Р. Негарестани, - Циклонопедия_ соучастие с анонимными материала. Incognitum hactenus Кристен Алвансон
 Скачать 7.73 Mb.
|
|
«Если открытость, как клинок ятагана внешнего, выискивает манифестации закрытости, тогда императив для ближневосточной этики — насытить экстери- орное желание Внешнего, став тем, чего оно более всего жаждет (X. Парсани). 209 Соучастие и шизотратегии открытости и бунта Открывающий клинок Внешнего может быть заточен только о тупость субъективной воли к открытости. Радикальная открытость достигается утончением уровня экспозиции внешнему. Уровень экспозиции совпадает с уровнем закрытости или изгнанием любого энтузиазма к эскапистскому бегству. Если эскапи стская тенденция становления открытым чему-либо» или бытия открытым лежит в направлении бегства от некой гравитации (ограничений, систем и т.д.), тогда нисхождение, или катапобег, соответствует подземным стычкам с радикальной экстериорностью, где внешнее возникает изнутри. Другими словами в шизотратегии бегство от гравитации заменяется схождением или провалом в подземное царство, утверждение того, что лежит поту сторону, подкрепляется утверждением того, что пребывает внутри. Радикальная открытость (смыкающаяся скорее с бойней, нежели с открытостью) — это становление хтони- ческим» бегства, или катапобега, для которого экзотеризм выполняется путем передвижения по территории на более глубоком уровне сговора. Катапобег — это не линия ускользания от гравитации, а акт манипулирования, направленный на то, чтобы пройти сквозь гравитацию и ее основание и достигнуть субстрата Чтобы достигнуть субстрата, нужно мириться с законами гравитации и утверждать логику основания это путь, который выбирают и люди, и аватары внешнего. Именно поэтому боги предпринимают солярные путешествия к земной основе (чтобы обосноваться) и превращаются в мертвых богов. Алхимия бегства строится не на избегании гравитации и, соответственно, подчинении ее влиянию ведь бегство — это хтонический вампиризм, питающийся химией основания и ее потенциями. Бегство обладает глубиной (pro-fundus и про-осно вание): мертвые боги приходят открывать, пожирать и осквернять, погружать себя в месиво, спутанные и громадностью внешнего, и ограничениями земного происхождения. Сложность месива пропорциональна ярости рассекающей открытости чем больше открытость, тем она грязнее. Мертвый Бог — это бог ставший аватаром или падший на grund (так называемый хтонический36 бог Слово «аватар», определяющее реальность хтонической коммуникации втер минах нисхождения и kata-, предполагает, что путешествие мертвого бога по лабиринту есть хтоническая открытость и не-эскапистский побег. Слово «ава тар»37 переводится как «хтоническая или смертная маска, от санскритского нисходить (avatarati). Соответственно, аватар функционально связан ската дромическими глубинами тьмы или катабасисом (хтоническим нисхождением, которое боги совершают, чтобы быть трансмутированными в мертвых богов. Нисходящий бог стремится открывать и быть открытым, опустошать и быть опустошенным. Каждый акт божественного поглощения или активности в человеческом плане существования представляет собой чистое опустошение Однако предполагать, что такие опустошения направлены исключительно на человечество чистый антропоцентризм и наслаждение своим положением жертвы Град Божий тоже будет захвачен. Мертвый бог — не усталый, забытый или обреченный бога бог, вооруженный абсолютным оружием — катастрофическим опустошением. Мертвый бог — это чума, приходящая на землю, чтобы превратить ограничивающее основание земли в прямой ход к открытости он умерщвляет себя, утверждая земное основа Политики ние, в котором он похоронен. И хотя акт нисхождения, ассоциированный с мертвыми богами, идентифицируется с секуляризацией тела божественного (отходя от суверенности божественного, сам мертвый бог — нив коем случае не секулярная сущность. В процессе нисхождения мертвый бог заново открывает для себя собственное предположительно секулярное тело как зачумленное, но пропитанное любовью причащение к священному. Путем нисхождения бог совершает преступление, одновременно секулярное и сакральное Он открывает себя поедая и заражая человека, и открывает человека, превращая себя в труп. Не кротизированный труп бога — более ощутимая манифестация его тела, холодное мясо все на земле набрасывается на него, жует его, прикасается к нему, аза тем эксгумирует его, чтобы заняться любовью некрофилическое месиво. Когда дело доходит до коммуникации с людьми, бог может предложить себя, выложив собственный труп на пользование людям. Ничто не приносит богам больше пользы, чем некротизация их собственного тела для них космогенез распада обещает намного больше, чем божественность. «В ближневосточной традиции боги намеренно позволяют своим врагам, людям или самим себе убивать себя направо и налево без