Книга имеет полемический характер и предназначена всем, кто стремится понять политику как нечто более возвышенное и трагическое, чем пиар, политтехнологии и, по выражению Гарольда Лассвелла, определение того, кто получит что, когда и как 978 5 91129 059 7
 Скачать 1.94 Mb.
|
|
Безусловно, это ложный подход, но как избавиться от искушения предаться подобным размышлениям? Б К : Во-первых, о какой стабильности системы мы можем говорить, если на наших глазах разваливаются ее финансовые и индустриальные столпы, если ее капитаны мечутся в поисках средств ее спасения и либо не находят их, либо находят и применяют те, которые противоречат ее официальной рыночной логике Но и эти запрещенные средства пока не срабатывают. Глобальная экономика останется слабой, по меньшей мере, в среднесрочной перспективе — таков прогноз руководителя так называемого антикризисного бюро профессора Джозефа Стиглица ¹ . А о долгосрочной перспективе уже не отваживаются говорить. Ясно то, что глобальный капитализм столкнулся с чем-то беспрецедентными каким он выйдет из такого столкновения — можно только гадать. Так что возврата на круги своя не будет точно. Что, конечно, неравнозначно пророчеству о крахе капитализма как такового. Во-вторых, только в революционных агитках массы поднимаются на борьбу, чтобы совершить революцию. Они поднимаются ради иного — чтобы решить конкретные жизненные проблемы, вызванные дисфункциями существующей системы. Они могут требовать хлеба, или прекращения бессмысленной бойни, в которую их втянул данный режим, или устранения наиболее одиозных злоупотреблений, совершаемых клевретами данного режима Помните, как произошла у нас антимонархическая революция в феврале 1917 года Или лозунги Октября хлеб, мир, земля, что совсем не тождественно диктатуре пролетариата или национализации средств производства Тоже самое можно показать в отношении любой серьезной революции. А дальше начинается самое интересное. Существующая система, уже измененная своими выявившимися дисфункциями, будет пытаться стабилизировать себя в некоем новом виде, идя хотя бы отчасти навстречу требованиям недовольных. Разные их группы будут экспериментировать с разными стратегиями, стремясь максимизи- ровать свой (ожидаемый) выигрыш. Разные фракции власть имущих, стремясь минимизировать свой проигрыш, начнут конфликтовать друг с другом за рамками существовавших дотоле правил игры и вступать в рискованные альянсы с теми или иными группами недовольных низов. К этому добавятся внешние влияния, появление новых политических групп — попутчиков, выжидающих, радикалов и т. д, — которые вследствие верных или неверных стратегических расчетов могут бросить в какой-то момент свой политический весна ту или иную чашу весов. Как в конце концов сложится из всего этого параллелограмм сил, каким он окажется, куда будет направлен итоговый вектор общественного движения Это нельзя предсказать заранее, и все детерминистские и телеологические объяснения революций задним числом обманчивы они изображают случайное как необходимое — ведь глядя изнутри системы, созданной революцией, она сама будет выглядеть необходимой. Но итоговым вектором может быть и стабилизация системы в каком-то ее измененном состоянии. Или, если угодно, антиреволюция, подобная нацистской ¹ Время новостей, 3 июля 2009, с. 4. Kapustin.indb 405 Kapustin.indb 405 25.01.2010 20:06:59 25.01.2010 20:06:59 406 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf революции против Веймарской республики или франкистского мятежа в Испании… Так не будем сейчас торопиться с выводом о том, что решение проблемы Пикалево или отсутствие (к настоящему времени) бунтов в Детройте из-за возможного коллапса трех американских автогиган- тов, пока спасаемых госплановскими методами, есть свидетельство конца истории. С одной стороны, всероссийские и американские социальные дыры методами Пикалево и Детройта не залатать. Нос другой стороны, существующие режимы еще далеко не использовали все ресурсы маневрирования, которые могут быть применены для их спасения и которые обусловят ту или иную степень глубины их изменения. Предсказания революции и ее невозможности