I общество, вышедшее из войны

• Название: I общество, вышедшее из войны
• Анкор: Poslevoennoe_sovetskoe_obschestvo.doc
• Дата: 16.02.2018
• Размер: 1.35 Mb.
• Имя файла: Poslevoennoe_sovetskoe_obschestvo.doc
• Тип: Документы; #15607
• страница: 7 из 20

61
Российской Федерации колхозов, оставивших без хлеба своих колхозников было 13,2%, а в некоторых областях России, например Орловской, Кур­ской, Тамбовской, колхозов, не выдавших колхозникам зерна по трудо­дням, было от 50 до 70%³⁰. Расчет с колхозниками ДО зерну в этом первом послевоенном году был хуже, чем в военном 1943 г. — самом тяжелом для сельского хозяйства. Крестьяне теряли какую бы то ни было заинтересо­ванность в колхозном труде, что соответствующим образом сказывалось на их трудовых показателях. В 1946 году всего по Союзу ССР не выработали обязательного минимума трудодней 18,4% общего количества трудоспособ­ных колхозников, в тех областях, где ситуация с оплатой труда складыва­лась наиболее неблагополучно, соответственно была выше доля подобных «нарушителей»: в Орловской области — 31,1%, Курской — 29,2%, Тамбов­ской – 45,8 %³¹.

Настроения колхозников нашли отражение в письмах — откровенных от безысходности, пронизанных чувством обреченности, а иногда и просто злых. Приведем отдельные выдержки из писем, написанных крестьянами Ставропольского края в июне 1946 года: «...Работаем в колхозе, как у по­мещика, потому что на работу гонят, а не кормят и за работу не платят. А для приманки дают в день по чайной ложке баланды, 50 гр хлеба и то не всегда, а в неделю два-три раза, чтобы дышали и не подохли...»; «...на­строение паническое. Начали косовицу — все ломается. Это Все благодаря Козлову (председателю колхоза. — Е.З.), который всю зиму прострелял зайцев, а инвентарь не подготовил. Сейчас много мужчин вместо того, чтобы наладить работу, все разлаживают. Косят вручную женщины, а муж­чины просто разложились...»; «...я плачу каждый день: хлеба нет, а на ра­боту гонят. Председатель колхоза прямо издевается надо мной, кричит— иди, работай, а то выкинем из колхоза, а сами хлеба не дают. Как рабо­тать, и так уже еле ноги тяну»³².

Колхозная система находилась в глубоком кризисе, и многие люди, прикрепленные к колхозному тяглу, предпочли бы наиболее радикальный выход из этого; кризиса — роспуск колхозов. Анализ настроений деревни в последний военный год, а также первые послевоенные годы, убеждает, что настроения в пользу отмены колхозов или их радикальной перестройки не только подогревали надежды решительных противников колхозной систе­мы как таковой, но и порождали иллюзии возможных перемен у вполне лояльных и даже верных режиму людей.

«Слухи о ликвидации колхозов... сейчас широко распространяются сре­ди колхозников», — докладывал в июле 1945 г. один из инспекторов ЦК ВКП(б), выезжавший с проверкой в Курскую Область³³. Аналогичные сиг­налы поступали в различные партийные и государственные инстанции из других регионов и областей страны. Члены колхоза «Искра» Псковского района спрашивали прибывшего в колхоз районного ответственного ра­ботника: «Скоро ли распустят колхозы? Если бы не было колхозов, мы жили бы лучше и государству приносили бы больше пользы»³⁴. «Все ждут, что распустят армию по домам, — колхозы отменят», — такие разговоры

62
встречались в Пензенский области³⁵. Колхозники ряда колхозов Псков­ской области отказались подписать традиционное письмо Сталину³⁶, моти­вируй свой отказ следующим образом: «Это письмо имеет скрытый смысл, так как товарищ Сталин просил народ оставить колхозы еще на семь лет, а местные руководители обязались не распускать колхозы и теперь собира­ют подписи колхозников. Если письмо будет подписано, то колхозы не распустят»³⁷. Часть колхозников действительна верила в то, что инициати­ва ликвидации колхозной системы исходит от самой верховной власти, не­посредственно от Сталина. Кто-то рассказывал, что в Москве создана спе­циальная комиссия по роспуску колхозов, другие же уверяли, что указ о ликвидации колхозов уже подписан, но еще не обнародован³⁸.

