Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна. Лекция 1 формирование мировоззрения

• Название: Лекция 1 формирование мировоззрения
• Дата: 01.04.2021
• Размер: 1.45 Mb.
• Имя файла: Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна.pdf
• Тип: Лекция; #190394
• страница: 13 из 19

все люди будут делать одну и ту же арифметическую ошибку,
все равно это будет ошибка, а не новый тип правильного результата,
ибо реальность даст людям почувствовать неадекватность их действий,
даже если они и ошиблись всем миром.
Ответ на подобное возражение состоит в том, что у Витгенштейна речь идет не о законах арифметики самих по себе, но всегда о системе:
«законы в их определенном применении». Разумеется, если люди, даже и все вместе, вдруг изменят какой-то один фрагмент этой системы (не так просуммируют какие-то числа, оставив без изменений всю сложив- шуюся практику применения арифметики), тогда реальность за себя отомстит (будут рушиться мосты, не сходиться бухгалтерские отчеты и пр.). Позволю себе такой образ: если мы обходим все острые углы в комнате, а про один угол забудем, он нам о себе напомнит. А если мы сумеем построить новую практику обращения с углами, скажем, пере- станем ходить по комнате, а будем в ней парить, — что тогда нам этот один забытый угол! Витгенштейн заметил как-то, что вполне может быть арифметика, где 2 х2 = 5. Но у нее будет другое применение!
Впрочем, тут же замечает он, как мы определяем, какое применение
«то же самое», а какое — «другое»?
Обсуждая вопрос об ученике, который следует арифметическому правилу с какими-то странными ошибками, Витгенштейн замечает, что одна из возможных реакций состоит в том, что такой способ следования правилу будет признан допустимой формой.
На первый взгляд, это может показаться абсурдом. Математичес-'
кое правило (если, конечно, оно сформулировано строго и точно) опре- деляет, как ему надо следовать. И никогда неправильное следование не может стать допустимым: что неправильно, то неправильно. В подо- бном возражении самым интересным является его кажущаяся очевид- ность — при том, что опровергающие факты общеизвестны. Например,
с точки зрения античной математики, наша современная арифметичес- кая практика сплошь ошибочна, даже абсурдна. Посмотрим на в ы р а ж е н и я типа «3v-l », «З
1
/
2
», «3
2
», «3 — 5» и т.д. Для а н т и ч -
133

ной м а т е м а т и к и бессмысленно выражение «квадратный корень из отрицательного числа», невозможно вычитание большего числа из мень- шего, совершенно абсурдно возведение числа в дробную или отрица- тельную степень (так, З
1
/
2
— это три, умноженное на себя полраза: ну разве это не абсурд!). Распространяя арифметическое действие на от- рицательные, мнимые и другие числа, математика проделала то же,
что и ученик из упомянутого выше примера Витгенштейна. И такой способ следования арифметическим правилам стал впоследствии нор- мой.
Для самостоятельной подготовки из списка Рекомендуемой литера- туры необходимо воспользоваться следующими источниками: [14, с.70—
71]; 1/3, гл. 2, §3], а также [35, §139-242].
Контрольные задания
1. Прокомментируйте следующее высказывание Витгенштейна: «Существует общее заболевание мышления, которое всегда ищет (и находит) то, что можно было бы назвать ментальным состоянием, из которого, как из резервуара, якобы происте- кают все наши действия» [14, с. 61].
2. Прокомментируйте следующее высказывание Витгенштейна: «Следование пра- вилу аналогично подчинению приказу» [36, §206].
Лекция 7
ВИТГЕНШТЕЙН О ФИЛОСОФИИ
И ФИЛОСОФСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В предыдущих лекциях, рассуждая о философии математики, о языке и языковых правилах, мы уже имели возможность обратить внимание на специфику философствования Витгенштейна. Теперь пришло время более подробно остановиться на его представлениях о том, что есть философия и какой должна быть деятельность философа,
В «Логико-философском трактате» Витгенштейн, как мы помним,
говорил, что философские утверждения не ложны, но бессмысленны.
