Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна. Лекция 1 формирование мировоззрения
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
аналогия между выражениями типа «Я чувствую (знаю, полагаю и Пр.)» и «Он чувствует (знает, полагает и пр.)» является ложной. Фраза «Он чувствует боль» является описанием. Описание может быть более или менее правильным. Но фраза «Я чувствую боль» не является описанием. У нее иная роль в языковой игре. Она является выражени- ем боли, заменой крика или плача. Она не требует обоснования не потому, что имеет абсолютно надежную гарантию в виде «внутреннего опыта», но потому, что таков статус подобных утверждений в нашем языке. Подобно этому, фраза «Я полагаю, что...» является выражением установки человека, его намерения защищать такое-то мнение, строить свое поведение с его учетом и т.п. Отрицает ли Витгенштейн, что у человека есть какие-то психические состояния? Нет, он не формулирует такого отрицания, да это и не нужно для его аргументации. Достаточно показать, что вызывающие у нас затруднения характеристики предло- жений нельзя объяснить апелляцией к таковым. Кто не верит в это, пусть попробует обнаружить в своем внутреннем опыте состояние, которое можно описать именно как «Я полагаю», а не, скажем, «Я знаю» или «Мне кажется», или «У меня вертится в голове». Не правда ли, тут обнаружится, что описание собственных внутренних состояний даже более проблематично, чем утверждения о других людях, основан- ные на наблюдении их внешнего поведения? Идея, что субъект достоверно знает только свои собственные ощуще- ния и состояния, а во всем остальном может сомневаться, приводит к появлению в философии проблемы «чужих сознаний». Она состоит в следующем: если о себе я знаю, что имею такие-то ощущения и пере- живания, то о других я знаю лишь поведение, и могу только предпол- агать, что ему соответствуют ощущения и переживания, подобные моим. Но это гипотеза. Проблема состоит в ее обосновании. Например, я ощущаю иногда зубную боль. У меня ощущение боли имеет внешние проявления: стоны, гримасы, жалобы.. Такое же поведение я наблюдаю иногда у других людей и думаю, что и у них, как у меня, оно является выражением испытываемого ими чувства боли. Но чем, собственно, я 142 могу подкрепить свое предположение? Разве связь между чувством боли и внешним поведением является необходимой? Нет. Человек мо- жет симулировать несуществующую боль или искусно скрывать боль реальную. Значит, предположение о том, что другие люди имеют ощу- щения и переживания, не имеет весомых подтверждений. Нельзя дока- зать, вообще, что другие люди не являются'манекенами, автоматами и что сознанием обладаю не только я. Витгенштейн, рассуждая об этой проблеме, говорит о ее формули- ровках или способах разрешения, что они бессмысленны. На этом ос- новании его зачастую понимали в том смысле, что он ставит под во- прос не только оправданность, но саму осмысленность приписывания другим людям ощущений, аналогичных тем, которыми обладаю я. Но подобная интерпретация ошибочна. Затруднение, которое видит здесь Витгенштейн, состоит вовсе не в оправданности перехода от моего случая к другим людям, но в осмысленности тех представлений, на основе которых я приписываю обладание своими ощущениями самому себе, а также тех представлений, на основе которых я считаю, что знаю о своих состояниях и ощущениях с большей достоверностью, чем о том, что происходит вне меня. Бессмыслицей является сама пробле- ма «чужих сознаний» и, соответственно, ее решения. Так «туман внут- реннего» конденсируется в «каплю грамматики». Рассматривая витгенштейновскую критику данного комплекса пред- ставлений, надо учесть их тесную связь с основаниями солипсизма. Таким образом, разрозненные заметки Витгенштейна, демонстрирую- щие бессмысленность философских утверждений о «Я», собираются для нас в организованное целое, имеющее конкретного адресата: солип- сизм. В «Логико—философском трактате», как мы помним, Витгенштейн утверждал, что солипсизм пытается выразить нечто истинное, что, однако, невозможно выразить. Поэтому он бессмыслен. В «Трактате» Витгенштейн отрицал также наличие « Я», которое является собствен- ником мыслей и находится «в» моей голове. Он не считал возможным отождествить эту «внутренность» моей головы с подлинным трансцен- дентальным субъектом. У позднего Витгенштейна мы видим развитие той же позиции. Витгенштейн не объяснял (насколько я знаю), в чем состоит истина солипсизма. Для людей, чуждых философии, солипсизм является оче- видной нелепостью, даже и не заслуживающей анализа, тем более - раздумий над тем, в каком смысле он может быть истинен. Данное 143 высказывание Витгенштейна может допускать различные интерпрета- ции. Я же хочу обратить внимание на то, что солипсизм имеет не только гносеологическое измерение (как тезис об отсутствии надежного обосно- вания для знания