Однако, если судить по информации о настроении деревни в 1945 го­ду, которая в обобщенном виде поступала в ЦК ВКП(б), большинство крестьян по отношению к верховной власти было настроено более скепти­чески, не верило, что Сталин по собственной инициативе откажется от колхозов. Такое возможно только при вмешательстве извне — убеждали друг друга колхозники, и в роли «третьей силы», которая «заставит» Ста­лина распустить колхозы, обычно назывались недавние союзники СССР по антигитлеровской коалиции — США и Великобритания. Мысли на этот счет, высказанные в Псковской И Курской, Воронежской и Ростовской областях, на западных хуторах или в далеких сибирских деревнях были удивительно схожими. Слухи распространялись быстро — один фантастич­нее другого. «В Америке, говорят, уже решили распустить все колхозы в СССР, Молотов поэтому и покинул конференцию в Сан-Франциско», — рассуждали колхозники Воронежской области³⁹. «Колхозы будут распуще­ны в соответствии с требованиями Черчилля и Трумена», — как будто бы в тон им говорили крестьяне Ставрополья⁴⁰. «На конференции в Сан-Франциско товарищу Молотову предложили отказаться от большевиков и от колхозов. От колхозов товарищ Молотов отказался, а от большевиков не захотел отказаться, поэтому Америка объявила России войну»,- эти слухи были отмечены уже в Псковской области⁴¹. Информатор из Курской области докладывал наверх, что среди колхозников ходят разговоры сле­дующего содержания: «Англия и Америка предъявили нашему правитель­ству ультиматум — или распустите колхозы, или пойдем на Россию вой­ной; что в Сан-Франциско Молотов сначала было отказался ликвидиро­вать колхозы, а потом вернулся и согласился; что американцы будут про­верять с самолета (?!), верно ли, что колхозы распущены (...)»⁴²

Подобные слухи и разговоры в официальных документах назывались не иначе как «провокационные» или «враждебные». Помимо слухов, имею­щих хождение в народе, информаторы отмечали наличие так называемых «нездоровых» настроений и у части колхозных руководителей. Так, пред­седатель колхоза «Верный путь» Псковской области Петрова в. беседе с од­ним из районных работников высказала такую мысль: «Теперь, когда мы победили и война окончилась, по-видимому, колхозы будут распущены, так они свою роль сыграли»⁴³. Правда, далеко не все председатели колхо-

63
зов были настроены столь радикально, некоторые из них выражались бо­лее осторожно. «Надо колхозы как-то перестраивать, а то обеднели со­всем, — рассуждал, например, председатель колхоза "Победитель" из Бу­рят-Монгольской ACGP И.П.Иванов. — Вот дали бы колхозу самостоя­тельно веста хозяйство, не вмешивались во внутреннюю их жизнь, не да­вали бы никаких планов, а обязали бы едать государству необходимое ко­личество продукции, и мы сдали бы ее. А как сдали бы — это наше дело. Мы стали бы обрабатывать земли меньше, но лучше — и тогда сами были бы с хлебом и город завалили бы продуктами»⁴⁴. Необходимо освободить крестьянина от диктата государства, оградить его от произвола властей — эта мысль была общей как для тех, кто не верил в какие бы то ни было позитивные возможности колхозной системы, так и для тех, кто еще наде­ялся на возможность ее трансформации.

Находились у колхозной системы и не менее горячие защитники, кото­рые считали, что «колхозы — единственный в мире правильный путь раз­вития сельского хозяйства»⁴⁵. Но и они признавали, что колхозы нуждают­ся в существенной перестройке. Капитан И.И.Тафинцев из Казани пред­ложил, например, целую программу реорганизации колхозной жизни. Пе­речислив все недостатки современных колхозов — чрезмерная бедность, плохая организация труда, отсутствие заинтересованности у колхозников, — он нарисовал картину новой, зажиточной жизни... Правда, в отдельно взя­том колхозе, который должен был стать своего рода «опытным хозяйст­вом». Председатель в этом образцовом колхозе, по мысли капитана, дол­жен быть полноправным хозяином, подотчетным только обкому партии, а принципы организации труда напоминали бы армейские порядки: «рота» — бригада, «взвод» — звено, «комбат» — председатель колхоза. И хотя Та-финцев оговаривался, что при этом речь не идет о «слепом переносе ар­мейских порядков в гражданскую жизнь», но тут же, противореча себе, Писал, что «армия должна быть образцом для всех сторон и явлений на­шей административно-хозяйственной жизни»⁴⁶.

В подробных планах колхозной усадьбы, начерченных на оборотной стороне немецкой военной карты, капитан до мелочей расписал жизнь и быт колхозника: «дома должны быть, как правило, двух-четырехкомнат-ные, с хорошей меблировкой внутри выкрашены масляной краской или оклеены обоями. (...) В меблировке каждого дома обязательно должны быть: кровать двуспальная, кровать односпальная, 5-8 стульев, 2-3 стола, диван, часы стенные или будильник настольный, трюмо, гардероб, шкаф для посуды, ковер или половики. Поль! должны быть обязательно краше­ными, на окнах — шторы и занавески, в каждой комнате — электрический свет»⁴⁷. Продемонстрированный набор обязательных благ показывает, что пребывание в Германии не прошло для капитана бесследно. Расходы на строительство этого островка благополучной колхозной жизни, как считал инициатор проекта, должны были составить 8—10 миллионов рублей, кото­рые он рассчитывал получить в виде долговременной ссуды.

64
Другие сторонники улучшения колхозной жизни в своих претензиях; были не столь категоричны. Одни, например, предлагали увеличить при­усадебное хозяйство колхозника и уменьшить налоги, другие ратовали за гарантированную оплату труда — хотя бы «в порядке эксперимента»⁴⁸.

