Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна. Лекция 1 формирование мировоззрения
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
знать или быть ясным. Чтобы быть в состоянии спросить о наименовании, нужно уже что- то знать (или уметь). Но что нужно знать?» [5, §30, с.91]. Отвечая на последний вопрос, Витгенштейн приводит следующий пример: челове- ку объясняют, что такое шахматный король. Остенсивное определение, т.е. указание на фигурку и фраза «это король» имеет смысл только тогда, когда для данного понятия, так сказать, уже приготовлено место, т.е. тот, кому объясняют, представляет себе, в чем заключается шах- матная игра. «Мы можем сказать: осмысленно спрашивает о наимено- 110 вании лишь тот, кто уже умеет с его помощью подступиться к чему- либо» [5, §31, с.92]. Можно, говорит Витгенштейн, представить себе такую языковую игру, в которой один человек указывает на предмет, а другой — про- износит его название. Такая языковая игра является всего лишь одной из возможных, однако для большинства философских теорий языка она выступает как основная модель, объясняющая, как слово получает зна- чение. В то же время очевидно, что данная языковая игра несравненно примитивнее, чем наш язык. В ней только называют предмет и больше ничего с этим названием не делают, тогда как в нашем языке имена выполняют различные функции и входят в целую языковую систему. «Именами» мы называем весьма различные вещи; слово «имя» харак- теризует многие разнообразные типы употребления слова, связанные друг с другом многими различными способами [5, §37, с.95]. Витгенштейн напоминает нам об этих языковых фактах, чтобы под- вергнуть критике философские воззрения, подобные тем, которые испо- ведовал сам в «Логике—философском трактате»: как мы помним, там совершенно не было людей, использующих язык, а имена «сами дотя- гивались» до реальности. Теперь же .Витгенштейн критикует понима- ние «именования как некоторого, так сказать, оккультного процесса. Именование выступает как таинственная связь слова с предметом. - И такая таинственная связь действительно имеет место, а именно, ког- да философ, пытаясь выявить соотношение между именем и именуе- мым, пристально вглядывается в предмет перед собой и при этом бесчисленное множество раз повторяет некоторое имя... ибо философс- кие проблемы возникают тогда, когда язык бездействует. И тут мы, конечно, можем возомнить, будто именование представляет собой некий удивительный душевный акт, чуть ли не крещение предмета...» [5, §38, с.96]. Среди тех философских воззрений на язык, беспочвенность которых хочет Ьоказать Витгенштейн, особо важное место занимают концепции, связывающие работу языка с работами ментальных механизмов «в» голове человека. Они рассматривают язык как перевод во внешний, план вполне определенных и четко структурированных процессов; объ- ясняют связь слова и его значение через некие гипотетические психи- ческие механизмы; считают, что значения слов — это образы, возника- ющие в сознании в результате ассоциативной связи со словом и т.п. Так, например, Дж.Локк утверждал, что «то, знаками'чего являются I слова, — это идеи говорящего, и слова в качестве знаков никто не может употреблять непосредственно ни для чего, кроме как для своих собственных идей» 3 Критика концепций такого рода занимает существенное место в наследии Витгенштейна. В разных контекстах и по разным поводам он неустанно проводит идею, что мыслительные операции, такие, как име- нование или понимание речи собеседника, не сопровождаются образа- ми, достаточно четкими и определенными, чтобы их можно было счесть регулирующими эти мыслительные операции. Так, даже при произне- сении имени моего знакомого в моем сознании не обязательно возника- ет определенный образ, похожий на этого знакомого. В рассуждениях такого рода Витгенштейн сам зачастую прибегает к интроспективному методу. Он призывает тщательно проследить за тем, что всплывает в сознании при совершении акта именования, чтобы убедиться в отсут- ствии каких-либо определенных, постоянных и однозначных образов, похожих на именуемый предмет. Более того, наличие подобных образов сделало бы проблематичной возможность понимания. Как удостове- риться, что образы, соответствующие одному и тому же имени, сходны у разных людей? И далее, если человек называет данным именем те объекты, которые «достаточно похожи» на образ в его сознании, то где гарантия, что все люди будут понимать «достаточное сходство» одина- ково? Рассуждения Витгенштейна было бы неправильным понимать как утверждение, что в сознании людей вообще не возникает