Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна. Лекция 1 формирование мировоззрения
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
(4, с.201), И хотя каждое из этих понятий порождает свои трудности и антиномии, нельзя не видеть, что обращение к ним не случайно и связано с попыткой Витгенштейна опровергнуть картезианскую парадигму, а заодно и бихевиоризм. Классическая проблема души и тела приобретает у Витгенштейна, в частности, следующую форму: на каком основании 65 мы приписываем субъективные Р-состояния телам? "Взгляните на камень и представьте, что он ощущает... Как можно заходить так далеко и приписывать ощущение вещам? Ведь в том же духе можно приписывать его и числам? — А теперь взгляните на извивающийся полет мухи, и сразу же эти трудности исчезают, и боль, кажется, приобретает опору в этом случае..." (32, § 284). В карикатуре, например, .можно нарисовать "сердитость" чайника или "боль" стула, но подобная игра воображения не имеет прямого смысла, так как нет никакого критерия, чтобы выяснить верно или нет такое приписывание ощущений вещам. Напротив, существуют разнообразные способы выражения человеческого гнева, и не следует думать, что переживание гнева -это одно, а многообразные способы его выражения — нечто совершенно другое. Само понятие гнева уже включает в себе определенные черты возможного контекста обстоятельств его проявлений, безотносительно к тому, как именно в данном конкретном случае проявляется гневное поведение. Возможно, что оно никак не проявляется в непосредственно наблюдаемых внешних обстоятельствах, но и в этих случаях гнев связан с человеческими целями, интересами, потребностями, Приписывать гнев другому не значит, по Витгенштейну, делать утверждение только о его внутренних Р-состояниях. Ибо сразу же возникает скептический вопрос о том, "по какому праву" делаются подобные утверждения. И после мучительных поисков выясняется, в конце концов, что ни один из возможных ответов не может удовлетворить скептика. Как только в честной философской борьбе мы, наконец, убеждаемся в неопровержимости скептических аргументов, то путь к солипсическим импликациям оказывается открытым. Ничто уже не может препятствовать формуле: "PLi —> PL^". Критериологическая же связь между ментальными и телесными состояниями, напротив, означает, что существенным компонентом, конституирующим смысл гнева, являются внешний контекст 66 обстоятельств и определенные формы гневной деятельности. Если некто утверждает, что смертельно боится змей, но сидит спокойно, когда питон обвивается вокруг его ноги, то несоответствие между его утверждением и его действиями вызовет сомнение в правильности его слов. Существенным компонентом смысла "бояться змей" является определенный диапазон возможных действий, соответствующих осмысленному употреблению этих слов. Даже если эти ожидаемые характеристики действий другого в данный момент отсутствуют, все равно, используются ли эти слова ложно, метафорически, бессмысленно или всего лишь как шутка, все равно, мы можем понять и идентифицировать их в качестве таковых лишь на основе нашего знания о таком соответствии. Если существует критериологическая связь между ментальными состояниями и поведением, то неправомерно рассматривать чувство страха как исключительно "внутреннее состояние" сознания. Говорить о страхе как о "внутреннем чувстве" ошибочно, по Витгенштейну, поскольку, когда мы говорим, что человек испытывает страх, то это не значит, что буквально его ощущения являются страшными" (36, с.492). Более того, "страх не есть ощущение". Очень часто мы заявляем, что испытываем страх, хотя в буквальном смысле страха не ощущаем. То, что физиологически сопровождает страх — повышение давления в крови, учащенный пульс, — не является само по себе ощущением страха или его индикатором: такие же точно физиологические ощущения могут быть и при волнениях, восторгах и других состояниях. Дети учатся первоначально выражать свои внутренние чувства не путем описания этих внутренних чувств, а через их соотнесенность к различным внешним состояниям и ситуациям. Вера в то, что страх есть внутреннее ощущение, независимое от внешних обстоятельств, возникает в результате грамматической ошибки уподобления родственных выражений, трактуемых как эквивалентные. Например, грамматика "страха" в 67 некоторых отношениях похожа на грамматику "боли"; в том и другом случае мы рассматриваем "страх" и "боль" как ощущения. Однако между ними имеются существенные различия. Можно, например, сказать другому человеку, что ему нечего бояться, в то время как в случае с "болью" работает совершенно иная грамматика. Наличие интенционального содержания в значении "страха" и отсутствия такового в "боли" позволяет по-разному идентифицировать ошибки в различных эпистемических контекстах. Неправомерное отождествление грамматики "страха" с грамматикой "боли" приводит, к ошибочной вере в то, что страх есть ощущение. Обобщение, строящееся на подобных произвольно выбранных единичных примерах, — весьма скудная диета, ...