Книга Текст предоставлен правообладателем
 Скачать 2.9 Mb.
|
|
* * За вычетом электричества, которое здесь, как и везде в Африке, подается с перебоями, и горячей воды, которой практически не бывает, в гостинице с непроизносимым названием было все, о чем только может мечтать человек в этой части света. Исправный санузел, чистое постельное белье. На шатком столике – записка от администрации, уведомляющая дорогих гостей, что в этом номере нет ни мышей, ни тараканов, ни даже клопов (поживем – увидим. Пра- шант плюхнулся на соседнюю койку и разразился блаженным храпом. Помнится, когда мы собирались в поездку, он уверял меня, что никогда не храпит я ему и тогда не поверил. На грани засыпания разрозненные дневные впечатления оформились в жутковатую видеоинсталляцию вроде тех, которые делает аддис-абебская художница Салем Меку- рия. Игра воображения, никак не переходящая в полноценный сон. Душещипательные истории Робо и Алему смешались с другими, услышанными вовремя недавнего посещения монастыря Азуа-Мариам. Этот монастырь находится на одном из бесчисленных ост- теля церкви. В эфиопской православной традиции табот символизирует Ковчег завета, привезенный Менеликом из Иерусалима. Вовремя праздника Тимкат, священники, возглавляющие шествие к бассейну со святой водой, несут табот над головой ровов священного озера Тана, где пять столетий назад принял смерть супостат эфиопов Ахмед Грань. По правилам жанра здесь должна следовать фраза вроде Мало что изменилось с тех пор, что, разумеется, не вполне соответствует действительности. Изменилось почти все, но ив наши дни главный водный транспорт – остроносая папирусная лодка, разрезающая отражения нильских акаций вдоль линии берега. Седобородый лодочник бормочет поднос, время от времени резюмируя пять минут амхарской скороговорки двумя-тремя бессвязными фразами по-английски: Геенна в брюхе Земли. Небо и озеро. Если солнце встает надо озером, греет землю. Грешникам негде скрыться. Палит их весь день, всю ночь. Садится, чтобы не перегореть. Снова встает, видишь, вон там…» Местный гид, вызвавшийся показать самый древний из сохранившихся монастырей Бахр-Дара», довез нас до острова и препоручил своему помощнику. Через непроходимые заросли мы вышли к монастырскому скиту, где нас уже ждал помощник помощника. У того, разумеется, был свой помощники так далее. Это была целая гильдия экскурсоводов, работающая по принципу матрешки. Позже нам объяснили, что каждый из помощников является экспертом в том-то и том-то; так, наш лесной проводник, кажется, считался знатоком эндемичной флоры. Время от времени он кивал на ка- кое-нибудь большое дерево и восклицал, как будто обращаясь к дереву по имени тыда! бесанна! ванза! Дерево отзывалось сердитыми криками желтых попугаев. Макушка острова была очищена от растительности, как монашеская тонзура. Там и находились монастырский скит и сам монастырь, окруженные изгородью энсеты. Энсета, или абиссинский банан, растет по всей Эфиопии. Съедобных плодов, то есть бананов как таковых, это дерево не дает, однако играет важную роль в сельском хозяйстве, особенно у народности гураге, проживающей в юго-западной части страны. При упоминании гураге любой эфиоп автоматически произносит два слова бизнес и «энсета». Биз- несмены-гураге умудрились найти две дюжины применений бесплодному абиссинскому банану и разработали сложную технологию его культивирования чтобы получить несколько пригодных к употреблению растений, нужно обработать около сотни саженцев на разных стадиях роста. Из лубяных волокон энсеты плетут корзины и циновки, отвар из листьев используется в качестве лекарства, корневища служат стройматериалом, а из черенков, закапываемых в землю на несколько месяцев, добывают ценный продукт питания – что-то вроде творожной массы, из которой можно готовить разные условно съедобные блюда. Монастырский скит представлял собой несколько хлипких построек из хвороста, тростника и