Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна. Лекция 1 формирование мировоззрения

• Название: Лекция 1 формирование мировоззрения
• Дата: 01.04.2021
• Размер: 1.45 Mb.
• Имя файла: Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна.pdf
• Тип: Лекция; #190394
• страница: 12 из 19

образцы и нормы языкового поведения неотделимы от образцов и
норм конкретного вида деятельности. «Это целое, состоящее из языка и действий, с которыми он связан, я буду называть такжг языковой игрой» [5, §7]. Объясняя происхождение этого термина, Витгенштейн ссылается на те игры, в которых ребенок обучается значениям слов.
Для овладения языком ребенку нужна игра, т.е. деятельность, в кото- рой осуществляется манипулирование со словом по строго определен- ным правилам. Значение слова можно выучить лишь в контексте опре- деленной деятельности — таков смысл, вкладываемый Витгенштейном в термин «языковая игра». Идея языковой игры показывает, что язык сам есть часть определенной деятельности. Вместе они образуют кар- кас, определяющий значения слов. В различных языковых играх одни и те же слова имеют разные употребления, и это означает, что они фактически имеют разные значения. При этом важно, что совокупность возможных употреблений одного и того же слова не ограничена и не фиксирована. Имеется неопределенно большое число различных упот- реблений, в которых слово получает соответственно различные значе- ния: имени или целого предложения, команды или вопроса, утвержде- ния, просьбы, сомнения и проч.
Витгенштейн даже сам изобретает различные языковые игры, в которых одни и те же слова имеют разные функции. Каждая (реальная или придуманная) языковая игра выступает как целостная и замкну- тая система. Не имеет смысла говорить, что она, например, неполна.
Разве, спрашивает Витгенштейн, наш язык был неполон до изобрете- ния химических символов или символизма исчисления бесконечно ма- лых? Языковая игра может быть дополнена. Но это не значит, что до
118
того в ней зияли пробелы. Так же и язык: он и полон, и всегда может быть пополнен. Язык развивается подобно тому, как растет город.
Строятся новые дома и целые кварталы, со своей планировкой и архи- тектурой, перестраиваются старые кварталы. А в языке появляются новые правила, новые использования языкрвых выражений, и одновре- менно происходит отмирание или модификация старых использований.
Но неизменно язык остается средством коммуникации. Он предполага- ет единообразие пониманий и суждений всех участников.
Рассмотрение различных языковых игр помогает достичь ясности относительно языка, потому что языковые игры служат объектами для сравнения. Сопоставляя их с реальным языком, легко указать на те черты, которыми обладает язык [36, §130].
В частности, само понятие языковой игры не может не навести на мысль о правилах. Какая же игра без правил! Теме языковых правил будет посвящена следующая лекция.
Сейчас я хочу подчеркнуть еще один момент. В «Философских ис- следованиях», так же как в «Философской грамматике» [37], «Голубой и коричневой книгах» [9], представлено воззрение на язык, радикально отличающееся от того, что излагалось в «Логико-философском тракта- те», от воззрений на язык, типичных для эмпиристской традиции, и от подходов к языку в русле логического анализа. Здесь не осталось и следа от безличного солипсизма «Трактата». На сцену выступили различные люди, использующие язык в ходе совместной деятельности.
Язык описывается Витгенштейном как форма социальной практики, а не как безличное отражение реальности. По этому поводу очень хочется сказать, что поздний Витгенштейн строит деятельностную и социаль- ную концепцию языка. Зачастую так и говорят. Однако утверждать это все-таки не следует, потому что Витгенштейн неоднократно разъяс- нял, что он не собирается строить никаких теорий. Он стремится ука- зать нам на известные факты относительно языка, которые должны побудить нас отказаться от некоторых философских объяснений его сущности; например, эмпиристских или тех, которые давались в логи- ческом атомизме.
Для самостоятельной подготовки из списка Рекомендуемой ли-
тературы необходимо воспользоваться следующими источниками:
15]; [71; [9\, [//]; [12, гл. 3, 4]; [1.6, гл. 2, 3], а также [36].
