I общество, вышедшее из войны

• Название: I общество, вышедшее из войны
• Анкор: Poslevoennoe_sovetskoe_obschestvo.doc
• Дата: 16.02.2018
• Размер: 1.35 Mb.
• Имя файла: Poslevoennoe_sovetskoe_obschestvo.doc
• Тип: Документы; #15607
• страница: 11 из 20

Часть III

ИЛЛЮЗИИ ЛИБЕРАЛИЗАЦИИ

1. Оживление религиозности: народ, церковь, власть

В сфере государственной идеологии во время войны начали происхо­дить, на первый взгляд, странные, но вполне объяснимые перемены. Про­пагандистская машина, еще недавно потратившая столько энергии на ра­зоблачение «проклятого прошлого» дореволюционной России, как будто стала работать в совершенно противоположном направлении. Советский режим, чья идеология строилась во многом на принципе противопоставле­ния старого мира — того, что существовал до 1917 года, и мира нового — вдруг сделал ставку на Традицию. Этот поворот угадывался во внешней ат­рибутике (возвращении офицерских погон, чествовании русских полковод­цев и учреждении новых орденов, напоминающих о славе русского ору­жия), смещении акцентов в трактовке отдельных страниц и фигур русской истории (в частности, выделялась роль таких личностей, как Иван Гроз­ный и Петр I).

Поворот этот начался еще до войны, в середине 30-х гг., но война сде­лала его особенно очевидным. Апелляция к патриотическим чувства наро­да явно потеснила прежние призывы в духе «пролетарского интернациона­лизма», а в своем выступлении по случаю Дня Победы Сталин обращался уже не просто к советским гражданам и даже не к «товарищам», а к «со­отечественникам» и «соотечественницам».

В ряду этих весьма примечательных перемен стоит отметить и измене­ние политики государства по отношению к Русской православной церкви¹. Во время войны священнослужители в своих проповедях поддерживали верующих, укрепляли дух армии, оказывали большую материальную по­мощь: организовывали пожертвования в фонд Красной Армии, помогали сиротам и семьям погибших. Это послужило одной из причин либерализа­ции политики государства в вопросах религии: церковь в данном случае рассматривалась как фактор, укрепляющий мобилизационные возможно­сти общества в его противостоянии врагу.

Сталин сделал шаг по пути сближения с церковью, хотя либерализация религиозной политики отнюдь не означала ослабления контроля государ­ства за церковной деятельностью. В качестве контрольного органа, кото­рому отводилась роль посредника в отношениях между государством и церковью, в 1943 г. при правительстве был создан Совет по делам Русской православной церкви (его возглавил полковник госбезопасности Г.Г.Кар­пов). Уже в конце войны Сталин санкционировал проведение в Москве Поместного Собора. Деятельность Собора, открывшегося 31 января 1945 г.,

102
довольно широко освещалась на страницах печати: газета «Правда» 5 фев­раля 1945 г. опубликовала не только сообщение о Соборе, но и ряд его ма­териалов (речь Председателя Совета по делам Русской православной церк­ви Г.Г.Карпова, Обращение Поместного Собора к Правительству СССР, биографическую справку о вновь избранном Патриархе Московском и всея Руси Алексии).

В своем выступлении на Поместном Соборе Г.Г.Карпов отметил особые заслуги Русской православной церкви, которая «в дни тяжелых испытаний (...) не прерывала своей связи с народом, жила его нуждами, чаяниями, надеждами и вносила свою лепту в общенародное дело»². О прошлых го­нениях на церковь и верующих представитель правительства не сказал ни слова. Напротив, получалось, что Октябрьская революция «освободила Русскую православную церковь от тех пут, которые сковывали и стесняли ее внутрицерковную деятельность»³.

Не упоминали о прошлых обидах и церковные иерархи. «Вознося Гос­поду Богу благодарение за великие победы наших доблестных воинов и за изгнание врага из наших пределов, — говорилось в Обращении Поместно­го Собора к правительству, — Собор усердно молит Господа о даровании нашей дорогой Родине и союзным с нами странам скорейшей окончатель­ной победы над фашизмом и об умножении сил, здоровья и лет жизни на­шему любимому Вождю Советского Государства и Верховному Главно­командующему нашего славного воинства Иосифу Виссарионовичу Сталину»⁴.