Они нарушают логику нашего языка, пытаясь высказать то, что может быть не высказано, а только показано. Поэтому философия должна стать не теорией, а деятельностью по логическому прояснению наших мыслей. В этой деятельности философ высказывает ряд утверждений.
Но данные утверждения надо понимать как строительные леса. Когда результат достигнут, они должны быть убраны. Они тоже бессмыслен- ны.
В ходе философской эволюции Витгенштейна радикально измени- лись его представления о языке и методах анализа. Однако его взгляды на природу философии и задачу его самого как философа остались в своей сущности неизменными.
Чтобы адекватно понять любую витгенштейновскую заметку, любой афоризм, надо видеть их в связи с целостным образом витгенштейнов- ской философии. При этом нельзя забывать, как представлял себе Вит- генштейн смысл и задачи философской деятельности. В противном случае у него можно вычитать финитизм (отрицание права математики на использование актуальной бесконечности), бихевиоризм, теорию язы- ка, подменяющую семантику прагматикой, и многое другое.
Но ничего этого у него нет, а есть определенный метод. Мы уже видели его примеры: подчеркивание различий, показ того, что некото- рые аналогии являются ложными, построение языковых игр, перенесе- ние внимания с форм языковых выражений на их употребление и т.д.
' Но какова цель всего этого? Часто можно встретить утверждение,
135

что целью Витгенштейна, как и позитивистов, является устранение фи- лософии как таковой. Якобы философские предложения бессмысленны,
а осмысленными являются только предложения науки (так интерпре- тируют раннего Витгенштейна) или здравого смысла (так интерпрети- руют Витгенштейна позднего).
Однако мнение, будто Витгенштейн относится к философии так же,
как логические позитивисты или как защитники «здравого смысла»,
является недоразумением; это представляет в ложном свете практически любое замечание Витгенштейна. От него надо избавиться,
если мы хотим понять хотя бы что-нибудь у этого мыслителя.
Но действительно ли это недоразумение? Ведь самому Витгенштей- ну принадлежат следующие утверждения: «Мы видим в философском мышлении проблемы там, где их нет. И философия должна показывать,
что там нет никаких проблем» [37, с.47); «Результатом философии яв- ляется открытие какой-нибудь голой бессмыслицы и шишки, которые набил себе рассудок, ломясь за границы языка. Они, эти шишки, и позволяют нам оценить данные открытия» [36, §119]; «Мы не должны строить никакой теории. В нашем рассмотрении не должно быть ника- ^
ких гипотез. Все объяснения должны быть устранены, и их место долж- ны занять одни описания» [36, §109]; «Мы возвращаем слова из мета- физического в повседневное использование» [36, §116]; «Философия утверждает только то, с чем согласятся все» [36, §599].
Чем же витгенштейновское понимание философии принципиально отличается от позитивистского? Первое существенное отличие состоит з том, что, с точки зрения позитивистов, бессмысленные утверждения высказывают философы, а логики, математики, физики в состоянии видеть эту бессмыслицу, ибо владеют навыками строгого научного мыш- ления. Для Витгенштейна же дело обстоит иначе, а во многих случаях прямо противоположным образом. Философские рассуждения Витген- штейна можно понять как непрерывный диалог между философствую- щим и философом. Именно философствующий ломает голову над мета- физическими псевдовопросами и, пытаясь успокоить себя псевдоутвер- ждениями, производит бессмыслицу. А философ-витгенштейнианец помогает ему избавиться от псевдопроблем и псевдоутверждений, по- казывая, что проблемы нет, есть просто нарушение правил использо- вания языка. В роли философствующего, как показывают заметки
Витгенштейна, выступают не только философы-метафизики, но и мате- матики, логики, психологи и просто люди, рассуждающие на уровне
136
здравого смысла. Метафизические устремления логиков и математиков
Витгенштейн подчеркивает постоянно: «Ни в одном вероисповедании нет такого злоупотребления метафизическими выражениями, как в математике» [40, с. 1]. >
Но, разумеется, метафизические псевдоутверждения делают и сами философы, когда строят, например, рассуждения о природе времени и пытаются объяснить необходимость того, что время имеет только одно направление, или же анализируют особое, исключительное отношение субъекта к его собственной зубной боли, в силу которого только он один,
и никто другой, кроме него, может иметь его зубную боль.