119

Контрольные задания
t. Придумайте пример какой-либо языковой игры.
2. Приведите пример лингвистического явления, которое нельзя охарактеризовать как языковую игру. Чем надо дополнить пример, чтобы он стал языковой игрой?
3. Проинтерпретируйте утверждение о том, что значение есть употребление.
Лекция 6
ПРОБЛЕМА СЛЕДОВАНИЯ ПРАВИЛУ
Введенное Витгенштейном понятие языковой игры привлекает внима- ние к тому обстоятельству, что языковая коммуникация опирается на то, что ее участники следуют одним и тем же правилам: ведь игра невозможна без правил. Если кто-то из.участников «взбунтуется»
против языковых правил, то коммуникация будет нарушена — его перестанут понимать.
Как обеспечивается то, что участники языковой игры следуют од- ним и тем же правилам? Что вообще представляет собой «следование правилу»? Эту проблему, насколько я знаю, впервые поставил Витген- штейн. До него никто не анализировал следование правилу. Но может возникнуть вопрос: а есть ли необходимость в специальном анализе?
Чтобы ответить на него, надо объяснить, какого рода неясность связана со следованием правилу и почему Витгенштейн поднял эту проблему.
Чтобы понять идеи позднего Витгенштейна, надо прежде всего по- пытаться реконструировать те воззрения, против которых он выступа- ет. К такому приему мы уже прибегали в предыдущих лекциях. Со- бственные рассуждения-Витгенштейна не являются попыткой постро- ить особую теорию правил. Напротив, он хочет показать ненужность и беспочвенность особых философских трактовок правила. Каких имен- но? Здесь невозможно сослаться на какую-то конкретную концепцию.
Представления, против которых выступает Витгенштейн, рассеяны по страницам философских, логических, лингвистических сочинений или вообще не формулируются явно, а принимаются как самоочевидные.
Среди них можно выделить убеждения в том, что:
- языковые правила могут быть сформулированы явно, четко и однозначно, так что в сущности они подобны четким и однозначным правилам логических либо математических исчислений, хотя их сущ- ность маскируется в разнообразных функционированиях естественного языка;
— овладеть правилом — значит быть в состоянии дать его четкую формулировку;
121

- следование правилу предполагает его понимание; это специфи- ческое состояние сознания, которое надо вычленить и описать;
- следование правилу предполагает его адекватную интерпрета- цию; интерпретация «содержится в голове» участвующих в коммуни- кации людей;
- правило «содержит в себе» все случаи его применения; оно детер- минирует, подобно формуле, действия, которые являются следованием ему;
— если правила служат основой коммуникации, то и следование правилу должно иметь некоторую основу; чтобы не возникало логичес- кого круга, объяснение того, как люди следуют правилу, должно быть найдено вне коммуникации, например, в наличии особых психических механизмов в сознании участников коммуникации или в том, что пра- вила являются отражением некоторой реальности;
- нарушение правил приведет к столкновению с реальностью, кото- рая накажет за это; например, нарушение логических правил приве- дет к ошибочным выводам, а это, в свою очередь, — к ошибочным действиям.
Таким образом, речь идет о философских установках, побуждающих к тому, чтобы за видимыми фактами реального функционирования языка в языковом сообществе искать управляющие этими процессами
скрытые механизмы, лежащие либо в сфере сознания, психического,
либо в «царстве идей», т.е. в объективных соотношениях между идеаль- ными объектами типа сущностей, смыслов, математических объектов и т.п.
Витгенштейн не строит теорию правил; в то же время его рассуж- дения неверно было бы понимать так, что вообще не нужно и не может быть никаких интересных теорий, например, психологических или лин- гвистических, объясняющих работу правил. Его позиция состоит в том,
что философские объяснения, апеллирующие, как это принято в тра- дициях европейской философии Нового времени, к процессам в созна- нии или к идеальным объектам, не делают следование правилу ни более понятным, ни более обоснованным.
Вот Витгенштейн рассматривает пример выписывания числовой пос- ледовательности согласно правилу ее образования [36, §143]. Ученик пишет числа, а мы, наблюдая за его действиями, хотим определить,
овладел ли он уже правилом образования этой последовательности.