Вместе с тем встречались среди колхозников люди, которые уже не удовлетворялись надеждами на улучшение своего положения и готовы бы­ли действовать более решительно. Такие призывали своих односельчан не ждать подарков сверху, а самим оставлять колхозы, как бы «подталкивая» власти принять решение о ликвидации колхозной системы. «Вы не рабо­тайте в колхозе, вам же за это никакой оплаты не будет, — агитировал, например, бригадир колхоза им. Ленина в Прибайкалье Ф.Ястребов. — Лучше идите на свои огородные усадьбы, сажайте свои огородные культу­ры, остальные, на вас смотря, тоже бросят работу. А коммунисты ничего с нами сделать не смогут, распустят колхоз»⁴⁹. Колхозник А.Федоров из кол­хоза «Ударник» (Бурят-Монголия) рассуждал примерно так же: «Жизнь в колхозе дошла до такого положения, что дальше идти некуда. Мы нахо­димся на краю гибели (...) Надо выходить из колхоза. Давайте, бросайте работу — пойдемте куда-нибудь»⁵⁰. Такого рода разговоры и призывы вла­стями рассматривались как «антисоветская агитация», а люди, выступав­шие с подобными взглядами и открыто их выражающие, привлекались к судебной ответственности.

Столкнувшись с проявлениями антиколхозных настроений после вой­ны, власти пытались анализировать причины их возникновения. Посколь­ку эти настроения оценивались как безусловно враждебные, то причины их распространения объяснялись прежде всего «происками врагов», т.е. они рассматривались как результат чужого влияния. В качестве потенци­альных носителей чужого влияния с точки зрения властей выступали вер­нувшиеся в деревню фронтовики. В одной из докладных записок воздей­ствие фронтовиков на умонастроения односельчан характеризовалось сле­дующим образом: «Немало товарищей побывало в Румынии, Венгрии, Ав­стрии и в Прибалтике, они видели там хуторскую систему, индивидуаль­ное хозяйство, но не все оказались достаточно политически грамотными, чтобы разобраться и дать правильную оценку нашей действительности и действительности капиталистической. В результате они иногда ведут среди колхозников разговоры в нежелательном для нас направлении»⁵¹.

Другим каналом проникновения антиколхозных Настроений в крестьян­скую среду считались репатриированные советские граждане, которые, по­добно фронтовикам, успели познакомиться с иными порядками организа­ции сельской жизни и труда. Одна из репатрианток, вернувшись На роди­ну из Литвы, рассказывала своим соседям: «Все крестьяне в Литве живут хорошо, самые бедные имеют по три-четыре головы рогатого скота, по две лошади. Колхозов там нет. Отношение немцев было хорошее и нас не трогали»⁵². «В Литве нет колхозов, крестьяне сами себе хозяева, — расска­зывала другая женщина. — Сейчас вот приехали домой и опять придется мучиться, работать только на колхозы»⁵³. Подобные же мысли иногда вы-

65
сказывали и некоторые жители оккупированных в период войны областей, главным образом западных. Однако рассказам о зажиточной жизни «при немцах» далеко не всегда верили, тем более, что у многих людей, пере­живших немецкую оккупацию, остались совершенно иные воспоминания. Разоренная войной российская деревня была вообще не самой благодар­ной почвой для распространения каких-либо положительных отзывов о немецких порядках» Не случайно, наверное, среди крестьян Пензенской области ходил нелепый, но весьма показательный слух о том, что сама «колхозная система была введена по указанию немцев для того, чтобы раз­валить хозяйство и ослабить Россию с целью завоевания»⁵⁴.

Называя в качестве распространителей антиколхозных настроений ре­патриантов, людей, побывавших в немецкой оккупации, и даже фронтови­ков, местные информаторы старательно обходили главную причину недо­вольства крестьянства колхозной жизнью: положение самих колхозов и ус­ловия труда в них! Нельзя сказать, что об этом умалчивалось ^-напротив, информаторы довольно подробно описывали критическую ситуацию с оп­латой труда в колхозах, бедственное состояние техники, падение трудовой дисциплины. Однако в итоге получалось, что между этими фактами и рос­том антиколхозных настроений как будто не существует прямой связи, и отказ крестьян бесплатно работать на государство охотнее объяснялся ссылками на политическую несознательность или влиянием враждебной идеологии. В отличие от крестьян, которые какое-то время. После оконча­ния войны еще сохраняли иллюзии возможных перемен их участи, инфор­маторы ЦК, по-видимому представляли себе, что руководство страны не собирается отступать от своих прежних принципов в проведении политики по отношению к деревне. Скоро в этом смогли убедиться и сами крестьяне.