всякой оглядки на собственное будущее и неизбежное вымирание только потому, что они видят больше значения и выгоды ^ собственном трупе как конкретном объекте коммуникации и тактильности среди людей, чем в абстрактности своей божественности. В качестве трупов они могут наконец совокупляться и загрязнять (X. Парсани). В Порожденном (фильм режиссера Эдмунда Элиаса Мериджа) Бог решает быть трупом, чтобы стать протагонистом. Он рассекает себя опасной бритвой, взреза ет свои белые и черные внутренности он дергается, изгибается, сворачивается бьется в конвульсиях, пока его внутренности вываливаются в мир. В акте дефлорации собственного мяса Бог впервые ступает на плато черной материи, где химия бога плодороднее, чем когда-либо,— мир ведет свой род из гниения (Меноккио). Бог решает быть трупом, чтобы стать протагонистом. Интроспекция Бога совпадает с вскрытием его тела и рождением Вселенной из его трупа. После того как Бог раскрывается как труп, женщина в маске выскакивает из тени и оплодотворяет себя семенем, вскипающим из трупа Бога. Она порождает Мертвого Бога-Мутанта, карликовое создание с грубо слепленным гуманоидным телом. Мертвый Бог-Мутант имманентен радикальной открытости как акту резни между Богом, мертвым Богом и Человеком одновременно это плод такой открытости. Мертвый Бог-Мутант — единственное решение, которое смогли выдумать Боги маскулинность применительно к задаче открытости. Для маскулинно сти и суверенной божественности Бога женственность и некротизированный Бог экстериорны. И все же акт радикального открытия не трансформирует последних в первых. Другими словами, в радикальной открытости ни Бог, ни маскулин ность не приходят к своим экстериорностям — мертвому богу и женственности Не трансформируя одно в другое, открытость рассекает обе стороны — и субъекта, и его внешнее, и заставляет их вытекать во что-то другое, одинаково экс Соучастие и шизотратегии открытости и бунта териорное для обоих. Акт открытости и его аватары безразличны к субъекту нов тоже время аватары открытости еще более неуловимы в терминах того, что воспринимается субъектом в качестве его внешнего. Радикальное внешнее поту сторону любой внешней среды, за которую субъект может уцепиться. Через акт открытости Бог окончательно раскалывается, непросто как мертвый бог, но как мертвый бог-мутант, горстка плотина костях в образе ходячей глины — посмертная попытка бога осуществить плагиат собственного творения. Предприняв истачивающее фаллос путешествие становления-женщиной, маскулинность аналогичным образом не заменяется женственностью, а трансмогрифицируется в свою прежнюю самость — мутировавшую и некротизированную. Он мутирует в Оно, местоимение-затычку, которое не может отсылать вообще ник какому агенту. Хотя для маскулинности становление-женщиной в строгом смысле невозможно, эта невозможность имеет форму, форму, источающую нечеловеческий холод Оно. «Оно» намекает на моровое решение, открытое маскулинностью, чтобы подорвать собственную закрытость и негибкость, чтобы предпринять бегство становления женщиной, катапобег эпидемической открытости. Если возможность и ее экономическая открытость никогда не могут обладать самим внешним, они тем не менее подрываются внешним, так что путешествие становления-женщиной ведет к новому повороту в маскулинности. Для маскулинности становление-жен щиной регистрируется как невозможность, функциональная экстериорность которой (внешнесть) все еще находится в согласии с содержанием маскулинности, а не стоит в деструктивной оппозиции к идее маскулинности как таковой Ста новление-женщиной имеет возможность подрывать маскулинность, не стирая все ее мужские качества. В становлении-женщиной маскулинность теряет способность консолидации себя как целого или интегрированного тела. Возможность (можность взять) события или объекта требует плана бытия открытым чему-ли бо» (допущения этого, чтобы обладать объектом, но радикальная открытость в отличие от аффорданса и возможности исключает всякое взятие и, следовательно, невозможна (не-возьму-жен). Через «становление-женщиной» маску линность дополняется Оно. Он может утверждать путешествие становлени я-женщиной только став Оно — холодным по отношению к своему бывшему я и отклонившимся от своего предполагаемого направления. Отклонение от становления-женщиной может объясняться чистой несовместимостью экономической открытости «становлению-женщиной» и претерпевания открывания путешествием «становления-женщиной». В первом случае становление-женщиной действительно может быть допустимо как экономический модус существования а во втором оно совпадает с внешним, которое никогда не может быть обладае- мо. В радикальной открытости внешнее невозможно в терминах достижимости оно угрожающе маячит как акт открывания. Радикальная внешнесть не сообщается с системой в смысле чуждого контакта, поскольку