Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна. Лекция 1 формирование мировоззрения
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
55 Чувства, ощущения, мысли и прочие Р-состояния — очевидные примеры того, что непосредственно принадлежит мне. Что может быть более очевидным для меня и более достоверным чем то, что я сам чувствую, я сам представляю, я сам мыслю? Декарт абсолютно убежден в своей правоте относительно самодостоверности cogito, тем более что конъюкция наличного б ы т и я определенных элементов внутреннего опыта и з н а н и я об этих элементах носит характер непосредственного тождества. Эти простейшие, непосредственные и самоочевидные элементы моего внутреннего опыта становятся референтами знаков моего собственного языка, ибо я не только имею их, не только обладаю ими, но и знаю, что они значат, когда обращаю свое внимание на них. Язык, который я применяю для обозначения этих частных объектов моего опыта, есть PLi и Декарт почти дословно воспроизводит PLi, слова которого обозначают объекты его внутреннего опыта: "...теперь я закрою глаза, заткну уши, отстраню все свои чувства, удалю из своего ума все образы телесных вещей... Таким образом, беседуя с самим собой и рассматривая своя внутреннюю жизнь, я постараюсь по-настоящему познакомиться и освоиться сам с собой" (8, с.352). Как только философское построение начинается с подобных привилегий, отдаваемых ego (или состояниям сознания ego), то рано или поздно встает проблема "выхода" к внешнему виру и чужому ego. Поэтому для Витгенштейна тщательное лингво-семантическое описание эгоцентрического предикамента в форме "PLi; PLi —> PL^" имеет важное значение в последующих способах опровержения картезианской парадигмы. По мере аналитического проникновения в природу PLi, его генезис я функционирование, становится совершенно очевидным, что философия сознания столь органично вплетена в вопросы эпистемологии и философии языка, что всякие попытки их искусственной изоляции грозят обернуться искажениями в понимании подлинных намерений Витгенштейна. 56 Не случайно, что в многочисленных дискуссиях чаще всего встречаются упреки о непонимании его идей. Вопрос: что он имеет в виду под "X", сам по себе становится интересной герменевтической проблемой, не говоря уже о существующей зависимости между предполагаемым ответом на данный вопрос и последующими оценками его решений. Между тем ничто так не отдаляет от понимания его философии, как поспешные оценки без тщательной и всесторонней презентации его позиции. А ведь вопросы в его поздней философии явно доминируют над ответами! Если далеким историко-философским репрезентантом PL выступает Декарт, вначале "беседующий с самим собой", а уже потом ищущий доказательств внешнего мира и чужих сознаний, то ближайшие Витгенштейну Р.Карнап и А.Айер также подпадают под правила картезианской парадигмы: первый — со своей идеей протокольного языка; второй — феноменалистического языка. Первый искал спасение в методологическом солипсизме; второй — в аргументе по аналогии (4, с. 195). Во всех случаях мы имеем: "PLi; PLi —> PL 2 ". Таким образом, вся эта структура "PLi; PLi —> PL2" выступает у Витгенштейна в функции своеобразного протофеномена, проявляемого в любой программе философии, выводящей или конструирующей внешний мир или чужие сознания: в философии Декарта, в классическом и логическом эмпиризме; теорий чувственных данностей старого (Д.Беркли, Юм) и нового феноменализма (Б.Рассел, А.Айер). В конечном счете, PLi это лингво- семантический протофеномен любой разновидности гносеологического субъективизма (эгоцентризма), базирующегося на самоочевидном тезисе о субъективности ощущений. Если верно, как говорит Витгенштейн, "что туча метафизики конденсируется в капле грамматики", то нигде, пожалуй, эта протофеноменальная капля не достигает у него такой прозрачности, как в презентации PLi через: "PLi —> РЬ 2 . И, тем не менее, уже более тридцати лет не прекращаются 57 дискуссии относительно интерпретации природы внутреннего опыта в философии Витгенштейна. Еще П.Стросон в свое время обратил внимание на неприемлемость Виттенштейновского отрицания "внутреннего опыта", так как "идентифицируя болевые ощущения с актом выражения боли", Витгенштейн, по Стросону, "отрицает осмысленность слов, обозначающих ощущения" (26, с.86), т.