Существенно, насколько часто он делает ошибки. Но сколько именно
122
членов последовательности он должен написать без ошибки, чтобы мы сочли его овладевшим этой техникой? Ответить на такой вопрос невоз- можно. Тут нет никакой четкой грани. К тому же мы склонны утвер- ждать, что усвоение правила не состоит в том, что ученик способен выписать без ошибки 10, 50 или даже 100 членов последовательности,
а в том, сформировалось ли в его сознании понимание правила. Мы с л е д и м за его в н е ш н и м п о в е д е н и е м — в ы п и с ы в а н и е м последовательности, — и пытаемся угадать, сформировалось ли в его сознании это невидимое состояние — понимание, или знание, правила.
Витгенштейн же призывает нас задуматься над тем, что мы понимаем под состоянием знания: «В чем состоит знание? Позволь мне спросить:
когда ты знаешь применение (соответствующего математического правила. — З.С.)? Всегда? Днем и ночью? Или только тогда, когда ты думаешь о законе этой последовательяости?» [36, §148]. Состояния сознания имеют начало, конец, могут быть более или менее интенсивными. Однако бессмысленно говорить: «Я начал знать это правило тогда-то, и знаю его днем сильнее, чем во сне» и т.п.
После показа несообразности предположения, будто знание и пони- мание суть состояния'сознания (Zustand der Seele), Витгенштейн об- суждает на примерах, в чем состоит понимание правила. Например,
В наблюдает, как А выписывает последовательность «2, 4. 6, 8», и вдруг понимает, как ее продолжить. Что при этом происходит? Пыта- ясь найти-ответ на подобный вопрос, мы, замечает Витгенштейн, стре- мимся охватить происходящий в сознании процесс, ищем нечто спря- танное за более грубыми и потому доступными изучению внешними проявлениями понимания. Но именно это и не удается. Поэтому Вит- генштейн рекомендует: «Не думай совсем о понимании как процессе в сознании. Ибо как раз такой способ выражения и создает путаницу»
[36, §154]. Возможно, что внезапное понимание закона последователь- ности и составляет предмет особого переживания, «но для нас чье-то заявление, что он понял и знает,.как продолжать последовательность, - оправдывается только теми внешними обстоятельствами, при которых делается подобное заявление» [36, §155]. Если ученик наблюдает, как перед ним выписывают числовую последовательность «/, 5, //, 19, 29»,
и восклицает наконец: « Я понял! Я могу продолжить!» — то при этом он мог бы иметь особое переживание озарения, облегчения, перед его внутренним взором могла бы мелькнуть формула п
2
+ п—1 и т.д. и т.п.
Но ничего этого могло и не быть. Тем не менее, если ученик пишет
123

члены последовательности правильно, мы скажем, что он действительно понял и овладел этой техникой.
Поэтому слова «я понял и могу продолжить» вовсе не являются сокращением для описания всей ситуации и ее обстоятельств, включая процессы в сознании говорящего. «Подумай, — предлагает в этой связи
Витгенштейн, — как мы выучиваем употребление выражений типа «я знаю как дальше», «я могу продолжить»; в каком семействе языковых игр мы его выучиваем» [36, §179]. Эти слова выступают в большинстве случаев как сигнал. О том, насколько правильно они употреблены, мы судим по дальнейшим действиям человека. Поэтому было бы ошибочно интерпретировать такие слова как «описания состояний сознания» [36,
§180].
В то же время Витгенштейн предупреждает, что «критерии для использования слов «соответствовать», «мочь», «понимать» гораздо сложнее, чем это может показаться на первый взгляд. То есть языко- вые игры, содержащие их... более запутаны, и роль в нашем языке таких слов иная, чем мы это себе представляем. Однако именно эту роль мы должны понять, чтобы разрешить философские парадоксы»
[36, §182].
