Книга Текст предоставлен правообладателем
 Скачать 2.9 Mb.
|
|
12. Киншаса Молодой человек в спортивном костюме расхаживает взад-вперед по пустырю, держав руках Библию, и, слегка пританцовывая, зачитывает по слогам. Он читает себе подноси вроде бы не нуждается в слушателях, ноне проходит и трех минут, как вокруг него собирается жидкая толпа зевак. Один из присутствующих, тощий старик в банном халате, тоже начинает пританцовывать. Ритмично пошатываясь из стороны в сторону, полуприседая и колотя себя в грудь, он заводит что-то надрывное на языке лингала. Тем временем еще два участника уличного ритуала сосредоточенно ломают фанерные ящики, чтобы соорудить костер. Каждый священнодействует по-своему, не мешая и не замечая других. Но вот на другой стороне улицы завязывается драка, и все присутствующие срываются с мест, бегут что есть сил – то ли унести ноги, то ли принять участие. На бульваре 30 Июня – авария. В груде железа угадываются останки двух легковых машин. Галдящие активи- сты-свидетели одолевают жандарма, неторопливо составляющего протокол. Все это происходит прямо посреди проезжей части. Два потока машин объезжают ДТП с обеих сторон, не притормаживая. Скорой помощи нет как нет кажется, ее никто и не ждет. Будучи африканским мегаполисом, Киншаса с избытком наделена всеми ожидаемыми атрибутами разноцветные лачуги, горки фруктов на колченогих столиках, маршрутки с голыми по пояс провожатыми на подножках, оравы беспризорников и вооруженные до зубов люди в беретах, корявые вывески и нарисованные от руки рекламные плакаты, толпы горожан, привычно ждущих общественного транспорта на солнцепеке в час пик. Бульвар 30 Июня – главная улица города, окаймленная несколькими высотными зданиями и пальмовыми шпалерами. Из окон машин доносятся звуки ндомболо. Сочетание унылых многоэтажек в советском стиле и этой беспечно-солнечной музыки почему-то кажется вполне органичным. Также как смесь французского и лин- гала, на которой изъясняются местные жители все наполовину понятно, почти постижимо. За высотным зданием «Маюмбе» начинаются жилые кварталы. Молодежь в пестрых формах орудует граблями и лопатами, жжет листья это – салонго 142 , детище президента Жозефа Кабилá. Вдоль дороги тянутся зонтики и лотки. Прогнившие доски сараев, выкрашенные в голубой цвет. На покосившемся заборе выведено «Cette parcelle n’est pas à vendre» 143 . Такие надписи часто встречаются там, где муниципальная администрация пытается выжить домовладельцев из их развалюх, расчищая площадку под застройку Субботник (лингала). 143 Этот участок не продается (фр Другая надпись «Kin la belle, ou la poubelle?» 144 «Кин» это Киншаса, а страну с тех пор, как Кабила-старший переименовал ее из Заира в ДР Конго, в народе принято называть Доктор Конго. На этом ласкательные обращения заканчиваются. Если приобретенный в Аккре разговорник чви изобиловал фразами вроде Я люблю ореховый суп больше, чем суп из окры», то разговорник лингала начинается с фразы Вы не имеете права меня задерживать Эй, обруни, вернешься в Гану, передай привет. Пять лет дома не был А как занесло в Киншасу По разным причинам, ндеко 145 Его зовут Джоэл. Я таки не понял, кем он приходится Марии Мобуле – моей мединститутской приятельнице, несколько лет назад вернувшейся на родину и теперь пригласившей меня провести выходные в Киншасе. Джоэл называет ее сестра, но родственных связей между ними нет. С мужем Марии – минимум контакта, сухие «привет-пока», вроде чужие люди. Однако вот уже второй год Джоэл на правах члена семьи занимает одну из комнат в их квартире с видом нареку Конго, по которой проходит государственная граница Здесь, в Центральной Африке, все по-другому. Здесь люди закрытые, не то что в Гане. И потребности у них дру- 144 Кин – красавица или помойка (фр Брат (лингала). гие. – Это как В Западной Африке человек умеет терпеть. Хочет добиться не сразу, но всего. А здесь – не всего, но сразу Эй, водитель, останови машину Что стряслось, начальник Я кого-то убил – Джоэл лениво высовывается из окошка Красный свет, не видишь Ты думаешь, здесь светофор просто так поставили Ждать не умеешь Извини, начальник, не посмотрел Документы, пожалуйста У меня нет, я только-только начал