кажутся мне пустым делом — они всегда предполагают то детерминистское и телеологическое представление об истории, которое я считаю анахронизмом. Важнее понять характер ситуации, в которой мы находимся. Если я не ошибаюсь, этот характер определяется двумя ключевыми чертами. Первое — обнаружение существенных дисфункций глобального капитализма в целом и многих его локальных вариаций американской, западноевропейской, российской и т. д) в частности, которые сдвигают капитализм в зону неопределенности и беспрецедентности. Второе (как следствие первого) — размыкание горизонта истории, восстановление ее альтернативности, те. «непредзаданно- сти финала. Успешное реструктурирование системы в каком-то новом ее виде, если таковое произойдет, конечно, снова на некоторое время закроет горизонт и ликвидирует альтернативность истории, как это было в е годы, прошедшие под знаком tina (there is no al- ternative) в глобальном масштабе, российским переводом чего является знаменитое иного не дано». РЖ: Если чуть конкретизировать, то после точки неопределенности, когда мы ее проходим, развитие уже идет инвариантным образом до следующей точки или же неопределенность сохраняется все время? Б. К Выход из ситуации неопределенности задает траекторию движения общества. Некоторые отклонения от нее могут происходить и обычно происходят, нов целом направление и характер движения заданы до новой ситуации неопределенности. Или (что много реже) катаклизма, не имеющего социально-исторической природы. Движение по определенным траекториям есть эволюция, если ее понятийно отличать от истории. Представление об эволюции как Kapustin.indb 406 Kapustin.indb 406 25.01.2010 20:06:59 25.01.2010 20:06:59 407 \YZÈZ[ Z единственно возможной, или правильной, форме развития — ключевая, хотя часто не артикулируемая, импликация теорий модернизации. И пока эволюция происходит, такие теории способны относительно удовлетворительно описывать общественные процессы. Они неспособны только в собственной логике объяснить то, что делает эволюцию возможной. И, конечно, то, что ее прерывает. Но, подчеркну вновь, прерывание отнюдь необязательно означает революцию и смещение общества на новую орбиту (хотя такое выражение неточно смещаясь на новую орбиту, общество становится другим обществом. Прерывание может приводить и к реструкту- рированию системы в измененном виде, при котором сохраняется ее стержень. Трансформация американского капитализма подвоз- действием Великой депрессии и рузвельтовского «New Deal» — хороший тому пример. Но стержень системы в виде базовых форм коммодификации рабочей силы, логики накопления капитала, бюрократической рациональности управления, господства «фети- шистского» сознания и т. д, несомненно, сохранился. РЖ: Неужели вот этот стержень и есть то, с чем нам предстоит иметь дела до скончания времен Неужели нового стержня не появится? Б. К Вы вновь побуждаете меня витийствовать. А я буду этому сопротивляться, поскольку не верю в историю, детерминированную неизменными, те. имеющими иммунитет от самой истории законами. Конечно, я мог бы простои безошибочно ответить вам В социальном и культурном мире нет ничего вечного, хотя бы потому, что у смертных все имеет начало и конец. Новы от меня ждете не этой банальности, а некоего рассуждения о том, как и вследствие чего может исчезнуть стержень общества. А я этого не знаю, и мне неизвестно, кто мог бы ответить на ваш вопрос — за исключением со- циалистов-утопистов» или тех, кто верит в новое пришествие Мессии. Теоретическое же знание о такой трансформации опосредовано теми ситуациями неопределенности, причем разрешающимися революциями, которые не «просчитываемы» из сегодняшнего дня именно потому, что они снимают логику сегодняшнего дня и вводят новую. Вспомним объяснение возникновения (современного, западного) капитализма Максом Вебером, те. образования того самого стержня, о возможном устранении которого выспрашиваете. Это явление нельзя понять на основе каких-либо универсальных законов. Напротив, нужно раскрыть его уникальность — ту беспрецедентную и (сточки зрения универсальных законов) случайную констелляцию