Витгенштейн прорабатывает тот же круг вопросов и на примере такой деятельности по правилам, как чтение текста вслух. Оно отлича- ется от произвольного издавания звуков или чтения наизусть тем, что текст ведет нас. Отсюда может возникнуть соблазн исследовать особый внутренний опыт сознания — состояние «быть ведомым» чем-то или кем-то, ввести для его объяснения гипотезу о скрытом психическом механизме и таким образом ответить на йопрос, в чем состоит следо- вание правилу. Однако могут быть разные примеры того, как нечто нас ведет, и поэтому такое понятие неопределенно и неоднозначно. Нап- ример, когда читает маленький ребенок, только-только выучившийся читать и читающий медленно, с трудом, ошибаясь и поправляя свои ошибки, и читает взрослый человек, который скользит глазами по строч- кам, произносит читаемое вслух, а сам может думать о чем-то совсем другом, есть ли у нас достаточные основания, чтобы рассматривать процессы в их сознаниях как работу одного и того же, только скрытого,
психического механизма?
Тут кто-то мог бы подумать, что сложности, стоящие перед подо- бным подходом, преодолеваются, если допустить не один, а два меха- низма. Но подумаем и о таких случаях: человек читает незнакомый ему
124
текст; человек лишь делает вид, что читает, на самом же деле только водит глазами по строчкам, а читает наизусть; человек отчасти читает,
отчасти догадывается, отчасти читает наизусть. Для них надо будет допустить еще несколько механизмов? Но как тогда быть с такими приводимыми Витгенштейном примерами, как: человек видит данный текст впервые, однако вместо специфического переживания «быть ведомым» этим текстом у него появляется странное ощущение, что он уже знает текст и читает его наизусть. Что мы скажем по этому пово- ду? Работает ли тут гипотетический «скрытый» психический механизм или нет? Или другой витгенштейновский пример: человек видит какие- то странные знаки, вовсе не являющиеся знаками какого-либо алфави- та, но (во сне или под влиянием наркотиков) начинает читать их, как будто эти знаки сами ведут его и побуждают произносить определен- ные слова. Какой скрытый психический механизм мы предложим для объяснения данного случая? При этом, как подчеркивает Витгенштейн,
нельзя забывать, что между всеми упомянутыми случаями существует масса промежуточных. Поэтому, объясняет он, не надо искать скрытой общей сущности, спрятанной «под поверхностью» различных случаев,
но рассматривать семейство примеров такого рода, не теряя отличаю- щую каждый из случаев специфику того, в чем тут состоит следование правилу. В связи с этим можно вспомните рассуждения Витгенштейна по поводу того, что означает слово «игра». Чтение, как мы видим, это тоже не единый процесс в сознании, но многообразие форм, объединя- емых отношением «семейного сходства».
Но что же показывают эти рассуждения Витгенштейна? В чем могут убедить нас его воображаемые примеры? Утверждает ли он, что нет никаких невидимых постороннему глазу психических процессов, а есть только видимое поведение? Нет. Витгенштейн не утверждает этого.
Вообще, он не является бихевиористом, в чем его зачастую неспра- ведливо обвиняли
1
К тому же, его доводы недостаточны для опровержения предпол- ожения о существовании свернутых, может быть, даже бессознательных психических механизмов, управляющих деятельностью чтения, счета и пр. Но навряд ли Витгенштейн стремится опровергать подобное пред-
1
Бихевиоризм — направление в психологии, отрицающее, что предметом психологии является сознание, и считающее таковым поведение, понимаемое-как телесные реакции на стимулы. Витгенштейн не бихевиорист хотя бы потому, что он не психолог. Он обсуждает философские, а не психологические проблемы.
125

положение. Ведь оно относится к психологии, а не к философии. Утвер- ждения, против которых выступает Витгенштейн, являются философ- скими и априорными. Цель этих утверждений —-свести видимое к невидимому; явное — к скрытому; социальное-(языковую коммуника- цию) — к тому, что находится «внутри» сознания индивида. Витген- штейн показывает, что такие утверждения пусты и никак не прибав- ляют ясности.