В 1945-1946 гг. Совет по делам Русской православной церкви санкцио­нировал открытие 290 молитвенных зданий⁵, а специальным постановле­нием правительства от 26 августа 1945 г. было узаконено существование на территории СССР 100 православных монастырей, ликвидированных в 30-е годы, а во время войны восстановленных и заселенных прежними обита­телями⁶. Тогда же постановлением Совнаркома патриархии, епархиальным управлениям, приходским общинам было предоставлено ограниченное право юридического лица (им разрешалось открывать финансовые счета, иметь свои предприятия, заключать сделки и т.д.)⁷. Все эти послабления не коснулись других религиозных конфессий и были направлены только на поддержку Русской православной церкви.

Изменение политики государства по отношению к религии было про­диктовано не только стремлением властей использовать церковь как до­полнительную мобилизационную силу в сложный военный период. Другой причиной, вынудившей власти несколько смягчить свою прежнюю пози­цию, стало стихийное оживление религиозного движения и религиозных настроений в народе. В годы войны процесс этот стал массовым, что вполне объяснимо: часто люди находили в вере необходимую точку опоры, утраченную вместе с потерей близких, семьи, дома. Обретенная или возро­жденная вера давала людям если не надежду, то утешение.

Победа в войне усилила эти настроения. Так случилось, что майские предпобедные дни совпали с православным праздником Пасхи, который в

103
1945 г. отмечался в воскресенье 6 мая. Михаил Пришвин увидел в этом совпадении некий символ, записав в дневнике свои ощущения: «Мы были около церкви Ивана Воина в тесной толпе, выходящей далеко за церков­ную ограду по улице. (...) Вот бы иностранцу посмотреть, как молятся рус­ские и чему радуются! Когда из церкви послышалось "Христос Воскресе!" и весь народ подхватил, — это была радость! И какой тоже порядок! (...) Нет, не только одним холодным расчетом была создана победа: корни победы надо искать здесь, в этой радости сомкнутых дыханий. Знаю, что не Хри­стос вел людей на войну, и радости от войны никому не было, но опять-таки не один расчет и внешний порядок определяли победу. И когда теперь всякий простолюдин, введенный собеседником в раздумье о жизни, говорит: — Нет, что-то есть! — это "нет" он обращает к безбожникам и к себе самому, не веровавшему в победу. А это "что-то" есть Бог (...)» (выделено мной. — Е.3.).

Рост религиозных настроений продолжался и в послевоенные годы, в ряде регионов страны наблюдалась даже некоторая активизация церков­ной жизни по сравнению с военным временем. Так, в Покровском соборе г. Куйбышева было совершено церковных браков в 1940 г. — 139, в 1944 г. — 403, в 1945 г. — 867 и в первом полугодии 1946 г. — 1258⁹. Уве­личивалось число посещений церкви, причем не только женщинами, но и мужчинами — особенно в возрасте 20-40 лет, т.е. теми, кто прошел вой" ну¹⁰. Под отдельными ходатайствами об открытии церквей стояло до трех тысяч подписей верующих¹¹.

«Из разговоров с приходящими ходатаями нетрудно убедиться, что они и пославшие их руководствуются действительно настоящим религиозным чувством, — писал в Совет по делам Русской православной церкви его уполномоченный по Кировской области Новиков. — Нередко можно ви­деть 60-летнего колхозника, истинного землероба—трудящегося, в полном смысле этого слова, со слезами на глазах излагающего свою просьбу. Же­лание открыть церковь у них большое, и они готовы пойти для этого на какие угодно жертвы и труд»¹². Например, в селе Никулята этой же облас­ти председатель райсовета предложил верующим самим освободить здание церкви от хранившегося там зерна — и люди, собравшись ради такого дела из окрестных деревень, за два дня перетаскали на себе 200 тонн зерна.

Когда одного ходатая спросили, где он и пославшие его найдут деньга на ремонт церкви, крестьянин ответил, что он продаст свою корову и по­жертвует деньги на восстановление храма¹³. Ремонт церковных зданий прихожане часто осуществляли собственными силами, принося из дома строительные материалы — доски, железо, стекло, краску.

Уполномоченные Совета в своих отчетах отмечали факты, когда в роли ходатаев об открытии храмов выступали молодые люди, чаще всего демо­билизованные фронтовики. Эта категория ходатайствующих отличалась «чрезмерной требовательностью» и была особенно настойчивой в отстаи­вании своих позиций. Не меньшую настойчивость проявляли и женщины. Свою потребность в открытии храма они объясняли тем, что «потеряли на фронте своих детей, не знают, где и как они похоронены, и что в связи с этим им негде, кроме как в церкви, облегчить свое горе»¹⁴.