водить А паспорт Паспорта у тебя тоже нет Паспорт есть, ноя в этом году еще не платил налогов Проследуйте, пожалуйста, за мной Не могу, начальник, это не моя машина. Сколько тебе заплатить Пятьдесят тысяч франков У меня с собой столько нет. Есть тысяча. Тысяча сейчас, а остальное потом Если не хочешь в тюрьму, плати полную сумму Ндеко! – Джоэл с мольбой в глазах поворачивается ко мне. Весь предыдущий диалог происходил на чистом французском, стало быть, был рассчитан на меня. Не удивлюсь, если этот полицейский и мой проводник – закадычные друзья. Если расстраиваться из‐за подобных вещей, в Африку лучше не ехать. С понимающим видом достаю бумажник. У Мобулы нас уже ждут с обедом. Обед – это много средний киншасец питается максимум разв день. Основные блюда местной кухни – похлебка из толченых листьев маниока с сушеной рыбой или такая же похлебка из листьев растущего в джунглях дерева фумбва; на гарнир – рис или чи- кванг, изготавливаемый из перебродившего маниока и заменяющий конголезцам хлеб. После нескольких дней вымачивания вводе и последующей сушки черенки маниока перемалывают в муку, замешивают тесто и заворачивают в банановые листья. Затем тесту дают постоять еще пару дней, после чего отваривают, и блюдо готово. По форме и консистенции чикванг напоминает грузинскую чурчхелу, а по запаху и вкусу – исключительно вонючий сыр. Мясо едят редко, но сегодня – по случаю дня рождения хозяйки – кухарка добыла мясо леопарда, праздничную пищу вождей. Можно подумать, что моя фамилия не Мобула, а Мобуту 146 », – шутит Мария, с трудом прожевав драгоценный кусок жилистого антрекота со сладковатым привкусом. За окном течет Конго на противоположном берегу Браззавиль. Накануне президентских выборов все, кто может, погружаются в лодки и перебираются в соседнюю столицу береженого Бог бережет Мобуту Сесе Секо – конголезский (заирский) диктатор, известный своим пристрастием к роскоши Мария работает в научном центре при НПО, где занимается исследованиями в области инфекционных заболеваний. Кроме того, она подрабатывает врачом на полставки в городской больнице. Показывает двухлитровую бутылку из-под кока-колы, обмотанную изолентой, с торчащей из горлышка трубкой Это у нас такой аппарат для параценте- за». Городская больница располагается на краю холма окна палаты выходят на заброшенный карьер. Разработка карьера началась три года назад (говорят, без ведома городских властей) и повлекла за собой сильный оползень. В результате часть больничного здания буквально висит над пропастью. После оползня власти распорядились прекратить раскопки, но о строительстве нового корпуса таки не позаботились А тыне думала о том, чтобы вернуться в Штаты У тебя же есть американское образование и лицензия Но ведь я никогда не планировала остаться в Америке. У Господа для меня другие планы. В мединститутской общаге мы были соседями и одно время близко дружили. Я вспоминаю, что тогда, как и сейчас, она была набожной, часто зазывала меня в свою церковь послушать госпел. Нос тех порее религия приобрела новое качество, в ней появилась какая-то воинственная непроницаемость, и теперь все попытки начать разговор по душам упираются в этот барьер. К тому же я инстинктивно чувствую Неправительственная организация что любые расспросы о Конго должны вызвать у нее раздражение, а мои рассказы о жизни в Гане – тем более. И вот мы оба неловко латаем паузы, стараясь найти общую тему, и в конце концов выбираем путь наименьшего сопротивления воспоминания и сплетни о бывших однокашниках, хотя ни одному из нас это не интересно. После обеда Мария включает музыку и приглашает всех потанцевать. Минут десять мы топчемся вчетвером посреди комнаты и наконец, удовлетворенно улыбаясь, усаживаемся смотреть тележурнал «Лингала фасиль», напоминающий передачу Шестьсот секунд из далекого перестроечного детства. На экране – та самая авария на бульваре 30 Июня, которую мы наблюдали воочию по дороге из аэропорта. Омы же только что видели эту аварию – торжествующе восклицает Джоэл. Да ладно тебе, – не верит Мария. «Видели, видели! Когда сюда ехали. Подтверди, ндеко!» Я подтвер- ждаю. За окном темнеет, ветер подметает улицы в преддверии сухого сезона. Надо будет позвать