ЖанЖак Руссо Эмиль, или о воспитании Мультимедийное издательство Стрельбицкого
 Скачать 1.71 Mb.
|
|
abassuetis non fitpassio, потому что страсти зажигаются только огнем воображения. Итак, не рассуждайте с тем, кого вы хотите излечить от боязни потемок; оставляйте его почаще впотьмах и будьте уверены, что все аргу- менты философии не стоят этого способа. У кровельщиков не кружится голова на крышах, и не видано, чтобы тот, кто привык быть впотьмах, боялся их. Итак, вот еще новая выгода ночных игр: но для того, чтобы эти игры удались, я не могу не порекомендовать для них как можно более веселости. Нет ничего грустнее темноты: не вздумайте запереть вашего ребенка в тюрьму. Пусть он смеется, входя в темное место, пусть со смехом выходит из него, пусть, пока он там находится, мысль о покидаемых им веселостях и тех, которые его ожидают, защищает его от фантастических представлений, которые могли бы преследовать в темноте. Есть срок жизни, перейдя который начинаешь пятиться, идя вперед. Я чувствую, что уже пережил этот срок. Я снова начинаю, так сказать, другое поприще. Пустота зрелого возраста, ощущаемая мною, рисует мне сладкую пору первых годов жизни. Старея, я опять становлюсь ребенком, и охотнее вспоминаю о том, что делал, будучи десяти лет, нежели о том, что делал на тридцатом году. Читатели, простите же мне, если я беру иногда примеры из собственной жизни: чтобы хорошо написать эту книгу, я должен писать ее с удовольствием. Я был в деревне, на воспитании у одного пастора, по имени Ланверсье. Товарищем у меня был один двоюродный брат, более богатый, нежели я, и с которым обращались как с наследни- ком, тогда как я, удаленный от отца, был не более, как бедный сирота. Двоюродный брат мой Бернар был чрезвычайно труслив, особенно ночью. Я столько смеялся над его трусостью, что г. Ланверсье, наскученный моим хвастовством, захотел испытать мою храбрость на деле. В один осенний и очень темный вечер, он дал мне ключ от церкви и велел сходить за Библией, кото- рую оставили на кафедре. Он прибавил, чтобы подбить меня на самолюбие, несколько слов, которые сделали мне отступление невозможным. Я отправился без свечи; если б она была у меня, может быть, было бы еще хуже. Нужно было пройти по кладбищу: я бойко миновал его, потому что я никогда не испытывал ночных страхов, пока находился на открытом воздухе. Отворяя дверь, я услыхал какой-то звук под сво- дами, который показался мне похожим на голоса и который несколько поколебал мою римскую твердость. Отворив дверь, я хотел войти, но едва сделал несколько шагов, как остановился. Заметив глубокий мрак, царствовавший в этом обширном здании, я вдруг почувствовал страх, от которого волосы мои стали дыбом: я отступаю, выхожу вон и убегаю весь дрожа. На дворе, я нашел маленькую собачку, которую звали Султан; ласки ее успокоили меня. Стыдясь своей Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 72 трусости, я возвратился назад, стараясь, однако, увести с собою Султана, который не хотел за мною следовать. Я быстро шагнул за дверь, и вошел в церковь. Едва очутился я в ней, как страх снова овладел мною, да с такою силою, что я потерял голову, и хотя кафедра была направо, и я это очень хорошо знал, но, незаметно повернувшись, я долго искал ее налево, запутался между лавками и, не понимая больше, где нахожусь, не будучи в состояния отыскать ни кафедры, ни двери, пришел в неописанное смущение. Наконец, заметив дверь, я успел выйти из церкви и ушел, как в первый раз, твердо решившись никогда не возвращаться один, иначе как среди белого дня. Я возвратился домой. При входе, я различил голос г. Ламверсье не громким взрывам хохота. Я уже заранее принял их на свой счет и, стыдясь насмешек, не решался отворить дверь. В этот промежуток я услыхал, что девица Ламверсье беспокоилась обо мне и приказывала гор- ничной взять фонарь, а г. Ламверсье намеревался идти искать меня, в сопровождении храб- рого моего двоюродного брата, которому бы не преминули приписать всю честь экспедиции. Тотчас же все опасения мои рассеялись, и остался только страх быть пойманным в бегстве: я лечу в церковь; не блуждая, без ощупи, подбегаю я к кафедре; вхожу на нее, беру Библию, кидаюсь вниз; тремя прыжками очутился я вне храма, дверь которого забыл даже затворить, вхожу, запыхавшись, в комнату, и бросаю Библию на стол, растерянный, но весь сияющий от радости, что предупредил назначавшуюся мне помощь. Спросят, не упоминаю ли я об этой черте, как об образце, которому должно следовать, и как о примере веселости, которой требую от этого рода упражнений. Нет, я привожу ее как доказательство тому, кто ничего не может быть ободрительнее для человека, испуганного