е. отрицает возможность PL b Витгенштейн приходит к выводу... о невозможности опознавать или идентифицировать внутренние ощущения" (26, с.91). Хотя, по Стросону, Витгенштейн как будто и готов признать, что "мне больно" может вьфажать и сомнение о моих ощущениях", тем не менее, "предрассудок против "внутреннего" ведет его к отрицанию возможности сообщить о том, что происходит в его сознании, когда он размышляет про себя" (26, с.91). В конце концов, Стросон связывает с отрицанием PLi "старый верификационный кошмар о невозможности существования того, что непроверяемо" (26, с.92). С обоснованием ошибочности подобной интерпретации выступил Н.Малколм. По Малколму, Витгенштейн не отрицает "внутреннего опыта", равно, как и PL b слова которого обозначают субъективный опыт говорящего. По Стросону, "сны и ментальные образы не наблюдаемы, однако Витгенштейн, - утверждает Малколм, - "все же рассуждает о снах и описывает ментальные образы" (26, С.236). "Как можно говорить о предрассудке Витгенштейна против внутреннего, когда он допускает возможность описывать "внутренний опыт" — чувства, желания и пр. — частным способом?" Витгенштейн, по Малколму, "не только не отрицает внутренний опыт, ментальные события, но и дает примеры того, что он называет "seellshe Vorgänge" (например, боль, возрастающая более или менее) и, в противовес этому, указывает на понимание слова, не являющего, как он доказывает, "seelishen Vorgang" (22, с. 237). Дискуссия между Стросоном и Малколмом — двумя крупными 58 и яркими последователями позднего Витгенштейна — отражает основное противоречие философии сознания Витгенштейна. В определенном отношении, — если учесть многочисленные аргументы Витгенштейна о невозможности ребенку самому научиться значениям слов, обозначающих его личный опыт, дискуссия эта напоминает известный спор между Л.С.Выготским и Ж. Пиаже о соотношении эгоцентрической (так называемый детский солипсизм) и социальной речи в процессе антропогенеза. Позиции Выготского и Витгенштейна по поводу "вторичности" эгоцентрического языка, моделируемой Витгенштейном в форме PL b по существу совпадают (3, с.337). Однако антропогенез, доказывающий вторичность эгоцентрической речи, лишь одна из тем в,полифоническом развертывании содержания PLi. Согласно Витгенштейну, PLi- возникает в результате двух фундаментальных ошибок: (1) ошибки в интерпретации природы опыта; (2) ошибки в интерпретации природы языка. Ошибка в интерпретации природы опыта проистекает из некритического убеждения в том, что опыт субъективен. Многие философы начинают строить свои рассуждения из этой самоочевидной предпосылки, в то время как основная задача — подвергнуть критике саму эту предпосылку. Ошибка в понимании языка связана с генетическим и функциональным приоритетом, отдаваемым остенсивным актам номинации. Отвергая остенсивные акты номинации, Витгенштейн решает важную задачу, доказывая невозможность устанавливать частным путем значения слов в PLi. Функция номинации при этом не отвергается, а рассматривается как производная от языковой деятельности, т.е., как нечто, что может возникнуть лишь в практическом контексте "языковой игры", а не предшествовать ей в качестве предваряющего условия. "Именование есть ход в языковой игре, — не в меньшей мере, чем передвижение пешки есть ход в шахматах. Можно сказать: ничто невозможно сделать, если вещь не названа. Но она не может быть названа вне языковой игры" (32, § 49). 59 Картезианский тезис о "субъективности психического" — центральная тема многоплановой критики. Витгенштейн постоянно спрашивает: в каком смысле мои ощущения субъективны? Что является критерием субъективности ощущений? Из многочисленных различий и аналитических дифференциации тезиса, Витгенштейн особое внимание уделяет двум значениям "субъективности": нечто P субъективно для меня, если я, только я могу иметь Р; нечто P субъективно для меня, если я, только я могу знать Р. В первом смысле, тезис о субъективности означает, что "другой человек не может иметь мою боль" (32, § 253); во-втором, — "только я могу знать, действительно ли мне больно" (32, § 211). Продолжая аналитическую дифференциацию значения исходного тезиса о "субъективности психического", Витгенштейн обращает внимание на некорректность применрния слова "знать" в контексте "я знаю, что мне больно". Если в моем частном случае "иметь Р" и "знать Р" это одно и то же, то на вопрос: "Откуда вы знаете, что Р" есть только один тавтологический ответ: "Я знаю Р, потому что ощущаю Р". И "знать Р" здесь ничего уже не добавляет к "ощущать Р". Айер не случайно выступил против подобного аргумента Витгенштейна, ибо если аргумент лишает эпистемических приоритетов ной "внутренний опыт", то падает и претензия на "базисность" феноменалистского языка как разновидности PL1. По Айеру, возможны ошибки по поводу частных идентификаций Р-состояний нашего "внутреннего опыта", а это значит, что возможно и осмысленное применение термина "знать" для Р-состояний в грамматической форме 1 лица. Айер не только допускает возможность "внутренних идентификаций" ощущений независимо от публичного языка, но и считает, что без первичной субъективной самоидентификации не может быть уверенности в корректности слов общественного языка. Поэтому он допускает также возможность, 60 изобрести Робинзоном Крузо язык, понятный Пятнице (25,с.54). Против Айера выступил Рис, обративший внимание на то, что "когда Крузо Айера изобретает имена для описания флоры и фауны, то он заимствует больше, чем изобретает" (25, с.69). Кроме того, как он может изобретать имена, описывающие эти объекты, не зная заранее языка? Витгенштейна волнует не столько вопрос о возможности "внутренней идентификации" Р-состояний, сколько способы их манифестации в PL b требующие особых правил артикуляции, которые Крузо может применять частным способом только потому, что когда- то учился этому у других людей, т.е. учился словам общественного языка. Тактический выпад Айера в данном случае вполне понятен: допустить PLi, но исключить PL/2. В истории гносеологии этот прием не является новым. Дуалисты, субъективные идеалисты, феноменалисты принимали PL b но старались "обойти" зону солипсического тяготения, сталкиваясь при этом с. трудно преодолимым препятствием — проблемой чужих сознаний. Поздний Витгенштейн стремится доказать тщетность подобных усилий, разрушая единственное спасительное средство, к которому прибегали в той или иной форме — от Берксли и Дж.Ст.Милля до Б.Рассела и А. Айера, — аргумент по аналогии (4, с. 196). Тезис о "субъективности психического" может означать: "Другой человек не может ощущать мою боль" (32, § 253). В каком смысле "не может"; в эмпирическом или логическом? Тезис может означать, что если моя боль и боль другого — тождественны — значит должна существовать одна боль в разных случаях, и тогда тезис ложен. Если же тезис означает, что существуют два разных ощущения боли, то тезис бессмысленен. Таким образом, тезис в одном отношении ложен, а в другом - бессмысленен" (32, § 246). Тот же результат получается, если перевести разговор об ощущениях в эпистемические контексты: "Я могу знать, что мне больно"; "другие не могут знать, что мне больно". 61 Витгенштейн отвергает оба эти подтезиса, получаемых в процессе аналитического разложения исходного и утверждения о субъективности психического. Одна из причин возникающей веры в то, что "чужая душа — потемки" и мы не можем иметь достоверное знание о чужих Р- состояниях, связана с возможностью обманов (признание в любви) или симуляций болевых ощущений. На это Витгенштейн отвечает, что имеются базисные (элементарные) формы поведения у детей (32, § 249) или у животных (32, § 250), где бессмысленно допускать возможность лжи или симуляции. Это производные формы действий, приобретающие осмысленность исключительно за счет существования базисных форм. Несмотря на принципиальные пояснения Малколма в дискуссии со Стросоном, до самого недавнего времени некоторые исследователи отрицают значение "внутреннего опыта" в философии сознания Витгенштейна, подчеркивают его оппозиционность и даже враждебность ко всему "субъективному" (25, с. 103-132). Такие интерпретации приводят к бихевиористическим квалификациям (аналитический бихевиоризм, лингвистический бихевиоризм, социальный бихевиоризм). Сам Витгенштейн постоянно предупреждает, чтобы его не считали бихевиористом (32, § 307-308). Он отвергает ряд грубых доктрин, отождествляющих, к примеру, слово "боль", обозначающее ощущение, с болевым криком (32, § 244). Однако это не останавливает многих философов настаивать на том, что позиция Витгенштейна является "замаскированно бихевиористической" (25, с. 115). Эта позиция отличается,конечно, от грубого (онтологического) бихевиоризма, однако это все же бихевиоризм. Нам представляется, что те, кто считает позднюю философию сознания Витгенштейна бихевиористской, совершают следующие ошибки: а) чрезмерно расширяют содержание понятия "бихевиоризм", в результате чего последнее теряет свою определенность; в) не учитывают аргументов Витгенштейна против бихевиоризма 62 и его поиск третьего пути в альтернативе интроспекционизм — бихевиоризм"; c) смешивают реальность "субъективного опыта" с оценкой эпистемологических приоритетов в процессе конституирования значений слов,обозначающих (или выражающих) субъективный опыт; d) рассматривают PLi изолированно, вне той необходимой связи, которая ведет к PL/2. Дискуссии о том, как возможен PL b иногда принимают форму вопроса: может ли лингво-гносеологический Робинзон изобрести PLi для обозначения своих внутренних