иванов миронов университетские лекции. Лекции по метафизике москва 2004 г. Оглавление

• Название: Лекции по метафизике москва 2004 г. Оглавление
• Анкор: иванов миронов университетские лекции.doc
• Дата: 14.03.2017
• Размер: 4.28 Mb.
• Имя файла: иванов миронов университетские лекции.doc
• Тип: Лекции; #3757
• страница: 51 из 70

1.3.Ценностно-экзистенциальный аспект.

Он фиксируется в русском языке словами правда, праведность, правота. Под правдой в экзистенциальном аспекте понимается личностно продуманная и прочувствованная ценность, которая принимается человеком всем его существом и искренне утверждается им в жизненных поступках. Человек может при этом заблуждаться в конкретных актах личного выбора (быть неправым) и даже руководствоваться в своем поведении объективно ложными (неправедными) ценностными представлениями. В таких случаях он подлежит объективному моральному и социальному осуждению, но в субъективном-то плане он поступает вполне искренне и правдиво. Желательно, конечно, чтобы человек руководствовался подлинными ценностями, логически осмысливал происходящее и почаще слушал свое сердце, дабы не ошибаться в сложных ситуациях морального выбора. Однако недаром все религии и духовные учения единогласно утверждают, что в жизнеустроительном плане гораздо лучше быть «горячим», чем «теплым», и лучше искренне ошибаться в действии, чем бездействовать в равнодушии.

Когда же произносят словосочетание «художественная правда», то имеют в виду чаще всего или убедительное воплощение идей автора в ткани художественных образов или точное и яркое эстетическое отражение каких-то типических общественных явлений и представлений. В этом плане художественно правдивым может быть признано отражение в литературе каких-то разрушительных и безнравственных идей, как это удалось сделать Ф.М. Достоевскому в «Бесах». Другое дело, что безнравственному человеку никогда не суждено стать гениальным творцом. Прав А.С. Пушкин – «гений и злодейство две вещи несовместные», ибо подлинное гуманитарное познание и творчество исключают апологию и возвеличивание исподнего дна человеческой души.

В нравственно-социальном аспекте под «царством правды» разумеется воплощение в общественной жизни каких-то идеалов справедливости, честности и братства, что противостоит торжеству социального зла, насилия и лжи в виде «царства кривды».

Любопытно, что идеалы истинного познания, правдивого социального жизнеустройства, художественной правды в искусстве, нравственной правоты и праведности личного бытия – всегда органично сопрягались друг с другом в русском национальном сознании. На это обращали внимание многие крупные отечественные мыслители. О многоаспектности русского слова «правда» писал С.Л. Франк¹, а Н.К. Михайловский отмечал, что «всякий раз, как приходит мне в голову слово «правда», я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой. Такого слова, кажется, нет ни в одном европейском языке. Кажется, только по-русски правда-истина и правда-справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое»².

В таком объединении различных аспектов истины есть глубочайший смысл, и он особенно созвучен процессам, происходящим в современной культуре. Здесь достаточно указать на ценностные проблемы современной науки, дискуссии вокруг нравственного измерения искусства или поиски справедливого мирового устройства в условиях нарастающего глобального экологического и культурного кризиса. Мы еще остановимся в конце данной темы на современных тенденциях синтетического понимания истины и ее критериев. Однако предварительно следует уточнить наиболее нас интересующий - гносеологический – аспект категории «истина» и те ее варианты, которые существовали в истории философии
2. Гносеологическое понимание истины и ее концепции в истории философии.

В гносеологическом плане под истиной понимается не свойство самого бытия, ценностных переживаний человека или продуктов его гуманитарного творчества, а также не формальная характеристика языковых структур и формул, а в первую очередь - содержательная характеристика человеческих знаний, особенно философского и научного характера. К различным истолкованиям истины в этом важнейшем аспекте мы и переходим. В их характеристике мы постараемся быть краткими, учитывая, что этот вопрос достаточно подробно освещен в монографиях¹ и учебных пособиях.

2.1. Классическая (или корреспондентская) концепция.

Здесь под истиной понимается соответствие человеческих знаний реальному положению дел, какой-то объективной действительности. В явной форме классическую концепцию можно найти уже у Платона и Аристотеля. При этом соответствие знания (идей) действительности может пониматься двояким образом, в зависимости от того, как трактовать саму эту объективную действительность. Это может быть соответствие человеческой мысли объективной природной действительности (Аристотель), а может быть ее соответствие идеальному бытию вечных идей (Платон). Однако какую бы общеметафизическую гносеологическую установку мы ни заняли (реалистическую или платоническую) в рамках классического понимания истины – оба аспекта соответствия обязательно будут присутствовать.

Так, в случае реалистической (и даже материалистической) позиции все равно будет присутствовать момент соответствия человеческих знаний каким-то объективным идеальным сущностям. Рассмотрим суждение «классическая механика представляет собой научную теорию». Данное суждение истинно, ибо классическая механика Ньютона соответствует всем характеристикам идеального конструкта под названием «теория». С другой стороны, в платонической версии теории соответствия суждение «имя данного человека - Сократ» есть истинная констатация положения дел в реальном мире.

Не трудно заметить, что платонические теории соответствия могут сливаться с онтологическим пониманием истины как подлинного духовно-идеального бытия, которое может непосредственно созерцаться и переживаться человеком. С другой стороны, реалистические варианты классического подхода к истине могут сближаться с ее онтологической трактовкой в смысле законо- или идеалосообразного бытия какого-либо явления или предмета.

Классическая концепция всегда была и до сих пор остается наиболее влиятельной не только среди философов, но и среди ученых, ибо в наибольшей степени соответствует их интуитивной вере в то, что они не творят научные гипотезы и теории по своему собственному усмотрению, а познают нечто в самом бытии, и что полученное ими знание – не фикция, а вскрывает объективные закономерности мироздания.