В неблагоприятном для сельского хозяйства 1946 г., еще до кампании по хлебозаготовкам, правительство приняло решение о повышении нало­гов на крестьянское личное хозяйство⁵⁵. «...Жить стало "лучше", — немед­ленно отреагировали на это решение крестьяне. — Колхозники бьются, как рыба об лед. Налоги в этом году требуют вдвое больше, чем в про­шлом»⁵⁶. «Кончилась война, думали, что жить будем легче, а оказывается еще труднее — налоги наложили в двойном размере»; «...облагают налога­ми.., ждани нет никакой», — сообщали колхозники в письмах к родным⁵⁷. Однако это было не последнее повышение налогов за послевоенные годы: ежегодно пересматривались нормы доходности крестьянских хозяйств и дважды — в 1948 и 1952гг. увеличивался главный налог с крестьян — сель­скохозяйственный. Если в 1940 г. крестьяне и единоличники выплатили государству в форме сельскохозяйственного налога 2,4 млрд руб., то в 1952 г.— 8,7 млрд руб. Хозяйство среднего колхозника, имевшего 1 корову, 2 овцы, 1 свинью, 0,15 га посевов картофеля и 0,05 га посевов овощей, обла­галось сельхозналогом в размере 100 руб. в 1940 г. и 1116 руб. — в 1952 г.⁵⁸ Не имея возможности рассчитаться с государством по налогам, крестьяне вы­рубали садовые деревья, забивали .-скот.

66
«В колхозе нет жизни», — эта мысль звучала рефреном в крестьянских письмах, постоянно присутствовала в разговорах между односельчанами, доходила до ушей наблюдателей и осведомителей. Впрочем, положение дел в деревне не являлось для властей секретом: об этом крестьяне регу­лярно информировали вышестоящие инстанции в своих жалобах и других письменных обращениях. Только в Совет по делам колхозов при Совете Министров СССР за 1947—1950 гг. поступило 92795 жалоб от колхозников и было принято 3305 так называемых «ходоков», Т.е. людей, которые доби­вались личного приема у государственных чиновников⁵⁹. Жалобы касались главным образом вопросов налогообложения и государственных поставок, рассматривалось из них обычно не более половины, удовлетворялись — единицы⁶⁰.

Государственная политика по отношению к деревне первых послевоен­ных лет убедила крестьянство в том, что надежды на ликвидацию колхозов или хотя бы облегчение налогового бремени оказались очередной иллюзи­ей. Вместе с осознанием этого факта соответствующим образом изменился настрой деревни: уже не надеясь на то, что в сельской жизни могут про­изойти какие-либо положительные перемены, многие крестьяне видели только один выход из положения — бежать из колхоза. Часть крестьян по­сле выхода из колхоза становилась единоличниками. Так, в Челябинской области число единоличных хозяйств только за один год -^ с 1947 по 1948 — увеличилось с 1078 до 1907 дворов, т.е. на 70%⁶¹. Как об определенной тенденции говорилось о случаях самовольного ухода колхозников из кол­хозов в Новосибирской области⁶². Одна из колхозниц на колхозном собра­нии прямо заявила: «Что хотите, то и делайте, а из колхоза я уйду»⁶³. «Ра­ботай — не работай в колхозе, все равно зажиточной жизни не добьешь­ся», — так рассуждали люди и уходили в города, на стройки --туда, где можно было прокормить себя и семью⁶⁴. Мощным ускорителем процесса бегства из деревни стал голод 1946-1947 годов. Однако миграция сельского населения в города продолжалась и в последующие годы. Так, только за 1949-1953 годы количество трудоспособных колхозников в колхозах (в до­военных границах СССР) уменьшилось На 3,3 млн человек⁶⁵.

Большинство тех, кто остался в колхозе, с трудом сводили концы с концами. Колхозники старались выработать необходимый минимум трудо­дней, чтобы не попасть под суд, а в дальнейшем не особенно утруждали себя работой на общественных полях или фермах. Многие не вырабатыва­ли и обязательного минимума трудодней: казалось, что даже угроза суда не могла заставить крестьян трудиться дарам. Поэтому, когда ситуация «тихо­го саботажа» в колхозах стала вполне очевидной для властей, наверху не­медленно были приняты дополнительные меры по ужесточению системы государственного принуждения. 2 июня 1948 г. Президиум Верховного Со­вета СССР принял Указ «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный паразитический образ жизни». Указ предоставлял пра­во местному руководству решать вопрос о выселении в отдаленные края,

67
главным образом в Сибирь, практически любого человека — не только колхозника, но и единоличника. Решение о выселении принималось на колхозных собраниях и сельских сходах, в качестве своего рода профилак­тической меры применялось предупреждение. В памяти крестьян проведе­ние в жизнь этого указа осталось как «второе раскулачивание». «Теперь начнут выселять подряд, как было в 30-х годах. Кто не выполнит план — того и в ссылку», — делилась со своими односельчанами колхозница из колхоза «Лучший путь» Новосибирской области⁶⁶. «Указ слишком жестко карает, — говорила другая {колхоз им. 9 января той же области). — Это та­кая же репрессия, как и в 30-х годах, когда кулаков выселяли»⁶⁷.