ощущений, не прибегая к публичному языку (25, с.55). Здесь уместно спросить: в каком смысле "не прибегая"? Если речь идет о Робинзоне Крузо, то он ведь когда-то учился общественному языку, стало быть, и на необитаемом острове другие люди (а значит, общество и культура) "проговаривают" через способы манифестации его изолированного существования. Если же использовать более "точную модель с Маугли, то он не только не в состоянии открыть PLi, но и не будет испытывать в этом никакой необходимости. Когда Витгенштейн доказывает абсурдность допущения изобрести PLi, то он скорее имеет в виду Маугли, а не Робинзона, ибо изобрести PL! — значит изобрести новую "форму жизни". "Виттенитейн, — пишет А.Вохра, — хочет показать не только невозможность персонального (частного) языка, но и категориальную ошибку, совершаемую теми, кто полагает, будто язык может быть персональным. Те, кто так полагают, игнорируют социальную природу языка. Язык есть система деятельности или практики, определяемой правилами... Короче, язык есть "форма жизни" ... Никто не может спорить с тем, что "формы жизни" не могут быть субъективными, ибо субъективность не есть понятие, которое может быть применено к понятию "форм жизни" (27, с.66). На наш взгляд, именно подобные интерпретации субъективности 63 в философии сознания Витгенштейна приводят к противоположной крайности — к ошибочной редукции ее к бихевиоризму и даже к верификационизму (25, С.200). Ибо признание эпистемиологического или онтологического приоритета публичного языка над частным не означает отрицания "языковых игр" с выражением субъективного опыта. "Формы жизни" не только не исключают субъективность, но и предполагают ее в качестве существенного компонента "языковой игры". Другое дело, когда эти компоненты изолируются, противопоставляются и наделяются приоритетами по отношению к публичному языку. Именно против этого направлен аргумент от частного языка. Если мое Р-состояние, скажем, боль, идентифицируется с моим болевым поведением, то, в этом случае предложения: "Я ощущаю боль" и "Я веду себя таким-то образом" должны иметь один и тот же смысл. Витгенштейн однозначно отрицает подобную интерпретацию (32, §244). Если болевое ощущение и болевое поведение — это разные вещи, то встает вопрос о характере связи между субъективными ощущениями и формами их внешних выражений. Отрицая отношение "логического следования" между Р- состояниями и внешним поведением, Витгенштейн избегает бихевиоризма. С другой стороны, он не может, подобно картезианцам, считать эту связь случайной. Как и картезианцы, Витгенштейн признает, что ощущения — это "субъективный недиспозиционный аккомпанемент" нашего поведения, в котором они "естественным образом" проявляются, однако отрицает (и здесь он, как будто, заодно с бихевиористами), что этот "ментальный аккомпанемент" может быть изучен до и независимо от внешних обстоятельств и поведения. "Что произошло бы, если люди не выражали никаких внешних знаков боли?.. Тогда невозможно было бы обучать детей значению "зубная боль"? (32, § 257). Дети, конечно, ощущали бы зубную, боль, но не имели бы возможности выразить 64 эти ощущения сами через "изобретенный" ими PLi. В картезианской же философии сознания дело обстоит как раз наоборот: вначале мы должны иметь ощущения, на базе которых затем давать им обозначения частным способом в терминах PLi. Таким образом, получается: картезианцы и бихевиористы одновременно и правы и ошибаются. Многовариантные опровержения PLi занимают значительное пространство в поздних исследованиях Витгенштейна, однако, это не превращает его в лингвистического бихевиориста, как это считает большая группа исследователей, исключающих возможность третьего пути в антитезе "картезианство- бихевиоризм". Если, рассуждают при этом, он критикует картезианский интроспекционизм, то он бихевиорист. Если же он критикует при атом также и бихевиоризм, то он — более утонченный бихевиорист. Можно ли, основываясь на Требовании Витгенштейна о том, что "внутреннее состояние нуждается во внешнем критерии", считать его бихевиористом, если он атакует не внутренний опыт как таковой, а его самодостаточность, произвольность и автономию, на которых базируются, в конечном счете, все разновидности гносеологического субъективизма? В поздних исследованиях Витгенштейн постоянно говорит о "практическом" характере мышления, понимания, направляя свои замечания против дуалистического рядоположения актов понимания и форм их выражения. "Третий путь" в антитезе "картезианство-бихевиоризм" связывается с введением ключевого понятия критерия с одновременным выходом на социальную практику |