при опериро- вании именами никаких образов. Витгенштейн вовсе не собирается до- казывать так много. Вполне возможно, что психика отдельных людей организована так, что в их сознании обычно присутствуют яркие и четкие образы того, о чем они говорят. Но он стремится показать, что эта ментальные образы или процессы, происходящие в сознании, лише- ны достаточной структурированности и определенности, чтобы на их основе можно было объяснить язык, коммуникацию, познание. «Когда я мыслю в языке, — говорит Витгенштейн, — то в моем сознании не витают, наряду с языковыми выражениями, еще и «значения»; напро- тив, сам язык есть носитель мышления» [36, §329]. Поэтому, если пы- таться объяснить язык (или, более широко, культуру) через психичес- кие акты, то мы попадаем в логический круг и будем мистифицировать 3 Локк Дж. Опыт о человеческом разумении. Кн.З. Гл.2.//Локк Дж. Сочинения: В Зт. Т.1. М., 1985. С.462. 112 сами себя, ибо последние как раз объясняются через язык и культуру. Определяющий и структурирующий элемент психических актов и со- стояний привносится извне в процессах обучения. Витгенштейн критикует также теорию значения, согласно которой значением является абстрактное свойство или абстрактная сущность, которой обладают все предметы, обозначаемые данным словом, и толь- ко они. Подобная теория значения существует в русле традиционной теории абстракции, согласно которой общее понятие образуется путем отбрасывания единичных признаков предметов и выделения их общих признаков. При этом,как правило, общее рассматривается как сущес- твенное и гораздо более важное, чем единичное. Если общее и не усмат- ривается сразу, то считается, что его надо выявить с помощью какой- то особой техники анализа. Например, Сократ в диалогах Платона, исследуя любое понятие, будь то «мужество», «добродетель», «красо- та», стремится выделить то общее, что есть во всех проявлениях мужес- тва или во всех прекрасных предметах. Это общее и выступает для него как сущность данного понятия. Так, в мужестве, по утверждению Сократа, должно быть нечто тождественное и общее для всех проявле- ний мужества, будь то в бою или в тылу, на море или на суше, в частных или в государственных делах. Именно это общее и рассматри- '. вается Сократом как определение понятия мужества, и, как мы ска- жем в контексте нашего обсуждения, общее выступает для него как значение слова «мужество». • «Сократическое» понимание значения как абстрактного общего свой- ства, которым должны обладать все явления, обозначаемые д а н н ы м словом, наложило сильный отпечаток на теории значения и теории аб- стракции европейской философии. Но Витгенштейн показывает, что данная традиция неспособна объяснить все возможные способы фун- кционирования общих понятий. Он подчеркивает при этом, что абстра- гирование и обобщение — методы естественных наук. В философии же важно не потерять специфику каждого конкретного случая, в частнос- ти — специфику каждого конкретного способа соотнесения языкового выражения и обозначаемых им объектов или явлений. Требуя, чтобы философия не стремилась к обобщениям, Витгенштейн предостерегает также против того, чтобы языковое выражение отрыва- лось от его реального употребления и анализировалось как автономный объект, в абстракции от контекста употребления и вида деятельности, с которыми переплетено употребление. ИЗ Вследствие этих принципиальных моментов своего метода Витген- штейн и заслужил характеристики типа следующей: «Предметом сво- его исследования поздний Витгенштейн и его ученики сделали совре- менный повседневный язык, и только его. Поступая таким образом, они хотели соединить максимальную непосредственность изучаемого объек- та с его наглядностью. Их феноменалистская погоня за непосредствен- ностью диктовалась также желанием опуститься на уровень обыденно- го сознания... (в результате чего концепция Витгенштейна оказалась на самом низшем в психологическом отношении уровне — на уровне языка обывательски мыслящих и занятых самой примитивной повсед- невностью людей)» 4 . Что касается «уровня обывательски мыслящих людей», то я позволю себе остановиться на эпизоде, о котором вспоми- нает ученик и друг Витгенштейна Н.