Усиление карательных санкций со стороны государства у части кресть­ян вызывало чувство недоумения и протеста: «Неправильно все это, что не дают держать личное хозяйство, а кто не хочет работать в колхозе, [того] выселяют. Зачем заставлять его жить в колхозе, если он не желает? — за­давался вопросом колхозник Лукинов из колхоза «Лучший путь» Новоси­бирской области и приводил вполне убедительные аргументы. — Ведь на принуждении далеко не уедешь, а в колхозе с голоду люди мрут, как же им не бежать из колхозов»⁶⁸. Подобное отношение к указу о выселении было'неединичным: не случайно во многих колхозах собрания по обсужде­нию указа прошли не так, как задумывало местное и тем более вышестоя­щее начальство (колхозники при голосовании воздерживались или даже голосовали против выселения односельчан, заменяли выселение предупре­ждением). Встречались, правда, случаи обратного порядка, когда собрание превращалось в сведение личных счетов и поиски «козлов отпущения».

Колхозным руководителям указ дал в руки новую «дубину», с помощью которой власти надеялись загнать крестьян обратно в колхозы. «Как хоро­шо поступило правительство, издав такой указ, — так рассуждал бригадир одного из подмосковных колхозов. — Придя сегодня утром на работу, я был удивлен, как много моих людей вышло на работу, за которыми я раньше ходил по нескольку раз и считал, что они отбились от рук»⁶⁹. По­хожая ситуация наблюдалась и в других колхозах. Едва узнав о том, что в соседнем колхозе прошло собрание по выселению колхозников, которые недостаточно активно посвящали себя общественному труду, люди, опаса­ясь попасть в «черный список», немедленно выходили на работу. Секре­тарь Ярославского обкома партии докладывал: «...Собрание прошло в кол­хозе "Большие пустошки", а в соседнем колхозе "Высокою" на другой день, когда бригадир пошел в 3 часа 30 мин. утра давать наряд колхозни­кам, то их никого не оказалось дома, все уже были на сенокосе»⁷⁰. Стре­мясь избежать репрессий, на колхозную работу выходили даже не вполне трудоспособные инвалиды и подростки. В ряде колхозов местное руковод­ство оказалось просто неподготовленным к такой активности со стороны своих колхозников, в результате многих из них даже не смогли обеспечить работой⁷¹. Местные власти рапортовали наверх о «небывалом подъеме тру­довой активности» колхозников, не очень, похоже, задумываясь о причи­нах, а главное эффективности столь своеобразного «энтузиазма». Готовясь

68
к проведению колхозных собраний, местные руководители иногда явно перегибали палку: не надеясь, вероятно, на собственные силы, приглаша­ли на собрания районное начальство и даже работников МВД. Это порож­дало среди колхозников разного рода толки и слухи, вроде таких: «Сегодня будет особенное какое-то собрание. Говорят, арестуют 15 человек, а 20 че­ловек исключат из колхоза»⁷². И уже почти как народная примета звучало убеждение: «Раз приехало много начальников на машинах — значит что-то случится»⁷³. Приметы, как им и положено, сбывались. Всего за три месяца проведения в жизнь указа о выселении из родных деревень на спецпоселе» ние было изгнано в целом по стране 23 тыс; крестьян, из них по России — 12 тысяч⁷⁴. Власти добились от колхозников послушания, по крайней мере видимого послушания и лояльности. Однако далеко не все из них расста­лись с убеждением, что «рано или поздно, а колхозы распадутся — ника­кой палкой не удержишь в них людей»⁷⁵.

Главное, репрессивные меры не улучшили и не могли улучшить ситуа­цию в деревне. Ольга Берггольц, приехавшая в мае 1949 г. в одну Новго­родскую деревню, наблюдала, как проходила там посевная кампания. Она записала в своем дневнике: «Первый день моих наблюдений принес толь­ко лишнее доказательство к тому же: полное нежелание государства счи­таться с человеком, полное подчинение, раскатывание его собой (...). Ве­сенний сев, таким образом, превращается в отбывание тягчайшей, почти каторжной повинности: государство нажимает на сроки и площадь, а па­хать нечем — нет лошадей (14 штук на колхоз в 240 дворов) и два в общем трактора. И вот бабы вручную, мотыгами и заступами, поднимают землю под пшеницу, не говоря уже об огородах. (...) Вчера видела своими глаза­ми, как на женщинах пашут. Репинские бурлаки — детский сон»⁷⁶.

Председателем этого колхоза была женщина, главный принцип которой заключался в следующем: нельзя крестьянина «вооружать» паспортом. И вот она, картина послевоенной колхозной жизни: «Баба умирает в сохе, не вооруженная паспортом»⁷⁷.

3. Голодные годы: настроения населения в связи с продовольственным кризисом и голодом 1946гг1947 гг.