фригориста» 148 , – зевает муж Марии. Завтра утром мы отправимся за город поглядеть на горилл Мастер по установке кондиционеров 13. По реке Конго Пока Мария получала американское образование врача, ее муж Люсьен, коренной киншасец бельгийского происхождения, набирал клинический стаж в местах менее отдаленных, но и менее доступных, как это обычно бывает там, где нет дорог. В ДР Конго дорог нет, и единственный путь сообщения река. Та самая, внушающая резонный страх каждому конголезцу. Полтора века назад по реке Конго сплавлялся первопроходец Генри Мортон Стэнли, одержимый поиском без вести пропавшего Дэвида Ливингстона. Европейская история помнит этих персонажей по приветственной реплике «Доктор Ливингстон, я полагаю африканская история – по ассоциации со зверствами Леопольда II, чьи подданные проникли сюда именно благодаря топографической разведке Стэнли. Подданные Леопольда II – это предки Люсьена. Среднему конголезцу нелегко проявлять толерантность по отношению к такой родословной, даже если потомок палачей – детский врач, в совершенстве владеющий лингала. Словом, Люсьена задерживали всегда и везде. Конечно, задерживали и других, вне зависимости от цвета кожи беспричинный арест ивы- могательство – основные занятия местной полиции. Но молодого мунделе 149 допрашивали с особым пристрастием Бледнолицый (лингала). Люсьен рассказывал, что первый арест произошел в порту Кисангани (бывшего Стэнливиля), где его обвинили в незаконном сотрудничестве с какими-то иностранными организациями. В итоге пришлось дать две взятки одну – полицейским, а другую – капитану парохода, чтобы тот повременил с отплытием, пока Люсьен откупается от жандармерии. Капитан с радостью принял подарок, обещал повременить и выполнил данное обещание, но как-то уж слишком ревностно рейс отложили на полторы недели. В ожидании отплытия пассажиры и экипаж расположились на борту парохода, к которому привязали несколько бревенчатых плотов. На палубе расставили палатки, развели костры, и судно разом превратилось в перенаселенную плавучую деревню, где сутра до вечера блеяли козы, кудахтали куры, хныкали дети и булькали пищевые котлы. Через несколько дней здесь появилась своя парикмахерская, а вслед за ней – прачечная и трактир. Каждое утро к деревне подплывали шлюпки гонцов из близлежащих поселений, и на борту начиналась шумная торговля. Отрезы разноцветной ткани обменивались на ржавые швейные машинки, швейные машинки – на бритвенные принадлежности, бритвенные принадлежности – на провиант. Пахло сушеной рыбой, копченым мясом обезьяны, стиркой, испражнениями, ржавчиной и машинным маслом. Из капитанской рубки доносилась оглушительная музыка капитан праздновал рождение дочери, появившейся на свет водной из палубных палаток. Теперь это была ее родная деревня. После торговли шла привычная проверка документов. Отряд людей с автоматами ежедневно штурмовал никак не отплывающее судно, штрафуя и арестовывая всех, кто попадался им под руку. Конечно, этих военных тоже можно было понять каждому из них надо было кормить семью, а солдатам в ДР Конго не платят жалованья еще со времен Патри- са Лумумбы; к тому же многие из них были калеками. Жители плавучей деревни отдавали пошлину, не прекословя, но в конце концов их терпению пришел конец Ведь если мы простоим здесь еще неделю, они разденут нас догола!» И капитан корабля, еле очухавшийся после многодневного празднования, скомандовал отдать швартовы. Те, кто побывал в этих краях, не устают повторять сардонический афоризм в Конго работает только река, да и та не всегда. Двадцать лет назад, на закате правления витязя в леопардовой шляпе, главная транспортная артерия страны стала вотчиной для май-май 150 , регулярно грабивших и потоп- лявших суда, ив девяносто восьмом году река была закрыта для судоходства. За следующие десять лет портовая индустрия вымерла, доки превратились в корабельные кладбища. Теперь же, когда речное движение возобновилось, из эллингов выводили все те же проржавевшие баржи, путешествие на которых представлялось опасным еще до простоя. Поэто- 150 Отряды самообороны, появившиеся в годы Второй Конголезской войны. Отличались жестокостью, грабили мирное население му никто не удивился, когда в