ее экстериорность столь бездонна, что возможность такой коммуникации возникает только как насильственный акт открывания. В том же смысле для маскулинности становление-жен- щиной — это не цель, а акт, подразумевающий присутствие маскулинности как своего объекта, материала ее резни и открытости. Оно — это открытость, прив 212 Политики несенная путем открывания себя путешествием становления-женщиной», а непутем экономической открытости «становлению-женщиной^. И боги маскулинность обнаруживают свою открытость в своих холодных двойниках — мертвом боге и Оно. Для них акт открытости всегда сопровождается некрофилическим месивом, ведущим к очернению их некротизированного я. Так сказать, открытость случается через близость с холодом. В Порожденном Мертвый Бог-Мутант рождается от такого некрофилического контакта, или нисхождения в царство бактериальной смерти. Если путешествия Одиссея, экспедиции за становлением открытым миру, не работают на внешней поверхности земли, то его нисхождение (катабасис) в Аид ведет к его открытости мертвыми мертвыми. Динамический вектор бытия открытым, вероятно, катабатический, но его медиум — определенно коммуникация с мертвыми или ритуал некюйя|Х. Восхождение Одиссея назад на поверхность — это невозвращение к экономической открытости его поверхностных путешествий, а продолжение пути вниз ведь каждый подъем — это сублимация спуска. Восхождение и нисхождение равно выступают актами открывания, длимыми через глубину отсюдаамби- валентность твердого и пустоты, объекта и его внешнего. Мертвый бог-мутант — не только способ подвергнуться открыванию, но и ка таклизматический способ встретиться с Матерью Мерзостей (матерью всех станов лений). Перед лицом такой безграничной женственности становление-женщиной не только невозможно для маскулинности, но и решительно деструктивно и необратимо самоубийственно. Маскулинность может утверждать женственность только став Оно холодной отходной жижей, капающей из атрофированных мускулов безмужественности, которая необязательно женственна. В качестве прелюдии к акту открывания Бог предпринимает становление-мертвым-богом либо сходя на землю (аватар), либо совершая самоубийство. Самоубийство бога выражается в терминах самосожжения или иммоляции (immolare — посыпать жертвенным мясом. Через самосожжение бог превращает себя в хороший обед для людей, земли и внешнего. Для Бога открытость не выражается ни через религиозное пришествие (открытость самому себе, ни секулярным образом (открывание себя людям. По этой причине смерть Бога отказывается быть секулярным или религиозным событием. Однако для философии смерть Бога воспринимается либо как религиозное, либо как секулярное событие, с доступной обеим сторонам — Богу и челрвеку — ценой. Это клиническое событие, которое может быть легко отделено от других планетарных событий. Следовательно, философская Смерть Бога — скорее зрелище или сценическое представление, чем коллективное событие, обладающее потенциалом заразы (чума. Смерть Бога как заразное событие основано на триаде нисхождения, основания и подземных потенций Она выводит линию открытости, которая рассекает и бога, и человека, и землю. Если Мертвый Бог — это Бог за пределами суждения, то мертвый бог-му- тант — его имманентное месиво, хороший обед для Внешнего. Амброзия пища богов, готовится именно на такой кухне, где кастрюли дребезжат на холодных конфорках, а пол покрыт месивом, оставшимся после бойни. Хороший Обед, или Греч. vEKina (от — труп) — принесение жертвы в память умершего. — Примеч. пер Соучастие и шизотратегии открытости и бунта чума-амброзия, жадно потребляется на скотобойне. Существа обращают себя в пыль, чтобы выковать неоснование, в котором бога сначала аоронят, а потом эксгумируют. Открытость приходит только в неощутимых впадинах резни, как безликая любовь Политики z.-толпы. ЗАРАЖЕННАЯ КЛЕТКА МОНОТЕИЗМА «...ибо тогда все люди станут как Великие Старцы — дикими и свободными, поту сторону добра и зла, отбросившими в сторону законы и мораль все люди будут кричать, убивать и веселиться. Тогда освобожденные Старцы раскроют им новые способы, как кричать, убивать и веселиться, наслаждаясь собой, и вся Земля запылает вовсе уничтожающем огне свободы и экстаза (Говард Филлипс Лавкрафт, Зов Ктулху»). «По мере того как продлевается вынужденное пребывание Лавкраф- та в Нью-Йорке, его отвращение и его страх разрастаются вплоть до того, что достигают пугающих пропорций. Так, он пишет Белнэпу Лон гу: нельзя говорить спокойно о проблеме монголоидов в Нью-Йорке“. Далее в письме он заявляет Надеюсь, что конец положит война — ноне ранее, чем наш разум полностью освободится от гуманитарных цепей сирийского суеверия, наложенных Константином. Итак, покажем нашу физическую мощь как мужи и арийцы, осуществим научную массовую депортацию, от которой будет нельзя уклониться и после которой не будет возврата <...