Продовольственный кризис относится к числу проблем, с которыми в той или иной степени Пришлось столкнуться населению Почти всех вое­вавших стран. В Советском Союзе — в России, Молдавии^ на Украине — люди пережили не просто продовольственные трудности, но настоящее бедствие — голод. Первые признаки ухудшения ситуации на продовольст­венном рынке появились летом 1946 года: засуха, охватившая ряд регио­нов Центральной России, Среднего и Нижнего Поволжья, а также Украи­ну и Молдавию, поставила под угрозу судьбу урожая в этих областях. В Сибири, напротив, в том году ожидался хороший урожай зерновых куль­тур, который мог бы в известной степени компенсировать потери от засу­хи в Европейской части России. Однако в период уборочной кампании в

69
Сибири, а также Казахстане, центральных и северных районах начались проливные дожди. Из-за климатических условий, а также вследствие об­щей изношенности машинного парка колхозов и совхозов большую часть урожая в этих районах пришлось убирать вручную. В результате валовой сбор зерна в 1946 году составил 39,6 млн т> что было на 7,7 млн т меньше, чем в1945 году и в 2,4 раза меньше, чем в предвоенном 1940 году⁷⁸. Одна­ко, не потери урожая стали главной причиной голода. «Относительно 1945 Г., — считает, например, В.Ф.Зима, — сокращение валового сбора было в рамках допустимого и не давало никаких оснований для чрезвычайщины в проведении заготовительной кампании»⁷⁹.

Власти, стремясь не допустить сокращения государственного резерва
хлеба, пошли по старому, апробированному еще в 20-е годы пути — орга­
низации дополнительных хлебозаготовок, когда колхозы и совхозы в по­
рядке обязательной разверстки уже после выполнения плана сдачи хлеба
государству получили так называемую надбавку к плану, В результате до­
полнительных хлебозаготовок большинство колхозов и совхозов вынужде­
ны были отдать хлеб, предназначенный для крестьян и распределяемый в
форме натуроплаты. Изымая этот хлеб, государство ставило деревню на
грань голода.

Продовольственные трудности ожидали также и жителей городов. Горо­жане, а также частично население сельской местности (за исключением колхозников) во время войны были переведены на систему нормирован­ного снабжения, т.е. получали продукты по карточкам. Всего в 1945 году карточной системой было охвачено 80,6.млн человек⁸⁰. Существовали рат бочие карточки первой и второй категории, а также специальные карточки для служащих, детей и иждивенцев. Нормы отпуска продуктов по карточ­кам, а также цены на эти продукты были строго фиксированными (напри­мер, дневная норма отпуска хлеба по рабочей карточке первой категории составляла 800 гр., а по карточке второй категории — 600 гр. Нормы для служащих, иждивенцев и детей были еще ниже). Цены на продукты, рас­пределяемые по карточкам — их называли пайковыми ценами — были су­щественно ниже цен на те же продукты, приобретаемые на рынке или в специальных коммерческих магазинах. Так, пайковая цена ржаного хлеба — основного продукта питания для большинства населения России Во время войны и в первые послевоенные годы — в разных регионах России летом 1946 г. колебалась от 75 копеек до 1 рубля 15 копеек за 1 кг, тогда как его _х коммерческая цена составляла от 8 до 10 рублей за килограмм⁸¹. V В сентябре 1946 года Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б) начали так называемую кампанию за экономию хлеба, первым шагом которой стало решение о повышении пайковых цен. Постановление по этому вопросу было принято Политбюро 6 сентября 1946 г., а несколько дней спустя оно было направлено под грифом «не для печати» для ознакомления в партий­ные организации. «Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б), — говорилось в этом документе, — учитывают трудности повышения пайковых цен и по­нимают, что здесь потребуются жертвы со стороны рабочих, служащих и

70
крестьян ради общего дела. Нужно иметь в виду, что без серьезных жертв невозможно ликвидировать тяжелое наследие войны»⁸². В целях своего ро­да компенсаций потерь населения одновременно с повышением пайковых цен предполагалось снизить коммерческие цены на продукты питания. Однако, если пайковые цены выросли в целом в 2,5-3 раза (по разным группам продуктов), то коммерческие цены были снижены не так сущест­венно — в среднем на 10-20%⁸³. Не могло рассматриваться в качестве достаточной меры компенсации и решение ©б установлении системы надбавок к заработной плате категориям населения с низким и сред­ним уровнем доходов: получающим до 300 руб. в месяц была установ­лена надбавка 110 руб., до 500 руб. — 100 руб., до 900 руб. — 80 руб. в месяц. Надбавку в 60 руб. получили неработающие пенсионеры и 80 руб. -г- студенты⁸⁴.

Новые цены предполагалось ввести с 16 сентября, а 10-14 сентября ин­формация об этом была доведена до сведения партийного и советского ак­тива. Этот слой всегда рассматривался властями как наиболее «сознатель­ный», лояльный, поэтому его реакция могла служить своего рода пробным камнем, позволяющим прогнозировать настроение и поведение остального населения. Как свидетельствуют материалы, поступившие в ЦК ВКП(б) от партийных организаций, обсуждение постановления о предстоящем повы­шении пайковых цен прошло относительно спокойно, хотя и не обошлось без недоуменных вопросов. Больше всего вопросов вызвало то место доку­мента, где говорилось о необходимости новых жертв во имя преодоления послевоенных трудностей. «Расшифруйте слово "жертвы-', — просил один из участников партактива в Москве, — в чем это выражается? Смерть, грязь, нищета и т.д.., или, может быть, не так страшен черт, как мы его представляем?» «Какой приблизительно срок этих жертв и лишений могут нести трудящиеся нашей страны?» — как будто вдогонку первому звучал другой вопрос. «Как жить дальше? — недоумевал третий. — Жертвы и жерт­вы. Поймите, если сейчас на семью в три человека требуется 600-700 рублей, чтобы выбрать продукты (т.е. выкупить продукты по карточкам. — Е.З.), то ведь это еще не все. Мыла правительство не дает, жиров нет, выдают за- менители, керосина нет. Все обносились до крайности. Заработка едва хватает на паек* где брать деньги на квартиру, одежду, мыло?»⁸⁵