тем- нотой ночи, как слышать собравшееся в соседней комнате общество, смеющимся и спокойно болтающим. Я желал бы, чтобы вместо того, чтобы одному забавляться с воспитанником, учи- тель собирал бы по вечерам множество веселых детей; сначала их не должно посылать пооди- ночке в темную комнату, а по нескольку человек вместе, и только того можно посылать одного, в ком заранее убедишься, что он не слишком испугается. Я ничего не могу представить себе забавнее и полезнее подобных игр, если только мало- мальски ловко распределить их. Я устроил бы в большой зале род лабиринта помощью сто- лов, кресел, стульев, ширм. В непроходимых извилинах этого лабиринта, я поставил бы, вме- сте с восьмью или десятью коробками-ловушками, одну коробку, почти одинаковую по виду, но полную конфет; я указал бы в ясных, но кратких выражениях, настоящее место, где стоит интересная коробка; 26 потом посылал бы по жребию маленьких соперников, одного за другим, отыскивать коробку, пока ода не нашлась бы, наконец: розыски их я затруднил бы, соразмеря- ясь, с ловкостью детей. Представьте себе маленького геркулеса, возвращающегося с коробкой в руке и гордого своим подвигом. Коробку ставят на стол, торжественно открывают ее. Я отсюда слышу верши хохота, насмешки веселой толпы, когда, вместо ожидаемого лакомства, находят аккуратно положенного на мох или на хлопчатую бумагу жука, улитку, уголь, желудь, репу или тому подобную вещь. В другой раз, во вновь выбеленной комнате, повесят на стене какую-нибудь игрушку, какую-нибудь вещицу, которую нужно будет принести, не дотронувшись до стены. Едва возвратятся принесший ее, как котик его шляпы, или башмаков, пала платья, рукав, запачканный в белом, если только он немного нарушил условие, выдадут его неловкость. Ска- занного слишком достаточно, кажется, даже чересчур иного, для объяснения смысла этих игр. Если вам нужно все рассказывать, не читайте мня. 26 Руссо прибавляет; «Чтобы приучить их к внимательности, всегда говорите им только о таких вещах, которые их интере- суют в настоящем; в особенности избегайте растянутости и лишних слов. Но, вместе с тем, избегайте в ваших речах темноты и двусмысленности». Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 73 Какое превосходство над другим людьми будет чувствовать, ночью, человек, воспитан- ный подобным образом! Ноги его, привыкшие твердо ступать впотьмах, руки, приученные легко хвататься за окружающие тела, без труда будут руководить им в самом густом мраке. Воображение его, занятое ночными играми его молодости, с трудом обратится к страшным предметам. Если ему почудятся взрывы хохота, то это будет хохот его старых товарищей, а на домового; если ему почудится сборище, то его будет не шабаш ведьм, а комната его воспита- теля. Ночь, напоминая ему только о веселье, никогда не будет для него ужасна; вместо того, чтобы бояться, он, он будет ее любить. Придется ли участвовать в военной экспедиции, он будет всегда готов идти, как со своими солдатами, так и один. Он войдет в стан Саула, пройдет его не заблудясь, дойдет до королевского шатра, не разбудив никого, и возвратится, не будучи замеченным. Я видал людей, хотевших посредством нечаянностей приучить детей ничего не пугаться ночью. Эта метода очень дурна; она производит совершенно обратное действие тому, какого желают, и делает их еще более трусливым. Ни разум, ни привычка не могут ободрять при мысли о существующей опасности, степени и рода которой не знаешь, и уничтожить боязнь нечаян- ностей, которых часто подвергался. Между тем, можно ли быть уверенным, что всегда обе- режешь своего воспитанника от подобных случайностей? Вот, как мне кажется, наилучший совет, которым можно наделить его на этот случай. Вы, сказал бы я своему Эмилю, имеете тогда полное право защищаться; потому что зачинщик не дает вам рассудить о том, хочет ли он нанести вам вред, или только испугать вас, и так как он пользуется своим преимуществом, то бегство не есть защита для вас. Смело хватайте, следовательно, того, кто нападает на вас ночью, человека или зверя, все равно; сдавите его, со всей силой; если он старается вырываться, бейте его, не скупитесь на удары и, что бы он не делал и не говорил, никогда не выпускайте из рук, не разузнав хорошенько, с кем вы имеете дело. Разъяснение, по всей вероятности, покажет вам, что вам нечего было особенно бояться, а такой способ обращения с шутниками естественно должен отучить их от повторения своих шуток. Хотя, из всех наших чувств, осязание наиболее упражняема, однако суждения его оста- ются, как я уже сказал, несовершеннее и грубее суждений всякого другого чувства, потому что мы постоянно соединяем с употреблением