Однако при внимательном философском анализе классической концепции (особенно в ее материалистической версии) в ней обнаруживается ряд серьезных трудностей:

1. 
   Мы никогда не имеем дело с действительность самой по себе, а всегда с ее чувственным или рационально структурированным образом. Мир как бы заранее субъективно упорядочен нами еще до того, как мы начали проверять истинность знаний на соответствие с ним. Если же мы имеем дело с проверкой теории на ее соответствие фактам, то ведь и факт науки – это всегда первично отобранное и концептуально оформленное нашим разумом образование. О какой объективной действительности здесь может идти речь?
   
2. 
   Ряд сложностей возникает с суждениями логики и математики. Они описывают объекты, которым иногда просто нечего поставить в соответствие в реальном мире. Здесь достаточно указать на мнимые числа.
   
3. 
   Непонятно, как быть с универсальными номологическими суждениями в науке, ведь в повседневном бытии мы имеем дело только с единичными процессами и событиями. Всеобщее нам нигде и никак непосредственно не дано, кроме как в нашем собственном разуме.
   
4. 
   В классической концепции возникает ряд парадоксов, если объектом высказывания служит его собственное содержание. Один из самых знаменитых примеров подобного рода – парадокс лжеца, где суждение лжеца «я лгу» невозможно однозначно оценить как истинное или ложное. Попыткой избавиться от парадоксов последнего рода является «семантическая теория» истины Тарского, уточняющая его классическое аристотелевское понимание¹ и позволяющая за счет разведения языка-объекта и метаязыка избегать парадоксов типа парадокса лжеца.
   

Однако общих гносеологических трудностей классической концепции это не преодолевает. Их причина кроется в недооценке конструктивной активности субъекта познания, на чем как раз и сделала акцент априористская теория истины.

2.2.Априористская концепция.

Она достаточно древняя и может трактоваться как некое имманентно присущее душе доопытное знание, которое лишь раскрывается в ходе индивидуальных и общечеловеческих познавательных усилий. Таково учение индийской веданты о потенциальном всезнании человеческого атмана, тождественного брахману; античное понимание знания как припоминания того, что некогда видела и слышала бессмертная душа; христианское учение о потенциальном богоподобии человека, декартовская доктрина врожденных идей с тезисом о том, что «истинно все то, что я воспринимаю ясно и отчетливо»² и т.д. Здесь, однако, всегда есть сопряжение с тем или иным вариантом классической концепции истины, особенно с ее платоническим вариантом.

Поэтому не будет преувеличением сказать, что первый последовательный вариант априористской доктрины был разработан все же И. Кантом. Акцент в понимании истины здесь устойчиво переносится на субъект познания уже без всяких отсылок к феномену божественной врожденности знания. Истинное знание, с точки зрения великого немецкого мыслителя, вовсе не то, которое соответствует действительности, а которое отвечает критериям всеобщности и необходимости. К таковым могут быть отнесены априорные синтетические суждения, которые возможны благодаря доопытным структурам чувственности и рассудка, одинаковые для всех субъектов познания. Как возможны истины математики? Да благодаря всеобщим априорным формам чувственного созерцания пространства и времени, благодаря которым мы все одинаково конструируем объекты математического знания. Как возможны все частные истины естествознания? Да благодаря всеобщим априорным категориальным структурам рассудка и основанным на них универсально истинным основоположениям познания (законе о постоянстве субстанции, законе причинности, законе взаимодействия субстанций)¹. Любые частные апостериорные истины физики и других естественных наук основываются на этих положениях, универсально истинных и предшествующих всякому конкретному опыту. Иными словами, разум оказывается в состоянии находить в мире лишь такое истинное знание, какое сам туда же и вложил. Образно говоря, он сам задает себе правила познавательной игры, на основе которых им может быть разыграно бессчетное количество конкретных познавательных партий.

При всей оригинальности и неклассичности кантовских ходов мысли, вскоре, однако, выяснилось, что те основоположения, которые Кант считал доопытными и универсально истинными, таковыми не являются, по крайней мере, за пределами ньютоновской классической механики. Что касается ссылок на априорность, то в удостоверении истинности исходных доопытных посылок любой научной и философской теории как раз и заключается самая главная гносеологическая проблема.

Все последующие разработки теории истины, особенно оживившиеся на рубеже 19-20 веков в связи с кризисом в естествознании, ставили своей задачей избежать, с одной стороны, наивных ссылок на объективную действительность в духе классических концепций, а, с другой, указаний на разного рода доопытные структуры, свойственные априористскому подходу.

2.4. Когерентная теория истины.

Она существует в нескольких различных вариантах. Самый популярный и известный из них утверждает, что истинное знание всегда внутренне непротиворечиво и системно упорядоченно. Здесь происходит сближение с трактовкой истины в смысле логической правильности и корректности. При всей частичной обоснованности такого подхода, все-таки следует признать, что отсутствие логических противоречий и взаимосвязанность суждений внутри какой-то теории – еще отнюдь не свидетельствует о ее истине; и, наоборот, - наличие диалектических и антиномических суждений внутри теории еще не дает оснований заключать о ее ложности. В противном случае на свалку нужно было бы сразу отправлять «Капитал» К. Маркса с его знаменитым антиномическим тезисом, «что капитал возникает и не возникает в процессе обращения», или знаменитый труд И.И. Шмальгаузена «Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии», где с первых страниц констатируется, что целостность любого организма - это всегда единство процессов интеграции и дифференциации его клеточных структур.