Он показывает, что даже если и есть некие психические механизмы,
управляющие поведением, которое является следованием правилу, то они разнообразны и не сводимы к какой-то общей сущности. Что делает все механизмы, управляющие различными видами, например, чтения,
механизмами именно чтения, а не чего-либо другого? Не их скрытые свойства, лежащие в сфере психического, — о них мы ничего не знаем,
— а то, что поведение, порождаемое этими механизмами, соответствует публично признаваемым правилам. Так, «чтением» мы называем де- ятельность, удовлетворяющую таким-то известным нам правилам. Мы говорим, что человек следует правилам, ибо видим, что он делает.
Ничто не вынуждает нас к постулированию особых механизмов, в ко- торых якобы лежит сущность-того, что мы видим.
Но если «философский зуд» не оставит нас, и мы, несмотря на замечания Витгенштейна, будем по-прежнему искать здесь какую—то скрытую глубину, то пойдем, наверное, по такому пути: мы скажем,
что следование правилу предполагает понимание правила, т.е. схваты- вания его смысла. Этот смысл объективен, он не зависит от воли и желания людей. Скажем, арифметическое правило сложения объектив- но, потому что 2 + 2 объективно равно 4. Таким образом, само правило определяет, как надо ему следовать, какое поведение будет правиль- ным следованием, а какое — неправильным (правильное и неправиль- ное сложение). Понимание смысла правила можно также представлять себе как его интерпретацию.
Например, дорожный указатель, имеющий вид стрелки, тоже мож- но трактовать как правило. В чем состоит следование этому правилу?
В том, чтобы понять его смысл, т.е. проинтерпретировать стрелку как указание направления. Такая интерпретация ясно показывает, как надо следовать данному правилу, какое следование правильно, а какое —
нет.
Витгенштейн же предлагает для анализа такую воображаемую си- туацию: ученика учат писать последовательность по правилу «прибав- ив ляй 2 к последнему числу». Он многократно выписывает последова- тельность четных чисел, без ошибок и достаточно далеко, так что мы убеждены, что он овладел этой операцией. Но вот однажды ему случа- ется продолжить ее до /000, после чего он пишет: 1004, 1008, 1012 и т.д. Он не понимает нашего недовольства, потому что убежден, что делает именно то, чего от него хотят: прибавляет по двойке в первой тысяче, по две двойки — во второй, по три — в третьей и т.д. В каком смысле мы можем сказать, что он следует правилу ошибочно, и в чем состоит правильное следование? Размышления над данным вопросом приводят к выявлению следующего факта; получается, что мы убеж- дены, будто правило как бы содержит в себе все бесконечное множес- тво своих возможных применений, поэтому вопрос о правильном или ошибочном следовании решается сравнением реальных фактов следо- вания правилу в непредсказуемом многообразии ситуаций с образца- ми, «содержащимися» в правиле.
Если же отказаться от подобного допущения, то получается, что в ходе следования правилу каждый новый шаг требует нового решения
[36, §186]. Но на каком основании мы можем тогда говорить, что тот или иной шаг является правильным или ошибочным?
Что значит «содержать в себе все возможные применения»? Вит- генштейн, как обычно, рассуждает на примере. Мы обычно думаем о механизме как «содержащем в себе» свой способ работы. Все дейст- вия, которые механизм способен выполнять, «в каком-то таинственном смысле уже присутствуют в настоящий момент» \36, §193]. Но когда же формулируется такое странное представление о механизме? Тогда,
отвечает Витгенштейн, когда мы пытаемся философствовать [36, §194].
Тогда возможные движения механизма трактуются как тени действи- тельных движений. Чтобы избавиться от таких представлений, надо проанализировать, как мы используем выражение «движения, которые может совершать данный механизм». «Непонятое использование слова трактуется как выражение для особого процесса. (Подобно тому, как о времени думают как об особой среде, а о душе как особом существе.)»
[36, §196].
