Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна. Лекция 1 формирование мировоззрения
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
СБОРНИК ОБЗОРОВ Москва-1991 ГРИГОРЯН ГЛ. ФИЛОСОФИЯ СОЗНАНИЯ Л. ВИТГЕНШТЕЙНА: ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ По мере формирования в 50-80-е годы корпуса виттенштейнианы и углубления уровня экзегетической рефлексии философия сознания стала привлекать внимание специалистов в качестве одной из центральных тем поздних исследований философа. Круг проблем, конституирующих эту тему, органически переплетается с проблемами философии языка, эпистемологии, оснований философии, философии математики и др., свидетельствуя о наличии "скрытого" гармонического ядра, работающей системе принципов, невидимой за поверхностью мозаики сократических диалогов, фрагментарно разбросанных в дневниках, подготовительных материалах к лекциям, других рукописных материалах. Можно ли эксплицировать подобную систему принципов in toto, коль скоро виттенштейновский метод накладывает вето на "тягу к генерализациям", столь естественную при попытках обобщить его философские идеи? Большинство неудачных попыток подобного рода свидетельствует об изначально заложенной трудности герменевтики текстов философа, заключающейся в необходимости и, вместе с тем, невозможности обобщить его философские принципы, не впадая в противоречие с требованиями лингвосемантической техники 46 контекстуальной (в рамках данной "языковой игры") деконцептуализации философских проблем. Говоря словами самого Витгенштейна, об этой системе ничего не может быть с к а з а н о , хотя она п о к а з ы в а е т себя. Поэтому, "имея в виду" возможность подобной системы, исследователь все же вынужден вынести ее за скобки непосредственного анализа, если, конечно, он хочет понять "антипрограммную" философию Витгенштейна изнутри, о точки зрения ее собственной логики презентации и обсуждения проблем. Многие трудности аутентичной интерпретации взглядов философа связаны также с резкой дивергенцией его раннего и позднего творчества. Как автор "философских исследований", Витгенштейн опровергает, критикует и откровенно иронизирует над автором "Трактата". Несмотря на это, есть немало философов, предпочитающих его раннюю философию поздней. В современном виттенштейноведении четко обозначились две тенденции, одна из которых реализует установку на принципиальное расхождение двух (и более) Витгенштейнов, а другая, напротив, исходит из поисков систематического единства всего его творчества. Соглашаясь с фон Бриттом в том, что "вопрос о раннем и позднем Витгенштейне станет, по всей видимости, темой нескончаемых споров" (37, с.2), отметим, что все возможные альтернативные к "Трактату" решения, найденные в поздний период, равно как и обозначавшиеся новые темы не могут быть поняты и адекватно истолкованы без тех исходных импульсов, которые исходили из "Трактата" и подготовительных к нему материалов. Проблемы философии сознания не составляют в этом смысле исключения. В подготовительных материалах к "Трактату" (29; 33), да и в самом "Трактате" (I), с публикацией которого в 1921 г. заканчивается ранний период, вопросы философии сознания не стоят в центре его интересов. Кажущаяся индифферентность Витгенштейна объясняется здесь двумя группами причин. 47 Во-первых, реалистической семантикой "Трактата", которая формировалась под воздействием антипсихологической теории смысла Г.Фреге и теории динамических моделей Г.Герца, ставшей прототипом репрезентативной теории предложения как образа (модели) реальности. Обе эти концептуальные линии пересекаются и дают основания квалифицировать семантическую доктрину "Трактата" в духе репрезентативного реализма. Вторая группа причин связана с идентификацией ранней философской психологии с теорией познания: "4.1121 — Психология не ближе к философии, чем любая другая естественная наука. Теория познания есть философия психологии..." (l, C.50). (Ошибочность подобной идентификации в данном случае заключается в том, что теория познания в одном отношении шире, а в другом — уже философии психологии. Как теория оправдания знания гносеология интересуется вопросами истинности, рациональности, достоверности не только психологического, но и всякого другого типа знания. С другой стороны, философия психологии обращается к темам, не имеющим непосредственного отношения к гносеологии. Даже одна и та же тема восприятия или, например, памяти имеет совершенно различное содержание при психологическом и теоретико- познавательном подходах.) Итак, установка на антипсихологизм в теории значения и ошибочная идентификация философской психологии с теорией познания — две основные причины кажущегося безразличия раннего Витгенштейна к философии сознания. Признавая в целом правомерность подобной интерпретации, которой придерживаются П.