104
В случае отказа удовлетворить ходатайство или чиновничьей волокиты верующие выражали недовольство. Так, крестьяне Щелковского района Московской области после того, как вопрос об открытии церкви в их де­ревне долго не решался, на приеме у уполномоченного заявили следую­щее: «У нас в стране только пишут и говорят о свободной религии, а на самом деле ее нет. Если нам не отстоите церковь, то мы бросим работать в колхозе»¹⁵. Другие предупреждали, что будут обращаться с жалобой в ино­странное посольство, чтобы «раскрыть всю правду» о свободе религии в СССР¹⁶.

Уполномоченные на местах в течение 1945-1946 гг., как правило, стара­лись не чинить препятствий открытию церквей, поскольку заметили до­вольно простую закономерность: «Там, где желание верующих об откры­тии церкви удовлетворено, они искренне одобряют действия власти в этом направлении и благодарны ей. И, наоборот, отказ в разрешении, естест­венно, создает неудовлетворенное состояние, а, следовательно, и почву к недовольству»¹⁷.

Всплеск религиозности во время войны и в послевоенные годы означал не только оживление церковной жизни — вместе с ней произошло извест­ное возрождение мистицизма и суеверий, веры в юродивых и прорицате­лей. Среди народа, особенно в сельской местности, распространялись так называемые святые письма, разного рода пророчества — о пришествии «сатаны», скором конце света и т.п. Иногда такие пророчества попадали на вполне подготовленную почву. Так, в одном селе на Ставрополье рас­пространился слух о том, что в «ближайшие дни Земля должна столкнуть­ся с кометой и настанет конец света». Этот слух вызвал настоящую пани­ку: сначала старики, а за ними и молодые бросили работу, разошлись по домам и стали готовиться к смерти (мыться, одевать чистое белье, а неко­торые зажгли лампады, легли в передний угол и сложили на груди руки)¹⁸.

Особый разговор о юродивых. В Новгородской области был известен, например, юродивый по имени Иван Железный. Ходил он из села в село, опутанный колючей проволокой (отсюда — «Железный») и говорил «странные» речи: о скором роспуске колхозов, о восстановлении едино­личных хозяйств, о грядущей войне с Англией и Америкой. Отговаривал колхозников ходить на выборы: «Вы голосуйте, только как бы хуже вам от этого не было. Вот когда не будет колхозов, тогда можно будет и выби­рать»¹⁹. По традиции на Руси власти к юродивым относились снисходи­тельно: им было позволительно говорить то, за что других строго наказы­вали. Поэтому по той же традиции правдолюбцы часто рядились под «юродивых». В советских условиях это не работало, и «юродивые», если они выступали с подобными речами, немедленно попадали в поле зрения НКГБ. Не избежал этой участи и Иван Железный.

Значение религии и веры всегда возрастает в трудные, критические го­ды, а таких в послевоенное время было немало. В 1946 году, например, когда началась засуха, в ряде регионов священниками — часто по просьбе крестьян — были организованы молебны о дожде. В Пензенской области, где уже в мае и июне погибла часть посевов, такие молебны были прове­дены в 20 районах²⁰. Причем, в отдельных случаях местные власти в лице председателей райисполкомов давали официальные разрешения на прове­дение молебнов, а иногда выступали в качестве их инициаторов и участ­ников. 16 июня 1946 г. в Бессоновской райисполком Пензенской области явился священник с просьбой разрешить провести молебен о дожде. В тот же день обряд прошел на берегу реки Суры, а потом на полях колхоза им. Горького, в нем приняли участие около 600 человек²¹. В селе Лопатино Чаадаевского района той же области 12 июня после службы в церкви был организован крестный ход на поля колхоза, в котором участвовало до 400 человек²². Сообщения о проведенных молебнах поступали и из других об­ластей, которые постигла засуха.

Не везде местные власти отнеслись к этому лояльно, поэтому не обош­лось и без эксцессов. В Воронежской области, например, во время прове­дения молебна о дожде представители МВД пытались арестовать пропо­ведника, что вызвало противодействие со стороны верующих²³. Подобные действия партийными органами квалифицировались как «неправильные» так же, как и другие факты вмешательства местных властей в процесс от­правления религиозных служб или проявления произвола по отношению к верующим²⁴.