Но как же правило показывает мне, что я должен делать в каждом случае? Витгенштейн подчеркивает, что отсылка к интерпретации пра- вила не решает проблемы, кратко утверждая: «Интерпретации сами по себе не определяют значения» [36, §198]. Как же связаны правило и действие? Например, какого рода связь существует между доро-
127

жным указателем и тем, что я направляюсь в такую-то сторону? Ответ
Витгенштейна звучит таким образом: «Я обучен реагировать на доро- жный указатель определенным образом, и поэтому я так'реагирую. —
Но так ты задаешь лишь причинную связь; говоришь, почему человек следует дорожному указателю, но не говоришь, в чем состоит это сле- дование. — Нет, я также хотел показать, что человек лишь тогда ведом указателем, когда есть устойчивое употребление, обычай» [36, §198}.
«Не может быть так, чтобы только один раз только один человек сле- довал правилу» [36, §199]. Требуются обычаи, институты.
В результате этих рассуждений Витгенштейн формулирует пробле- му, ставшую фокусом многочисленных дискуссий. Поэтому целесооб- разно привести данный" параграф полностью: «Наш парадокс был таким: правило не может определить никакого способа действия, ибо любой способ можно привести в соответствие с этим правилом. Ответ был таков: если любое действие можно согласовать с правилом, то любое действие можно сделать и противоречащим ему. Следовательно,
тут не будет ни соответствия, ни противоречия.
Что здесь возникало неправильное понимание, обнаруживается хотя бы в том, что в данном рассуждении мы подставляем одну интерпре- тацию вместо другой; как будто каждая успокаивает нас на минутку,
пока мы думаем о другой интерпретации, лежащей в основе этой. Тем самым мы показываем, что существует понимание правила, которое не является интерпретацией, но проявляется в различных случаях приме- нения в том, что мы называем «следованием правилу» и «действием вопреки правилу».
Есть тенденция говорить: каждое действие согласно правилу пред- ставляет собой его интерпретацию. Однако об «интерпретации» следу- ет говорить только тогда, когда одно выражение для правила заменя- ется другим» [36, §201].
В §202 Витгенштейн говорит, что следование правилу есть практи- ка. Поэтому «следовать правилу» — совсем не то же самое, что «верить в то, что я следую правилу». Нельзя приватно, индивидуально следо- вать правилу, ибо в подобном случае, нельзя различить, когда человек действительно следует правилу, а когда он только думает, что следует.
Вопрос «Как я могу следовать правилу?» есть вопрос об оправда- нии моего образа действий. Однако всякий поиск оснований приходит к концу. Тогда остается только сказать: «Так я это делаю» [36, §211,
217]. В ситуации следования правилу нет выбора. Правилу следуют
128
слепо [36, §219]. Правило все время говорит нам одно и то же, и поэтому мы делаем то же самое.
Эти утверждения Витгенштейна противоречат устоявшимся пред- ставлениям о том, чем человек отличается, например, от пчелы: он действует не слепо, но его деятельность определяется его сознанием.
Поэтому естественно считать, что и правилу человек следует не слепо,
а на основе своего понимания.
Но Витгенштейн не отрицает того, что человек действует сознатель- но, а не инстинктивно. Речь идет .о другом. Витгенштейн объясняет нам,
что совершенно не нужно вводить между правилом и действиями, со- стоящими в следовании правилу, некий третий член — понимание пра- вила, интерпретацию правила, смысл правила, — без которого якобы нельзя объяснить, почему человек, следующий правилу, действует именно так, а не иначе. Объяснение того, почему человек действует так,
состоит в том, что таково правило. И этого достаточно.
Если же принять, что этого недостаточно и что для объяснения сле- дования правилу надо ввести еще и интерпретацию правила, мы придем к регрессу в бесконечность: в самом деле, если мне нужна интерпретация правила, чтобы понять, как его нужно .применять, то,
по той же логике, мне нужна интерпретация интерпретации, чтобы знать, как применять интерпретацию, и т.д. до бесконечности. В таком случае до применения дело никогда не дойдет.
Подчеркивая, что правило есть практика, Витгенштейн заставляет нас осознать, что правило — это не формула, а что-то вроде «социаль- ного установления», обычая, традиции. Если формулу и можно отде- лить от последовательности, которую она определяет, то правило живет только в практике своих применений. Более того: оно совпадает с этой практикой.