Высказывались сомнения в целесообразности и оправданности решения продовольственного кризиса за счет населения. «Наш завод на многие миллионы рублей выбросил моторов, — рассуждал участник партактива. — И таких заводов, очевидно, немало. Правительство приняло на себя эти миллиардные убытки, а вот разрыв в ценах принять не может. Это поче­му-то должно лечь на плечи рабочих»⁸⁶. Предлагались и свои «рецепты» решения продовольственной проблемы, например, путем повторения опы­та новой экономической политики 20-х годов⁸⁷. Однако более распростра­ненным, чем воспоминания о нэпе, было заимствованное из того же арсе­нала 20-х годов предложение об организации новой «перекачки» средств. Достаточно характерным было следующее высказывание: «Война породила

71
большой процент населения (работники торговых организаций, крестьян­ство многих районов), которые накопили в период войны большие средст­ва; Почему бы их не выкачать на нужды страны?»⁸⁸ Если нелицеприятное мнение о торговых работниках имело под собой реальное основание (кар­точная система и отсутствие свободной торговли при скудости товарных запасов действительно порождали большие злоупотребления в торговой сфере), то аналогичные суждения по отношению к крестьянству в данном случае являлись следствием определенных стереотипов и элементарной неинформированности о положении деревни. Последнее, правда, было скорее исключением, чем правилом, поэтому вполне закономерно звучал вопрос: «Какие меры принимаются к улучшению работы колхозов? Из-за плохой организации дела и отсутствия опытных кадров многие колхозы убыточны, сами не имеют хлеба из года в год и многие Из них нищен­ствуют»⁸⁹.

Информация о, настроениях партийного актива в связи с Предстоящим повышением пайковых цен обобщалась и изучалась в ЦК ВКП(б): на ос­нове отчетов обкомов была составлена сводка, включающая 61 вопрос, за­данный на партактивах. Специальная сводка, состоящая из 33 наиболее типичных вопросов, была представлена Сталину. Большинство вопросов, включенных в итоговую сводку, носили конкретный характер и касались уточнения отдельных положений постановления Совета Министров и ЦК ВДШ(б). Участники партактивов интересовались, на какой срок установле­ны новые цены, будут ли повышены цены на товары, не отраженные в постановлении; как отразится повышение цен на стоимость обедов в сто­ловых и тл.⁹⁰ Партийных активистов, естественно, волновал вопрос о том, как следует организовывать разъяснительную работу среди населения, обосновывая необходимость столь непопулярной меры, как повышение цен. Согласно официальной версии главными причинами ухудшения си­туации на продовольственном рынке объявлялись засуха и неурожай. И это было понятно. Недоумение вызывало другое обстоятельство: в услови­ях нехватки собственных продовольственных ресурсов советское прави­тельство оказывало продовольственную помощь другим странам, тогда как от своих граждан требовались новые жертвы. Только в течение 1946-1947 гг. во Францию, Болгарию, Румынию, Польшу, Чехословакию, Югославию и другие страны из Советского Союза было отправлено 2,5 млн f зерна⁹¹. Такое положение требовало объяснений и рождало вопросы: «Как по­нимать т- хлеб продаем за границу и повышаем цены на хлеб?»; «Как от­вечать рабочим, если спросят: почему помогаем хлебом Франции, Польше и Финляндии, а сами повышаем цены на хлеб?»⁹² И на такие вопросы действительно пришлось отвечать — причем даже раньше, чем предпола­гали наверху.

Решение о повышении пайковых цен готовилось втайне от основной массы населения страны, однако слухи об этом просочились в народ еще накануне опубликования официального постановления. Информация та­кого рода поступала от участников партактивов, которые врядли отказа-

72
лись от обсуждения столь волнующего всех вопроса хотя бы в кругу семьи. Каналами утечки информации о предстоящей реформе цен служили и ти­пографии, где печатались прейскуранты с новыми ценами. Во всяком слу­чае, 12 и 13 сентября в крупных городах, прежде всего в Москве и Ленин­граде, эти слухи стали главным предметом разговоров. Особенно эмоцио- -нально реагировали женщины, работающие на промышленных предпри­ятиях. «Если цены повысят, да не прибавят зарплату, то с голоду подох­нем», — говорила работница московской швейной фабрики. Подобные чувства могли бы разделить с ней многие: «Мне сейчас жить невмоготу, а когда повысят цены — хоть давись»; «От повышения цен страдают больше всего многосемейные. Я прихожу в ужас от мысли, как жить дальше? То хоть хлеба досыта ели, а теперь, когда хлеб станет в три раза дороже, про­сто хоть ложись и помирай»⁹³.