первый же день плавания корабль дал течь, а еще через пару часов сел на мель (вахтенный, которому доверили лот, все время куда-то отлучался и не проявлял сознательности в работе. Но кое-как справились, дотянули до поросшей речными гиацинтами заводи Бумбы, где заякорились для починки плавсредства. И все повторилось аресты, бессмысленные допросы, взятки, двухнедельное ожидание отплытия. «Могло бы быть хуже, – говорил Люсьен, – могли бы всерьез застрять намели, и тогда – кранты. В Лисале я видел грузовое судно, которое застряло таким образом и простояло больше месяца. Они перевозили в Киншасу какие-то там запчасти. Так вот эти запчасти их и спасли. Когда у них кончилась провизия, они стали обменивать свою арматуру на фильтрованную воду и копченых мартышек, которых им подвозили местные. На томи продержались. А в другой разя видел такую картину на берегу разложены какие-то длинные предметы под брезентом. Штук двести их было. Ров- ненько так штабелями лежат. Подплываешь поближе, присматриваешься, а это – трупы. Оказывается, их волной смыло. У нас же тут грозы, молнии постоянно. Нигде в мире не бывает столько молний, сколько у нас. Короче, шторм. Лодка перевернулась, а конголезцы, они же плавать не умеют. Да и не очень-то поплаваешь в нашей речке Вот, значит, разложили их аккуратненько на берегу, асами пошли в церковь выплясывать и выплакивать все, что у них там накопилось В церкви их, кстати, тоже обирают будь здоров. Пастор вгоняет всех в транс, воет как бесноватый, а потом объявляет: кто сделает пожертвования, сразу же будет спасен. И народ раскошеливается, у кого сколько есть. Им не привыкать. Самое смешное, когда раскошеливаются военные, которые сами весь день со всех дань собирали. Денежный оборот по- конголезски». Пароход останавливался на починку в каждом порту, и в каждом порту путешественников встречала мемориальная табличка в Лисале, где родился отец революции Мобу- ту Сесе Секи в Мбандаке, где отец революции посещал приходскую школу в безымянной деревне, где он построил один из своих китайских дворцов по макету Запретного города. С тех пор прошло сорок лет, дворцовую архитектуру поглотили джунгли, а отбитые головы каменных львов и цилиней растащили жители лесных деревень, пигмеи басуа. Ив каждом порту за прибрежной полосой цивилизации, за остовами потопленных кораблей и взорванных дотов, начинался девственный лес, куда не было прохода никому, кроме тех, чей мир всегда был очерчен речной границей. Люсьен говорил, что, проплыв через всю страну, не увидел ничего дальше этой границы. Просто там лес везде – что внутри, что снаружи». Пунктом назначения был полевой госпиталь в регионе Мбандака. В госпитале было два отделения женское и инфекционное. Женская часть была отведена для жертв массовых избиений и изнасилований, совершенных боевиками маи-маи. Около тысячи женщин, по стона палату. Люсьен работал во втором, инфекционном корпусе, где содержались больные трипаносомозом, то бишь сонной болезнью. В наше время это смертельное заболевание лечится на ранних стадиях, но риск смертности от самого лечения – выше десяти процентов. Впрочем, ранних стадий там практически не бы- вало. Еще в Киншасе, в предвкушении предстоящей миссии, Люсьен приобрел книгу, которая показалась ему пособием для начинающего врача. Пособие называлось Сердце тьмы. За год работы в Мбандаке он перечитал знаменитую антиутопию Конрада рекордное количество раз, поскольку другой литературы у него с собой не было. Столько шуму сделали вокруг этой книги, но никто не понимает, о чем она. А до меня дошло это все о сонной болезни. Перечитай внимательно. Безумие Курца, его блуждания. Классическая симптоматика И демоны, которые мучают главного героя, – всего-навсего трипаносомы. Это, конечно, ничего не меняет, но, когда я там в джунглях это понял, мне почему-то стало спокойней. Вернувшись в столицу, Люсьен бросил медицину и занялся бизнесом. Бережно раскладывая по полу многочисленные фотографии, сделанные вовремя путешествия в сердце тьмы», он и сам походил на литературного персонажа – какого-ни- будь сумасброда-ветерана, чье любимое занятие – уединенное разглядывание боевых регалий, хранящихся в несгораемом сундуке на человека, вернувшегося