На важное отличие витгенштейновского понимания философии от понимания, которого придерживались логические позитивисты, указы- вает интонация его заметок. Я особенно обращаю в н и м а н и е на это обстоятельство, потому что оно свидетельствует о многом. В самом деле,
против чего предостерегали логические позитивисты философов? Про- тив бессмыслицы. Какой могла бы быть в их глазах расплата за эту бессмыслицу? Непонимание и пренебрежение со стороны «позитивно мыслящих» представителей математизированного естествознания. Но подобная расплата является чем-то внешним. В конце концов, и мета- физик может посмотреть с пренебрежением на того, кто смотрит с пренебрежением на него.
Совсем по-другому обстояло дело для Витгенштейна. Мучительная,
надрывная интонация многих его записей показывает, что расплата за псевдопроблемы и псевдоутверждения в его представлении является чем-то внутренним и очень серьезным. Недаром он говорит о философ- ских болезнях и формулирует задачу своего философствования как те- рапевтическую. Говоря о шишках, которые набивает рассудок, бьющий- ся в плену философских псевдопроблем, о борьбе с околдованностью нашего сознания нашим языком, Витгенштейн подчеркивает, что фило- софские проблемы, т.е. проблемы, которые ставит себе философствую- щий, отличаются мучительностью, навязчивостью и безысходностью.
Углубление в них сопровождается чувством того, что попадаешь в плен, бьешься, как муха о стекло, и так же, как муха, всеми своими усилиями не приближаешь своего высвобождения. «Философская про- блема, — пишет Витгенштейн, — имеет вид: «Я не знаю, как из этого выбраться» [36, §123]. Поэтому он и провозглашает, что задачи его собственной философии являются терапевтическими. Она призвана
«показать мухе выход из мухоловки» [36, §309], высвободить сознание
/
137

из-под власти навязчивых представлений, дать ему успокоительную ясность. А это «может означать только одно — что философские пробле- мы должны полностью исчезнуть. Собственно открытием является то,
которое позволяет мне прекратить философствование, когда я захочу.
Оно успокаивает философию, прекращает ее терзание вопросами, ста- вя под вопрос ее самое...» [36, §133].
Интонация витгенштейновских заметок свидетельствует, что эти про- блемы, эти терзания являются его проблемами и его терзаниями. Он взирает на них не со стороны. Он сам является и философствующим,
и философом. Витгенштейн чувствовал в традиционной философской проблематике смысл, значимый и для его собственных исканий, чув- ствовал ее обаяние. Конечно, он называл философские утверждения бессмысленными. Однако надо заметить, что бессмыслица бессмыслице
- рознь. Может быть бессмыслица, которая кажется наполненной смыс- лом, как ведро — водой, он виден, но попробуй его ухватиться Все равно, что схватить и вытащить из ведра воду. Бороться всю свою жизнь с метафизикой может только человек, глубоко подверженный
«метафизической интоксикации». И такая борьба является не чем иным,
как философской деятельностью.
Но что же такое эта роковая «мухоловка», откуда берутся «ловуш- ки языка»? Это связано, в конечном счете, с тем, какую огромную роль в нашей жизни, культуре, познании играет язык, и тем, как мы склон- ны к нему относиться. Вообще, роль языка в познании и деятельности людей невозможно переоценить. «Не в том дело, — пишет Витгенштейн,
- что без языка мы не могли бы объясниться друг с другом. Без языка мы не могли бы определенным образом влиять на других людей; не могли бы строить улицы и механизмы, и т.д. Ну и, конечно, без исполь- зования речи и письма мы не могли бы объясняться друг с другом»
[36, §491]. Язык — не просто средство передачи другим уже имеющих- ся у меня знаний и намерений. Он является важнейшим средством познания и освоения мира и организации совместной деятельности людей.