глины. На рогоже, расстеленной у входа в жилище, лежали ломтики сушеной инджеры, листья крушины из рна пророщенного ячменя для приготовления домашнего пива. На энсетовых веревках сушилось белье, выстиранное в застойных лужах. Указав на одну из тростниковых хижин, помощник № 3 объяснил, что это – студенческое общежитие. Оказалось, что в каждой хижине размером с одноместную туристическую палатку живут пять или шесть послушников монастыря. Из недр общежития доносилось многоголосое бормотание это послушники в дэбэлах 197 зубрили Священное Писание на литургическом языке геэз. На первых порах от семинаристов, изучающих геэз, не требуется знание грамматики или словаря; литургию зубрят вслепую. Считается, что самого звучания языка уже достаточно для того, чтобы ученик проникся духом религии. Текст Священного Писания превращается в мантру. А бумага, испещренная сокровенными письменами в предмет почитания. Поэтому, хотя большинство прихожан не обучены грамоте, многие хранят дома Библию и перелистывают ее от случая к случаю. Известна даже история деревенского лекаря, который добивался исцеления больных путем кормления Библией для скорейшего выздоровления пациенту полагалось съесть несколько страниц натощак. Видимо, эту закостенелую, доведенную до абсурда слепую веру и имел ввиду Уорку, когда говорил, что поставил крест на тоуахдо». А может быть, для него, как для многих образованных эфиопов, институт церкви неизменно ассоциировался с памятным образом отца Могессие 198 . Сло- 197 Овчина, которую по традиции носят ученики монастырских школ Отец Могессие – персонаж романа Хаддиса Алемайеху Любовь до гроба вом, причин достаточно. Но для иностранца, вооруженного фотоаппаратом, важна внешняя сторона вещей, оболочка, состоящая из трех концентрических кругов притвор, святилище и Святая святых (Кэддуса кэддусан). Архитектура эфиопских церквей, повторяющая структуру Иерусалимского храма. Коническая крыша, крытая соломой и увенчанная шпилем из семи страусиных яиц, символизирующих семь небес, семь дней творения, начало начали крепость веры (страусиное яйцо непросто раскокать). При входе в Азуа-Мариам внос ударяет запах ладана. Настоятель держит в руках Библию в окладном переплете из красного дерева, натертого маслами и благовониями. С гордостью объявляет XIV век. Затем демонстрирует три обязательных атрибута церковной службы барабан, систр и молитвенный посох. Из барабана «калберо» можно извлечь любые звуки низкие и глухие символизируют тело, высокие и звонкие – дух. Систр, храмовая погремушка, пришедшая из Древнего Египта на заре Аксумского царства, имеет форму подковы с двумя перекладинами, символизирующими лестницу Иакова, и пятью медными пластинами (пять – это дихотомия тела и духа + Святая Троица. Изогнутая рукоять молитвенного посоха символизирует одновременно рог агнца, принесенного в жертву вместо Исаака, и матку Богоро- дицы. Эфиопский ритуал богослужения – смесь африканского олицетворение алчности и ханжества барабан, оголтелые пляски) с ветхозаветным (шаммы-тале- сы, жертвенный дым курений… так, должно быть, служили в Иерусалимском храме. Хотя кто сказал, что Африка и Ветхий Завет – разные вещи Племена, испокон веков исповедующие иудаизм, разбросаны по всему Африканскому континенту часть племени игбо в Нигерии, сефви в Гане, тубу в Мали и Чаде, лемба в Зимбабве, Малави и Мозамбике. Анализы ДНК подтверждают наличие общих корней с сефардами и ашкенази. Что, увы, никак не влияет на бытовой расизм, который, насколько я понимаю, в Израиле цветет пышным цветом (особенно среди выходцев из бывшего СССР), побуждая некоторых эфиопских евреев возвращаться в предместья Гондэра. Окружная глинобитная стена, отделяющая притвор от святилища, полностью покрыта росписями, иллюстрирующими библейские сказания Жертва Авраама, Даниил среди львов, Иона во чреве кита, Посещение Елизаветы, Рождество, Избиение младенцев, Бегство в Египет. Своеобразный