Хакер (17, с.33-85) и Д.Пёрс (24, с.88-115), отметим, что такое объяснение ничего еще не говорит о том, что именно в раннем творчестве Витгенштейна заставило его столь интенсивно разрабатывать философию сознания в поздних исследованиях. "В процессе взаимодействия имен и объектов, — замечает 48 Д.Пёрс, — решающая роль принадлежит объектам, независимым от имен. Это — реализм, но реализм некритический"(24, с.26). Д. Перс даже вводит специальную главу в "Иллюзорной темнице" под названием "Базисный реализм", с тем, чтобы подчеркнуть ошибочность распространенной интерпретации "объектов" "Трактата" на манер "чувственных данностей" Рассела. По Витгенштейну, язык может соотноситься с миром только через простые объекты. Простые объекты должны существовать, иначе мы не могли бы иметь возможность мыслить нечто ложное, но осмысленное о мире. Отсюда; "Имя означает объект. Объект есть его значение" (I, O.38). Однако, каков эпистемологический статус этих объектов? Следует ли их понимать на манер чувственных данностей Рассела? Являются ли они партикулярными или же допускают интерпретацию в качестве универсалий? Наконец, какое это имеет отношение к проблемам философии сознания? Необходимо подчеркнуть, что среди исследователей возник довольно широкий спектр интерпретаций "объектов" "Трактата" — от номиналистических (Э. Энскомб (12), Дж.Гриффин (16), М.Копи (15) до реалистических (Е.Эллар (15), П.Хакер (17), Д.Пёрс (24). Отвергая интерпретацию "объектов" "Трактата" в духе чувственных данностей Рассела, Д.Пёрс возражает против интерпретации "Трактата" как "исследования по основаниям эмпирического знания". В поддержку своей позиции Д.Пёрс приводит два аргумента: I) критерий простоты у Витгенштейна не является эмпирическим. Витгенштейн не считает, что объекты просты, если и только если чувственное ознакомление с ними необходимо для понимания значения знака; 2) Витгенштейн не считает, как Рассел, что анализ фактуальных предложений имеет предел, достигнув которого дальнейший анализ становится невозможным (24, с.91). Отвергая (I) как принцип эмпиризма и (2) как принцип редукционизма, Д.Пёрс не только максимально отдаляет Витгенштейна от Рассела, но и ставит под сомнение причастность Витгенштейна логическому позитивизму. 49 При всей привлекательности подобной интерпретации, связывающей раннего Витгенштейна с немецкой классической философией в большей степени, чем с традициями английского эмпиризма, необходимо все же заметить, что Дневники 1914-1916 гг. не дают оснований для столь резкого размежевания с Расселом. С одной стороны, природа простых объектов действительно дедуцируется из априорных оснований; "Представляется, что идея Простого уже заключает в себе идею сложного и идею анализа,, так что мы приходим к этой идее независимо от каких-либо примеров простых объектов или предложений, обозначающих их/ и осознаем существование простых объектов à priori, как логическую необходимость" (29, с.60). Однако помимо априорной дедукции простых объектов, Витгенштейн прибегает и к эмпирическому оправданию их онтологического статуса. Он говорит о "чувстве простого отношения", возникающего, когда мы мыслим связь между именем обозначаемым объектом. "Имена необходимы для утверждения, что эта вещь обладает этим свойством" (29, с.53). Он вплотную подходит к идеалу эмпирической достоверности — к чистому указанию "это", когда, например, пишет, что может в точности указать, что именно имеет в виду, указывая своим пальцем на комплекс или факт (книгу или часы), лежащие на столе и говоря при этом: "Я имею в виду просто это" (29, с.70). Кроме того, в так называемый "переходный период" (от 1929 г. до 1933 г., т.е. от "Заметок по логической форме" до "Кембриджских лекций" и "Философской грамматики"), когда Витгенштейн переосмысливает свои ранние воззрения, то критикует в первую очередь теорию чувственных данностей и эмпирический критерий простоты. Нет достаточных оснований не доверять самому Витгенштейну в представлении и оценке своих ранних воззрений об эмпирическом характере остенсивных указаний, тем более, что эта- критика имела существенное значение для формирования новой философии 50 сознания. Конечно, если ограничиться только "Трактатом", то эмпирическая интерпретация "простых объектов" не столь очевидна. Дневники 1914-1916 гг., "Прототрактат" и другие материалы, как известно, были опубликованы спустя несколько десятилетий после "Трактата", что создавало много неясностей и неопределенности вокруг подлинных истоков формирования основных идей раннего периода. В Дневниках 1914-1916 гг. Витгенштейн колеблется между реалистическим, априористическим и феноменалистическим истолкованием простых объектов. Значит ли это, что эти истолкования исключают друг друга? Тот, кто останавливается на какой-то одной интерпретации, исключая другие, вряд ли адекватно поймет Витгенштейна, мысль которого диалектически развивается, стремясь апоретически схватить эйдос анализируемых проблем. Он редко останавливается на каком-то одном варианте решения, даже если последнее как будто найдено и окончательно сформулировано с предельной категоричностью в афоризмах "Трактата". Не самом деле, внутреннее сомнение никогда не покидает его, позволяя увидеть органику рассмотрения проблемы в альтернативных аспектах, что постоянно ставит исследователей в затруднительное положение. Так, в упомянутом обстоятельном исследовании Д.Пёрса "базисный реализм" и "трансцендентальный солипсизм" мирно сосуществуют друг с другом. Создается впечатление, что это две самостоятельные и никак не связанные темы раннего Витгенштейна. По поводу каждой из этих тем в отдельности Д.Перс дает много интересной и глубокой информации, но чего он не замечает, как раз касается диалектического "оборачивания" репрезентативного реализма трансцендентальным солипсизмом. Между тем, сам Витгенштейн прямо говорит о "совпадении противоположностей" в афоризме (5.64), где объявляет о "совпадении чистого реализма с последовательно проведенным солипсизмом" (1, с.82). Трудность заключается в том, чтобы 51 понять, каким образом из афоризма (3.203), где значение отождествляется с объектом обозначения, следует афоризм (5.6), в котором "границы языка отождествляются с границами мира". На путях более подробного обоснования происшедшей метаморфозы репрезентативного реализма в трансцендентальный солипсизм исследователей подстерегают множество диалектических ловушек, которые невозможно преодолеть обычным рассудочным мышлением. Именно этим, на наш взгляд, объясняются диаметрально противоположные позиции среди западных комментаторов ранней философии Витгенштейна, где можно встретить "реалистов" и "номиналистов", "априористов" и "эмпириков", "репрезентативистов" и "конструктивистов". И для всех этих альтернативных интерпретаций ранний Витгенштейн дает достаточно оснований! Возьмем, например, теорию предложения. В афоризме (4.021) "Трактата" предложение есть "образ реальности", а в (4.023) оно "конструирует мир". Как совместить "репрезентативизм" и "реализм" с "конструктивизмом" и "солипсизмом" "Трактата"? Защитники "конструктивной" интерпретации отрицают "реализм" "Трактата", в то время как "реалисты", со своей стороны, находят немало слабостей в аргументации "конструктивистов". Причина — статистическая рационализация мысли Витгенштейна, развивающейся по законам диалектического контрапункта. Естественно, что эта логика контрапункта обнаруживает себя не только в развитии определенных сюжетов внутри "Трактата", но и в более глобальном плане — в отношении ранних и поздних философских исканий Витгенштейна. Подобно тому, как существует глубинная связь между афоризмом (3.203) и (5.6), точно так же существует и необходимая связь между афоризмом (5.6), провозглашающим "истинность" солипсической импликации в форме "языка, который понимаю только я", и антисолипсической аргументацией от частного языка, разработанной в поздних исследованиях. Нарастающая 52 волна интереса к проблемам философии сознания не может быть адекватно истолкована без указанной оппозиционной связи к "своему иному", где в качестве одной стороны вновь возникшей оппозиции выступает неизбежный в системе прессупозиций "Трактата" лингвистический солипсизм. Итак, что же конкретно представляет собой "язык, который понимаю только я"? Уже в переходный период Витгенштейн формулирует различные версии языка, слова которого обозначают мои психические состояния (Р-состояния). И уже после многократных подходов к определению того, что именно следует понимать под частным языком (PL), переходит к обсуждению проблемы ощущений, постепенно "втягиваясь" в основные темы философии сознания — субъективности ощущений, внутреннего опыта и внешнего выражения, дилеммы "интроспекционизма — бихевиоризма", психического тождества и психофизического параллелизма, персонального тождества, самопознания и познания чужих душ. В (32, § 243) Витгенштейн уточняет, что он имеет в