вызывающая философские болезни. Другая распространенная причина возникновения метафизического тумана — поиск единой сущности "страха", основанный на вере в то, что все референты этого слова в различных контекстах должны иметь между собой единую общую сущность, в то время как на самом деле у них нет ничего общего, за исключением "семейных сходств". Подобно тому, как нет ничего общего между различными играми (военными, карточными, детскими, спортивными, etc.), точно так между страхом пожара, страхом высоты, страхом укуса змеи нет таинственной сущности страха, тождественной для всех случаев. Может показаться, что концепция "семейных сходств" Витгенштейна носит однозначно номиналистический характер, однако это был бы упрощенный вывод. Как и в случае с антитезой "картезианство — бихевиоризм", Витгенштейн ясно видит здесь диалектическую оппозицию "реализма — номинализма", показывая основания, в силу которых и реалисты и номиналисты в теории универсалий оказываются одновременно "и правы и не правы" (6, с.89). Говорить о страхе, любви, гневе как об интроспективных состояниях сознания, по Витгенштейну, значит с самого же 68 начала допускать потенциальную ошибку картезианства, разрывающего "внутреннее" и "внешнее", "субъективное" (психическое) и "объективное" (физическое), душу и тело. В картезианской парадигме "внешние ситуативные и поведенческие аспекты страха и других "внутренних" субъективных состояний могут не играть никакой роли в конституировании значений терминов PLi. Между "чистым" интроспективным состоянием страха и различными формами его манифестаций нет никакой необходимой связи. Для бихевиористов, напротив, эта связь необходима. Для Витгенштейна же существует особый уровень критериальной связи, по отношению к которому и картезианская "случайность", и бихевиористическая "необходимость" оказываются абстракциями второго порядка. Картезианская парадигма рождает образ человеческой души как скрытой, бестелесной, непротяженной субстанции, непосредственно обнаруживаемой индивидом в его внутренних интроспективных Р-состояниях. Д.Юм, отвергший картезианскую теорию субстанциональности души, мыслил, тем не менее, вполне в духе Декарта, когда сравнивал душу с театром, на сцене которого разыгрываются всевозможные ментальные эпизоды, открытые только для одного зрителя - ее обладателя. Для всех остальных "вход" в театр наглухо закрыт. Но если мой театр открыт только для меня, то, как быть с душой другого, проникнуть в которую по тем же самым картезианским основаниям, совершенно невозможно? Нигде, пожалуй, скептик и солипсист не находят для себя столь богатой почвы, как в старой философской проблеме — головоломке познания чужих душ. Над всяким, кто оказывается в зоне картезианской парадигмы — от Декарта до Рассела, Карнапа, Айера да и самого "раннего" Витгенштейна,- нависает, как дамоклов меч, проблема солипсизма. 69 Стратегическое назначение виттенштейновского аргумента от частного языка — опровержение картезианской парадигмы. Но не путем прямой атаки на солипсический язык PL2 — такая прямая атака, и это прекрасно понимали и Юм и Шопенгауэр и, по-своему, Гуссерль, ничего не дает, - а через устранение PL b как основного источника, на базе которого произрастает PL 2 . Однако устранить PLi - значит развенчать картезианский "миф о душе" на основе альтернативной философии сознания, исключающей дуализмы пути и тела, субъекта и объекта, субъективного и объективного, частного и общественного. Отвергая картезианское понятие души как субстанции, Витгенштейн не отрицает ее реальности. Но реальность души это не реальность особой субстанции или же реальность юмовского внутреннего театра, зритель и директор которого представлены в одном лице. Мыслит не душа, а человек. Выражение "душа мыслит" — это