конспект в картинках. Классическую эфиопскую живопись ни с чем не спутаешь она вся состоит из удивленных, аспид- но-черных глаз вполлица. На картинах мастера гондэрского периода Аббы Хайле Мескела эти глаза, как глаза Джокон- ды, неотступно следят за наблюдателем. Это глаза праведника по традиции, праведники всегда изображаются анфас, а грешники – в профиль. С приходом Дерга вся «старая» живопись, от росписей Средневековья до модернистов Аф- эуорка Тэкле, Гэбрэ Кристоса Дэста и Скундера Богосяна, была объявлена идеологически чуждой, но основные принципы перекочевали в новый стильна полотнах эфиопского соцреализма враги народа показаны в профиль, а строители коммунизма – анфас. За иллюстрациями библейских сюжетов на храмовой стене следуют изображения Георгия Победоносца и девяти Сирийских отцова за ними – самое интересное выдержки из специфически эфиопской агиографии. Вот Тэкле Хайма- нот, известный кроме прочего тем, что десять лет неподвижно простоял в быстротечной реке, а когда рыбы съели его левую ногу, простоял еще десять лет на правой, пока Господь не взял его на небеса. Вот Яред Сладкопевец, изобретатель эфиопской музыкальной системы. Заслушавшись божественным пением Яреда, император не заметил, как проткнул копьем стопу Сладкопевца, а тот, истекая кровью, продолжал петь, пока не повалился замертво. Вот Гэбрэ Мэн- фэс Кидус, покровитель всех бахитави 199 , никогда не носивший одежды и не бравший в рот человеческой пищи. Триста лет он скитался по горам в сопровождении львов, гиен и птиц, которым давал напиться влаги из собственного глаза. Вот людоед Белай; когда-то он был праведником, но сошел с пути истинного и пристрастился к человеческому мясу. Съев всех родных и близких (в общей сложности семьдесят восемь человек, людоед отправился в другую деревню Эфиопские аскеты-мистики. в поисках новых лакомств. По пути ему повстречался прокаженный, до того мерзкий, что Белай, как ни был он прожорлив, не решился употребить его в пищу. Прокаженный жене зная, что имеет дело с людоедом, стал просить воды, и в конце концов умилосерженный Белай дал ему каплю из своей фляги. Когда Белай предстал перед Страшным судом, на одной чаше весов оказались семьдесят восемь съеденных родственников, а на другой – капля воды, данная прокаженному. И тогда Богородица дотронулась двоеперстием до той чаши, где была только капля, и чаши уравнялись. В конце экспозиции Гэбрэ Мэнфэс Кидус, похожий на Алему, угостил зверей и птиц свежесваренным кофе, Ро- бо помог одноногому Тэкле Хайманоту перейти через дорогу, и я догадался, что уже сплю. Во сне я увидел многоочи- тую темноту потолочной росписи с названием где-то в углу Вселенная. Пока я вглядывался в этот перенаселенный глазами мрак, кто-то невидимый с амхарским акцентом объяснял мне Космос расширяется потому, что проходит через человека. Чем больше энергии человек забирает у вселенной, тем быстрее она расширяется. Ваша наука узнала об этом недавно, а мы знали с самого начала. Я кивал, делая вид, что все понял * С наступлением дня лай собак, мелизматическое пение алеки 200 и шум припустившего под утро дождя разом прекратились, как будто были частью сна. В промежутке между ночными и утренними звуками на землю опустился густой туман – занавес для смены декораций. Первыми проснулись запахи в разреженном воздухе запахло смесью навоза, дыма итого дрожжевого брожения, которым всегда пахнет в Африке вовремя сезона дождей. Прашант сказал, что этот дрожжевой запах исходит от мокрой глины и напоминает ему об Индии. Впрочем, с Индией у него ассоциировалось все подряд. Любой амхарский обычай, любая история или сцена из здешней жизни вызывали у него одну и туже реакцию Совсем как в Индии. Я, в свою очередь, всюду выискивал общий знаменатель стой Африкой, которую знал лучше всего Совсем как в Гане». Так уж прямо совсем Да нет, ничего общего. Ни с Ганой, ни с Мали, ни даже с соседним Суданом. Но человек странствующий, homo