Но что означает, что правило совпадает с практикой своих приме- нений? Практика всегда конечна, а также многообразна и изменчива.
Я хочу даже сделать более сильное утверждение: подобно тому, как сложившаяся практика употребления слова «игра» не детерминирует,
как будет расширяться (или сужаться) значение этого слова в дальней- шем, так и наличная практика следования некоторому правилу не предопределяет того, как люди будут вести себя в будущем (в отличие от формулы, которая определяет и первый, и сотый, и стотысячный члены последовательности).
Этот вывод, как я думаю, неизбежно следует из рассуждений Вит-
1
129

генштейна. Чтобы показать, насколько он нетривиален, я воспользуюсь примером, который сконструировал современный американский фило- соф-аналитик С.А. Крипке
2
Мы все знаем, говорит он, обычную арифметическую операцию сло- жения, однако знаем ее, строго говоря, лишь на конечном числе при- меров. Существуют числа, которые еще никогда за всю историю чело- вечества не складывались. Это, конечно, огромные числа, но для дан- ного изложения не существенно, какие именно, и Крипке берет для примера числа 68 и 57. Мы сделаем это впервые и напишем, естес- твенно, 125. А почему, спрашивает Крипке, не 5? Откуда мы знаем,
как нужно следовать правилу в случае, с которым встретились впер- вые? Конечно, по правилам сложения должно получаться именно 125,
а не 5. Но подобное возражение было бы совершенно нерелевантно для проблемы, поставленной Крипке. Он знает, я думаю, правила сложе- ния. Крипке предлагает различать операции «плюс», для которой 68
+ 57 = 125, и «квус», которая для любых чисел, до сих пор складывав- шихся в человеческой практике, дает результаты, совпадающие со сло- жением, а в рассматриваемом выше случае никогда еще не суммиро- вавшихся чисел 68 и 57 дает 5. Вопрос же стоит в следующем: какими мы располагаем фактами и свидетельствами в пользу того, что окру- жающие нас люди, обучавшие нас в свое время школьные учителя,
используют именно «плюс», а не «квус»? Каким образом операция сложения задана « преподана нам таким образом, что определяет однозначно даже те суммы, которые никогда за всю историю челове- чества не вычислялись и, может быть, не будут вычислены? Крипке знает, сколько будет 68 + 57, но он спрашивает, где, в каких фактах,
в .какой сфере надо искать то бесконечное содержание, которое одноз- начно детерминирует все применения данного правила. Факты реально осуществленных действий сложения бесполезны по определению «кву- са».
Первая возможная стратегия поиска ответа заключается в том,
чтобы обратиться к содержанию сознаний использующих арифметику людей. В самом деле, хотя их арифметическая практика конечна и ограниченна, но в сознании может присутствовать образ операции сложения или диспозиция складывать определенным образом, которые не ограничены никаким конечным пределом. И Крипке анализирует возможные ответы такого рода, показывая, что они просто допускают
130
• Kripke S.A. Wittgenstein on rules and private language. Cambridge, 1982. X, 150 p.
то, что требуется объяснить. В самом деле, проникнуть в сознание мы не можем; как об образе в сознании, так и о диспозиции можем судить только на основании наблюдаемого поведения, в рамках которого, по определению, нельзя различить «плюс» и «квус».
Есть одно возражение против Крипке, которое возникает у многих людей и кажется естественным и легким разрешением описываемого им затруднения с различением «плюса» и «квуса». В самом деле,
правила нашей арифметики имеют полную и адекватную формулиров- ку в аксиомах Пеано, А они определяют бесконечное множество дейст- вий сложения. Они, в отличие от практики арифметических вычисле- ний, не ограничены числами какой-то определенной величины. И из них ясно следует, что операция сложения есть «плюс», а не «квус».