> Что бесспорно, то бесспорно — у Лавкрафта, как говорят боксеры, есть злоба. Но роль жертвы, требуется уточнить в его новеллах играет, как правило, университетский профессор, англосакс, культурный, выдержанный и хорошо образованный. В сущности, это его собственный тип. Что до истязателей, прислужников безыменных культов, то это почти всегда метисы, мулаты, полукровки самого низкого пошиба. Во вселенной Лавкрафта жестокость не есть изощренность ума это животное побуждение, которое связано именно с темным тупоумием. Что касается человеческих личностей куртуазных, рафинированных, с чрезвычайной утонченностью манер Соучастие и шизотратегии открытости и бунта они будут собой обеспечивать идеальные жертвы (Мишель Уэльбек, «Г. Ф. Лавкрафт: против человечества, против прогресса»). Третья часть работы Мишеля Уэльбека о Говарде Филлипсе Лавкрафте, иронически озаглавленная Холокост, представляет собой анализ лавкрафтовских ядовитого расизма, паранойи и постоянной концентрации на абсолютной закрытости, гиперздоровье и арийстве. Уэльбек верно связывает паранойю Лав крафта с необычной формой монотеизма, связывая его истории с чем-то древним, забытыми нечистым — ритуалистическим возрождением зороастрийской зародышевой клетки монотеизма, уже-саботированной чистоты ариев (Airiia Ariya-: Ёгат Иран или Aryanam dahyus, царство ариев). В Стирая Древнюю Персию Хамид Парсани утверждает до того как арии расселились потому, что потом назовут Иранским нагорьем, эта земляне была пустой ее уже населял загадочный народ со сверхъестественно сложной системой верований, в которой не было ничего кроме демонов, дэвов (Daivas) и Друдж также Druga: Матерь Мерзостей. Этот доарийский народ колдунов считал все аватарами ужаса, радикального Внешнего даже плодотворные силы природы такие как ветер, дождь, гроза, почва и растения, были дэвами (демонами. Жизнь сама по себе была Друдж, Матерью Мерзостей, радикальным Внешним. Вся вселенная была пропитана ужасом смерть и ее некрократические кошмары были лишь шуткой, извращенным развлечением (скорее на стороне вытеснения, нежели рассеивания страхов. Эти люди верили, что все внешнее по отношению к выживанию (или жизнедеятельности) — не только по отношению к антропоморфным системам выживания, но и к выживанию как таковому. Сама жизнь (которую ошибочно принимают за жизнедеятельность или то, что может быть прожито полагалась внешней по отношению к выживанию, скрывающейся под ним как предельная Нежизнь. Другими словами, крайний ужас, в котором мы пытаемся выжить это жизнь и ее мерзости, нежизнь или жизнь-сатана». Самая парадоксальная и ужасающая ситуация, которую Человек полагает как основание своей человечности стремления выжить и жить в Жизни — свидетельствует об иронии человечности и ужасе жизни как радикальной экстериорности по отношению к живущему существу. Проблематичность Жизни может быть поверхностно, если не иронически сформулирована в виде следующего вопроса в общем случае мы полагаем, что жизнь делает выживание возможным но если жизнь — это источник жизнедеятельности, то почему нам нужно выживать Если жизнь — это так называемый витальный источник, то почему необходим акт жизнедеятельности как апро приация и выживательная регуляция Почему выживание возможно или нужно ли нам выживать, если жизнь уже есть источник жизнедеятельности Осознав что этика жизни — внешняя по отношению к этике выживания и что выживание представляет собой сопротивление эпидемическому и подавляющему присутствию жизни, мы теперь можем сказать, что быть на стороне жизни — значит быть сущностно против выживания. И даже еще серьезнее когда дело доходит до экстериорности жизни по отношению к живущему существу, выживание в принципе невозможно Политики В третьей главе своей книги Парсани высказывает предположение, что арии расселившиеся по Иранскому нагорью, обладали исключительной гибкостью по отношению к окружающей среде. Гибкость была центральным элементом осмотрительной политики ариев ив области выживания, ив области сохранения своей генетической чистоты — двух важнейших задач, которые заставили их мигрировать и расселяться, проделав долгий путь из Азии в Европу. К открытости внешним народам, особенно коренному населению оккупируемых ими регионов, ариев постоянно подталкивало вовсе не их стремление к миру, астрах перед судьбой, мономания благородного перфекционизма чистоты и монополистической гигиены. Одержимость ариев исключительностью требовала преследовать ее любыми средствами, включая избирательное и контролируемое включение других народов. Для ариев все происходило на пределе выживания и чистоты — чистоты, которая должна была поддерживаться с помощью закрытости как тщательно апроприированной и регулируемой открытости, гибкой но строго ограниченной и экономической открытости, границы которой карто |