peregrinans, сородич человека играющего, всегда склонен видеть не то, что есть. Так, прибыв в Джибути, Гумилев пишет Вячеславу Иванову: Здесь уже настоящая Африка. Жара, голые негры, ручные обезьяны. Страны Африканского Рогато есть Эфиопия, Эритрея, Джибути и Сомали, разительно отличаются от всего остального, что есть на этом континенте сказать, что здесь настоящая Африка, – примерно тоже самое, что назвать Туву «настоящей Россией. Но Гумилев смотрит вокруг и видит Настоятель монастыря ту Африку, о которой загодя написал десятки стихотворений (Дагомея, Нигер, Мадагаскар итак далее) ив которой, увы, так и не побывал. На озере Чад изысканный бродит жираф Настоящий Чад – пыльные барахолки и мусорные горы Нджамены, повсеместный патруль с заплечными кала- шами», беспрестанная проверка документов и вымогательство взяток, грязная вода в желтых канистрах, соляные равнины, запорошенные песком деревья, жутковатое безлюдье песчаных улиц – также далек от фантазии Гумилева, как от хроник Канем-Борну 201 . Зато он вполне совпадает с априорными представлениями современного homo peregrinans: все это мы уже видели – кто по телевизору, а кто и воочию мы уже бывали в похожих местах (я – в Мали, Прашант – в пустынной части Гуджарата), ив конце концов все места оказываются похожими. А ведь нам хотелось другого. Умудренные опытом глобализации, упраздняющей вопрос Есть ли жизнь на Марсе, мы все равно путешествуем на край света, чтобы еще разубедиться в том, что марсиане – это мы. Убедиться и удивиться. Пока мы шли к автобусной остановке, выглянуло солнце. От первого солнечного луча, как от лучины, поднесенной к склону холма, вспыхнуло синее пламя люпинов. Странно, что и здесь – люпины, знакомые с детства цветы. Совсем как Письменный памятник средневекового государства Канем-Борну, существовавшего примерно с 700 года н. э. на территории современного Чада. Хроники Канем-Борну датируются XIII веком у нас, на Марсе. К «нимлянам» Ухабистая грунтовая дорога шла через туманное плато, разрезанное глубокими долинами с водопадами и ручьями. Сплющенные шевелюры африканской акации, смоковницы и зыгбы 202 подпирали затянутое тучами небо, воздевая ветви над косогорами, поросшими низким кустарником. В низинах виднелись группы каменных хижин с коническими соломенными крышами, загоны для скота, гущи кофейных ферм, разлинованные поля пшеницы и теффа. По краям дороги трусили мулы, навьюченные вязанками хвороста босоногие пастухи в бурнусах погоняли тощих зебу. Время от времени из‐за холма навстречу нам вылетала бело-голубая мото- рикша «Баджадж». Мы проезжали мимо придорожных поселений с растущими из слякоти навесами и хибарами, обитыми рифленой жестью с деревенскими школами, представлявшими собой длинные бараки с подгнившими стенами, землей вместо пола и консервной банкой вместо школьного звонка с обязательным настольным футболом, вкопанным в грязь посреди пустыря с остовами бронетранспортеров, брошенных вовремя последней гражданской войны и используемых теперь в качестве жилища или торговой точки. Повседневная жизнь мелькала серией быстрых кадров Хвойное дерево, похожее на ливанский кедр как в каком-нибудь киномонтаже а-ля National Вот пятилетний ребенок, дитя гор, как нив чем не бывало сидит на краю обрыва, а его отец сидит на валуне чуть поодаль и жует веточку-зубочистку. Вот девочка лет девяти заботливо моет бурой водой младшего брата, стоящего голышом по пояс в глубокой луже (грязевые ванны по-аф- рикански). Вот дети в замызганных рубахах на вырост сходятся под смоковницей и, опираясь на посохи, в подражании взрослым устраивают деревенский суд. Устав судиться, они затевают игру, похожую на чижа тот, кто проигрывает, должен катать своего противника на спине. Вот небольшая процессия идет за носилками, на которых лежит пожилая женщина. Это – деревенская скорая помощь. Ближайшая больница находится в пятидесяти километрах, так что санитарам предстоит