этого чувства употребление чувства зрения, а так как глаз скорее настигает предмет, нежели рука, то ум почти всегда судит помимо нее. Взамен того, суждения и осязания всегда самые верные, именно потому, что они ограниченнее: про- стираясь только на то, до чего могут достать, наши руки исправляют легкомысленность дру- гих чувств, которые издали стремятся к предметам, едва видимым для них, тогда как все, что обозревается осязанием, обозревается им хорошо. Прибавьте к тому же, что, присоединяя, по желанию, силу мускулов к действию нервов, мы соединяем в одновременном ощущении суж- дение о температуре, объеме, виде, тяжести непрочности. Таким образом, осязание, будучи чувством, которое наилучшим образом извещает нас о впечатлении, которое посторонние тела могут сделать на наше тело, есть такое чувство, которое мы чаще всего употребляем и которое всего непосредственнее дает нам знание, необходимое для самосохранения. Почему не могло бы осязание, до известной степени, дополнять слух, подобно тому, как оно служить дополнением зрению, так как звука производят в звонких телах сотрясения, ощу- тительные для осязания? Положив руку на виолончель, можно без помощи глаз и ушей разли- чать, по одному сотрясению и дрожанию дерева, какой звук издает она, низкий или высокий, и извлекается ли он из квинты, или из баса. Пусть приучат чувство к этим вменениям, и я не сомневаюсь, что со временем можно изощрять его так, чтобы пальцами слышать целую мело- дию. Между тем, предположив это, становятся ясным, что можно говорить с глухими помощью музыки, ибо тоны и темпы, будучи не менее способны к правильным сочетаниям, как произ- ношение в голосе, могут точно так же служить основаниями речи. Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 74 Есть упражнения, которые притупляют чувство осязания и делают его грубее; другие же, напротив, изощряют его, делают чувствительнее и нежнее. Первые, присоединяя к постоян- ному впечатлению, производимому твердыми телами, много движения и силы, делают кожу грубою, мозолистою и отнимают у нее природную чувствительность; вторые суть те, кото- рые разнообразят эту чувствительность частыми и легкими прикосновениями, так что ум, внимательный к непрерывно повторяющимся впечатлениям, приобретает способность судить обо всех их изменениях. Эта разница ощутительна при употреблении различных музыкаль- ных инструментов: жесткая и болезненная для пальцев игра на виолончели, контрабасе, даже скрипке, делая пальцы гибче, делает их оконечности мозолистыми. Гладкая поверхность костей фортепиано делает их вместе и более гибкими и более чувствительными. В этом отно- шении, следовательно, фортепиано предпочтительнее. Важно, чтобы кожа привыкла к впечатлениям воздуха и могла бы переносить его изме- нения, потому что она защищает все остальное. Затем, я не хотел бы, чтоб рука, слишком раб- ски употребляемая на одну и ту же работу, огрубела, ни чтоб кожа ее, сделавшись мозолистою, лишилась тонкой чувствительности, извещающей нас о том, каковы тела, к которым прика- сается рука, и в темноте заставляющей нас иногда, вследствие прикосновения к различным предметам, содрогаться различным образом. Зачем нужно, чтобы мой воспитанник был всегда принужден иметь под ногами быча- чью кожу? Что за беда, если его собственная кожа могла бы, в случае надобности, служить ему подошвой? Ясно, что в этой части тела нежность кожи никогда не может быть для него полезна, а часто может быть очень вредна. Разбуженные в глухую зимнюю полночь, неприяте- лем, вошедшим в их город, женевцы скорее отыскали свои ружья, нежели обувь. Кто знает, не была ли бы взята Женева, если б никто из них не умел ходить босиком. Будем всегда вооружать человека против непредвиденных случайностей. Пусть Эмиль бегает по утрам босиком, во всякое время года, по комнате, по лестнице, по саду; вместо того, чтобы бранить его, я буду ему подражать; я буду только заботиться о том, чтобы не попада- лось под ноги стекло. Я скоро поговорю о ручной работе и ручных играх. Впрочем, пусть он приучится ко всем движениям, которые благоприятствуют развитию тела, к принятию, во всех случаях, самого верного и удобного положения. Пусть он умеет прыгать с разбегу, вверх, лазить по деревьям, перебираться чрез стену. Пусть умеет всегда сохранять равновесие; пусть все его движения, жесты будут распределены сообразно законам равновесия, гораздо прежде, нежели статика возьмется за их объяснение. По тому, как нога его ступает на землю, а тело держится на ноге, он должен чувствовать, хорошо ли ему или дурно. Уверенность в положении тела всегда имеет грацию, а самые твердые позы, вместе с тем, и самые изящные. Будь я танцевальным