Второй вариант теории когеренции утверждает, что истинной должна быть признана та гипотеза, которая не противоречит фундаментальному знанию, существующему в науке. Например, если какая-то физическая гипотеза противоречит закону сохранения энергии, то есть все основания считать, что она ложна. Данный критерий также нельзя абсолютизировать, ибо любая новая фундаментальная теория всегда какому-то общепризнанному знанию да противоречит.

2.5. Прагматистская концепция.

Мы уже упоминали о ней при анализе основных стратегий решения фундаментальных теоретико-познавательных проблем. Ее суть сводится к тому, что знание должно быть оценено как истинное, если способно обеспечить получение некоего реального результата (экспериментального, утилитарно-прагматического и т.д.). Иными словами, истинность отождествляется здесь с пользой или результативностью. В принципе, знание, особенно научное, весьма прагматично. Если ученый-теоретик не получает новых результатов, его научная репутация, а потом и квалификация, могут быть поставлены под сомнение. Если инженер не изобретает новых технических устройств и приспособлений – ему могут перестать платить зарплату¹.

Однако утилитарную направленность науки не следует преувеличивать. Самые выдающиеся открытия совершаются творцами, конечно же, не из утилитарных соображений, а из чистой любви к истине. Многие научные теории в момент их создания вовсе не имеют никакого экспериментального и технического применения. Более того, самые стратегически значимые идеи, тем более в философии, по определению бескорыстны и антиутилитарны. В противном случае они никогда не смогли бы открыть новые горизонты в бытии и познании. Недаром выдающийся испанский философ Х. Ортега-и-Гассет обронил мысль, что самое большое практическое значение философии состоит … как раз в ее абсолютной утилитарной бесполезности.

2.6 Конвенционалистская концепция.

Здесь утверждается, что истина – есть всегда продукт гласного (а чаще – негласного) соглашения между участниками познавательного процесса. В разных науках и в разных научных сообществах существуют разные «правила игры», а все доказательства строятся лишь на основе принятых конвенций. Соответственно, то, что может трактоваться в рамках одного научного сообщества как истинное знание; в другом будет расценено как знание ложное. Так всегда бывает, когда сталкиваются представители разных школ в науке и в философии. При всей значимости факта соглашений в познавательной деятельности его все-таки не следует доводить до абсурда, ибо, в конечном счете, это приводит науку и философию – сферы доказательного и систематического мышления – к сугубо обывательскому тезису, что «у каждого-де своя истина». В сущности, сам тезис, что истина – всегда продукт соглашения, опровергает себя же, ибо подразумевает, что независимо от всяких соглашений этот тезис должен квалифицироваться как истинный.

2.7. Экзистенциалистские концепции.

Они достаточно разнородны, но сближаются в плане ценностного истолкования истины.

Во-первых, может быть выдвинут тезис, что истиной следует считать такое знание, которое способствует творческой самореализации личности и стимулирует ее духовный рост. В роли такового способно выступить и объективно ложное знание, лишь бы оно глубоко переживалось и творчески отстаивалось человеком. Соответственно, знание вроде бы объективно истинное (типа 22=4), но извне, принудительно навязываемое человеку, должно быть квалифицировано как ложное, ибо подавляет его творческий дух. Острие экзистенциального понимания истины направлено против догматизма и тоталитаризма как в жизни, так и сфере Духа. Так, Н.А. Бердяев заявит, что в философии истина – вовсе не копирование действительности и не теоретическое доказательство, а прежде всего- манифестация творческого Духа, созидание чего-то нового в бытии¹. При таком подходе подчеркивается значение именно творческого человеческого измерения знания, претендующего на истинный статус.

Во-вторых, экзистенциальный аспект истины может быть рассмотрен и в несколько ином ключе. Обыкновенно, в спокойной и бесконфликтной жизненной обстановке человек не задумывается о последних истинах бытия и о смысле своего собственного жизненного предназначения. Лишь в ситуациях пограничных, зачастую на грани жизни и смерти, перед ним внезапно открываются какие-то важнейшие мировые и экзистенциальные истины. «Свет истины» как бы вливается в «трещины» его личной судьбы, порой заставляя переосмысливать многие предрассудки и житейские стереотипы. Этот аспект был особенно рельефно прописан в работах С. Кьеркегора, а позднее – в трудах мыслителей экзистенциального направления (у К. Ясперса, раннего М. Хайдеггера). Но, в сущности, подобный мотив обретения истины через душевные испытания и потрясения был глубоко продуман и блестяще художественно воплощен уже в романах Ф.М. Достоевского. Весь экзистенциализм есть в каком-то смысле лишь философский комментарий к творчеству великого русского писателя.

Нетрудно заметить, что обе экзистенциальные трактовки истины сближаются с тем, что мы говорили выше о важнейшей ценностной категории «правда».

Наконец, третий ракурс экзистенциального видения истины смыкается с онтологическим ее аспектом. Наиболее систематически он был продуман на Западе М. Хайдеггером в его поздних работах, а у нас – С.Н. Булгаковым и П.А. Флоренским. Истина в ее аутентичном греческом значении (аleteia), по М. Хайдеггеру, означает несокрытость бытия, т.е. некое подлинное его измерение, которое всегда пребывает в нас и с нами, но которое надо просто научиться видеть и слышать. Человек техногенно-потребительского общества, ориентированный на покорение природы и удовлетворение своих безмерных телесных потребностей, отгородился от истины системой своих научных абстракций, миром технических устройств и расхожих, стершихся от бессмысленного употребления, словес.

Вследствие этого «свет истины», как считает М. Хайдеггер, доступен лишь поэтам, возвращающих словам их первоначальный смысл и благодаря этому позволяющих бытию сказываться, открываться человеческому сознанию; философам, еще способным удивляться неизреченной тайне мира, и, стало быть, хранить творческую и живую вопрошающую мысль; крестьянину, бросающему в почву зерно и тем самым творчески участвующему в чуде зачатия и рождения новых форм жизни.