метафора, ибо в гневе пребывает не душа, а человек, обладающий душой. "Одно из самых опасных заблуждений для философа состоит в идее о том, что мы мыслим в голове или благодаря голове" (36, с.602). Рассматривая многочисленные практические эпизоды, связанные с конкретной работой ментальных предикатов, Витгенштейн последовательно проводит мысль, что "надежда" (36, с.64), "полагание" (32, с.575), "намерение" (32, с.645), "значение" (32, с.692) и даже "мышление" (36, с. 101) не обозначают внутренние интроспективные состояния автономного субъекта. Конечно, существует разница между процессом, когда мы "думаем" и когда мы "говорим". Предостережение: "Подумай, прежде чем сказать'" — предполагает разницу в осмысленном и бессмысленном применении слов. Прежде, чем сказать нечто, мы часто колеблемся в поисках адекватного нашим "внутренним" мыслям "внешних" вьфажении, и столь же часто являемся свидетелями дискуссий на тему о том, что на 70 самом деле имел в виду тот или иной автор под тем, что он уже сказал или написал. Особое образование по отношению к внешней речи представляет так называемая "внутренняя речь", которая, по Л.С.Выготскому, "идиосинкразична", характеризуется "чистой предикативностью", редукцией фонетической и значительной редукцией синтаксиса, речь, как говорит Л.Выготский, "в точном смысле почти без слов" (3, с.339). Психолингвистические исследования показывают, что каждый из этих процессов имеет специфические характеристики. В будущем они, очевидно, будут все больше уточняться. Однако принципиальная ошибка здесь заключается в возникающем убеждении, что когда мы "мыслим", то это нечто одно, существенно отличающееся от того, когда мы "говорим", и первый из этих процессов "причинно" обуславливает другой. Л.С.Выготский специально подчеркивает ошибочность подобного убеждения: "Ошибка Штерна, — пишет он, — заключается в том, что он возводит, к изначальности интеллектуальный момент, принимает мышление за первичное, за корень, за первопричину осмысленной речи" (2, с.111). Вернемся к Витгенштейну. "Не является ли мышление разновидностью речи? На это можно ответить, различив речь осмысленную от бездумной болтовни. И поэтому мышление представляется как аккомпанемент речи. Процессом, который может сопровождать речь или развиваться сам по себе" (32, с.ЗЗО). Речь при таком подходе — это средство выражения мысли, значения слов — ментальные акты (образы, понятия, идеи), закодированные в голове индивидов. Хотя ментальная теория значения довольно широко распространена и в Ваши дни, автором одного из ее классических вариантов был Дж.Локк. "Слова, — по Локку, — обозначают только идеи, находящиеся в уме того человека, который пользуется словами..." (9, с.405). На первый взгляд, ментальная концепция значения представляется настолько правдоподобной, что кажется даже странным 71 против нее возражать. И, тем не менее, по Витгенштейну, "нет ничего опаснее упорствующего заблуждения, называющего значение ментальным актом" (32, с. 172). Критикуя ментальную концепцию У.Джемса, полагавшего, что "мысль должна быть "полностью налична" перед тем, как мы начинаем говорить, Витгенштейн пишет: "Когда я мыслю в языке, то нет никаких "значений", протекающих в моем сознании вдобавок к вербальным выражениям; язык сам по себе есть способ мышления" (32, с.329). Ментальные концепции значения не только органично "вписываются" в картезианскую парадигму, но, можно сказать, порождаются ею. Существует глубинная связь между картезианским дуализмом души и тела, "внутреннего" опыта и "внешних" форм его выражения, с одной стороны, а с другой проблемой знака и значения, которая с самого же начала оказывается ложно поставленной. Ибо, допустив метафизический параллелизм знака и значения, философ пытается объединить то, что уже в исходной постановке оказалось разъединенным. Подобно тому, как мыслит, желает, надеется, верит, etc. не душа, а человек, обладающий душой, точно так значение принадлежит не знаку, а человеку, применяющему знак. Философский смысл категории "применения" заключается, прежде всего, в снятии дуализма знаковой формы и значения. Соответственно, если свойства души проявляются в действии (и шире — деятельности), причем так, что это проявление имеет базисный (онтологически исходный) уровень то душа уже по определению может рассматриваться отдельно от тела лишь в абстрактных доктринах философов. Таким образом, лейтмотив ввей поздней философии сознания Витгенштейна связан с опровержением распространенного стремления думать, что "должны существовать ментальные процессы мышления, надежды, желания, веры, etc. в н е п р о ц е с с о в в ы р а ж е н и я мысли, надежды, желания etc. " (28, с. 41). 