учителем, я не подражал бы дурачествам Марселя, 27 годным только для страны, в которой он их делает. Но вместо того, чтобы вечно упражнять в прыжках моего воспитанника, я повел бы его к подошве какой-нибудь скалы: там показал бы я ему, какое положение следует принять, как следует держать тело и голову, какие движения делать, как опираться то на ногу, то на руку, для того, чтобы с легкостью взбираться по крутым, неровным и бойким тропинкам, и перескакивать с утеса на утес, как при восхождении, так и при спуске. Я скорее сделал бы из него соперника дикой козы, нежели оперного танцора. Как осязание сосредоточивает свои действия вокруг человека, так действия зрения рас- пространяются вне его; что и делает их ошибочными: одним взглядом, человек обнимает поло- вину своего горизонта. При таком множестве одновременных ощущений и суждений, возбуж- даемых ими, возможно ли не отбиться? Таким образом, из всех наших чувств, зрение самое 27 Руссо прибавляет, что этот знаменитый танцевальный учитель Парижа хорошо знал, с кем имеет дело, корчил сума- сброда из хитрости и придавал своему искусству значение, которое притворно находится смежным, но к которому на деле относились с большим уважением. Такая метода имеет всегда успех во Франции. Настоящий талант, более скромный и менее шарлатанствующий, не приводит к успеху. Скромность здесь считается добродетелью глупых. Ж. Руссо. «Эмиль, или о воспитании» 75 неверное, потому именно, что оно самое обширное и что, далеко опережая другие, оно дает результаты слишком быстрые и слишком обширные, чтобы их можно было померить другими чувствами. Больше даже, самые иллюзии перспективы необходимы нам, для успешного зна- комства с расстоянием и сравнения его частей. Без обманывающих наш глаз явлений, мы ничего не видели бы в отдалении; без градаций в величине и свете, мы не могли бы оценить никакого расстояния или, лучше сказать, для вас не существовало бы расстояния. Если б из двух дерев равной величины, то, которое находится в ста шагах от нас, казалось бы нам оди- наковой величины с тем, которое только в десяти шагах от нас, и было бы так же явственно видно, вы поставили бы их рядов. Если б вы видели все предметы в их настоящем размере, для нас не существовало бы пространства, к все казалось бы нам на глазу. У чувства зрения есть одна только вера для суждения о величине предметов и их рассто- янии, а именно величина утла, который они образуют в нашем глазу; а так как эта величина есть простое следствие сложной причины, то суждение, возбуждаемое им в нас, оставляет каждую частную причину неопределенною, или необходимо делается ошибочным. Ибо, как различить на глаз: потому ли угол, под которым я вижу один предмет в меньшем размере, нежели другой, представляется мне таким, что этот предмет на самом деле меньше, или потому только, что он дальше? Здесь нужно, следовательно, держаться методы, противоположной предшествовавшей: вместо упрощения ощущения, удваивать его, всегда, поверять другим; подчинять орган зрения органу осязания и, так сказать, задерживать стремительность первого чувства медленным и правильным шагом второго. Благодаря вашему невниманию к этому упражнению ваши наглаз- ные измерения чрезвычайно неточны. У нас нет никакой верности во взгляде, при суждении о высоте, длине, глубине, расстоянии; а доказательством тому, что это не столько вина чувства, сколько недостатка его изощрения, служит то, что у инженеров, землемеров, архитекторов, каменщиков, живописцев глаз гораздо вернее, чем у нас, и они гораздо точнее определяют величину расстояния; так как ремесло наделяет их в этом опытностью, приобретением которой мы пренебрегаем, то они уничтожают неверность угла помощью других явлений, сопровожда- ющих его и точнее определяющих, в их глазах, отношение слагаемых величин этого угла. Детей легко склонять на все, что приводит тело в движение, не стесняя его. Есть тысяча способов заинтересовать их в измерении, в знании, в оценке расстояний. Вот очень высокое вишневое дерево, каким образом нарвем мы вишен? годится ли для этого лестница овина? Вот очень широкий ручей, каким образом перейдем мы чрез него? Можно ли перекинуть чрез него одну из досок, лежащих на дворе? Нам хотелось бы из окон удить во рвах, окружающих замок: сколько сажень длиною должна быть наша удочка? Я хотел бы повесить качели между этими деревьями: будет ли достаточно длинна двухсаженная веревка? Мне говорят, что в другом доме наша комната будет иметь двадцать пять квадратных футов: как вы думаете, годится ли она для нас? будет ли она больше этой? Мы очень проголодались, вот два селения: до которого из них дойдем мы скорее, чтоб отобедать? и проч. |