нести носилки еще много часов. Встретив на дороге священника, они останавливаются ив обязательном порядке по очереди целуют огромный нагрудный крест. Вот несколько мужчин сражаются с упрямым ослом; осел брыкается, не дает привязать поклажу, прядает мохнатыми ушами. Вокруг моментально собирается толпа сцен- ными советами. Мы тоже тормозим, чтобы узнать, в чем дело, и, возможно, принять участие. Вернее, немы, а водитель микроавтобуса, толстяк-весельчак с девчачьим именем Мел- си. Наши эфиопские попутчики (микроавтобус забит под завязку) не возмущаются наоборот, одобряют водительскую любознательность. Откуда-то сбоку доносятся пистолетные выстрелы. Мелси с деланой тревогой сообщает по-англий- ски: Война началась После чего, прихохатывая, объясняет нам с Прашантом, что эти выстрелы – щелчки хлыста, возвещающие о приближении праздника Преображения. И добавляет Лучше слушайте музыку». Музыка – это звон колокола, щебетание свирели, завывание трактирной однострунной скрипки масанко, басовое дребезжание баганы. Той самой баганы из Абиссинских песен Гумилева: Абиссинец поет, и рыдает багана, воскрешая минувшее, полное чар Когда я зачитывался этими стихами в подростковом возрасте, думал, что багана – девушка из какого-нибудь туземного племени, красавица с высокими скулами и ореховым оттенком кожи, благодарная слушательница бродячего певца. Но тогда почему ее рыдание воскрешает минувшее, полное чар Словарь Даля предлагал несколько альтернативных вариантов 1) «жердь, шест, иногда рассохой, для установления кочевой кибитки) растение багон, багун, багульник 3) заика, косный; человек-скороговорка, таранта, которого трудно понимать». Первые два значения отметались сразу, а третье кардинально меняло смысл всего стихотворения значит, над песней абиссинца рыдает не туземная прелестница, а какой-то невразумительный «таранта», человек-скороговорка, воскрешающий в памяти былые времена, когда он еще не так сильно заикался Словом, удовлетворительного ответа я не нашел, а потом мне и вовсе разонравились Абиссинские песни (Как любил я стихи Гумилева! / Перечитывать их не могу, и неразгаданная загадка перестала интересовать, позабылась – до сегодняшнего дня. Теперь я знаю, что ба- гана – эфиопская двенадцатиструнная арфа, знаю, как она звучит (уж точно не рыдание рыдает как раз масанко, а низкие вибрации баганы напоминают скорее шаманский вар- ган), и эта музыка не то чтобы воскрешает минувшее, полное чар, но безусловно затрагивает какие-то струны. Так трогают только плохие внезапно стихи. Это – из Владимира Гандельсмана, чьи стихия перечитываю всегда. А гумилев- ские стихи об Абиссинии, где Под платанами спорило Боге ученый, / Вдруг пленяя толпу благозвучным стихом, / Живописцы писали царя Соломона / Меж царицею Савской и ласковым львом, трогают, как любые стихи, о которых давно забыли внезапно вспоминаешь, много лет спустя, с удивлением обнаруживая, что до сих пор помнишь их наизусть. Трогают, даже если (особенно если) по прошествии лет они кажутся совсем плохими. Через некоторое время трудная ситуация с ослом благополучно разрешается, советчики разбредаются, и мы возвращаемся к автобусу – ждать Мелси, который уже успел под шумок улизнуть. Кто-то из пассажиров с добродушной ухмылкой объясняет, что наш водитель отправился промочить горло. Вероятно, он пошел именно туда, откуда доносится вся эта музыка. Если мы хотим, запросто можем к нему присоединиться Начинает смеркаться. Люди, бредущие по краям дороги, тоже как бы смеркаются, превращаясь в грациозные темные силуэты в белесых тогах. Гумилев был прав в их внешности и осанке действительно есть какое-то исключительное благородство. Но вот они исчезают и наступает ночь, затемнение кадра. И тогда вперед выступает деревенский юродивый беззубый рот, клочковатая борода, лохмотья. Подыгрывая себе на масанко, он произносит монолог шекспировского шута, переделанный в песню Свежий воздух входит в мое жилище со всех сторон. Его сестра вода, которая всегда к нашим услугам, тоже входит, вливается отовсюду. Растения освежают воздух и придают красоту пейзажу. Вот что называется современным домом. Наши друзья итальянцы построили его перед тем, как уйти. Отец сеял тефф, сын сеял пули. Я воевал за свою страну. Мне говорили „Свобода! Свобода!