Некоторые до конца не верили, что слухи о повышении цен в столь сложной для большинства народа экономической ситуации могут быть правдой. «Не может быть повышения цен на нормированные продукты; ибо это не будет соответствовать политике советского правительства, — так аргументировал свою позицию один из сомневающихся. — Повыше­ние цен является скандалом на весь мир. Это будет неожиданным ударом для нашего народа»⁹⁴. Другие были настроены менее оптимистично и пы­тались по-своему объяснить, почему правительство все-таки решилось на такой шаг. Говорили о неурожае, о сложной внутренней ситуации, о по­следствиях недавней войны. Однако главная причина новых «жертв» виде­лась все-таки в другом: «Если наше правительство решит повысить цены на продукты питания, то это будет означать прежде всего то, что совет­ское государство находится в опасности. Ему грозит новая война»⁹⁵. По­добное объяснение встречалось не только в рабочей среде,, но было рас­пространено среди всех слоев населения. Приведем некоторые высказыва­ния на этот счет среди жителей Москвы: «Я убежден* что повышение цен связано не с недостатком хлеба в стране, а с необходимостью создания ре­зервов в связи с напряженной обстановкой. Англия и Америка грозят нам войной»; «Беда не только в том, что все будет дорого и недоступно рабо­чему, а главное в том, что это является верным признаком скорой вой­ны»⁹⁶. По мере нарастания продовольственных трудностей слухи о новой войне становились массовыми.

Неосведомленность населения о действительных намерениях властей рождала не только разного рода слухи и домыслы, но и провоцировала по­ведение, которое властям было трудно контролировать. 14 сентября секре­тарь ЦК ВКП(б) Н.С.Патоличев сообщал А.А.Жданову: «Следует особо от-метить, что во многих городах, в том числе в Москве, Ленинграде, населе­нию известно о повышении пайковых цен в ближайшее время. В магази­нах в связи с этим скопились очереди* население пытается выбрать про­дукты за сентябрь, а коммунисты недостаточно осведомлены для того, чтобы провести нужную разъяснительную работу среди населения, в связи с чем было бы целесообразно и необходимо опубликовать постановление

73
об изменении цен не позднее 15 сентября, т.е. завтра»⁹⁷. Решение о повы­шении цен было опубликовано 16 сентября, в форме короткой информа­ции «В Совете Министров СССР». В нем ничего не говорилось ни о «жертвах», ни о сложностях в связи с засухой и неурожаем, а само повы­шение цен была представлено как мероприятие, проводимое в целях под­готовки условий для отмены карточной системы в 1947 году⁹⁸. Согласно официальным сообщениям, основная масса населения страны встретила известие о повышении цен «с пониманием». Если судить по характерным высказываниям на этот счет, «понимание» народа основывалось даже не столько на осознании реальных причин реформы пайковых цен, сколько на вере и убеждении, что «партия и Товарищ Сталин не желают зла наро­ду»⁹⁹. «Раз постановление подписал товарищ Сталин, — говорил один ле­нинградец, — мы верим, что это единственный, самый правильный путь. Другого пути нет»¹⁰⁰. Судить о степени распространенности подобных су­ждений довольно трудно, поскольку высказывались они, как правило, в официальной обстановке, на собраниях и, возможно, были заранее подго­товлены. Однако есть сведения, что сходные мнения звучали и в приват­ных разговорах. «Тяжело будет для многих.., — разговаривали между собой рабочие химкомбината города Воскресенска, — но ведь не может быть, чтобы это без ведома товарища Сталина делалось. Значит, так надо, значит, другого выхода нет»¹⁰¹.

Вместе с тем убеждение в том, что «другого выхода не было» не явля­лось всеобщим. Напротив, высказывались мнения, в том числе и публич­но- что «правительство идет по неправильному пути»¹⁰². И, конечно, го­раздо более откровенными были разговоры на улицах и особенно в очере­дях за хлебом. В магазине при заводе № 620 В Москве 16 сентября собра­лось 15-20 человек покупателей. Одна женщина пожаловалась: «Чем я те­перь буду жить? Один муж работает, детей девять человек. Будем воро­вать». — «Ну что ж, в тюрьму посадят», — ответила ей другая. В разговор вмешался мужчина: «Говорите, в тюрьму посадят, вот и хорошо, там будут кормить бесплатно»¹⁰³.

Во многих магазинах уже 16 и 17 сентября не все желающие смогли вы­купить хлеб по новым иенам. В связи с этим, например, несколько рабо­чих вагоностроительного завода города Омска вообще отказались выйти на работу¹⁰⁴. Большие перебои с продажей хлеба наблюдались и в коммерчес­ких магазинах. Однако главные продовольственные трудности были еще впереди: