I общество, вышедшее из войны
 Скачать 1.35 Mb.
|
|
32 гаческой разгрузке, в освобождении от экстремальности последних лет. Люди, уставшие разрушать, естественно стремились к созиданию, к миру. Мир на тот момент был высшей ценностью, исключающей насилие в какой бы то ни было форме. «Великая бездомность миллионов людей, именуемая войной, надоедает»,— писал домой с фронта писатель Э.Казакевич, подчеркивая, что война «надоедает не опасностью и риском, а именно этой бездомностью своей»53. Выступая в мае 1945 г. перед коллегами-писателями, В.Кетлинская призывала во всей сложности судеб и отношений, созданных войной, видеть «не только гордость победителя, но и большое горе исстрадавшегося, много пережившего народа»54. После войны неизбежно наступает период «залечивания ран» — и фи зических, и душевных — сложный, болезненный период возвращения к мирной жизни, в которой даже обычные бытовые проблемы, например проблема дома, подчас становятся в разряд неразрешимых. Проблема дома не только в смысле жилья, а прежде всего как проблема жизни, семьи (для многих за годы войны утраченной), становится главной проблемой после военного бытия. Ведущей психологической установкой на тот момент для фронтовиков была задача приспособиться к этой жизни, вписаться в нее, научиться жить по-новому. «Всем как-то хотелось наладить свою жизнь, — вспоминал В.Кондратьев. — Ведь надо же было жить. Кто-то женился. Кто-то вступил в партию... Надо было приспосабливаться к этой жизни. Других вариантов мы не знали»55. Возможно, у кого-то и были варианты, но для большинства фронтовиков проблема включенности в мирную жизнь имела на тот момент времени исключительно положительную за- данность: обстоятельства принимались такими, какие они есть, как дан ность, в которой предстояло жить, л В-третьих. Восприятие окружающего порядка вещей как. данности, формирующее в целом лояльное отношение к режиму, само по себе не означало, что всеми фронтовиками без исключения этот порядок вещей рассматривался как идеальный, или во всяком случае справедливый. И практика предвоенных лет, и опыт войны, и наблюдения во время заграничного похода заставляли размышлять, ставя под сомнение если не справедливость режима как такового, то его отдельных проявлений. Однако между фактом неудовлетворенности внутренним строем жизни и действием, направленным на изменение этого строя, не всегда существует прямая связь. Для установления такой связи необходимо промежуточное звено, содержащее программную конкретизацию будущих действий: замысел (что имеется в виду получить в результате перемен) и механизмы осуществления этого замысла (как, каким способом могут быть достигнуты первоначально заявленные цели). Этого промежуточного, по сути решающего, программного звена как раз и не хватало. «Мы многое не принимали в системе, но не могли даже представить какой-либо другой», — такое, на первый взгляд, неожиданное признание сделал В.Кондратьев56. В нем — отражение характерного противоречия послевоенных лет, раскалывающего сознание людей ощущением несправедливости происходящего и безысходно- 33 стаю попыток этот порядок изменить, поскольку он воспринимался как неизменяемая данность, не зависящая от собственной воли, собственных стремлений и желаний. Все названные факторы позволяют подтвердить вывод о невозможности в первые годы после победы открытого противостояния народа и власти. Такова была особенность момента. Вместе с тем процесс вызревания Политической оппозиции внутри страны имел и свою потенциальную динамику. Это значит, что у него была перспектива, и вполне возможно, что именно фронтовики (конечно, далеко не все, а либерально настроенная часть) могли стать потенциальной опорой и одной из главных движущих сил будущего реформационного процесса. Последнему, как правило, всегда предшествует эмоционально-критический этап, характеризующийся брожением умов и консолидацией активных политических сил. Начало этом процессу положила война. После войны он продолжался, хотя развитие его шло как бы исподволь, заслоненное другими задачами, и получило довольно специфические формы выражения. Главным образом специфика эта обуславливалась особенностями каналов общения фронтовиков, которые и после войны продолжали тянуться друг к Другу, связанные невидимыми нитями военной судьбы и общими нелегкими послевоенными проблемами. Жизнь в общих бараках И коммунальных квартирах, типичная для многих, была малопригодной средой для такого рода общения. Поэтому