“, а потом оставили меня в дураках. Я проливал за них кровь, а они отобрали у меня землю и наградили меня „современным домом. Это жилище открыто со всех сторон, но воры ничего не хотят у нас красть. У нас не воруют, хотя мы живем здесь всем миром. Вот и царское ложе до сих пор тут, почему никто не позарится Вор ничего не крадет, потому что у нас нет замков. Нет ни замков, ни страха. Отец сеял тефф, сын сеял пули Он сидит на бревне у входа в са- рай-трактир, видимо, выполняя роль зазывалы. Двое мальчишек забрались на крышу сарая и кидаются оттуда комками грязи, стараясь попасть в пыльную шевелюру певца. Перелет. Недолет. Попал. Певец вскакивает и, бросив масанко, обрушивается на обидчиков Что выделаете Кто вас такому научил Да накажет вас небо Спрыгнув с крыши, мальчишки с хохотом пускаются наутек. Зазывала-певец возвращается на прежнее место. И снова – масанко, надрывное пение. И рыдает багана…» Распорядок жизни в эфиопской деревне жизни строго регламентирован. Среда и пятница – дни поста, когда есть разрешается только после полудня и только вегетарианскую пищу. Суббота – священный день отдыха, Шаббат, и одновременно базарный день. Люди, живущие в радиусе тридцати, а то и сорока километров, затемно стекаются по проселочным дорогам крынку, запруженному повозками и скотом. Уже на дальних подступах слышатся мычание, блеяние, рев ослов, громкоголосица торговцев, попрошаек и чистильщиков обуви. На земле разложены товары домотканая одежда, войлочные одеяла и накидки, глиняная посуда, плетеные корзины, травы, коренья, специи, тефф, сотовый мед, пряное масло «нитер киббэ», листья «гешо», из которых варят пиво, фрукты «тыринго» с дынной мякотью, обладающей цитрусовым вкусом. Каждый торгует чем может, даже если это шамма, которую носит он сам, или плошка, из которой он ест не торговать нельзя. Воскресенье – тоже день отдыха и, собственно, посещения церкви. К заутрене, как и крынку, тянутся отовсюду. Начиная с четырех часов утра полутемное пространство под зонтичной соломенной крышей с навершием из семи стра- усиных яиц оглашается протяжным хоровым пением и женскими возгласами «ыль-ыль-ыль». Многие из прихожан сами принадлежат к штату церкви певчие, ризничие, дьяконы, помощники дьяконов. В некоторых областях священнослужители составляют до десяти процентов сельского населения. Не зря водном из поселков мальчишка-чистиль- щик, подбежавший к нам с привычным обращением (Мистер, мне нужны деньги, чтобы учиться на доктора, неожиданно прибавил к своей легенде чистосердечное Ну а если совсем ничего не получится, пойду в священники». После церковной службы воскресный день, как правило, занимают судебные разбирательства. Мировой суд «аферса- та – любимое времяпрепровождение многих деревенских жителей. Присяжные собираются под каким-нибудь раскидистым деревом. Для обряда клятвоприношения полагается вырыть яму, завалить ее ветками и развести костер. Дальше все происходит согласно традиции и принципам римского права, изложенным в древней книге «Фэтхэ нэгэст» (Законы царей. На протяжении последних трехсот лет этот законодательный кодекс штудируется старейшинами стем же пристрастием, с каким ортодоксальные евреи роются в подробностях Мишны и Гемары: за каждым пунктом стоит десяток подпунктов, аза каждым из них – сотня определений, уточнений и нюансов, о которых можно спорить до бесконечности. Поэтому нередко бывает, что до вердикта, который обычно сводится к небольшому штрафу, дело таки не доходит. Помимо рынка, церкви и аферсаты, сельский досуг вращается вокруг кофепития и кабаков «азмари бэт» – вроде того, в который