ЖанЖак Руссо Эмиль, или о воспитании Мультимедийное издательство Стрельбицкого
 Скачать 1.71 Mb.
|
|
что дало мне понять, что никто из присутствовавших не понимал, в чем заключается насто- ящая прелесть этого поступка. Мне кажется, сказал я, что если в поступке Александра есть хоть сколько-нибудь храбрости, или твердости, то поступок этот не более как сумасбродство. Все стали соглашаться, что это – сумасбродство. Я думал было отвечать, стал горячиться, но одна женщина, сидевшая возле меня и не открывавшая рта во все время, нагнулась ко мне и 17 Александр, получив уведомление в письме Пармениона, что Филипп, любимый его медик, подкуплен Дарием отравит Александра, дает читать письмо Филиппу, и в то же арена выпивает питье, которое подал ему врач. Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 52 тихо сказала мне: Молчи, Жан-Жак, они тебя не поймут. Я взглянул на нее и, пораженный, замолчал. После обеда, подозревая, по некоторым данным, что юный мой доктор ровно ничего не понял из истории, которую так отлично рассказал, я взял его за руку и пошел ходить по парку. Расспросив его на свободе, я нашел, что он больше чем кто-нибудь удивлялся хваленой храб- рости Александра: но, знаете ли, в чем он видел эту храбрость? Единственно в том, что тот проглотил разом не задумавшись и не поморщившись невкусное питье. Бедный ребенок, кото- рого только за две недели пред тем заставили принять лекарство, помнил еще до сих пор его неприятный вкус. Смерть и отравление были в его уме только неприятными ощущениями; он не признавал другого яда, кроме александрийского листа. Нужно, однако, сказать, что твер- дость героя сделала сильное впечатление на молодое сердце, и что ребенок твердо решился быть Александром при первом лекарстве, которое ему придется проглотить. Не входя в объяс- нения, которые очевидно были недоступны его пониманию, я укрепил его в этих похвальных чувствах и возвратился домой, внутренне смеясь над высокою мудростью отцов и наставников, которые думают обучать своих детей истории. Легко вложить им в уста имена королей, империй, войн, завоеваний, революций, законов; но как скоро дело дойдет до придания этим словам ясного смысла, все объяснения окажутся глупее разговора с садовником Робером. Иные читатели, недовольные словами: смолчи Жан-Жак, спросят – я предвижу – что же, наконец, нахожу я такого прекрасного в поступке Александра. Несчастные! если вам нужны объяснения, то где же вам понять это? Я нахожу то прекрасным, что Александр верил в доб- родетель; что он верил в нее, рискуя головою, собственною жизнью; что великая душа его не могла не верить в нее. О, каким чудным признанием веры было это проглоченное лекарство! Никогда ни один смертный не заявил своей веры более величественно. Если есть какой-нибудь новейший Александр, пусть укажут мне в нем подобные черты. Если нет науки слов, то значит нет и науки годной для детей. Если у них нет истинных идей, то нет, значит, и настоящей памяти, потому что я не называю памятью то, что удерживает одни только ощущения. К чему служит вносить в их голову перечень обозначений, которые ничего для них не выражают? Изучая вещи, не изучат ли они также и обозначений? Зачем налагать на них бесполезный труд заучивать эти обозначения два раза? А между тем, какие опасные предрассудки внушают им, позволяя считать за науку слова, не имеющие никакого смысла! Суждения ребенка искажаются с первым словом, которым он удовлетворяется, с пер- вою вещью, которой он верит с чужих слов, не видя сам ее полезности: долго придется ему блистать в глазах глупцов, прежде чем вознаградится такая потеря. 18 Нет, если природа дала детскому мозгу ту мягкость, которая делает его способным вос- принимать всякого рода впечатления, то это вовсе не для того, чтобы на нем вырезывали имена королей, чисел, геральдических терминов, терминов географии и всех этих слов, непонятных для его возраста и бесполезных для какого бы то ни было другого, слов, которыми обременяют его грустное и бесплодное детство. Природа устроила его голову так для того, чтобы все идеи, которые он может понять и которые полезны для него, все идеи, которые касаются его счастья и должны со временем указывать ему его обязанности, с ранних пор запечатлевались в нем 18 Руссо прибавляет: «Большинство ученых – учены на манер детей. Обширная эрудиция заключается во множестве обра- зов, а не в многочисленности понятий. Числа, имена собственные, местности, все изолированные, или лишенные идеи, пред- меты удерживаются в памяти единственно помощью запоминанья обозначений и редко воспоминание о какой-нибудь из этих вещей не связано с воспоминанием о recio или verso той страницы, где она была прочитана, или об образе, в каком она пред- ставилась в первый раз. Таковою приблизительно была модная наука прошлых столетий. Наука нашего века иная: научение и наблюдение не существуют более, – есть только мечтания; бредни нескольких бессонных ночей важно выдаются за фило- софию. И не скажут, что и я тоже мечтаю: согласен, но и я выдаю – чего не делают другие – свои мечтания за мечтания, предоставляя читателю отыскать в них что-нибудь полезное для людей, которые не спят». Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 53 неизгладимыми чертами и помогали бы ему вести себя в течение всей своей жизни свойствен- ным его природе и способностям образом. От отсутствия книжных занятий, тот род памяти, который доступен ребенку, не остается в бездействии; все, что ребенок видит, слышит, поражает его и запоминается им. Он запоми- нает поступки и речи людей, и все, что его окружает, есть книга, из которой он постоянно, хотя и бессознательно, обогащает свою намять, в ожидании пока рассудок будет в состоянии воспользоваться ею. В выборе этих предметов, в заботах о том, чтобы показывать ему то, что пригодно, и скрывать то, что не годится, состоит настоящее искусство развития в нем этой первой способности; этим-то способом и нужно стараться образовать в нем запас познаний, полезных для его воспитания в пору юности и направляющих его поведение во всю жизнь. Эта метода, правда, не образует необыкновенных детей и не дает случая отличиться гувернанткам и преподавателям; но образует людей рассудительных, сильных, здоровых телом и умом, кото- рые, не возбуждая удивления в юности, заставляют уважать себя сделавшись взрослыми. Эмиль никогда и ничего не будет учить наизусть, ни даже басен; он не будет даже заучи- вать басен Лафонтена, несмотря на все их добродушие и прелесть; потому что слова басен точно так же не составляют самих басен, как и слова истории не составляют истории. Можно ли до того заблуждаться, чтобы называть басни нравоучением для детей? Мы упускаем из виду, что басни, забавляя их, вместе с тем вводят их в заблуждение, что, обольщенные ложью, дети упускают из вида истину и что старание сделать им поучение приятным лишает его возмож- ности быть полезным. Басни могут поучать взрослых; но детям нужно говорить голую правду; как скоро ее прикрывают покровом, они не дают себе труда приподнимать его. Всех детей заставляют учить басни Лафонтена, а нет ни одного ребенка, который пони- мал бы их. Если б дети понимали их, было бы еще хуже, потому что нравоучение в них такое запутанное и несообразное с детским возрастом, что скорее направило бы ребенка к пороку, чем к добродетели. Вы скажете, что я опять говорю парадоксы. Пусть так; но посмотрим, не истины ли это. Я говорю, что ребенок не понимает басен, учить которые его заставляют, потому что, несмотря на все усилия сделать их простыми, приходится – вследствие поучения, которое хотят из них извлечь – вводить в них идеи, которых ребенок не может усвоить; наконец даже самая поэтическая форма их, облегчая заучиванье, затрудняет понимание; так что приятность поку- пается насчет ясности. Не говоря о множестве басен, в которых ровно ничего нет понятного и приятного для детей и которые их заставляют, без всякого разбора, заучивать вместе с дру- гими, ограничимся теми, которые автор как будто специально предназначает для детей. В целом сборнике Лафонтена я знаю только пять или шесть басен, в которых, несо- мненно, блещет ребяческое добродушие; из этих пяти или шести я беру для примера первую, ту, нравоучение которой понятнее для всех возрастов и которую дети понимают лучше и выучивают с наибольшим удовольствием, ту, наконец, которую, вследствие всего этого, автор поместил во главе своей книги. Если на самом деле предположить, что содержание ее может быть понятным для детей, нравиться им и поучать их, то конечна басня эта мастерское произ- ведение: пусть же будет мне дозволено в немногих словах проследить и разобрать ее. 19 Le Corbeau et le Renard. Fable. Vaitre corbeau, sur un arbre perche. Maitre! Что значит это слово само по себе? что значит оно рядом с именем собственным? какой смысл имеет оно в этом случае? 19 Разбор, который Руссо делает здесь Лафонтиновой «Ворона и Лисица», показывает, между прочим, насколько подра- жание Крылова проще и выше оригинала. Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 54 Что такое un corbeau? Что такое un arbre perche? Не говорится sur un arbre perche, говорится perche sur un arbre. Следовательно, приходится говорить о вольной перестановке слов в поэзии; нужно сказать, что такое проза и что стихи. Tenait dans son bec un fromage. Какой сыр? Швейцарский ли, бри, или голландский? Если ребенок не видал ворон, какая вам польза упоминать об них? если он видал их, то как представит он себе, что ворона держит в клюве кусок сыру? Надо всегда рисовать картины с природы. Maitre renard, par l’odeur alleche, Опять слово maitre! но тут-то оно у места: лисица мастер своего дела. Надо сказать, что такое лисица, и отделить ее настоящий характер от условного, придаваемого ей в баснях. Alleche. Это слово редко употребляется. Нужно его объяснить; нужно сказать, что оно употребляется только в стихах. Ребенок спросит, почему в стихах говорится иначе, нежели в прозе. Что вы ему ответите? Alleche par l’odeur d’un fromage! Сыр, который держала ворона, взгромоздясь на дерево, должен был иметь сильный запах, чтобы его могла пронюхать лисица из лесу или из своей норы! Так-то вы приучаете вашего воспитанника к тому духу разумной критики, благодаря которой человек верит только действительной истине и умеет различать правду от лжи в чужих рассказах? Lui tint a peu pres ce langage: Се langage? Лисицы говорят, следовательно? и говорят на одном языке с воронами? Муд- рый наставник, берегись: хорошенько взвесь свой ответ; он важнее, чем ты думаешь. Eh! bonjour, monsieur le corbeau! Monsieur! титул, который обращают в смех еще прежде, нежели ребенок поймет, что это почетный титул. Тем, которые говорят monsieur du Corbeau, много будет труда, пока они объяснят это du. Que vous etes joli! Que vous me sembles beau! Вставка, бесполезное многословие. Ребенок, видя повторение одного и того же, в раз- ных выражениях, привыкает размазывать свою речь. Если вы скажете, что в этом многословии выказывается искусство автора, что оно входит в планы лисицы, которая хочет, многословием, как бы удвоить похвалы, то эта уловка хороша для меня, а не для воспитанника моего. Sans mentir, si votre remage. Sans mentir! Значит иногда лгут? Что подумает ребенок, если вы скажете ему, что лиса только потому и говорит sans mentir, что лжет? Repondait a votre plumage, Repondait! Что означает это слово? Попробуйте научить ребенка сравнивать качества столь различные, как голос и перья, и вы увидите, поймет ли он вас. Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 55 Vous series le phenix des hotes de ces bois. Le phenix! Что такое phenix! мы внезапно очутились в лживой древности, почти в мифо- логии. Les hotes de ces bois! Какая цветистая речь! Льстец украшает свою речь и придает ей величавость, чтобы сделать ее привлекательнее. Поймет ли ребенок такую тонкость? Знает ли он и может ли даже знать, что такое высокий слог? A ces mots, le corbeau ne se sent pas de joie, Нужно испытать сильные страсти, чтобы понимать это фигуральное выражение. Et, pour monterer sa belle voix, Не забудьте, что для того, чтобы понять стих этот и всю басню, ребенок должен знать, что такое прекрасный голос вороны. Il ouvre un large bec, laisse tomber sa proie. Стих этот великолепен; одна гармония дает уже картину. Я вижу большой, скверный, открытый клюв; слышу, как падает сыр между ветвей; но красоты эти не существуют для ребенка. Le renard s’en saisit, et dit: Mon bon monsineur, Вот уже доброта превращается в глупость. Нечего сказать, торопятся поучать детей! Apprenez que tout flatteur Общее правило, – мы уже потерялись. Vit aux depens de celui qui l’ecoute. Никогда еще, ни один десятилетний ребенок не понял этого стиха. Cette lecon vaut bien un fromage, sans doute. Понятно, и мысль весьма хороша. Однако мало найдется детей, которые сумели бы срав- нить урок с сыром и не предпочли бы сыр уроку. Нужно, следовательно, дать им понять, что это насмешка. Сколько тонкостей для ребенка! Le corbeau, honteux et confus, Опять плеоназм; но этот уже не извинителен. Jura, mais un peu tard, qu’on ne l’u prendrait plus. Jura! Какой дурак учитель осмелится объяснять ребенку, что такое клятва? Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 56 Сколько мелочей! а все-таки гораздо меньше, чем нужно было бы для анализа всех мыс- лей этой басни и приведения их к простым и элементарным идеям, из которых каждая состав- лена. Но считается ли необходимым подобный анализ, для того, чтобы быть понятным юно- шеству? Никто из нас не достаточно философ, чтобы суметь стать на место ребенка. Перейдем теперь к нравоучению. Спрашивается: разве шестилетним детям нужно объяснять, что есть люди, которые льстят и лгут из выгоды? Самое большое, что можно было бы им рассказать, это что есть насмешники, которые трунят над маленькими мальчиками и втайне смеются над их глупым чванством: но сыр