оно проходило, как правило, вне дома — Либо в студенческих общежитиях (вернулись с фронта в вузы бывшие студенты, фронтовики пополнили ряды послевоенных абитуриентов), либо — что было гораздо чаще и, пожалуй, типичнее — в открывшихся после войны небольших кафе, закусочных, пивных (в народе их называли «голубыми дунаями»). Именно последние стали теми островками общения, благодаря которым возник совершенно особый феномен послевоенных лет — «шалманная демократия». О, сколько открыла этих щелей, забегаловок, павильонов, шалманов, всех этих "Голубых Дунаев" разоренная, полунищая страна, чтобы утешить и согреть вернувшихся солдат, чтобы дать им тепло вольного вечернего общения, чтобы помочь им выговориться, отмякнуть душой, поглядеть не спеша в глаза друг другу, осознать, что пришел уже казавшийся недосягае-мым мир и покой. В немыслимых клинообразных щелях меж облупленными домами, на пустырях, среди бараков, заборов, на прибрежных лужайках выросли эти вечерние прибежища, и тут же народная молва, позабыв о невнятном учетном номере, присвоила каждому заведению точное и несмываемое название, какого не сьпцешь ни в Одном справочнике,» — эта небольшая зарисовка из иовестй В.Смирнова «Заулка» дает возможность понят, что «голубые дунаи» в жизни людей, вернувшихся с войны, были одновременно и бытом и чем-то другом, стоящим над бытом57. Разъединенные житейскими проблемами, они вновь были вместе таМ, где царила фронтовая ностальгия. И чем безвыходнее и обыденнее становился послевоенный быт, тем острее и очевиднее отпечатывались в созна- 34 нии фронтовиков ценности войны, особенно те из них, что были связаны с явлением личностного свойства, когда человек был «до необходимости необходим». Мирная жизнь строилась уже на иных принципах: солдат, который на войне испытал чувство «словно ты один в своих руках судьбу России держишь», после войны вынужден был с горечью признать: «есть я, нету меня, все по-обычному течет»58. Прежние ценности существовали только в узком дружеском кругу, да еще на маленьких островках «голубых дунаев». «9 мая 1950 года, — пометил в своем дневнике Э.Казакевич. ^> День победы... Я зашел в пивную. Два инвалида и слесарь-водопроводчик... пили пиво и вспоминали войну. Один плакал, потом сказал: Если будет война, я опять пойду...»59 ТЛещенко-Сухомлина (исполнительница русских романсов) наблюдала похожую сцену: двое молодых людей, оба фронтовики, оказались с ней за одним столиком в кафе, и один из них в порыве откровенности сказал: «Мы стали как деревянные болванчики -г-нас давно ртучили мыслить самостоятельно: живем по команде сверху. Думали, после войны будет легче дышать. Нет, еще крепче окружили-нас»*??.. Фронтовая ностальгия задавала тон общению в «голубых дунаях», где откровенность разговоров и чувств была привычной, даже несмотря на присутствие соглядатаев. Там общение по-прежнему строилось по законам войны, а открытость, с которой люди делились пережитым, контрастиро вала с совершенно противоположными процессами, заполнявшими атмо сферу внешнюю. Как бы ни относиться к самому факту существования «голубых Дунаев», но они, в силу обстоятельств, стали последним прибе жищем фронтового духа свободы — при всех неизбежных издержках этой специфической среды- Другие каналы были просто перекрыты; и не вина фронтовиков, что вместо свободы истинной им предоставили свободу по говорить за кружкой пива, да и ту свободу в скором времени отобрали, поставив последнюю точку в растянувшейся на годы кампании по целена правленному уничтожению потенциала Победы. Началась эта кампания фактически на другой день досле победы, кото рую сразу же постаралась «поделить». В первом же послепобедном редак ционном (читай: установочном) материале «Правды» распределение ролей выглядело следующим образом: «Победа не пришла сама собой. Она одер- тана самоотверженностью, героизмом, воинским мастерством Красной Армии и всего советского народа. Ее организовала наша непобедимая боль шевистская партия, партия Денина—Сталина* к ней привел нас великий Сталин... Да здравствует наша великая сталинская Победа! ^выделено мной. — Е.З,)»61, Итак, победа была названа одновременно «нашей» м «сталинской», но смысл подтекста был очевиден: «нашей» победа стала только потому, что она изначально была «сталинской». В том же номере «Правды» к разделе «Вести из страны» победа характеризовалась как «день, предсказанный товарищем Сталиным»? В Обращении к народу самого Сталина акценты были расставлены несколько иначе. Вождь обращался к «соотечественникам и соотечественни-цам», отдавая должное народу-победителю: «...