из ада и не сумевшего заново привыкнуть к обычной жизни 14. Дакар – Нью-Йорк С тех пор как я вернулся из Африки, прошло чуть меньше двух лет. По возвращении мне потребовалось хороших полгода, чтобы окончательно оправиться от всех тропических болячек, и еще дольше, чтобы почувствовать, что вернулся. Разв пару месяцев я испытываю внезапную потребность в скомканных звуках африканской речи и пряных запахах африканской пищи. Я сажусь в метро, доезжаю до й улицы. Это – Гарлем, та его часть, за которой в последние годы закрепилось название Маленький Сенегал. Если пройти несколько кварталов на восток, попадешь в Испанский Гар- лем, где селятся выходцы из Пуэрто-Рико и Доминиканской Республики. А чуть севернее, где-то в районе й, начинается Гарлем афроамериканский. Динамика отношений между новой африканской диаспорой и их соплеменниками, попавшими в рабство к американским плантаторам три века назад, – отдельная тема. Коротко говоря, культурного сходства между ними практически нет, а братской любви – и по- давно. Для белого ньюйоркца до недавнего времени все сводилось к единственному правилу по африканскому Гарлему можно гулять беспрепятственно, а от афроамериканского лучше держаться подальше. Но сейчас Гарлем меняет лицо, на месте грязнокирпичных трущоб возносятся новые многоэтажки, цены на недвижимость растут с экспоненциальной скоростью. Авеню Фредрика Дугласа уже не считается опасным районом в бывших афроамериканских барах гуляет золотая молодежь из Гринвич-Виллиджа 151 . Ветры джен- трификации уносят остатки голытьбы далеко на север. Вот и Литтл Сенегал, разросшийся было до размеров Чайна-та- уна и Литтл Раши, за последние год-два снова сократился до крохотного пятачка. Как будто колонизация Африки повторилась здесь в миниатюре. И все жена этом пятачке, по периметру й улицы с ее окрестностями, меня до сих пор встречают искомые приметы африканского быта. Вот рынок Мэлком Шабазз, где продаются пестрые платья, музыкальные инструменты, сакральные маски, статуэтки и прочие предметы. Вот продавцы в безразмерных туниках бубу, целыми днями читающие Коран или перебирающие четки. Вот корпулентные матушки в воскресных нарядах. Каждую вторую зовут Фату. Каждая третья – хозяйка чоп-бара. Вот сенегальский чоп-бар «Африка Кинэ», где в любое время суток можно заказать традиционные тьебу джюн, мафэ и яссу. По правую руку от сенегальской едальни находится другая, гвинейская, под названием «Салимата», а полевую булочная «Ле Амбассад». Палатки и лотки с благовониями, обшарпанные забегаловки, салоны африканской завивки Вот молодая женщина сидит на асфальте рядом с ней – пляжная подстилка, на которой Богемный и престижный район Нью-Йорка. разложен ходовой товар паленые копии сумочек Гуччи и Луи Виттон. Возможно, у себя на родине, в Дакаре или на острове с запоминающимся названием Горе, она тоже сидела на земле в ожидании покупателей, нотам это было в порядке вещей и не выглядело так удручающе, как в контексте нью- йоркского этнического гетто. Проделав путь через Атлантику, уличные торговцы Сенегамбии перебрались из одной нищеты в другую, куда более бесправную и безысходную. В «Салимате» меня ждут Муйва и Яо, добрые приятели по Бриджпорту, с которыми я не виделся больше года. После ужина мы пойдем шататься по гарлемским кабакам, а к полуночи, если не откажут тормоза, попадем на концерт легендарного Шейха Ло, музыканта и сподвижника мюридского ордена Байе Фаль. Мюриды – сенегальские суфии, исповедующие ислам в вольном переложении марабута Амаду Бам- ба Мбаке. В 1883 году Бамба получил откровение в городе Туба, а в м его арестовали и сослали в Габон, где было меньше возможностей для прозелитизма. Когда французские конвоиры запретили марабуту совершать намаз на борту корабля, он расстелил молитвенную циновку на океанских волнах и, воспарив над гнетом колониальной власти, опустился на колени с легкостью, какой позавидовал бы любой мастер серфинга. С тех пор Туба объявлена местом паломничества, асам Бамба – последним пророком. В своем учении основатель мюридизма отменил многие из законов шариата, включая запрет на алкоголь суть же учения сводилась к максиме молись так, как будто завтра умрешь работай так, как будто