Kapustin.indb 407 Kapustin.indb 407 25.01.2010 20:07:00 25.01.2010 20:07:00 408 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf обстоятельств, которая запустила логику капитализма. Со временем она стала нашей судьбой и захватила (вовсе не в виде естественной эволюции) весь мир. До возникновения такой констелляции было немыслимо спрашивать о том, что может заменить стержень, так сказать, феодального общества. Мы, пройдя воспитание динамизмом Современности и памятуя о ее событийных истоках, можем мыслить вопрос о «посткапиталистическом обществе и задаем его. Но теоретический ответ на него знать все равно не можем. Это понимали Маркс, отказывавшийся рассуждать обустройстве коммунистического общества, хотя опрометчиво позволявший себе пророчества относительно условий и форм гибели капитализма. РЖ: Если история и политика — это открытый процесс, то можно ли говорить о каких-то закономерностях исторических процессов Возможно ли предвидение, возможны ли точные прогнозы Или нам остается лишь ожидать свой шанс (окно возможностей, не понимая ни его природы, ни его направленности? Б. К Прежде всего, нам нужно ясно понимать, о каких состояниях общественной жизни мы говорим, — стабильных или нестабильных, эволюционных или революционных. Относительно стабильных и эволюционных состояний возможны весьма точные прогнозы. И мы отлично знаем, как они делаются, с какой степенью вероятности они осуществятся и т. д. Здесь с прогнозированием нет проблем, во всяком случае — концептуальных и философских. И их нет именно потому, что деятельность огромного большинства людей в таких состояниях в подавляющем большинстве случаев происходит в логике внешней детерминации, того, что Кант именовал причинностью природы — в отличие от причинности свободы или самоопределения. Ион же показал, что деяния в логике причинности свободы непредсказуемы для внешнего наблюдателя в принципе. У Канта логика свободы показана лишь на уровне индивида, те. индивидуального морального самоопределения. От этого к логике самоопределения политического субъекта, который всегда является коллективными некоторым образом организованным (те. он не может знать чистой автономии, извечно и непримиримо противостоящей гетерономии, — дистанция колоссальная. Не только Кант, но вся классическая философия если оставить в стороне мистерии заключения общественного договора) даже не пытались ее пройти. Тем не менее революционные ситуации есть именно ситуации деятельности таких свободных политических субъектов. Есть ли в них какие-то закономерности и можно ли их как-то прогнозировать Здесь, действительно, есть огромная концептуальная и философская проблема. В данном случае я смогу затронуть ее лишь очень бегло. Первое заметьте, что и у Канта речь идет о причинности свободы, а не о беспричинности. Если есть причинность, значит, мы можем о ней разумно рассуждать, делать обобщения и, если угодно, прогнозы. Дамы в нашем разговоре уже некоторые обобщения и прогнозы сделали К примеру, мы сказали, что революционная ситуация невозможна без политического субъекта, который по крайней мере не полностью детерминируется логикой существующей системы. То есть хоть в чем-то он — causa sui. Далее, мы сказали, что общим условием ноне гарантией) образования такого субъекта является дисфункцио- нальность существующей системы, перевалившая за некоторый порог ее самовоспроизводства. Еще мы сказали, что эта ситуация определяется борьбой политических субъектов, те. что определенные интерсубъектные отношения порождают саму политическую субъектность. Изучая предреволюционную (стабильную) ситуацию, мыс большой долей вероятности можем определить, в каких формах и какими методами будут осуществляться и организация таких субъектов, и их борьба. Ведь в действительности ничего не начинается с нуля, и, хотя Юм считал изобретательность одной из ключевых черт человеческой природы, изобретения всегда — небольшие инновации в том культурном наследии, которое люди имеют как участники традиций. Обращая внимание на это, довольно легко объяснить многие характерные черты, скажем, китайской коммунистической революции, а также ее принципиальные