Великие жертвы, принесен- 35 ные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу й на фронте, отданный на алтарь отечества, — не прошли даром и увенчались полной победой над врагом»63. В Обращении не было ни слова сказано о партии и ее роли в организации победы. Стадий просто исключил это промежуточное звено, между собой и народом. 24 мая Сталин произнес свой знаменитый тост «за здоровье русского народа», в котором назвал русский народ «руководящей силой Советского Союза среди всех народов нашей страны», причем говоря о «руководящем народе»; он вновь не обмолвился о «руководящей партии»64. Спустя месяц, 25 июня, на приеме в Кремле в честь участников парада Победы в сталинской интерпретации появился новый нюанс — положение о «винтиках». Несмотря на то, что этот тост часто цитируется, выхваченный из общего контекста публикации, он представляет ограниченное поле для анализа. Между тем контекст в данном случае не менее важен, чем содержание тоста. Сталин выступил в заключительной части приема — после того, как отзвучали здравицы в честь военачальников, организаторов науки, руководителей промышленности. Его речь как бы выбилась из общего ключа: Сталин предложил тост «за здоровье людей, у которых-чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают "винтиками" великого государственного механизма, но без которых все мы — маршалы и командующие фронтами и армиями, говоря грубо, ни черта не стоим (...). Это — люди, которые держат нас, как основание держит вершину»65. Таким образом Сталин несколько скорректировал свой прежний тезис о единстве вождя и народа, построив отношения между ними на принципе «вершины» и «основания», одновременно понизив статус «руководящего и великого народа» до народа — «винтика». Тост заключал в себе и другой смысл: в нем Сталин не только устанавливал принцип иерархической общности между вождем и народом, но и одновременно противопоставлял «простых людей» — «начальникам», сохранив за собой положение верховного арбитра, центра, где сходятся нити управления и массами, и руководителями. Езде до того, как вынесенная из войны система жесткого Противостояния мы—они начнет менять субъекты отношений, Сталин осознанно или подсознательно пытался направить этот процесс в нужное ему русло. Он вычленил себя из общности мы, оставаясь за рамками всей конструкции, сохраняя за собой право управления процессом размежевания, в том числе и право определения «наших» и «не наших», «своих» и «врагов». Фактически это был возврат к довоенной системе властных отношений, восстанавливающей абсолютную власть вождя и игнорирующей заслуги истинного творца военной победы. Вспоминая свои ощущения тех первых послевоенных лет, А.Черняев, фронтовик, тогда студент Московского университета, пишет: «Атмосфера не только в университете, но и во всей Москве отнюдь не способствовала выделению фронтовиков в особую, почитаемую категорию. Потом только стало понятно, что это и политика. Политика нивелировки общества, где 36 почет, слава, официальное признание — только тем, на кого укажет партия. Сталину не нужна была "суверенная" и гордая энергия "поколения комбатов" (...). Их надо было поставить в один ряд с прочими, а если и выдвигать, то "по партийной линии", тогда они вынуждены будут играть по установленным правилам. Претензии стать носителями "нового декабризма" были быстро рассеяны в скучной и озабоченной повседневке»66. Превращение «поколения победителей» в обычных, управляемых граждан действительно было целью государственной политики, главный смысл которой заключался в том, чтобы не допустить какой-либо консолидации фронтовиков. В мае 1945 г. председатель Совинформбюро А Лозовский обратился К В.Молотову е предложением создать два объединения ветеранов войны — Совет Маршалов (под председательством Сталина) и Общество Героев Советского Союза (это звание носили тогда 9,5 тысяч человек). «Имея в виду, что среди Героев Советского Союза имеются люди разной культуры, разных национальностей, представителя всех народов Советского Союза, — писал Лозовский, — было бы желательно сохранить как-то связь между ними через общественную организацию» (выделено мной. — Е.З.)67. Это предложение не было принято, хотя речь шла об общественной (официально контролируемой) организации. Тем более власть не могла допустить какого-либо неформального, а значит, и неконтролируемого, объединения фронтовиков. 