72 Конечно, имеются различные способы выражения одной и той же мысли. Мы можем одновременно говорить об одном, и думать о другом, или думать о том же самом, о чем говорим, но отсюда вовсе не следует, что наша ментальная жизнь есть нечто независимое, автономное и предшествующее (генетически и каузально) внешним способам своей манифестации. Хотя существуют различные способы выражения одной и той же мысли; не выраженная никаким способом мысль не есть мысль. Ментальная жизнь может протекать в разных формах: в форме молчания, в форме внутренней или внешней речи, она может быть "образной" или выраженной на "языках" музыки, живописи, математики или наших поступков. Ее нельзя отождествлять ни с одним из этих и подобных этим процессам. Но она и не есть нечто другое, скрывающееся за этими процессами, существуя вне них! Если верно, что на "духе" о самого начала лежит проклятье — "быть отягощенным материей" (К.Маркс) (10, с.29), то такую "отягощенность" можно понимать и в смысле неотчужденности актов мысли от способов ее выражения. "То, что мысль должна иметь некоторое возможное выражение, — тонко замечает Ч.Пирс, — есть самое бытие ее бытия" (цит. по: 11, с.226). Улавливая опасность дуалистического рядоположения Р-состояний и '"внешних" средств языкового выражения, Л.С.Выготский идет еще дальше: "Мысль не выражается в слове, а совершается в нем!" (2, с. 332). В поздних текстах Витгенштейна можно обнаружить немало сюжетов, не только обогащающих вышеприведенные мысли, но и прослеживающих их развитие в самых различных направлениях апистемологии, социальной онтологии, философии языка, философии действия и др. Наличие особой ("концептуальной" Или, как говорят еще, "критериологической") связи между ментальными состояниями и способами их выражения представляет собой не просто особую форму так называемой "неиндуктивной очевидности" (17, с. 293). Речь идет об 73 онтологически базисном уровне, где сама человеческая субъективность становится органическим компонентом социальной практики. В "языковых играх" нет смысла противопоставлять "субъективное и объективное", "внутреннее" и "внешнее", "ходы" и "правила". Если "языковая игра" — это "часть деятельности" или "форма жизни" (32, § 23), то и наша ментальная жизнь это тоже "часть деятельности" и "форма жизни". "Предложение: "Ощущения субъективны" сопоставимо с: "Каждый играет в пасьянс с собой" (32, § 248). Сопоставление это показывает, в каком смысле Витгенштейн отрицает и в каком признает частный язык. Нельзя играть в пасьянс с другим человеком! Сама природа этой игры имеет необходимо частный характер. Однако этот необходимо частный характер игры в пасьянс определяется правилами, которым играющий научился у других людей. Следовательно, Витгенштейн признает необходимо частную форму общественного языка, но отрицает, что в "пасьянс могу играть только я один". Иными словами, он отрицает то, что утверждает солипсист, доказывающий невозможность перепрыгнуть через пропасть между моим и чужим сознанием, персональным и публичным языком. Но такой пропасти, если мы правильно понимаем Витгенштейна, просто не существует. Однако не все согласны с тем, что он обнаруживает "третий путь" в альтернативе "картезианство — бихевиоризм", тем более, что понятия "критерий" и "симптом", действительно, не свободны от противоречий (4, с.203). В недавних дискуссиях (Макуин — Крипке: 23, 19), (Малколм — Крипке: 20, 19), (Мажолм — Макуин: 20, 23) вновь проявились тенденции противопоставить "ментальное" и "поведенческое", что, конечно, не могло пройти мимо Н.Маколма: "Философские трудности о "душе" и "ментальности" обычно возникают вместе со специфическими типами вопросов, такими, как: "Что означает ... неожиданно вспомнить что-то, представить что-то, рассчитать что-то в голове, и т.