Непосредственно же свет истины, выводящий вещи из мрака небытия и составляющий подлинное естество мира, –- доступен только святым праведникам и подвижникам, созерцающих его «нетелесными очами сердца». Этот последний момент, сближающий проблематику истины с теистически понятыми вершинами жизнеустроительного знания, будет с особой силой подчеркнут русскими мыслителями С.Н. Булгаковым и П.А. Флоренским.

Здесь идет последовательное возвращение к классической концепции истины в платоническом понимании и ее отождествление с откровением, как атрибутом религиозного опыта.

Возникает вопрос: как оценить все это многообразие так называемых неклассических концепций истины? Во всех них подмечены тонкие и верные моменты, характеризующие познавательный процесс и подчеркивающие личностное измерение истины. Однако всем им¹ присущи два недостатка:

• 
  субъективизм и угроза произвола в трактовке не только истины, но и знания как такового;
  
• 
  релятивизм в виде абсолютизациии относительности и изменчивости наших знаний.
  

Подобная ситуация порождает закономерный вопрос: если и классическая, и неклассические концепции истины неудовлетворительны, то не проще ли будет попросту избавиться от категории «истина» как от вредной и репрессивной фикции, загоняющей наш свободный разум в прокрустово ложе метафизических догм и схем? Именно такой иррационалистический ход мысли свойственен постмодернистскому сознанию¹, хотя его наметки есть уже у Ф. Ницше², а еще раньше – скептикам с их тезисом о невозможности существования истины как таковой.

Попытки избавиться от категории «истина» не прекращаются и по сию пору. Но это, во-первых, невозможно с чисто логической точки зрения в силу свойства саморефлексивности, присущих всем философским категориям (логическим и гносеологическим), где отрицание категории утверждает ее же; во-вторых, это всегда двусмысленно с метафизической точки зрения, ибо борьба с истиной означает борьбу с доказательным со-знанием и апологию иррационального со-мнения.

Дело, стало быть, заключается не в том, чтобы, натолкнувшись на исключительную сложность и многоаспектность категории «истина», вообще отказаться от попыток ее систематической смысловой интерпретации, а в том, чтобы, ясно осознавая трудность подобной задачи, постараться посильно синтезировать рациональные моменты, схваченные при различных ракурсах ее анализа.

3. Истина и формы ее инобытия.

При гносеологическом подходе к феномену истины необходимо избежать двух крайностей: наивного объективизма и догматизма с одной стороны; субъективизма и релятивизма – с другой. Надо, следовательно, постараться дать такое определение истине, которое учитывает роль субъекта и не субъективирует истину; понимает момент относительности и исторической ограниченности любых наших знаний (как в индивидуальном, так и в социальном планах), но при этом не доводит эту относительность до релятивистских и, в конечном счете, до скептических утверждений.

С этих позиций нам представляется вполне разумным определение истины как такого объективного содержания наших знаний, которое не зависит ни от человека, ни от человечества. Подобное понимание восходит к марксисту В.И. Ленину, но, оно может разделяться мыслителями и совершенно иных философских взглядов – например, Н.О. Лосским. По Н.О. Лосскому, истина – это имманентное обладание идеей трансцендентной предметности.

В обоих определениях подчеркнуты два важных момента:

Во-первых, знание, претендующее на истинность, необходимо субъективно (имманентно) по форме своего существования, т.е. имеет человеческое измерение. Без живого человека говорить об истине в гносеологическом плане бессмысленно.

Во-вторых, истинное знание объективно (трансцендентно) в смысле отсутствия в его содержании субъективно-психологических примесей (субъективистских домыслов или, в просторечье, отсебятины).

Совершенно ясно, что подобное гносеологическое понимание истины, с одной стороны, носит регулятивно-целевой характер, а, с другой, имеет отношение прежде всего к знанию понятийно-рационального типа и отчасти к философии. Гуманитарное же рациональное знание (за исключением гуманитарных наук), а также внерациональные формы опыта регулируются иными аспектами истины, о которых речь шла выше (правда, откровение, правота). Уточним подобное понимание истины через ее противопоставление мнению, заблуждению и лжи, как формам инобытия истины.

Истина и мнение.

В греческой философии истина устойчиво противополагается мнению (doxa). Наиболее последовательно его проводит в своих диалогах Платон (см. его знаменитый «Теэтет»). Мнение есть знание субъективное, полное психологических и разного рода иных предрассудков. В мире мнений причудливо перемешаны истина и ложь. Но даже если мнение и истинно, то это всегда - истина в себе, т.е. необоснованное и крайне проблематическое знание. Мнение же, перешедшее из ранга истины в себе в ранг истины для нас, представляет собой знание доказанное, т.е. удостоверенное в качестве независимого от наших субъективно-психологических особенностей и домыслов.

Мир мнений – это мир толпы, мир общественных химер, где благодаря современным средствам массовой информации доказательство подменено психологическим убеждением и даже целенаправленным внушением. Мир скачущих политических рейтингов, искусственно вздутых кумиров, мгновенного изменения общественных вкусов и пристрастий – все это даже не «удовлетворение щекочущего влечения высказать свое мнение», как высказался о прессе еще Гегель в своей «Философии права»¹, а форма культивирования перманентного со-мнения со всеми угрозами возникновения индивидуальных душевных расстройств и массовых психозов, которыми так богата история ушедшего ХХ века.

Миру мнений противостоят доказательные истины науки и философского знания. Сфера научной мысли и функционирования научных сообществ – по крайней мере в своем идеальном предназначении – есть сфера непредвзятой аргументации, разумного смирения своего суетного тщеславия и бескорыстного поиска истины вопреки безумствам общественного мнения.