Малколм. Дело было в начале Второй мировой войны. Нацисты обвиняли Великобританию в том, что она готовит покушение на Гитлера и надеется покончить с войной, умертвив его лично. Малколм сказал, что не верит всему этому, ибо подобный замысел не соответствует британскому национальному ха- рактеру. И такая фраза чуть было не сломала навсегда их дружбу. Спустя несколько лет, напоминая о данном эпизоде, Витгенштейн объ- яснял, почему придал ему такое значение: «Ваше замечание о «наци- ональном характере» шокировало меня своей примитивностью. Я под- умал тогда: зачем же изучать философию, если... это не улучшило ваше мышление о важных вопросах повседневной жизни, не сделало вас более осмотрительным, чем какого-нибудь журналиста, при использо- вании опасных фраз, которые эти люди используют для своих собствен- ных цел,ей» 5 Итак, оказывается, что разрабатываемый Витгенштейном метод ана- лиза значений языковых выражений не только не диктовался «желани- ем опуститься на уровень обыденного сознания», но, напротив, Витген- штейн был убежден, что его метод помогает подняться над этим уров- нем по отношению к предельно серьезным и важным жизненным про- блемам. Но каким же образом? И как все это связано с проблемой значения и теорией абстракции? Посмотрим на ставший классическим витгенштейновский анализ значения слова «игра»: «Я имею в виду, — пишет он, — игры на доске, карточные игры, игры в мяч, спортивные игры и т.д. Что свойственно 4 Современная буржуазная философия. М., 1972. С.419-420. 5 Malcolm N. Ludwig Wittgenstein: A memoir L.:Oxford univ. press,. 1958. P.39. 114 им всем? — Не говори: «Должно быть нечто общее, иначе бы они не назывались "играми"», — но посмотри, есть ли что-нибудь общее для них всех. — Ведь когда ты смотришь на них, ты видишь не что-то общее им всем, а подобия, сходства, причем целый ряд. Как уже было сказано: не думай, а смотри! Погляди, например, на игры на доске с их многообразными сходствами. Затем перейди к карточным играм: здесь ты найдешь множество соответствий с первой группой, но много общих черт исчезнет, зато появятся другие. Если мы далее обратимся к играм в мяч, кое-что общее сохранится, но многое утра- тится. — Все ли они «развлекательны»? Сравни шахматы и «крести- ки-нолики». Или: всегда ли есть победа и поражение или соперничес- тво между игроками? Подумай о пасьянсах, В играх с мячом есть победа и поражение; но если ребенок бросает мяч в стену и ловит его, то этот признак исчезает. Посмотри, какую роль играют ловкость и удача. И сколь различны ловкость в шахматах и ловкость в теннисе. Теперь подумай о хороводах: здесь есть элемент развлечения, но как много других черт исчезло! И таким образом мы можем пройти через многие и многие группы игр. И увидеть, как сходства то появляются, то снова исчезают. Результат этого рассмотрения звучит так: мы видим сложную сеть сходств, переплетающихся и пересекающихся. Сходств больших и ма- лых. Я не могу придумать никакого лучшего выражения для характе- ристики этого сходства, чем «семейное сходство»; ибо именно так пере- плетаются и пересекаются различные линии сходства, существующие между членами одной семьи: рост, черты лица, цвет глаз, походка, темперамент и т.д. и т.п. И я буду говорить: «игры» образуют семью» [36, §66, 67]. Тут же Витгенштейн приводит примеры других понятий, образующих «семью»: язык, число. «Вместо раскрытия чего-то общего для всех явлений, которые мы называем языком, я говорю, что эти явления не имеют чего-то общего им всем и позволяющего нам упот- реблять одно и то же слово для их обозначения, но они родственны друг другу многими различными способами» [там же]. О числе же Витген- штейн говорит: «Мы расширяем наше понятие числа так же, как мы прядем нитку, скручивая волокно с волокном. А прочность нитки не в том, что какое-то одно волокно проходит по всей ее длине, а в том, что многие волокна переплетаются .друг с другом» [там же]. Эти рассуждения Витгенштейна встретили суровую критику в 115 учебнике по истории современной буржуазной философии: «Витген- штейн, как феноменалист, не проводит различия между внешними (по- верхностными) признаками сравниваемых явлений и признаками су- щественными... не рассматривает проблему генезиса значений и их исторического развития... Между тем именно в случае слова «игра» легко показать, что генетический подход позволяет установить объек- тивное, а совсем не конвенциональное внутреннее единство между различными случаями игр, которые возникли еще у детенышей зверей в качестве подготовки к будущему их поведению как взрослых живот- ных» 6 . В данном образчике критики интересны два момента. Во-пер- вых, вера в то, что за видимым многообразием явлений, обозначаемых каким-то одним словом, всегда должна лежать объективная общая сущность. Это равнозначно вере в то, что слова обычного языка отно- сятся к (пусть не видимым, не осознаваемым) сущностям. Во-вторых, вера в то, что сущности связаны с происхождением. Между тем рассмотрение генезиса и исторического