д.? ... Когда мы начинаем обсуждать, что 74 происходит в этих случаях, то обнаруживаем, что имеют место различные вещи, ни одна из которых не позволяет нам найти то, что мы искали. В результате мы начинаем блуждать вслепую, заключая о "воспоминаниях", "расчетах" в головах людей, как об особых ментальных состояниях или событиях, дальнейшую спецификацию которых мы уже проводить не в состоянии. Но, если мы ... вслед за Витгенштейном, заменим над первоначальный вопрос на: "Он неожиданно вспомнил, где потерял свою шляпу", то достигнем единственного плодотворного ответа, способного прояснить туманное понятие воспоминания" (20, с. 170). Итак, не воспоминание "вообще", а воспоминание в конкретной форме человеческой деятельности! Не являются ли эти слова Малколма свежим и неожиданным напоминанием о том, что "спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический спор"? (10, с. 2). Список литературы 1. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат/Пер, с нем. Добронравова и Лахути Д.; Общ. ред. и предисл. Асмуса В.Ф. -М., 1958,-133 с. 2. Выготский Л.С. Избранные психологические исследования, - М., 1956.-519 с. 3. Выготский Л.С. Развитие высших психических функций: Из неопублик. трудов. — М., 1960. — 500 с. 4. Григорян Г.П. Витгенштейн и Стросон о проблеме чужих сознаний/ТИсторико-философский ежегодник/Отв. ред. Мотрошилова Н. - М., 1986. - С. 191-207. 5. Григорян Г.П. Декарт, эгоцентрический предикат и проблема чужих сознаний // Вопр. философии. — М., 1980. -№ 11. — С. 132—142. 6. Григорян Г.П. Решает ли концепция "семейных сходств" проблему универсалий?//Межвузовский сборник научных трудов. Философия. - Ереван, 1977. - С. 85-92. 75 7. Грязнов А.Ф. Эволюция философских взглядов Л.Виттенштейна: Крит, анализ. — М., 1985. — 172 с. — (История философии). 8. Декарт Р. Избранные произведения. - М., 1950. -172 с. 9. Локк Дж. Избранные философские произведения: В 2 т. - М., 1960.-Т. 1.-532с. 10. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: В 30-ти т. — 2-е изд. - М., 1954-1960. - Т. 3. - 1955. - XII, 629 с. 11. Мельвиль Ю.К. Чарлз Пирс и прагматизм: У истоков американской буржуазной философии XX в. - М., 1968. -499 с. 12. Anscombe G.E.M. An Introduction to Wittgenstein's Tractatus. - Philadelphia, 1971.-179 p. 13. Baker O.P., Hacker P.M.S. Scepticism, rules and language. - Oxford, 1984.-XIV, 140 p. 14. Baker O.P., Hacker P.M.C. Wittgenstein; Understanding and meaning. - Oxford, 1980. - XIV, 140 p. 15. Essays on Wittgenstein's Tractatus / Copi I. and Beard L. - N.Y., 1966.-XI, 414 p. 16. Griffin J. Wittgenstein's logical atomism. - Oxford, 1964. - EX, 166 p. 17. Hacker P.M.S. Insight and illusion: Wittgenstein on philosophy and the metaphysics of experience. - Oxford, 1972. - XVI, 321 p. 18. Kenny A. Wittgenstein. - L., 1973. - X, 240 p. 19. Kripke S. Wittgenstein on rules and private language. -Oxford, 1982.-X, 150 p. 20. Malcolm N. Nothing is hidden; Wittgenstein's criticism of his early thought. - Oxford, 1986. - XII, 252 p. 21. Malcolm N. Problems of mind; Cedartes to Wittgenstein. -N.Y., 1971.-XI, 103 p. 22. Malcolm N. Wittgenstein's philosophical investigations // Essay on other minds. - Urbana etc., 1970. - P.208-246. 23. McGinn C. Wittgenstein on meaning: An interpretation a. evolution. - Oxford, 1984. - XIV, 202.p 76 24. Pears D. The false prison: A study of the development of Wittgenstein's philosophy. - Oxford, 1967. - XI, 202 p. 25. The private language argument / Ed. by Jones O. - L. etc., 1971. - 284 p. 26. Strawson P. Critical notice; Philos, investigations // Mind. - Oxford, 1954. - Vol.63, N 249. - P.70-99. 27. Vohra A. Wittgenstein's philosophy of mind. - L., Sydney, 1986. - 8, 116 p. 28. Wittgenstein L. Generally known as the Blue and Brown books. 2d ed. - Oxford, 1960. - XV, 185 p. - (Preliminary studies for the "Philosophical investigations"). 29. Wittgenstein L. Notebooks, 1914-1916.- 2nd ed. -Oxford, 1979. - 140 p. 30. Wittgenstein L. Notes for lectures on private experience and sence date / Ed. by Rhess R. // Philos, rev. - Ithaca (N.Y.), 1968. - Vol.77, N 4.-P.275-320. 31. Wittgenstein L. On certainty. - Oxford, 1969. - VII, 90 p. 32. Wittgenstein L. Philosophical investigation. - Oxford, 1953. - X, 232 p. 33. Wittgenstein L. Prototractatus: An early version of Tractatus logico-philosophicus. - Ithaca (N.Y.), 1971. - 3,256 p. 34. Wittgenstein L. Remarks on the philosophy of psychology / Текст парад, англ., нем. - Oxford, 1980, -Vol.1. - VI, 218 p. 35. Wittgenstein L. Wittgenstein's lectures, Cambridge, 1930-1932; From the notes of King J., a. Lee D. -Oxford, 1980. - XVII, 124 p. 36. Wittgenstein L. Zettel. - Oxford, 1967. - V.124 p. 37. Wright G.H. von. Witteensteln. - Oxford, 1982. - VI, 218 p. 77 |