о существовании внешнего мира). В нем определен- ным образом отразился способ рассмотрения отношения между лич- ностью и миром, существовавший в классической философской тради- ции. Речь идет об установке по отношению к миру, когда субъект воспринимает себя как свободное, ответственное и предельно одинокое в этой своей свободе и ответственности существо. Абсолютно невозмож- но переложить на другие плечи ответственность, связанную с самим фактом моего присутствия в мире и с тем, что мир есть мой мир. Думаю, что это примерно та установка по отношению к миру, которую традиция европейской философии признавала подлинно философской. Однако, конечно, выразить ее в описаниях и теориях невозможно, Философское учение о «Я» как'мыслящей вещи, с одной стороны, и указывает на глубокое отношение к миру и в то же время уводит от riero вследствие того, что пытается быть теорией, исследующей и опи- сывающей некий сверхчувственный, но реальный объект. Здесь осущес- твляется фундаментальное смешение, которое приводит, в конечном счете, к тому, что философия запутывается в языковых ловушках и производит бессмысленные высказывания. Борясь с ловушками языка, Витгенштейн не собирался выступать реформатором языка, в отличие от логических позитивистов, которые стремились строить идеальные языки, исключающие возможность по- явления в науке бессмысленных псевдоутверждений. Язык, с точки зрения Витгенштейна, есть факт естественной истории человеческого рода, так же как и человеческая склонность к «метафизической инток- сикации» и к попаданию в ловушки языка. Против них бессмысленно бороться в целом. Поэтому Витгенштейн и разъяснял, что «философия никоим образом не должна нарушать повседневное использование язы- ка; она может в итоге только описывать его. Также она не может обосновывать язык. Она оставляет все как есть» [36, §124]. Ловушки языка многообразны и неисчерпаемы. Выбравшись из одних, люди попадают в другие. Поэтому философская терапия, являющаяся мето- дом витгенштейновской философии, может иметь лишь локальное зна- чение. Она применяется только для отдельных конкретных случаев, когда философствующие индивиды задаются якобы глубокомысленны- ми вопросами, а на самом деле нарушают принятые правила употреб- 144 I ления языка. Предлагаемая Витгенштейном терапия излечивает эти конкретные заблуждения. Но после излечения ничего не остается ни от проблемы, мучавшей философствующих индивидов, ни от ее решения. Поэтому Витгенштейн и сравнивает философские решения проблем с подарками колдуна: вынесенные из волшебного замка, они превраща- ются в мусор [40, с.11]. Концептуальная путаница и ловушки, в которые попадают те или иные философствующие индивиды, не являются порождениями их ин- дивидуального сознания. Тут выражают себя более общие концепту- альные структуры таких дисциплин, как, например, логика, математи- ка, психология или философия. Более того, в той или иной форме кон- цептуальной путаницы, по мнению Витгенштейна, проявляется сам дух современной западноевропейской цивилизации. Данное обстоятельство еще раз подчеркивает, что философская терапия имеет ограниченные возможности. Ибо «болезни времени лечатся изменением в образе жизни людей, а болезни, связанные с философскими проблемами, мо- гут быть излечены только изменением образа мысли и образа жизни, а не с помощью лекарств, придуманных каким-то одним человеком» [41, с. 57]. Однако Витгенштейн считал, что индивид-философ способен сопро- тивляться мыслительным болезням своего времени. Для этого даже не нужны специальные научные или философские знания. Ведь философ- ствующая масса, с его точки зрения, попадает в затруднения не из-за недостатка знаний, а из-за недостатка самоконтроля и воли. Именно последние качества нужнее всего для того, чтобы не поддаться естес- твенной склонности к фетишизации языковых форм. Из рассуждений Витгенштейна становится ясно, что для излечения философских болез- ней требуется волевое усилие. Философская деятельность витгенштей- новского толка требует прежде всего воспитания воли, чтобы остано- виться на том, что может быть четко сформулировано и ясно понято, и не соскользнуть якобы «вглубь», а на самом деле — «вдоль» поверхнос- ти языковых форм. «Не затруднения рассудка, но затруднения воли надлежит преодолеть», — писал он [40, с. 17]. «Работа в философии, - как во многих отношениях и работа в архитектуре, — есть, собственно, работа над самим собой. Над собственным пониманием. Над тем, как человек видит вещи — и чего он ожидает от них» [там же]. 145 Для самостоятельной подготовки из списка Рекомендуемой ли- тературы, необходимо воспользоваться следующими источниками: [/]; \12\, [14\, [18]; [25], [26], а также [36], [40]. Контрольные вопросы и задания 1. Иногда о витгенштейновской концепции говорят как о «лингвистическом психо- анализе». Оправдана ли, с вашей точки зрения, аналогия между методами Вит- генштейна и психоанализа? 