Язык — это та линза, через которую — и посредством которой! — мы вообще смотрим на мир. При этом мы естественным образом не заме- чаем самое линзу. Метафора оптического средства или органа, с по- мощью которого мы смотрим на мир, некоторого не замечаем и не можем замечать, повторяется у Витгенштейна в разные периоды его творчества. В нормальных ситуациях мы и не должны обращать внима-
138
ния на свой оптический инструмент. Однако бывает так, что мы, сами того не сознавая, переносим фокус своего зрения на эти «линзы» и,
всматриваясь в неясные отблески, играющие на их поверхности, вооб- ражаем, что всматриваемся в. глубокую сущность рассматриваемого явления. Чаще всего это происходит тогда, когда человек философству- ет. «Проблемы, возникающие из—за неправильного понимания языко- вых форм, имеют характер глубины. Это глубокое беспокойство... оно коренится в нас так же глубоко, как и формы нашего языка» [36, §111].
Однако философствуют, как известно, не только философы, но и мате- матики, логики, психологи, физики и кто угодно еще. Нефилософы осо- бенно часто попадают в ловушки языка, не замечая их. Так что взгля- ды Л. Витгенштейна в этом моменте существенно отличаются от пози- тивистского убеждения, что ученые — лучшие философы в том, что касается проблем их наук.
Л. Витгенштейн разрабатывал различные техники для преодоления философских болезней, порождаемых ловушками языка [см. подробнее
/7]. Они направлены на то, чтобы, обсуждая философские проблемы,
брать слова и целые утверждения в их обычном употреблении, не вы- рывая из обычных контекстов. Вырванный из контекста осмысленных словоупотреблений (которые всегда связаны с определенными ситуаци- ями и видами деятельности) язык предоставляет возможность форму- лировать такие «глубокомысленные» вопросы, как: «На что похоже то,
что ни на что не похоже?», «Может ли камень испытывать боль?»,
«Может ли машина мыслить?», «Может ли другой человек испытывать мою боль?» и др. Даже такой наивный и трогательный вопрос, как
«Куда уходит детство?», построен по тому же принципу, что и ряд метафизических вопросов, касающихся абстрактных сущностей или теоретических объектов. В качестве терапевтического средства Витген- штейн рекомендует также анализ разнообразия употреблений соответ- ствующих слов (таких, например, как «время», «возможность», «дока- зательство», «суждение» и пр.), чтобы продемонстрировать, что им не соответствует единственный и определенный предмет реальности.
Многие традиционные философские вопросы и утверждения явля- ются для Витгенштейна примерами «вхолостую вращающихся шкивов языка». Среди таковых он обращает особое внимание на утверждения о внутренних психических состояниях или ощущениях субъекта типа:
«Я не могу испытывать зубную боль другого человека», «Мои ощуще-
139

ния недоступны другим людям», «То, что я вижу, суть мои чувствен- нь.е данные».
Это псевдоутверждения, лишенные смысла, однако.не потому, что они нарушают правила языка, но потому, что сами суть выражения правил языка, для которых не существует контраста, антитезы. Поэто- му они ничего не утверждают и не описывают.
Удобным критерием осмысленности выступает возможность пред- ставить положение дел, обратное описываемому в- предложении. Но именно это оказывается невозможным для метафизических предложе- ний. Такая невозможность придает им видимость поразительно глубоких прозрений; они имеют в себе что-то завораживающее, что побуждает повторять их снова и снова в надежде постичь, какого рода факты
(относительно устройства сознания) придают им бесспорную достовер- ность. В то же время, пытаясь обосновать утверждение типа «Другое лицо не может испытывать мою зубную боль», человек не может ниче- го другого, кроме как воскликнуть: «Но ведь моя боль — это моя боль!»
