гласит, что теорети­чески выбор между социальным развитием и благосостоянием сделать невозможно. Поэтому остается одно — нахождение ком­промисса в переговорах отдельных групп. Но чтобы договари­ваться, надобно знать возможные выгоды и иметь представление о социальных издержках. В настоящее время у общества нет ме­ханизмов, позволяющих вести учет социальных расходов и выве­рять социальные цеди. В пятой главе рассматривается адекват­ность наших концепций и нашего инструментария социального

планирования.

Итак, значение постиндустриального общества определяется тем,что:

1) оно укрепляет роль науки и знания как основной институ­циональной ценности общества;

2) делая процесс принятия решений более техническим, оно все непосредственнее вовлекает ученых иди экономистов в поли­тический процесс;

3) углубляя существующие тенденции в направлении бюрок­ратизации интеллектуального труда, оно вызывает к жизни на­бор ограничителей традиционных определений интеллектуальных интересов и ценностей;

4) создавая и умножая техническую интеллигенцию, оно под­нимает серьезнейший вопрос отношения технического интеллек­туала к гуманитарному собрату.

Суммируя, можно сказать, что возникновение нового социу­ма ставит под вопрос распределение богатства, власти и статуса, что имеет фундаментальное значение для любого общества. Те­перь богатство, власть и статус не являются мерилами класса, а становятся ценностями, к которым стремятся и которые обрета­ют классы. Классы создаются в обществе по основным осям стра­тификации, а ими в западном обществе являются собственность и знание. Наряду с ними существует политическая система, ко­торая все больше управляет обоими и порождает временные эли­ты (в том смысле, что среди их членов не существует преемственности власти через занимаемую должность, подобно преемственности семьи или класса по признаку собственности и дифферен­циальным преимуществам, вытекающим из принадлежности к меритократии).

В шестой главе рассматривается главным образом связь между принятием технократических и политических решений. Вопреки мечтаниям первых технократов, которые, подобно Сен-Симону, надеялись, что ученые будут править миром, становится ясно: по­литические решения являются в обществе центральными, и отно­шение знания к власти есть отношение подчиненности.

Любая новая рождающаяся система возбуждает враждебность со стороны тех, кто чувствует в ней угрозу для себя самих. Глав­ная проблема нарождающегося постиндустриального общества заключена в конфликте, который обусловлен принципом мери­тократии, служащим главным мерилом при определении соци­ального статуса. Поэтому противостояние популизма и эдитизма, теперь уже очевидное, становится вопросом политики. Вто­рой круг проблем проистекает из столкновения исторически сло­жившейся независимости научного сообщества и его традицион­ной автономии с его растущей зависимостью от правительства как в средствах, выделяемых на исследовательские работы, так и в постановке задач, которые оно призвано выполнять. Эти воп­росы все чаще поднимаются в университетах, которые становят­ся ведущими учреждениями постиндустриального общества. И наконец, существуют серьезнейшие трения между культурой, чье осевое направление — антиинституциональность и антиномич-ность, и социальной структурой, которая управляется способами экономизации и технодогизации. Именно последние составляют в конечном счете наиболее фундаментальную проблему постин­дустриального общества. Эти вопросы изложены в Эпилоге.

Я пытаюсь доказать в своей книге, что главным источником структурных сдвигов в обществе — изменений в способах ново­введений, в отношении науки к технологии, перемен в государ­ственной политике — является изменение в характере знания:

экспоненциальный рост и разветвление наук, появление новой интеллектуальной технологии, начало систематических исследо­ваний, финансируемых из бюджетов НИОКР, как вершина всего этого, кодификация теоретического знания.

Отношение к научному знанию определяет ценностную сис­тему общества. Средневековая концепция естественного закона была концепцией “запрещенного знания”. Священнослужители опасались, что “знание вырвется” и проявит себя “подобно змию”. В христианские века “природа”, пусть и в особом контексте, отож­дествлялась с “сатанинским порядком”. Легенда о Фаусте, ис­пользованная К.Мардо, подтверждает существовавший в сред­ние века гипнотический ужас перед естественными науками⁵³. К концу XVIII века вера в растущее могущество человека начала вытеснять прежние страхи. У Ф.Бэкона в его “Новой Атланти­де”, которой он намеревался заменить мифическую Атлантиду, изображенную Платоном в сочинении “Тимей”, король уже не философ, а ученый-исследователь. А на острове Бенсалем самое значимое здание — Дом Соломона — не церковь, а исследова­тельский институт, “благороднейшее учреждение... когда-либо существовавшее на земле, светоч королевства”. Дом Соломона, или Колледж творения шести дней, есть государственное заведе­ние, построенное “для созидания великих и замечательных тво­рений на благо человека”. Один из “основателей” Дома Соломо­на так описывает его назначение: “Цель нашего заведения есть постижение причин скрытого движения вещей и расширение че­ловеческой империи до ее максимально возможных пределов”⁵⁴.

До сих пор безграничная амбиция господствовала над поис­ком знаний. Поначалу человек стремился покорить порядок при­роды, и в этом он почти преуспел. В последние сто дет он пыта­ется заменить естественный порядок техническим и достигает в этом больших успехов⁵⁵. Постиндустриальное общество в своих основах есть еще более радикальный пересмотр такого техниче­ского поиска. Вопрос заключается в том, захочет или не захочет человек двигаться дальше. На это ответит история.

⁵³ См.: Willy В. The Seventeenth Century Background. L., 1949; глава 2 -“Ф.Бэкон и реабилитация природы”, особенно стр. 31.

⁵⁴ Bacon F. New Atlantis // Andrews Ch.A. Famous Utopias. N.Y., n.d. P. 263.

⁵⁵ Эти темы я анализирую в историческом и философском плане в эссе “Тех­нология, природа и наука: превратности трех мировоззрений и путаница сфер”, представленном в виде лекции в декабре 1972 года в Смитсоновском нацио­нальном музее истории технологии; опубликовано издательством “Doubleday” в сборнике данных лекций.