2. Прокомментируйте следующее утверждение Витгенштейна: «Решение философ- ских проблем можно сравнить со сказочными дарами: в заколдованном замке они кажутся драгоценными, однако, когда их выносят наружу, при свете дня, они оказываются обыкновенным железом (или чем-то подобным)» [40, с.11]. 3. Прокомментируйте следующее утверждение Витгенштейна: «Когда мы философ- ствуем, мы становимся дикарями, первобытными людьми, которые слышат выра- жения цивилизованных людей, неправильно их понимают и потом извлекают из них очень странные заключения» [36, §194]. 4: Витгенштейн как-то заметил, что подлинный философ должен быть очень глу- боким мыслителем. Поверхностный мыслитель может говорить, умно и ясно, но только глубокий мыслитель может показать, что есть нечто такое, что не может быть высказано. Как вы понимаете это замечание Витгенштейна? Противоречит ли оно его же утверждению, что в философии нет подлинных проблем, а есть только затруднения, порождаемые неправильным обращением с языком? 5. .Какова природа метафизических утверждений и проблем, по Витгенштейну? 6. Каковы основные методы витгенштейновской лингвистической терапии? 7. Чем вызываются «болезни языка»? Каковы их механизмы, по Витгенштейну? Лекция 8 ЗНАНИЕ, СОМНЕНИЕ, ДОСТОВЕРНОСТЬ 1. Знание возможно только там, где возможно незнание Над проблемами достоверности и истины Витгенштейн напряженно размышлял в последние годы своей жизни. Написанные в этот период заметки были опубликованы позднее его душеприказчиками под заго- ловком «О достоверности». Непосредственным поводом для этих заме- ток явилась попытка британского философа-аналитика Дж.Э.Мура оп- ровергнуть скептицизм. Мур заявлял, что есть очень много вещей, которые я на самом деле знаю и которые обладают для меня такой достоверностью, что бесполезны изощренные скептические философс- кие аргументы. При этом Мур имел в виду знание такого рода: что у меня есть рука, что существует внешний мир, что существовали люди до моего рождения. Но эти рассуждения Мура в корне противоречили основным философским установкам Витгенштейна, которые он сохра- нил со времен «Трактата». Поэтому для него так важно было ответить на вопрос: в чем не прав Мур? Заметим, что Мур стремится привести примеры утверждений, вы- зывающих непосредственное переживание достоверности выражаемого в них знания, чтобы таким переживанием излечить нас от скептических сомнений, порождаемых философскими концепциями, согласно которым можно знать с достоверностью только содержание внутреннего опыта субъекта. Так Мур защищал веру в существование внешнего мира. Мур, таким образом, неявно допускал в своем подходе, что знание, достоверность, несомненность суть особые- состояния сознания. Но это шаг на том пути, который приводит в конечном счете к расколу мира на «внутреннее» (то, что «в» моем сознании) и внешнее (то, что «вне» его). Сомнения в существовании внешнего мира составляют неизбеж- ное следствие этого раскола. Поэтому Витгенштейн стремится пока- зать, что Мур идет по ложному пути. Витгенштейн выносит обсуждение вопроса о достоверности знания из «тумана внутреннего» в сферу всем 147 нам видимых и в общем хорошо известных фактов относительно знания, познания, сомнения. О знании, заявляет Витгенштейн, имеет смысл говорить тогда, когда есть надлежащие основания для утверждения «я знаю, что...» [б, §18]. В связи с подобным утверждением можно задавать вопросы типа: откуда я это знаю, когда я это узнал, чем оправдано или подтверждено мое знание, как я собираюсь его использовать и т.д. Однако такие вопросы становятся абсурдными в случае утверждения: «Я знаю, что у меня есть рука». Разве можно осмысленно спрашивать: «Когда ты это узнал?», «Откуда ты это знаешь?». Каким, в самом деле, может быть ответ? Что бы ни было приведено в подтверждение утверждения «У меня есть рука» — свидетельства чувств, рациональные доказатель- ства, авторитеты, — все будет звучать нелепо и являться гораздо менее достоверным, нежели само утверждения. Ибо, разъясняет Витгенштейн, утверждение: «У меня есть рука» только по видимости является опи- санием факта. Оно имеет другой статус и источник, нежели фактуаль- ное знание о реальных предметах. Я просто не могу сомневаться, что у меня есть рука, которой я пишу эти строки. Чтобы убедиться в этом, представим себе такой диалог: - Я сомневаюсь, есть ли у меня рука. - То есть как?! Что вы хотите сказать? Может быть, вы вообще не понимаете, что значит слово «рука»? - Как не понимаю? Вот это — это моя рука. В самом деле, собственная рука оказывается одним из основных образцов, на которых выучивается значение слова «рука». Таким об- разом, убеждение, что у меня есть рука, является предпосылкой пра- вильного употребления данного слова. Вообще, как разъясняет Витген- штейн, «для коммуникации посредством языка требуется не только