9 мая 1945 г. была учреждена медаль «За Победу над Германией в Великой Отечественной 1941-1945 гг.» На медали — сталинский профиль и слова «Наше дело правое». С.Щепачев написал стихи, посвященные Победе: «Тебя мы в лицо увидали, / был путь суров и велик. / На бронзовых наших медалях / Твой сталинский профиль отлит»68. Так формировался новый лик Победы — со «сталинским профилем». Начиная с победного выпуска 1946 г. «Правда» в этот день, 9 мая, выходила с большим портретом Сталина. Так было в 1947, 1948, 1949 и 1950 годах. С 1951 г. победные материалы появлялись уже без привычного портрета официально канонизированного символа победы, а 9 мая 1953 г. слова «День Победы» и «Победа» исчезли из газетных «шапок» и были упомянуты только в опубликованном здесь же традиционном приказе Министра обороны. Как будто вместе с уходом «вождя» Победа потеряла свой смысл и даже право на память. По крайней мере, в действиях пропаганды прочи1-тывался именно такой контекст. Другое Дело, что у Победы была живая память ее непосредственных носителей — не парадная, но подлинная — с привкусом горечи от несбывшихся надежд и нечаянных прозрений. 3. «Война окончена — теперь можно по домам!»: репатриированные, эвакуированные, мобилизованные Характерной особенностью послевоенного общества является высокая мобильность населения. Разъединенные войной семьи, попавшие на чужбину люди, эвакуированные вглубь страны рабочие — многие из них с на- 37 ступлением мира стремились вернуться в родные места, в свои старые дома (у кого они сохранились) и в свои семьи. Основные потоки мигрантов в первые послевоенные годы состояли из демобилизованных, репатриированных, эвакуированных и мобилизованных на работу в военной промышленности. Далеко не всегда желания людей совпадали с намерениями властей, и происходило это по разным причинам. Иногда запрет на возвращение домой оправдывался «государственной необходимостью» — так было» в случае с эвакуированными и мобилизованными рабочими. Что касается репатриированных, то для этой категории советских граждан ограничения были связаны главным образом с мотивами политическими. Власти вообще подозрительно относились к каждому, кто побывал за пределами СССР, и это подозрение усиливалось в отношении лиц, кото рые на какое-то время вообще вышли из-под контроля советской идеоло гической машины. К последним относились советские граждане, побывав шие в плену или оккупации, а также вывезенные из страны в качестве «остарбайтеров». Чего же опасались власти? Достаточно распространенную точку зрения на этот счет выразил на пленуме Воронежского обкома ВКЩ§) в июне 1945 г. секретарь обкома по пропаганде Соболев. Он сказал: «Некоторые товарищи в агитационной и пропагандистской работе допускают такую ошибку: чрезмерное преувеличение западной культуры и соответственно недооценку нашей советской культуры (..,). На эту сторону дела необходи мо обратить тем большее внимание, что буржуазное влияние сейчас будет проникать к нам во все возрастающих размерах (репатриированные, возвра щающиеся с фронта бойцы, побывавшие в западных странах и т.д.)»69. «Следует иметь в виду, -т- как бы продолжал эту мысль участник друго го пленума, Брянского обкома, тоже секретарь по пропаганде, Черняхов ский, — что многие из демобилизованных были на территории буржуаз-; ных государств, видели капиталистическое хозяйство, буржуазную культу ру и демократию и что отдельные из них, особенно политически слабо подготовленные, за время пребывания на территории буржуазных госу дарств поддались буржуазному и мелкобуржуазному влиянию и будут про водить враждебную нам агитацию, восхвалять капиталистическую систему хозяйства* культуру и демократию»7". Некоторые участники этих первых послевоенных пленумов считали, что подобные утверждения ш: вполне справедливы по отношению к демобилизованным воинам, но в своих со мнениях относительно политической благонадежности репатриантов прак тически все были единодушны. О судьбе репатриантов за последние годы было написано немало71. Выводы историков о количестве репатриированных советских граждан несколько расходятся, как расходятся эти данные и в документах Управления Уполномоченного СН К СССР по делам репатриации: на 1 февраля 1946 г. таких граждан числилось 5 229 160 человек, на 1 марта того же года — 5 352 754 чел.72 Для приема репатриированных в пограничных областях создавались проверочно-фильтрационные пункты, на которых и решалась |