«Чем хуже мнение, - проницательно замечал тот же Гегель, - тем оно своеобразнее, ибо дурное есть совершенно особенное и своеобразное в своем содержании, разумное, напротив, есть само по себе всеобщее»¹. Ученый, тем самым, воплощает критическое и рациональное начало в культуре – ту самую ориентацию на со-знание, без которой невозможно существование человека как мыслящего существа. Конечно, такого рода понимание науки, как показывают современные исследования, остается в значительной степени идеальным пониманием. Даже в логике и математике личностное начало (факты биографии ученого, его национальная принадлежность и т.д.), а также всякого рода культурно-исторические установки и предрассудки² полностью не устранимы из ткани научной деятельности. Однако в любом случае наука – это область существования доказательного знания и логически аргументированного мышления.

Истина и ложь, истина и заблуждение.

Поиск истины неотделим от заблуждений и появления разного рода ложных представлений. О крайних позициях (К. Поппер, М. Фуко), абсолютизирующих значимость заблуждений и избавления от лжи в познании, мы говорили чуть выше. Афористичное выражение подобной позиции можно найти у русского писателя Леонида Андреева, обронившего фразу, что «истина – это ложь, которую еще не успели доказать». Однако между ложью и заблуждением существует фундаментальная разница.

Ложь представляет собой преднамеренное возведение неверных представлений в ранг истинных или преднамеренное сокрытие истины от других людей. В основе лжи всегда лежит субъективный и корыстный расчет, связанный с прагматичным использованием (сокрытием) знания в собственных целях. Социально-политической формой существования лжи является целенаправленная дезинформация, когда для обмана отдельного человека, какой-то социальной группы (например, конкурирующей фирмы) или даже правительства враждебного государства используется специальный набор знаний и технических средств.

Крайней и, пожалуй, наиболее опасной для общества формой дезинформации являются попытки манипулировать общественным сознанием за счет специальных визуальных и речевых методик в СМИ. Психологические и социальные последствия такого рода манипуляций (по причине их новизны) стали объектом повышенного научного внимания лишь в последние 30-40 лет. Возникновение феномена виртуальной компьютерной реальности еще более обостряет эту проблему.¹

От лжи и дезинформации следует отличать заблуждение. Под заблуждением можно понимать непреднамеренную трактовку истинного знания как ложного, а ложного – как истинного, что вытекает как из сложности и неисчерпаемости объекта, так и из исторической ограниченности субъекта познавательной деятельности. Ложь следует непримиримо дезавуировать, а от заблуждений терпеливо и методично избавляться, зная, что они воспроизведутся вновь.

Без заблуждений невозможно нахождение истины и ее кристаллизация. Недаром крупнейший поэт Индии Рабиндранат Тагор написал:

Перед ошибками

мы закрываем дверь –

В смятенье Истина:

«Как мне войти теперь?»
В науке может даже сложиться ситуация, когда ученый всю жизнь разрабатывает и защищает ошибочную гипотезу. Это может привести к тяжелому душевному кризису и даже самоубийству (такие трагические страницы хранит история науки), однако если ученый заблуждался искренне, был предан своему научному призванию и не использовал подлых антинаучных средств в борьбе с оппонентами, то польза, принесенная им науке и обществу, несомненна. Он не только «закрыл» тупиковые ходы мысли в своей отрасли знаний, тем самым оградив от ошибок последующие поколения ученых, но и внес прямой вклад в их воспитание, ибо нет лучшей агитации за науку, чем личный пример верного ей служения.

Важно отметить, что одним из самых распространенных источников заблуждений в науке и философии является выход истинного знания за границы его применимости. Так называемый принцип конкретности истины утверждает, что истина чаще всего имеет предметные границы, выходя за которые она трансформируется в свою противоположность - в заблуждение.

Типичный пример заблуждений такого рода – это попытка З. Фрейда объяснить культурные и социальные процессы на основе открытых им закономерностей бессознательной психической жизни индивида. Другой причиной заблуждений служит не экстраполяция полученных знаний на иные предметные области, а огульное отрицание существования последних, как якобы несовместимых с открытой истиной. К примеру, ученый-физик заявляет, что явлений телепатии не существует потому, что науке не известны физические взаимодействия, которые могли бы их переносить. Точно также долгое время ученые не могли поверить в делимость атома, поскольку это-де вело к «уничтожению материи».

После этих замечаний мы можем уточнить данное выше определение истины. Истина – это такое объективное содержание наших знаний, которое удостоверено (доказано) в качестве независимого от субъективно-психологических компонентов, не выходит за границы своей применимости и не претендует на окончательный и завершенный характер.

Такую дефиницию легко провозгласить, однако жизнь всегда сопротивляется слишком жестким схемам и тезисам. Как показывает исторический опыт, знание всегда стремится выйти за границы своей применимости, и только благодаря этому обнаруживает как элемент своей «абсолютной истинности» в рамках данной конкретной предметной области, так и свою относительность за пределами оной. В конечном счете, лишь история оказывается способной рассудить: сумели мы или нет докопаться до истины, избавившись как от субъективных ошибок, так и от предрассудков, навязываемых историческим временем, в котором нам довелось жить.

3.1. Процессуальность истины

Отсюда вытекает чрезвычайно важное свойство истины – она временится, т.е. носит процессуальный и динамический, а не статический характер. Процессуальность истины обнаруживается по крайней мере в трех планах:

Исторический план

– это постепенная кристаллизация истинного знания в истории, когда неполное и фрагментарное знание какого-либо предмета на эмпирической стадии познания сменяется построением его «теоретического образа», обеспечивающего целостное понимание и предсказание. Чтобы сложилась современная хромосомная теория наследственности, должен был пройти почти век после знаменитых экспериментов Г. Менделя. Законы классического европейского капитализма были установлены Марксом много десятилетий спустя после трудов классиков английской политической экономии А. Смита и Д. Рикардо.