или «Пусть у другого боль точно такая же, но не та же!». Утверждения такого типа, как и фразы, которыми мы попытаемся их «обосновать»,
суть замаскированные формы грамматических правил относительно использования выражения «та же самая боль». Они показывают, что из языка исключаются выражения типа: «У меня — его боль», «У него
- моя боль» и пр. Аналогичным образом Витгенштейн трактует и выражения типа: «Чувственные данные человека принадлежат только ему». Дело не в сущности чувственных данных, не в закрытости для нас чужих сознаний, но в грамматическом правиле, которое делает бессмысленной саму идею, что два разных человека могут иметь одни и те же чувственные данные. Если грамматика исключает возможность того, что «моя боль» будет у других людей, то бессмысленно говорить,
что она «принадлежит» мне (именно потому, что подобное утверждение лишено контраста).
Выражения «У меня зубная боль» и «У него зубная боль», хотя и выглядят аналогично, но принадлежат совершенно разным граммати- ческим уровням, ибо фраза «Я не знаю, испытываю ли я зубную боль»
бессмысленна, тогда как «Я не знаю, испытывает ли он зубную боль»
вполне осмысленна. Иными словами, факт зубной боли состоит не в том, что зубная боль стоит в отношении то ко мне, то к другим. Разница между фразами «У меня зубная боль» и «У него зубная боль» такая же, как между «стонать» и «говорить, что он стонет». Витгенштейн
140
говорил также, что слово «я» вообще можно элиминировать из грам- матики. И тогда станет невозможным формулировать псевдопредложе- ния типа «Только я и никто другой могу испытывать мою зубную боль». Вместо этого получались бы фразы типа «Когда есть зубная боль, тогда есть зубная боль».
Анализируя выражения типа «Я вижу нечто», «Я воспринимаю нечто», Витгенштейн приходит к тому, что они имеют смысл только когда «я» относится к человеку. Но в феноменологических рассуждени- ях, где под «нечто» подразумеваются чувственные данные, слова «я»,
«вижу» не имеют своего обычного смысла. То же относится к солипсис- тскому тезису «Существует только то, что я воспринимаю». Ведь в подобной фразе «я» уже не может быть человеческим телом. Это по- рождает иллюзию, что «я» обозначает нечто нетелесное, ментальное,
присутствующее в теле. Оно-то и кажется настоящим «я», которое на самом деле мыслит и чувствует «внутри» тела. Подобный ход мысли присутствует, например, у Декарта, однако далеко не у него одного.
Декартовские представления о «мыслящей вещи», которая и является настоящим «я» и которая лишь случайным внешним образом связана с телом человека, определило собой важнейшую линию развития евро- пейской философии. Исследователи творчества Витгенштейна часто говорят, что основным объектом его атак была «картезианская пара- дигма» в философии. Эта парадигма связана с признанием особого,
исключительного статуса «внутреннего» опыта, «внутренних» процес- сов и состояний. Она проявляется также в стремлении найти для всех наблюдаемых фактов языковой деятельности человека их корреляты —
объясняющие их механизмы — в виде особых психических состояний и процессов, о чем мы уже говорили в предыдущих лекциях.
Посмотрим на то, как Витгенштейн обсуждает понятия, относящи- еся к внутренним состояниям и ощущениям субъекта, например, «ис- пытывать боль», «ощущать» и пр. Они выражаются глаголами, харак- терная особенность которых состоит в том, что в 1-м и 3-м лице един- ственного числа они имеют разную грамматику. Например, я могу сказать: «Я полагаю, что он испытывает боль, но я в этом не уверена».
Эта фраза будет иметь смысл. Однако если я скажу: «Я полагаю, что я испытываю боль, но я в этом не уверена», то меня просто не поймут.
Подобная асимметрия 1-го и 3-го лица является такой грамматичес- кой характеристикой, которая позволяет выделить область процессов и состояний, относящихся, согласно философской традиции, к «внутрен-
141

ним», недоступным внешнему наблюдению, известным только самому субъекту, но зато известным ему с полной достоверностью, ибо он «об- ладает» ими. Речь идет о процессах и состояниях, описываемых глаго- лами «видеть», «чувствовать», «ощущать», «полагать», «восприни- мать», «помнить», «знать» и т.д.
Витгенштейн объясняет эту асимметрию как указание на то, что