развития значе- ний не было чуждо и Витгенштейну. Так, интересные соображения по поводу формирования значений языковых выражений можно найти в витгенштейновских заметках о книге Фрэзера «Золотая ветвь» [//]. Внимание Витгенштейна привлек следующий обычай, описанный Фрэ- зером: существовало поверье, что дух хлеба может воплощаться в со- баке или волке. Поэтому иногда последняя несжатая полоска хлебного поля называлась волком (ибо именно в ней должен был укрыться дух всего убираемого поля). Но волком называли и того человека, который убирал последнюю полоску. Он должен был соответственно вести себя, например, рычать или делать вид, что собирается кусаться. «Когда я читаю Фрэзера, — пишет Витгенштейн, — я хочу сказать: все эти про- цессы, эти изменения значения происходят и со словами нашего языка. Когда то, что прячется в последнем снопе, называют «хлебным во- лком» и так же называют этот сноп, а затем и человека, который его убирает, то в этом мы узнаем хорошо знакомый нам языковой про- цесс» [там же, с. 258]. Таким образом, Витгенштейн (и не только он, но и, например, Л.С. Выготский) рисует картину типичных для языка процессов: слово переходит с одних предметов на другие, которые как- то «соприкасаются» с первыми (имеют общее происхождение, либо чем-то похожи, либо задействованы вместе с первыми в какой-то ситу- ации). 6 Современная буржуазная философия. С.423. А как же объективная общая сущность, которая, если верить цити- ровавшемуся выше учебнику по истории современной буржуазной фи- лософии, обязательно должна лежать — как подкладка — «за» видимым многообразием обозначаемых словом предметов? Найдется и таковая — если мы согласимся признать объективное существование духа хлеб- ного поля, который перебегает из одного предмета в другой, соприкос- нувшийся с первым, — по законам контагиозной магии. Для современного человека не в меньшей степени, чем для дикаря, характерна склонность к фетишизации знаковых систем, наделению знаков и значений магическими свойствами, не говоря уже о проеци- ровании на окружающую реальность собственных представлений и по- буждений. Большинство людей автоматически реагируют на слова политико-идеологического словаря, на клише и «йзмы» так, что, если есть слово — значит, реально существует и то, что им обозначается; если группа людей получила определенный ярлык — значит, у них есть общая сущность; если какая-то партия или идеологическое течение постоянно используют некоторый лозунг или наименование — значит, они сохраняют неизменной свою сущность и т.д. Язык, особенно тот, на котором говорят идеология и предрассудки, полон четких граней, од- нозначных оппозиций, неизменных сущностей. Обыденное сознание пе- реносит эти грани, оппозиции, сущности на саму реальность. Так мир современного человека наполняется фантомами. Витгенштейновская концепция «семейного сходства» направлена против идеи, что каждому общему понятию или номинативному выра- жению соответствует определенное абстрактное свойство, которое и можно было бы рассматривать в качестве его значения. Поэтому она обязательно должна быть дополнена идеей значения как употребления. В самом деле, Витгенштейн показал, что значение нельзя трактовать ни как определенный предмет, ни как определенный образ сознания, ни как определенное абстрактное свойство. Поэтому остается допус- тить, что употребление данного слова по отношению к тому или иному кругу предметов регулируется набором парадигм типа: игрой называ- ется это, а еще это, и то тоже называется игрой. Ориентируясь на такие образцы, мы можем употреблять данное слово в привычных случаях. Но относительно каких-то новых явлений набор парадигм не предреша- ет, распространится на них употребление или нет. Таким образом, витгенштейновский тезис, что значение есть упот- ребление, приобретает в этом контексте следующий смысл. Поскольку 117 116 значения не являются четко определенными объектами или сущностя- ми, на которые мы можем ориентировать свое словоупотребление, пос- тольку употребление должно определяться принятыми образцами и правилами. Это означает, что на место регулирующей способности абстрактного объекта или ментального образа Витгенштейн ставит регулирующую силу норм данного вида языковой деятельности. Если в «Логико-философском трактате» язык определялся как сово- купность предложений, то теперь Витгенштейн стремится, используя примеры различных языковых игр, вызвать в нашем представлении иной образ языка. Отличительной чертой языковых игр является нерасторжимое един- ство языка, его употребления и определенной деятельности, причем |