Логический план.

Истинное знание, которое призвано стать достоянием научного или философского сообщества, никогда не дается сразу и целиком, а требует логико-процессуальных усилий мысли по своему изложению и, соответственно, усвоению. Чтобы более или менее ясно понять, что такое «капитал» - нужно прочитать по крайней мере первый том марксова одноименного труда. Дабы сделать истину своего мистического опыта явственной для остального мира, Я. Беме был вынужден логически развернуть его почти на трехстах страницах своей знаменитой книги «Аврора или Утренняя заря в восхождении».

Экзистенциальный план.

Истинное знание требует для усвоения некоторой подготовки, а иногда и душевной зрелости. Ко многим важным истинам и ценностям бытия человек приходит отнюдь не сразу, а путем мучительных борений и раздумий. Нужно время и для усвоения профессиональных знаний, ибо невозможно химику-первокурснику поведать о всех тайнах будущей профессии. Его личность попросту не готова к этому. Особую роль развитие индивидуального начала играет в философии. Мудрость и жизненный опыт необходимы для становления подлинного философа. Мало кому из великих мыслителей прошлого удавалось создать свои наиболее выдающиеся произведения в молодом возрасте. Яркое исключение здесь составляет, пожалуй, лишь Шеллинг.

Процессуальность истины, диалектика абсолютных и относительных, субъективных и объективных компонентов в ней так или иначе выводят нас на центральную проблему: а на основе каких критериев мы вообще расцениваем одно знание как истинное, а другое – как ложное.

4. Критерии истины.

Под критерием истины понимается разрешающая процедура, позволяющая оценивать знание либо как истинное, либо как ложное. Если пытаться искать такую процедуру исключительно внутри самого знания, то возникает парадокс, схваченный в свое время еще Секстом Эмпириком: для нахождения такого критерия нужен, в свою очередь, критерий и так до бесконечности.

4.1.Практика как критерий истины

Безусловной заслугой марксизма является то, что он в ясной и недвусмысленной форме постарался найти критерий истины не внутри системы знания, а вне ее – в общественно-исторической практике человека. «В практике, - писал К. Маркс. – должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления».¹ В самом деле, наиболее действенная проверка объективной укорененности наших идей и теоретических моделей в структурах мирового бытия возможна в том случае, если нечто практически (телесно) созданное на их идеальной основе, проходит испытание на свою функциональную пригодность в рамках этого мирового целого. Успешная объективация (или, грубо говоря, материализация) наших знаний в технических устройствах, хозяйственной и социальной деятельности – серьезное свидетельство в пользу того, что мы ничего субъективно не измыслили, а познали нечто объективно сущее и значимое. Так, если ракета не падает, а взлетает в небо – это практическое свидетельство истинности наших физических представлений о законах гравитации; если стиральный порошок отстирывает грязь – значит наши сведения о протекании химических реакций в природе правильны; если мы ведем успешную социальную политику, избегая конфронтации в обществе и способствуя росту его духовных запросов, значит наши социологические представления верны.

4.2. Эмпирические критерии истины

Формой научного проявления критерия практики является эксперимент, т.е. строго описанная и желательно техническая воспроизводимая процедура проверки опытных (эмпирических) следствий, выводимых из какой-либо теории. В связи с этим можно говорить о существовании эмпирических критериев истинности научного знания.

Одним из таких эмпирических критериев (разрешающих процедур) служит верифицируемость теории, т.е заключение об ее истинности на основании практического подтверждения выведенных из нее опытных следствий. Процедура верификации была детально методологически осмыслена в рамках неопозитивистской традиции и даже квалифицировалась как универсальный критерий научности знания. Однако со времен Д. Юма известно, что любой индуктивный вывод носит вероятностный характер (за исключением случаев полной индукции), а потому никакая верифицируемость не может считаться надежной. Один-единственный отрицательный результат эксперимента поставит под сомнение истинность целой теории.

Это и дало основание К. Попперу сформулировать противоположный эмпирический критерий фальсифицируемости, нацеленный не на подтверждение, а, наоборот, на опровержение теоретической модели через опровержение (фальсификацию) выводимых из нее эмпирических следствий. Обе эти процедуры успешно используются в науке.

Однако критерий практики - и в ее общественно-историческом, и в научно-экспериментальном - проявлениях не может считаться достаточным. В науке, особенно в дедуктивных науках, существует масса теоретических идей и гипотез, которые нельзя проверить не только ни в какой практической деятельности, но даже в эксперименте. Более того, абсолютизация критерия практики может быть смертельно опасной для существования науки. В истории уже были случаи, когда требование немедленных практических и экспериментальных результатов служило оправданием идеологического давления на науку. Так, под лозунгом отсутствия реальных практических приложений в сороковых-пятидесятых годах у нас травили генетику, позднее – кибернетику. Все это заставляет искать критерии истины уже не вне, а внутри самой науки, позволяющей ей существовать в качестве относительно автономной и самоценной сферы духовного творчества человека.

4.3. Логические критерии

Существуют логические критерии истины. Важнейшим их них является непротиворечивость, т.е. запрет на одновременное наличие суждений А и не-А внутри научной гипотезы или теории. Формально-логическая противоречивость означает, что теория абсолютно не информативна, ибо из противоречия следует все, что угодно – бесконечный универсум суждений.

Другой важный логический критерий истины – критерий независимости аксиом, т.е. не выводимость одних исходно принятых допущений (аксиом, постулатов) теории из других. Обнаружение факта нарушения этого принципа – серьезное свидетельство в пользу ошибочности данной теории.