не умрешь никогда. Надо отдать должное мюриды и вправду славятся своей работоспособностью. В сенегальском Нью-Йорке, как ив самом Сенегале, они считаются главным двигателем прогресса. Пятидесятисемилетний Шейх Ло – что-то вроде сенегальского Гребенщикова. Музыкант-эклектик с мистическим уклоном, соединивший непривычную для европейского уха полиритмию сенегальского мбалакса с элементами регги, джаз-рока и латинской музыки. Знаковая фигура, символ эпохи. Сухощавый человек с дредлоками до пят, в растаман- ской шляпе и халатах, надетых один на другой, смесь Боба Марли с каким-нибудь индийским гуру, он выходит на сцену в сопровождении группы, все члены которой – три пер- куссиониста, саксофонист, клавишник и гитара с басом – лет на тридцать моложе его. Ученики. В течение концерта духовный лидер берет в руки то гитару, то кору, садится заударную установку, лупит по конгам – и во всем оказывается одинаково виртуозен. Это – музыка, в которой хочется раствориться. Мелодичные инструментальные пассажи в сочетании с вокальным надрывом завораживают и трогают до комка в горле лирическая пронзительность текста ощутима даже при незнании языка волоф. Впрочем, кроме меня, во- лоф здесь знают все. К середине концерта аудитория начина Щипковый музыкальный инструмент с 21 струной, распространенный в Западной Африке ет хором скандировать Сенегал дебелые матроны запускают в воздух долларовые купюры, а их мужья запрыгивают на сцену потанцевать рядом со своим кумиром. Охранники клуба собираются вмешаться, но Шейх Ло предупреждает их участие отстраняющим жестом, после чего, обнявшись с поклонниками, сам пускается в пляс задрав полы верхнего халата, ловко двигает бедрами и перебирает ногами. Одна песня на бис переходит в другую. «Шейх Ло? – удивляется хозяин «Салиматы». – Разве он еще выступает Я-то думал, он ушел в политику, как все остальные Политика – излюбленная тема для разговоров в любом чоп-баре. А сегодня – особый повод. Завсегдатаи заведения сгрудились вокруг телевизора, по которому передают новости из Мали, где недавно произошел военный переворот. Несколько дней назад я получил долгожданный имейл от Мадины, дочери полковника Майга: У нас все хорошо. Сидим в бункере. Надо попытаться связаться с Ада- мой и Мусевичем; в последнее время от них ни слуху ни ду- ху. Сенегальцы переживают за соседей, радуясь за своих. В Дакаре в преддверии выборов тоже намечалась буча, нона сей раз обошлось девяностолетний самодержец Абду- лай Вад любезно уступил президентское кресло победителю Маки Салю, мигом превратившись из ненавистного тирана в национального героя. «Vive Senegal! Пусть поучатся у нашего Вада!» С настенных фотопортретов одобрительно глядят Леопольд Сенгор, Сембен Усман и другие просветители. В голове крутится программный хит Шейха Ло (единственная из его песен, чей текст мне понятен, так как написан по- французски n’est jamais trop tard, Il n’est jamais trop tard… Mes copains, ils sont partis, Et moi, je suis là, Petit à Два года – достаточный срок для того, чтобы лакуны воспоминаний заполнились вымыслом теперь можно убедить себя в чем угодно. Иногда вымысел принимает форму ностальгии покрасочным трущобам Бриджпорта и Эльми- ны, где мне открылось новое жизненное пространство и где я вряд ли когда-нибудь окажусь снова. Присаживайся, говорит сосед-гвинеец, когда мы проходим в его гостиную, где нет ни диванов, ни стульев. – Чувствуй себя как дома». И я чувствую. Его домашний уют целиком состоит из знакомых запахов пахнет пальмовым маслом, ореховым супом, дымом курительных палочек. Разве что запахи детства подгоревших оладий из школьной столовки или весеннего сквозняка в старом подъезде – могли бы вызвать столь же отчетливое узнавание. Клянусь, в прошлой жизни ты был Никогда не бывает поздно,Никогда не бывает поздно…Мои друзья давно ушли,А я еще здесь,Потихоньку-полегоньку… (фр африканцем, – подтрунивал в свое время мой друг Энтони Оникепе. В прошлой жизни я был ребенком, жил около станции метро «Полежаевская». Хотя какая разница, где и когда? Ничего, никого. А знакомые запахи все еще держатся ввоз- духе, и любая прошлая жизнь то и дело напоминает о том, что ее больше нет и уже никогда не будет Приложение. Переводы |