портить все дело; детей тут скорее учат, как заставить выпасть его из чужого клюва, чем не ронять из своего собственного. Это мой второй парадокс, но он так же важен. Наблюдайте за детьми, когда они учат басни, и вы увидите, что как скоро для них ста- новится возможным применение, оно всегда бывает противным намерению автора, и что вме- сто того, чтобы исправляться от недостатка, от которого их хотят исправить или предостеречь, они больше склонны восхищаться пороком, помощью которого можно с выгодою пользоваться чужими недостатками. В предыдущей басне, дети смеются над вороной, но все любуются лисой; в последующей вы воображаете, что ставите им в образец стрекозу; вовсе нет, они выбе- рут муравья: Никто не любит унижать себя: и дети всегда выберут красивую роль; это выбор, внушаемый самолюбием и весьма естественный выбор. Между тем, какой ужасный урок для детей! Самым отвратительным из чудовищ был бы скупой и жестокий ребенок, который знал бы цену того, чего у него просят и в чем он отказывает. Муравей же делает больше, он научает ребенка смеяться при отказе. Во всех баснях, где лев является одним из действующих лиц, ребенок никогда не преми- нет выбрать для себя роль льва, так как она самая видная; а если распоряжается каким-нибудь дележом, то, наученный образцом, постарается завладеть всем, чем может. Другое дело, когда комар одерживает верх надо львом; тогда ребенок больше не лев, а комар. Он учится убивать со временем жалом тех, на кого не посмеет напасть кулаками. Из басни худого волка и жирной собаки, вместо примера умеренности, который желают ему представить, он извлекает пример своевольства. Никогда не забуду я одну маленькую девочку, которую привели в отчаяние этой басней и постоянной проповедью о покорности; она горько плакала. С трудом добились, наконец, причины ее слез. Бедный ребенок скучал на привязи; ему щемило шею; он плакал о том, что он не волк. Итак, нравоучение первой из приведенных басен учит ребенка самой низкой лести; нра- воучение второй учит бесчеловечности; нравоучение третьей учит несправедливости; нраво- учение четвертой учит сарказму; нравоучение пятой – урок независимости. Последний урок, будучи излишним для моего воспитанника, не делается пригоднее и для ваших. Давая ребенку противоречивые наставления, какого нрава ждете вы от ваших попечений? Но может быть нра- воучения, которые служат мне поводом к возражению против басен, заключают в себе и много хороших сторон. В обществе, на словах нужна одна мораль, а на деле другая, и обе эти морали не похожи одна на другую. Первая выражена в катехизисе, где ее и оставляют; другие содер- жится для детей в баснях Лафонтена, а для матерей в его сказках. Один автор всюду поспевает. Помиритесь господин де Лафонтен. Что касается меня, я обещаю читать вас с выбором, любить вас, поучаться из ваших басен, потому что надеюсь не ошибиться насчет их содержа- ния; но позвольте не давать учить ни одной из них моему ученику до тех пор, пока вы мне не докажете, что ему полезно заучивать вещи, из которых он не понимает и четвертой доли, что он никогда не перетолкует тех, которые поймет, и что не станет брать за образец плута, вместо того, чтобы исправляться, глядя на жертву обмана. Уничтожая, таким образом, все детские обязанности, я удаляю орудия величайших их горестей, а именно – книги. Чтение – бич детского возраста, а между тем единственное почти занятие, которое умеют найти для него. Эмиль и на двенадцатом году едва ли будет знать, Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 57 что такое книга. Скажут: нужно же, по крайней мере, чтобы он умел читать. Согласен; нужно, чтобы он умел читать тогда, когда чтение ему полезно; но ранее этого срока оно может только надоедать ему. Если ничего не должно требовать от детей ради послушания, то из этого также следует, что нельзя учить их ничему такому, в чем они не видели бы непосредственных результатов для своего удовольствия или для своей пользы; иначе, какая причина может побудить их учиться? Искусство говорить с отсутствующими и слушать их, искусство сообщать им медали и без посредника свои чувства и желания это такое искусство, полезность которого должна быть ощутительна для каждого возраста. Каким же чудом это полезное и приятное искусство сде- лалось мукою для детей? Оно сделалось мукою потому, что их заставляют заниматься этим искусством против желания и делают из него такое употребление, которого дети не понимают. Ребенку нет выгоды совершенствовать орудие своей пытки; но сделайте так, чтобы это орудие служило для его удовольствий, и он скоро будет заниматься им помимо ваших стараний. |