Кроме этого говорят еще о критерии полноты теории. Семантическая полнота означает, что все суждения внутри данной теоретической модели являются доказанными, а не произвольно введенными. Критерий синтаксической полноты гласит, что теория является истинной (или точнее – корректной), если присоединение к ней произвольного суждения (формулы) делает ее противоречивой. Логические критерии истины, во-первых, носят достаточно формальный и отрицательный характер¹ и, во-вторых, за исключением универсального критерия непротиворечивости имеют актуальное значение в основном для аксиоматически построенных теорий в логике и математике.

4.4. Специфицированные теоретические критерии

Поэтому в естественных и обществоведческих, а отчасти и гуманитарных, науках используется целый спектр собственно теоретических критериев истины.

Одним из них является критерий внутренней и внешней когерентности знания, т.е. требование системной упорядоченности и взаимосогласованности положений внутри самой теории (гипотезы)¹, а также желательность ее согласования с фундаментальным и непроблематизируемым знанием в науке. Так, если какая-то теоретическая гипотеза в физике противоречит закону сохранения энергии, то это – веское основание для констатации ее ложности.

Другим важным теоретическим критерием истины является принцип простоты теории. Он означает, в частности, что из двух конкурирующих в науке гипотез скорее всего будет избрана та, которая решает проблему наиболее экономным и рациональным способом: использует меньшее количество исходных аксиом при том же объяснительном и предсказательном потенциале; опирается на более простой математический аппарат; не привлекает сложной терминологии и т.д.

Например, в истории квантовой механики при описании поведения элементарной частицы конкурировали подходы В. Гейзенберга и Э. Шредингера. Победу одержали идеи Шредингера именно по критерию простоты: его математическое уравнение волновой функции было намного проще сложнейшего математического аппарата, привлеченного Гейзенбергом. «Решение, достигнутое в результате изобретательных и остроумных догадок многих из самых выдающихся физиков-теоретиков нашего времени, было удивительно просто, - писал в этой связи великий физик ХХ века Н. Бор. - Как и при формулировании теории относительности, так и здесь соответствующий аппарат был найден в форме чрезвычайно развитых математических абстракций»².

Принцип простоты весьма активно используется также в социальных и гуманитарных науках, в том числе при историческом объяснении. Например, долгое время совершенно непонятными были причины переселения огромных масс кочевых народов Центральной Азии. Одной из несомненных заслуг Л.Н. Гумилева является то, что он сумел показать простую и ясную связь между цикличностью колебаний в увлажненности Великой Степи и известными в истории фактами массового переселения кочевых народов.

4.5. Красота как критерий истины

Наконец, в науке используется еще один критерий, пожалуй, наименее прозрачный и рациональный, но часто оказывающийся решающим в ситуации выбора. Имеется в виду критерий красоты научной теории.

Данный критерий, несмотря на кажущуюся его отдаленность от науки и вообще рационального познания, на самом деле присущ любому виду деятельности людей и носит фундаментальный характер. Это было глубоко понято уже в античности. Античная культура не только в сфере искусства, но также в науке и в философии была ориентирована на незаинтересованное эстетическое наслаждение. Эстетическое наслаждение – это особого рода чувствительность к красоте, к прекрасному, изначально заложенная в каждом человеке. Эта чувствительность, по мысли древнего грека, распространяется на все формы человеческого бытия и творчества. Отсюда становится понятным и название грандиозного замысла лосевской «Истории античной эстетики», которая представляет собой не просто историко-эмпирический анализ всего многообразия эстетических концепций античности, а историко-теоретическое осмысление античной философии и культуры в целом, взятой в ее самом существенном аспекте.

Красота для древнего грека – это универсальная характеристика взаимоотношений между человеком и миром. Человек не только ищет свое место в структуре бытия, чем занимается онтология. Он не только познает мир, чем занимается гносеология. Он этим миром и добытым знанием о нем способен искренне восхищаться и наслаждаться. Бытие и знание изначально эстетичны, а, стало быть, и истина, и сам ее поиск должны быть прекрасными. Об этом четко говорит уже Платон. Закон, открываемый математикой или философией, – это одно из проявлений мировой гармонии, а поэтому и познание этих законов есть действо эстетическое. Поэтому для человека античной культуры нет ничего особенного в выражениях типа «эта теория прекрасна» или «я наслаждался его аргументацией».

Отсюда и несколько иное понятие искусства, а, точнее, искусства как части общего предмета эстетики. Это не просто некая совокупность знаний об искусстве, его видах, а искусство как деятельность, как Technё – , то есть скорее ремесло, умение. Речь идет об умении так использовать наши знания, так владеть ими, что этим также можно наслаждаться и восхищаться. Это умение, доведенное до высшей степени совершенства. Отсюда и диалектика, как искусство спора, и геометрия, как искусство измерения земли, и эристика как искусство спора¹. Поэтому «подлинное искусство для Платона – это сама жизнь, но жизнь методически устроенная и научно организованная»².

Это, восходящее к античности, органичное сближение искусства и научного творчества никогда не умирает в последующей культуре. Многие крупные ученые в первую очередь ориентировались и ориентируются именно на эстетический критерий красоты теории.