Озабоченность со стороны ЦК ВКП(б) вызывали и случаи обратного порядка, когда местное партийное и советское руководство работало в тес­ном контакте с представителями церкви. В Москву поступала информация о том, что местные органы власти используют священников для проведе­ния различных хозяйственных и политических кампаний — организации хлебопоставок, подписки на государственный заем и даже агитации во время выборов в Верховный Совет. Правление колхоза «Пролетарий» Ставропольского края обратилось, например, с просьбой к местному свя­щеннику повлиять в своей проповеди на колхозников, чтобы они лучше работали²⁵. В одном из сельских советов Курской области плохо шло рас­пространение государственного займа; решили пригласить священника, который за короткий срок организовал распространение займа, выполнив задание по сельсовету на 100%²⁶. Председатель другого сельсовета, из Днепропетровской области признавался: «Я работал со священником в контакте. Бывало, я ему говорил, чтобы он повлиял на верующих о необ­ходимости поднятия трудовой дисциплины, своевременного выхода на ра­боту, бережного отношения к колхозному имуществу, — во время про­поведи он об этом напоминал, и трудовая дисциплина значительно улучшилась»²⁷.

В Красногвардейском районе Ростовской области у председателя сель­совета и местного священника сложились такие отношения. Вызывает председатель священника и говорит ему: «Вот что, батюшка, помоги про­вести заем». Батюшка в ответ: «Хорошо, у меня тоже из центра на этот счет есть директива». Председатель просит: «Вот, батюшка, еще что, ты уговори колхозников, чтобы на Пасху работать вышли, ведь сев надо кон-

106
чить». А батюшка отвечает: «Вот на этот счет я такой директивы из центра не получал»²⁸.

В ряде районов местные руководители обращались к священникам и религиозным общинам с просьбами об оказании помощи семьям военно­служащих, инвалидам войны и детям-сиротам²⁹. Такого рода действия так­же не вызывали одобрения у высоких идеологических инстанций.

Поворот в государственной политике по отношению к церкви для мно­гих местных руководителей и рядовых коммунистов был настолько неожи­данным, что не все из них смогли вовремя, а главное, правильно сориен­тироваться. «Отдельные коммунисты путаются в вопросе об отношении нашей партии к религии и даже высказывают мнение об изменении пар­тией своего отношения к религии», — делился своими наблюдениями сек­ретарь Ставропольского крайкома ВКП(б) по пропаганде Воронцов³⁰. «Как мы должны вести себя? — спрашивали друг друга после сообщения о проведении Поместного Собора Русской православной церкви коммуни­сты на заводе "Машиностроитель" в Москве. — Раньше нас учили тому, что религия — опиум народа, а сейчас само правительство идет навстречу священнослужителям»³¹. Встречались среди коммунистов и такие крайние мнения: «Теперь можно коммунистам беспрепятственно ходить в церковь, молиться Богу, крестить детей и венчаться»³².

Более определенно и, несомненно, в соответствии с истинным положе­нием вещей высказался, например, секретарь Курского обкома ВКП(б) Доронин: «В нашей стране церковь отделена от государства, поэтому на­ши стратегические цели незыблемы, изменились лишь тактические прие­мы, соблюдается известный контакт с церковью для мобилизации народа на разрешение главнейшей задачи — разгрома гитлеризма. В остальном ничего не изменилось»³³.

В народе по поводу новой политики ходили различные слухи и толки. «Вот видите, даже товарищ Сталин признался, что без церкви нельзя по­бедить врага», — рассуждал один инвалид войны³⁴. А другие высказыва­лись на этот счет более определенно: «Как начали говорить о Боге — так и успехи лучше пошли на фронте»; «Красная Армия стала побеждать с тех пор, как большевики поддерживают церковь»³⁵. Как свидетельствовали сводки о настроениях населения, внимание государства к проблемам церк­ви было встречено в основном с пониманием и одобрением. Люди откры­то стали говорить о том, о чем раньше предпочитали молчать. Можно бы­ло, например, услышать рассуждения такого рода: «Религия вносит в на­род облагораживающее чувство, смягчает жестокие нравы, облегчает тяже­лые муки и переживания. Поэтому надо уважать ее и пастырей, несущих, свет и облегчение в жизни»³⁶. В адрес правительства и непосредственно на имя Сталина поступали письма от верующих следующего содержания: «Помолившись в день освящения храма, открытого по Вашему соизволе­нию, свидетельствуем Вам, всеми обожаемый Иосиф Виссарионович, на­шу глубочайшую признательность и искреннюю сердечную благодарность и беззаветную Вам преданность»³⁷. Вынужденный обстоятельствами воен-

107
ного времени привлечь на свою сторону церковь, правящий режим сумел использовать и эту возможность для укрепления своего влияния и автори­тета в народе, который было пошатнулся в результате военных неудач первого периода войны.