Айелу водил нас на окраине Аддис-Абебы. Для столицы «азмари бэт» или «кынэ бэт» – скорее редкость, а для провинции – важная составляющая повседневной жизни. Здесь, как ив соседнем Сомали, издавна известном европейским путешественникам как страна поэтов», к виршеслагательству относятся со всей серьезностью. Недаром освоение сложной техники кынэ и других поэтических форм (например, шестистиший «сылассе» и гимнов «мэль- кээ», в которых воспеваются отдельные части тела святого) до недавнего времени составляло основу обучения в монастырских школах. В романе Хаддиса Алемайеху Любовь до гроба подробно описано восхождение Безабиха, одного из главных героев, по поэтической лестнице кочуя из одного «кынэ бэт» в другой, он проходит нелегкий путь от деревенского дьякона до учителя кынэ («кынэ астемари») и, достигнув вершин мастерства, становится «мэри гэтами», что в этой табели о рангах, по-видимому, соответствует десятому дану в восточных единоборствах. Правда, кончается там все очень плохо, нона то они романтический поэт, чтобы погибнуть в самом расцвете сил, и т. д. Кроме обычных трубадуров, в Эфиопии до сих пор существуют потомственные ночные певцы. Их называют «ла- либэла» (не путать с городом Лалибэла, названным в честь средневекового царя-основателя). Лалибэлы-певцы принадлежат к так называемой касте прокаженных. В данном случае речь идет не о болезни, а именно о кастовой принадлежности лалибэла может быть абсолютно здоровым человеком, жить в достатке и благополучии. Но, как бы здоров и богат он ни был, по кастовому обычаю ему полагается выходить на улицу до восхода солнца и просить подаяния. Услышать песню лалибэлы под Новый год считается доброй приметой. Поэтому каждую осень лалибэлы наведываются в дома своих благодетелей, прославляя их в песнях. Другая каста – «дурноглазые» (амхарцы называют дурной глаз «буда»). Человек, принадлежащий к этой касте, может быть полноправным членом общества, занимать высокий пост, пользоваться всеобщим уважением. Но если в один прекрасный день распространится слух о том, что ко- го-то сглазили, все претензии будут направлены к одному из «дурноглазых». Сельский совет устроит длительное публичное разбирательство с привлечением экспертов по сглазу»; в конце концов правосудие скорее всего окажется на стороне потерпевшего и от «буды» потребуют возместить убыток. Нередко к дурноглазым причисляют иудеев-фалаша и кузнецов. Почему иудеев – в общем понятно про них все сказано в Славе царей. Но почему кузнецов Толкователи снов и имен разводят руками. Если происхождение кастовых разделений не всегда очевидно, то существование многочисленных братских сообществ кажется вполне закономерным все они предназначены для помощи в трудные времена. Они образуют ту структуру социальной поддержки, которая у африканских народов развита больше, чему всех остальных. Правда, в некоторых случаях этот институт принимает довольно причудливые формы. Например, в восточноэфиопском городе Джи- джига, где посей день бытуют тайные сообщества «цевы» (не путать с цевами-воинами из эфиопских хроник. Они состоят из набожных тетушек, поклоняющихся тому или иному святому. Разв месяц члены цевы собираются, чтобы принести жертву святому, потребляя при этом умопомрачительное количество ячменного пива тэлля. Поэтому на улицах города нередко можно встретить вусмерть пьяную тетушку в церемониальном одеянии. Тетушку полагается взять под руку и довести до дому. Что же касается бродячих артистов, художники слова аз- мари и лалибэлы на этом поприще далеко не одиноки. Водной из деревень мы видели целую труппу циркачей, использовавших перевернутую телегу и стремянку в качестве гимнастических снарядов, жонглировавших арматурой, мачете и бог знает чем еще, откалывавших самые удивительные антраша при самом минимальном оснащении. Их изобретательность по части реквизита поражала не меньше, чем сама акробатика. Тут присутствовала истинная поэзия |