Вот, что писал П. Дирак о создании общей теории относительности А. Эйнштейном: «Основной прием, которым он руководствовался, было стремление выразить закон тяготения в наиболее изящной математической форме. Именно это стремление и привело его к понятию о кривизне пространства…Основная мощь теории тяготения Эйнштейна заключается в ее исключительной внутренней математической красоте».³

Известно, что, формулируя свои законы движения планет солнечной системы, И. Кеплер изначально пытался вписать их в систему правильных платоновских многогранников из диалога «Тимей». Эстетический критерий гармонии, изящества, завершенности научных построений оказывается особенно популярным среди логиков, математиков и представителей естественных наук, хотя он не чужд ученым и из других отраслей знания. Все это свидетельствует, с одной стороны, о недопустимости жесткого противопоставления друг другу различных форм рационального постижения бытия, а, с другой, о глубинной связи рациональных и внерациональных видов опыта, как это видно из деятельности того же И. Кеплера, работ средневековых алхимиков или творчества К.Г. Юнга.

В целом можно констатировать, что современная эпоха общесистемного кризиса техногенно-потребительской менталитета и становления нового антропокосмического мировоззрения, связанного с особым интересом к конструктивным возможностям человеческого сознания и с развертыванием диалога между различными формами постижения бытия, - все это заставляет по новому взглянуть и на проблему критериев истины.

5. Проблема универсальных критериев истины.

Есть все основания предположить, что вступление в эпоху диалога и синтеза различных форм духовного опыта рано или поздно приведет к принятию единых критериев истины, не важно, носит ли эта истина научный, религиозный или философский характер. В сущности, эти критерии уже начинают зримо проступать и формулироваться в различных областях как научного, так и вненаучного знания. В каком-то смысле идет неуклонное возвращение к платоновской идее о внутреннем нерасторжимом единстве истины, блага и красоты.

Возможно, что утверждение таких универсальных критериев истинности в общественном сознании и их принятие научным и религиозным сообществами в качестве значимого регулятива творческой деятельности - все это и будет наилучшим противоядием против различных форм иррационализма и, вместе с тем, твердым основанием гармоничного сосуществования и продуктивного диалога между рациональным и внерациональным знанием. Каковы же эти возможные критерии, учитывая, что критерий эстетичности мы уже обсудили выше?

Синтетичность.

Современный этап в развитии цивилизации настоятельно требует синтеза знаний. Следовательно, не плюралистичность и не унификационизм, а органичное соединение в едином кристалле теории или духовного учения различных, в том числе и противоположных, граней будет свидетельствовать об их истине. Такая синтетичность означает снятие, говоря языком Гегеля, дотоле односторонних и разрозненных ракурсов видения предмета в рамках более высокой и многомерной точки зрения. В сущности, все наиболее глубокие философские и религиозные системы, а также научные программы в истории человечества отличались синтетичностью и способностью гармонично соединять, диалектически опосредствовать предшествовавшие им непримиримые идейные альтернативы. Сущность такой синтетической установки сознания лучше всего выражена в словах мастера музыки, наставляющего Йозефа Кнехта, главного героя романа Г. Гессе "Игра в бисер", перед его погружением в мир культурно-символической касталийской Игры: "То, что Игра сопряжена с опасностями, несомненно. Потому-то мы и любим ее, в безопасный путь посылают только слабых. Но никогда не забывай того, что я столько раз говорил тебе: наше назначение - правильно понять противоположности, то есть сперва как противоположности, а потом как полюсы некоего единства" ¹.

Этичность.

Истинное знание не может быть безнравственным и разрушительным в психологическом и социальном планах, т.е. оно не может звать к вражде и насилию между людьми, государствами и народами, а также не может оправдывать порок, в какой бы завлекательной форме он ни подавался.

Экологичность.

Любое знание, претендующее на истинность, не должно сегодня наносить ущерба природе или оправдывать такой ущерб ссылками на обстоятельства или существование более высоких целей и ценностей человеческой деятельности, нежели сохранение природного организма. Данный критерий касается в первую очередь научного и технического знания, но он имеет отношение к религии, к гуманитарным наукам, даже к искусству и философии. Так, мы сегодня сталкиваемся с целым спектром порочных философских аргументов, оправдывающих технократическую ментальность и разрушение природной среды.

Открытость.

Любое полученное знание должно подразумевать возможность своего дальнейшего развития и синтетического обогащения. Любая претензия на абсолютность и завершенность, даже если это касается истолкования религиозных истин, несостоятельна в принципе. Меняется мир, меняется человек, а значит неизбежно меняются и способы его интерпретации самого себя и мира. Вечная же божественная или философская истины на то и вечные истины, чтобы превосходить в своей бездонной и мудрой глубине любое свое конкретное и временное человеческое истолкование.

Личностность.

Объективность истины вовсе не исключает личностного начала, а прямо подразумевает его. Чем нравственнее и ответственнее человек живет и чем альтруистичнее он творит - тем более глубокое, объективное и синтетическое знание открывается ему, и - как бы парадоксально это ни звучало - тем в большей степени объективная истина «окрашивается» его неповторимой индивидуальностью и так запечатлевается в истории.

Но возможно, что самыми спасительными и глубокими окажутся, в конце концов, самые древние и ясные, но при этом наиболее сложные для практического исполнения, жизнеустроительные истины человеческого бытия:

- живи ответственно и нравственно, избавляясь от личных недостатков и "побеждая мир в себе"; и тогда истина твоей судьбы и истины всего мироздания будут постепенно открываться перед тобой по мере твоего духовного восхождения;

- устремляйся к будущему и высшему, и тогда станешь хозяином сегодняшнего дня и победишь низшее в себе;

- забудь о своей эгоистической самости, работай во имя общего блага, ибо только в этом случае ты сумеешь стяжать лучшие человеческие качества и оставить свое имя в человеческой истории;

• 
  в твоем микрокосме отражается вся вселенная, и нет вернее ключа для того, чтобы отворить эту дверь в беспредельное и вечное, чем сердце человеческое.
  

Есть очень много оснований полагать, что именно Корона Сердца будет синтетически венчать здание человеческого познания и всей духовной культуры в 21 веке.