согласие в определениях, но и (как ни странно это звучит) согласие в суждениях» [36, §242]. Это связано с тем, что такие суждения функци- онируют как определения либо как условия осмысленности для опре- делений значений слов. Даже такая, казалось бы, простая констатация, как «небо голубое», в действительности является одним из моментов обучения употреблению слова «голубое». Согласие в суждениях будет означать в подобном случае согласие в том, каковы парадигмы для обучения значению слова. При этом не так уже важно, какой цвет наиболее характерен для неба на самом деле. Можно представить себе культуру, в которой принято говорить, что небо серое. Это будет не 148 больше и не меньше соответствовать реальности, чем наше стандартное утверждение «небо голубое». Из уроков истории извлекается неявное, никогда не высказываемое, но потому и никогда не подвергаемое сомнению убеждение в том, что Земля существовала задолго до рождения самого ученика и его роди- телей. И в этом случае также не имеет смысла говорить о знании, как и в предыдущих. Эмпирические науки в качестве одного из условий своей возможнос- ти имеют неявное предположение о существовании физических объек- тов вне и независимо от сознания людей. Подобные утверждения даже не входят в знание физика или историка, но составляют условие их деятельности: «Верит ли новорожденный, что молоко существует?» — можно было бы спросить аналогичным образом. «Знает ли кошка, что существует мышь?» [б, §478]. Тут нет знания или веры в собственном смысле слова, но есть образ действий, который делает невозможным серьезное отрицание подобных предпосылок. Для обучения и продол- жения определенных видов деятельности существенно, что ученик не может сомневаться в учителе и в том, чему его учат. Иначе деятель- ность обучения была бы разрушена. Обучение опирается на согласие в суждениях и воспроизводит его: «Будучи детьми, мы узнаем факты, — например, что каждый человек имеет мозг, — и принимаем их на веру. Я верю, что один остров, Австралия, имеет такую-то и такую - то форму, и т.д. и т.д.; я верю, что у меня есть прародители, что люди, объявившие себя моими родителями, действительно были моими роди- телями и т.д. Это верование может никогда и не быть ясно выражен- ным, даже сама мысль, что дело обстоит так, может никогда и не прийти мне в голову» [б, §159]. «Ребенок учится благодаря тому, что верит взрослому. Сомнение приходит после веры» [б, §160]. Принимая согласие в суждениях, обучающийся принимает определенные способы употребления языковых выражений. Таким образом и сплетается сеть значений языковых выражений, в которой каждое отдельное значение определяется своим местом среди других выражений. Результатом этого является принятие обучающимся целой системы значений и убежде- ний, которые он уже не может по своему желанию подвергнуть сомне- нию, потому что сомнение будет лишать смысла языковые выражения, используемые для формулировки сомнения. Таким образом, рассуждения Витгенштейна приводят к тому, что выражения типа: «Это моя рука», «Земля существовала до моего ро- 149 ждення», «Существуют физические объекты» — истинны в силу значе- ний входящих в них слов, хотя вовсе не являются аналитическими. Витгенштейн даже критикует идеализм и прагматизм, но это совер- шенно не означает, что он материалист. Просто для него вопрос, кото- рый задают идеалисты, — «существует ли внешний мир?», — есть псев- довопрос, а ответы прагматистов или идеалистов — псевдоответы. Немного утрируя мысль Витгенштейна, можно сказать, что, с его точки зрения, человек, требующий доказательств существования внеш- него мира, подобен человеку, который отказался бы принимать на веру «догматический» постулат, что ножницы всегда множественного числа, и требовал бы, чтобы ему это доказали. Столкнувшись с подобным требованием, мы были бы просто поставлены в тупик. Если бы мы убедились, что такой вопрос задает иностранец, не понимающий грам- матического строя русского языка, мы смогли бы ответить ему,"только описав грамматику русского языка и сказав: «Так организован наш язык. Поупражняйтесь в нем, и это перестанет вас смущать». И ника- кого иного ответа дать невозможно. Тем более было бы нелепым искать объяснений в «множественной» сущности самих ножниц, предаваться спекуляциям на тему о том, что ножницы — сложный объект, состоя- щий из двух половинок. Садовый секатор, например, устроен так же, как и но ножницы, но его название употребляется в единственном числе. Сущность этих полезных хозяйственных предметов не имеет ни- чего общего с грамматикой русского языка. Последняя является фак- том. Но фактом является существование и других языков с другими грамматическими правилами. Грамматику можно только описать, ска- зав: так устроен наш язык. Однако Витгенштейн говорит не просто о языке, но о языковых играх. В них неразрывно сплетаются определенные |