виду под PL: "Мы можем представить людей, говорящих только монологически...". Такой монологический язык можно, конечно, перевести на общественный язык, но в таком случае он уже не представляет здесь философского интереса. Не имеет Витгенштейн в виду и то, что в таком языке индивид может выражать свои PL- состояния. Под PL он понимает, как это видно из дальнейших формулировок в (32; § 261, § 256) — "язык, который понимаю только я", что совпадает с формулировкой в (5.62) "Трактата". Философский интерес для Витгенштейна, таким образом, представляет PL как, во- первых, язык, на котором выражаются субъективные Р-состояния индивида (PL!), причем так, и это, во-вторых, что никто другой, за исключением одного говорящего, не в состоянии понять такой язык. Назовем этот второй язык (PL 2 ). PL 2 53 базируется на PL b вырастает из PL. Означает ли это, что PLi с необходимостью приводит к PL2? Адекватная презентация PLi позволяет понять общую стратегию опровержения PL/2. В "Трактате" Витгенштейн говорит об "истинности" PL2, признавая, вслед за Юмом и Шопенгауэром неопровержимость PL2. Многие крупные философы оказывались в парадоксальной импликации в форме PL/2, а с другой — невозможность ее опровержения. В поздних исследованиях он вырабатывает стратегию опровержения PL2, обнаруживая главный источник, порождающий PL 2 . Невозможно, по Витгенштейну, опровергнуть PL 2 , не опровергнув PL b a это значит, что опровергнуть гносеологический субъективизм в многочисленных его модификациях можно лишь на путях новой философии сознания, отличной от картезианской. В картезианской парадигме между духовной и телесной субстанцией существует непреодолимая пропасть. Такая же пропасть существует между само-описаниями Р-состояний в грамматической форме 1-го и 3-го лица. Два предложения: "Я ощущаю боль в зубе" и "Он ощущает боль в зубе" не могут выражать значение пропозициональной функции "X ощущает зубную боль" в силу возникающей грамматической и логико-гносеологической асимметрии между ними (35, с.307). Согласно картезианству, достоверное знание возможно лишь по отношению к собственным Р-состояниям; познание ощущений других невозможно, так как мы не можем ощущать чужих ощущений. Кажется, что бихевиоризм занимает альтернативную позицию. На этом основании философы-аналитики формулируют антитезу "картезианство — бихевиоризм", что исторически не совсем точно и несправедливо по отношению к Декарту. В учении об "автоматизме животных" Декарт покидает позицию интроспекционизма и рассуждает как бихевиорист (5, с. 136). В формуле, отображающей движение "PLi -> PL2, Витгенштейн моделирует классическую философскую традицию, представляемую 54 через систему порождающих правил картезианской парадигмы. Экспликация основных правил этой парадигмы осуществляется через анализ установки на "привилегированный доступ" познающего ego к своим внутренним Р-состояниям, со всеми вытекающими отсюда последствиями: эгоцентрическим предикаментом, характеризующим все основные разновидности гносеологического эгоцентризма (субъективизма), самоочевидным характером субъективных Р- состояний, в которых усматриваются последние основания достоверности и источники познания, мышления и языка; дуализмом "души и тела", "субъективного и объективного", "внутреннего и внешнего"; гносеологическими трудностями доказательств существования внешнего мира, чужих сознаний, etc. Субъективный идеалист, феноменалист, агностик и солипсист в равной мере "вписываются" в картезианскую парадигму, безотносительно к тому, насколько все они осознают, что говорят, подобно мольеровскому Журдену, по всем правилам картезианской прозы. И даже безотносительно к тому, насколько сам Декарт ясно осознавал все те многочисленные импликации, которые вытекали из cogito. Согласно правилу "привилегированного доступа", безобидный, на первый взгляд, тезис о субъективности ощущений приводит к значительным логико-эпистемологическим трудностям. Ощущение боли может принадлежать только тому или иному субъекту — и в этом смысле ощущения субъективна, — однако если продолжить рассуждение, соблюдая более строгие каноны эпистемической достоверности, то такое ощущение может быть обнаружено только в одном случае — в моем субъективном опыте. Только я один могу знать о своих болевых ощущениях, ибо реальный опыт переживания боли есть мое (и только мое) исключительное достояние. Врач-дантист, конечно, может сочувствовать, догадываться и даже быть уверенным в отношении моих болевых ощущений, но ни он и никто другой не могут за меня ощущать мою боль. Как и я не могу ощущать чужую боль. |