отличия от других революций, не только ранней Современности, но и Октябрьской или Кубинской. И многие черты этой революции были предвидены в е годы теми, у кого не было шор Коминтерновского или либерального доктринерства. Я мог бы продолжить разговор о закономерностях революций и о том, что в них может быть предвидено. Но лучше остановлюсь на важном теоретическом моменте. Причинность свободы, будучи причинностью, качественно иная, чем причинность природы. Первую нельзя изучать (объяснять, пытаться предсказывать) по модели второй. Однако такое перенесение методов — обычное дело, особенно в позитивистски (в широком смысле) ориентированных подходах. Поэтому думают, что революции можно прогнозировать примерно таким же образом, как победу того или иного кандидата на президентских выборах или очередную экономическую рецессию. А провал таких прогнозов подчас ведет к выводу о том, что революции — вообще необъяснимые и иррациональные явления. Я же хочу сказать, Kapustin.indb 409 Kapustin.indb 409 25.01.2010 20:07:00 25.01.2010 20:07:00 410 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf что революции — замечательно рациональные явления. Только они должны быть поняты в собственной логике, а не в логике эволюции, в логике конкретных ситуаций, а не трансисторических законов, в логике конфликтов самоопределяющихся (нов этом всегда ограниченных и обусловленных эмпирическими обстоятельствами и традициями) субъектов, а не в логике «акторов» самовоспроизводящихся систем. Еще с Аристотеля известно, что тип знания (его методы, аппарат, сами критерии истинности и т. д) определяется характером его предмета. В этом плане он различал эпистему и фронесис. Современная гегемония единой (по происхождению — естественнонаучной) модели знания часто заставляет забывать об этом. Нигде такое забывание не приводит к более печальным результатам, чем в познании истории ив особенности — в познании революций. Подытожу мой ответ таким образом мы не можем предвидеть революции, находясь в ситуации стабильности и опираясь на присущие ей закономерности. Номы можем познавать революции (в смысле практики фронесиса) изнутри революционной ситуации — не только как ее непосредственные участники, но и как ее наследники — через ту связь с ней, которую А. Бадью называл верностью событию. Только эта связь — нечисто когнитивная, авто же время, так сказать, экзистенциальная, нравственная и практико-политическая. Она обусловит не только то, что и как мы знаем, но и то, какие мы есть в здесь и сейчас». РЖ: То есть ученым нужно несколько поумерить свои амбиции? Б. К Нет, не умерить, а стать конкретными. Ведь мыслить разнокачественные предметы в логике одной и той же познавательной схемы есть первый признак абстрактного мышления, которое отвлекается оттого, что есть существенное. Познание в логике фронесиса ничуть не менее сложно, чем в логике эпистемы. А для практической жизни общества на некоторых ее поворотах оно может иметь и большее значение \]^Z`]bZȾXp РЖ: Где именно интеллектуалы могли бы оказаться полезными в сложившейся ситуации? Б. К Если интеллектуалы отказываются от роли духовных наставников и политического авангарда, что, намой взгляд, они должны сделать, чтобы не попадать в прежние ловушки, то политически у них остаются две функции — демистификаторов официоза и артикуля- торов установок и надежд тех социальных групп, с которыми они себя (так или иначе) отождествляют. Вот недавно на Санкт-Петер- бургском экономическом форуме и до этого на саммите Большой двадцатки муссировался тезис о том, что рынку-де нет альтернативы. В чем здесь мистификация и уход от ответственности за кризис и поиска решений, от которых могли бы выиграть его бесчисленные жертвы Да уже в том, что демагогия о безальтернативности рынка вообще делает невозможной саму постановку вопроса о многообразии моделей капитализма и о том, какие из них следует демонтировать (видимо, те, которые вызвали нынешний финансовый и экономический провали какие следует поощрять. Само сокрытие этого кардинального вопроса свидетельствует о высокой прочности идеологической гегемонии нынешних капиталистических господ мира, заинтересованных в спасении столь выгодного и удобного для них статус-кво, какие бы частные расхождения между их фракциями ни существовали по геополитическим, экономическими иным проблемам. Я считаю, что этой гегемонии должен быть брошен вызов, каковы бы ни были у нас шансы быть услышанными. Здесь уже должен работать категорический императив нравственной и социальной ответственности интеллектуала, который, как и кантовский, не смотрит на следствия. И есть все основания думать, что постановка вопроса об альтернативных моделях капитализма способна дать артикуляцию недовольства существующим положением вещей многих групп социальных низов. Но, странное дело, дискурс о множественности «капитализмов», процветая на Западе в академическом мире, почти не проникает в политическую публицистику, даже левой ориентации, и, тем более, не конкретизируется в виде программ борьбы. В нашей же стране — при всех обычных разглагольствованиях о ее своеобразии — он практически отсутствует ив академическом мире. Чем это объяснить В этом, в самом деле, очень интересно разобраться, и именно в этом пункте теоретическое познание может сомкнуться с осуществлением общественной роли интеллектуала pXȾX°aX[`Z РЖ: Вы упомянули об окне возможностей, которое периодически распахивается в истории. Так вот, сейчас все обсуждают 1989 год, то был один из самых ярких примеров такого распахнутого окна возможностей. В связи с этим вопрос закрылось ли уже окошко 1989 года Не можем ли мы сегодня в эту щелку проникнуть и что-то изменить? Б. К Что значит проникнуть туда Означает ли сие, что событие антикоммунистической революции еще в известном смысле продолжается, и мы еще можем дать ему финал, который нас больше устроит, чем то, что окружает нас сейчас Философски такую точку зрения если я правильно понимаю) развивал Артемий Магун в своей книге о негативной революции. Я с такой точкой зрения несогласен. Для меня Событие не может быть бесконечным, не может не иметь контура, тем более — переливаться в эволюцию, в логике которой мы сейчас движемся. Конечно, можно спорить о датировке закрытия События антикоммунистической революции. Стал ли таким закрытием расстрел парламента 1993 года Или, возможно, дефолт го Так или иначе, но продолжить то Событие мы не можем. Номы можем проникнуть в то Событие, пытаясь понять, что именно тогда развеяло наши чаяния и как из этого нечто выросли те структуры господства, которые подавляют нас сегодня. Это в принципе ход Вальтера Бень- ямина — ассоциироваться с проигравшими (тогда, чтобы стремиться к искуплению — их и нас — в настоящем. Надеюсь, понятно, что под проигравшими я имею ввиду не партийно-советскую номенклатуру она как группа, несомненно, выиграла от событий тех лет. Я имею ввиду трудовые низы и тогдашнюю идеалистическую интеллигенцию. РЖ: Но разве небыли е годы годами обострения противоречий, которые в любой момент могли привести к новой зоне неопределенности с непредсказуемым исходом Разве не был путинский режим удержанием сложившихся противоречий, противоречий, которые сегодня в любой момент могут вырваться наружу особенно в ситуации кризиса. Б. К Если путинский режим и удержал, как выговорите, противоречия, то это были противоречия между разными группами господ, которые, действительно, сделали тогдашнюю жизнь низов особенно тягостной. Путинская реконфигурация структуры господства, намой взгляд, принесла некоторое облегчение и низам — со времен Гоббса известно, что любой порядок лучше беспредельной вакханалии, которой и был ельцинский период. Конечно, это важно. Ноне будем путать вакханалию с исторически продуктивными и обладающими трансформационным потенциалом ситуациями неопределенности. О характеристиках последних мы уже говорили. Их в российской вакханалии х годов я не вижу. Общество просто гнило, расползаясь по щелям приватной борьбы за выживание. О какой политической мобилизации, о возникновении каких революционных субъектов в этих условиях могла идти речь Оргиастический пир господ и их драки на таком пиру, конечно, могут погубить страну, но к общественным преобразованиями, тем более, к революции все это не имеет никакого отношения. |