Однако были среди соотечественников и такие, кто воспринял все эти метаморфозы с большой долей скепсиса. «Советская власть от чего ушла к тому и пришла», — высказывался рабочий одного из московских заво­дов. — Боролась с чинами и привилегиями, а теперь вновь ввела солдат, офицеров и генералов. (...) Загоняла духовенство в подполье, а когда союз­ники нажали — бьет отбой»³⁸. Вообще мнение о том, что Сталин пошел на соглашение с церковью не по доброй воле, а под нажимом союзников, было довольно распространенным в народе. Приведем некоторые выска­зывания на этот счет: «Наше отношение к духовенству диктуется требова­ниями союзников — Америкой и Англией»; «Двадцать восемь лет не гово­рили о попах, а тут заговорили, когда мы стали союзниками Англии — это наверняка уступка им»; «Англия и Америка поворотят нас на старый лад. Ну как же понимать этот вопрос, когда даже газеты стали печатать о попах?»³⁹

В связи с переменами в религиозной политике в партийные органы по­ступало много вопросов — как от коммунистов, так и от беспартийных. Люди интересовались, будет ли разрешен колокольный звон в церквах, и когда начнут восстанавливаться церкви и монастыри. Коммунистов боль­ше волновали другие вопросы: будут ли в соответствии с новыми веяния­ми внесены изменения в Конституцию и программу партии, остаются ли в силе прежние оценки религии как реакционной силы и «опиума народа», будут ли издаваться произведения Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, направленные против религии?⁴⁰

Поскольку никаких официальных разъяснений на этот счет не поступа­ло, то население по-прежнему довольствовалось слухами и делало собст­венные умозаключения. Существовало, например, мнение, что теперь во всех школах будет введено преподавание Закона божьего⁴¹, а студенты Московского университета всерьез обсуждали идею о возможности орга­низации в МГУ богословского факультета⁴². Скептики продолжали настаи­вать, что послабление в отношении религии — мера вынужденная и пре­ходящая, а после войны все изменится, вернется на «круги своя». И оказа­лись правы.

Поворот назад в религиозной политике государства произошел не сра­зу, некоторое время после окончания войны лояльное отношение к церк­ви со стороны властей еще сохранялось, однако больше по инерции. Уже спустя год-два стало очевидно, что правящий режим вовсе не намерен от­казываться от основных постулатов своей идеологии, в которой не было места какому бы то ни было инакомыслию, так же как и от своей монопо­лии на владение умонастроениями граждан!

Прежде всего власти пошли по пути ограничения сфер влияния духо­венства: если за 1945-1946 гг. Совет по делам Русской православной церк-

108
ви разрешил открыть 290 молитвенных зданий, то за 1947-1948 гг. — толь­ко 49⁴³. С 1948 по 1950 гг. в стране был закрыт 31 православный мона­стырь⁴⁴. Начиная с марта 1948 г. ни одно ходатайство верующих об откры­тии церкви не было удовлетворено.

В сентябре 1950 г. Карпов докладывал Сталину, что «тот религиозный подъем, который по ряду причин, в том числе по психологическим причи­нам, был в годы Отечественной войны, стал с 1947 г. спадать, и год от го­да заметнее»⁴⁵. Не в последнюю очередь это было связано и с политикой ограничения религиозной деятельности, которая стала целенаправленно проводиться Советом по делам Русской православной церкви со второй половины 1948 г. Эти меры не сразу принесли отдачу, и еще в 1948 г. и начале 1949 г. активность верующих оставалась высокой.

В 1948 г., например, широко отмечались пасхальные торжества. В Мо­скве у Патриаршего собора была 10-тысячная очередь с куличами и пасха­ми, у Новодевичьего монастыря собралось до 4 тысяч человек, в Иоано-Предтеченской церкви на Красной Пресне — до 5 тысяч. По всем москов­ским храмам верующих, пришедших для освящения куличей и пасх, было в 2-3 раза больше, чем в предыдущем году. На пасхальных ночных служ­бах церкви были переполнены, и многие верующие стояли вокруг храмов. Так, по 34 храмам Москвы на службах в ночь с 1-го на 2-е мая при макси­мальной вместимости церквей 120 тыс. человек в часы наибольшего скоп­ления наблюдалось до 300 тысяч⁴⁶. Так же активно отмечалась Пасха и в других русских городах⁴⁷. Совет по делам Русской православной церкви объяснял такую необычно высокую активность верующих совпадением Пасхи с первомайскими праздниками.