И, однако, с витгенштейновских позиций подобное возражение в адрес Крипке необоснованно. В самом деле, какие факты даы можем привести в пользу того, что наша обычная операция сложения наибо- лее адекватно формулируется именно аксиомами Пеано? Разве не ясно,
что обыденная практика счета имеет свои особенности, не отраженные в этой аксиоматике, — например, в ней присутствует разветвленная система правил приблизительного счета, причем рубли, копейки, мину- ты округляются по своим правилам, которые мы выучиваем, взаимо- действуя с другими людьми в ходе разнообразных видов повседневной деятельности, касающихся соответствующих предметов. Здесь можно проследить какие-то правила, но мы не делаем их предметом рефлек- сии. Мы автоматически поступаем так, как все, ибо это вполне соответ- ствует нашим интересам. В этом смысле можно сказать, что мы следу- ем правилу слепо. И даже в самой математике можно проследить специфические практики счета. Вот пример: единственным числом,
которое удовлетворяет уравнению (x—Jf = 0, является единица. Тем не менее, в силу основной теоремы алгебры, уравнение пятой степени должно иметь ровно пять корней. Поэтому в данном случае, в практике
(языковой игре) применения этой теоремы, одна единица считается пятью разными, но совпадающими корнями! И этот особый тип прак- тики пересчета не осознается ни математиками, ни философами мате- матики; обучающиеся алгебре получают образцы тезкой практики по- путно, в ходе обучения их решению уравнений, и далее следуют этому правилу, говоря словами Витгенштейна, слепо.
Таким образом, ответить на поставленный Крипке вопрос оказыва- ется не так легко. Сам же он отвечает на него следующим образом:
131

«Если рассматривать одного человека изолированно, то понятие прави- ла как того, чем он ведом в своих действиях, не может иметь никакого содержания»
3
. Но ситуация изменяется, если включить в рассмотрение языковое сообщество. «Другие люди знают условия, оправдывающие или не оправдывающие утверждение, что этот человек следует прави- лу...» [там же]. А условия, о которых идет речь, — это всем известные обстоятельства, при которых говорят, например, что, ребенок выучился считать. Тут вовсе не требуется вскрывать таинственное, скрытое и
«бесконечное» содержание арифметической операции. Если ребенок достаточно часто получает результаты, совпадающие с общепризнан- ными, то его считают овладевшим операцией. Индивид, чьи результаты и реакции достаточно часто не совпадают с принятыми в сообществе,
не будет считаться следующим правилам, независимо от того, что он считает сам. Такой индивид исключается из многих типов обществен- ного взаимодействия. Таким образом, говоря на обыденном языке, что данный человек следует правилу, мы не приписываем ему никакого специального «состояния сознания», но делаем нечто более важное: мы включаем его в наше сообщество — до тех пор, конечно, пока его по- ведение не даст повода для его исключения.
Эти рассуждения Крипке вызвали у многих западных авторов кри- тические возражения. Очевидным пороком его позиции им представля- лось то, что для Крипке сообщество всегда применяет правила верно,
раз оно само и является гарантом правильности. Тем самым объектив- ность, говорят они, отождествляется у Крипке с фактическим поведе- нием сообщества, а нормативность правил логики, математики или лин- гвистики оказывается сродни нормативности правил человеческого общежития.
Эти критики действительно зафиксировали принципиальный момент защищаемых Крипке взглядов. В самом деле, с чем придет в столкно- вение человек, который напишет 68 + 57 = 5? Прежде всего, с негатив- ной реакцией всего сообщества; ему скажут: «Это неправильно, надо считать по-другому». Но разве только в этом дело? Разве человек, ко- торый станет складывать таким образом, не придет в столкновение с самой объективной реальностью? Ведь «на самом деле» 68+ 57 = /25!
Вспомним, однако, пример Витгенштейна, о котором мы уже имели повод говорить: с чем мы придем в столкновение, используя эластич- ные линейки? Мы будем получать не те результаты измерений? А
3
Kripke S.A. Op. cit. p.89.
132
разве есть такая вещь, как «истинная» длина? Разве есть такая вещь,
как «истинная» сумма?
Пусть даже мы признаем; что «суммы как таковой нет», а есть только сумма, определенная в соответствии £ принятыми у нас ариф- метическими правилами, — все равно рассуждения Крипке и Витген- штейна вызывают внутреннее сопротивление. В самом деле: даже если завтра