Однако уже следующие большие православные праздники — Рождество и Крещение, отмечавшиеся соответственно 7 и 19 января 1949 г., показа­ли, что дело не в совпадении церковных и светских ритуалов. Праздник Крещения пришелся вообще на рабочий день (среду), но несмотря на это практически повсеместно отмечалось большое скопление народа, в осо­бенности при водосвятии⁴⁸.

В церквах выстроились очереди за «святой водой». За 18 и 19 января только в Патриаршем соборе Москвы было разобрано несколько тысяч ве­дер⁴⁹. В тех местах, где были разрешены крестные ходы на воду, имело место даже массовое купание в реках.

В городе Воронеже в крестном ходе на реку Воронеж 19 января приня­ли участие до 15 тыс. человек. После освящения воды в реке купалось 55 человек, из них 8 подростков в возрасте от 11 до 15 лет, 32 женщины от 18 до 40 лет и 15 молодых мужчин⁵⁰. Вообще, в отличие от праздников Пасхи и Рождества, в водосвятии молодежь принимала довольно заметное уча­стие, что объясняется прежде всего необычностью самого обряда купания зимой в реке. Обряд этот даже не является строго православным, а восхо­дит скорее к языческой традиции. Во многих местах купание проходило уже без участия священников, после того, как был совершен обряд водо­святия.

109
В Саратове к крестному ходу в день Крещения местные власти стали готовиться заблаговременно. Сотрудники службы «ОСВОД», например, опасаясь за состояние льда на Волге, поставили в опасных местах преду­предительные вехи и по заказу священнослужителей сделали прорубь в безопасном месте и крест из льда. Крестный ход из церкви во главе с епи­скопом Саратовским Борисом прибыл на реку в час дня, водосвятие было проведено за 20 минут. После этого епископ и представители духовенства ушли, а часть участников крестного хода бросилась к реке. Наряд мили­ции не смог сдержать напора желающих — и началось массовое купание, которое продолжалось до 5 часов вечера, т.е. до темноты. «Всего купалось 470-500 человек, в том числе два милиционера. Жертв не было», — сооб­щалось в отчете Совета по делам Русской православной церкви⁵¹.

Этот случай получил широкую огласку. Противники либерализации ре­лигиозной политики стремились использовать его как повод для возобнов­ления гонений на церковь. 5 февраля министр госбезопасности В.С.Абаку­мов докладывал о саратовском купании секретарю ЦК ВКП(б) Г.М.Ма­ленкову и предлагал разобраться с виновными. В «Правде» появился фель­етон «Саратовская купель», а отдел пропаганды и агитации ЦК во главе с Д.Т.Шепиловым подготовил специальное постановление «О массовом со­вершении религиозного обряда в день церковного праздника "крещение" в городе Саратове»⁵².

Постановление это не было принято, но без оргвыводов не обошлось. Вопрос о крестном ходе рассматривался на бюро Саратовского горкома партии. Были сняты с работы и получили выговоры ряд должностных лиц, в том числе начальник местной милиции и начальник «ОСВОДА», епи­скоп Борис получил новое назначение — в Чкалов⁵³. Начиная с 1949 г. бы­ли запрещены все крестные ходы, кроме пасхальных, а также прекращены службы вне храмов.

Церковные иерархи еще какое-то время надеялись, что речь идет не о принципиальном повороте в политике, а лишь о ликвидации последствий «саратовского инцидента». Патриарх Алексий добивался личной аудиен­ции у Сталина, чтобы дать необходимые объяснения. Приема он так и не дождался. Информаторы МГБ сообщали, будто патриарх в узком кругу го­ворил о «неведении» Сталина и «произволе» местных властей, не разре­шающих открывать новые храмы. Но в тех же разговорах в связи с начав­шимися притеснениями церкви у патриарха проскальзывала и другая мысль: «Видимо, начинается для нас новая эра»⁵⁴. По Москве даже ходили слухи, что патриарх находится под домашним арестом⁵⁵.

Одновременно усиливалась антирелигиозная пропаганда. В сфере идео­логии в это время полным ходом шел процесс «закручивания гаек», и на­ступление на церковь было только одним из проявлений новой крупно­масштабной кампании борьбы с инакомыслием в советском обществе.