Типология лексических систем и лексико-семантических универсалий. Монография2004. Министерство общего и профессионального образования российской федерации башкирский государственный университет
 Скачать 1.34 Mb.
|
|
Раздел 2. УНИВЕРСАЛИИ И ЯЗЫК МЫШЛЕНИЯ 1. Взаимная переводимость языков как свидетельство существования универсалий Межъязыковая дивергенция, взаимное влияние языка и мышления, когнитивный плюрализм, ищущий своего выражения в языке, есть еще не вся правда, извлекаемая из сравнения языков. Правда состоит в том, что различие есть оборотная сторона единства, и каждый язык представляет собой индивидуальный объект, в котором универсальное выражает себя особым, неповторимым, уникальным образом. Таким образом, принципиальное обобщение, выводимое из сравнения языков, заключается в том, что, несмотря на различия, все языки устроены по единому образцу, отражающему единство человеческого мышления, психологическое единство человеческого рода. В связи с этим возникает предположение, что этот единый образец есть своего рода метаязык, представляющий все естественные языки, или так называемый язык мышления(Lingua Mentalis). Если такой язык существует, он должен отличаться от интериоризированной речи, специфической формы конкретного языка, в силу своей принципиальной независимости от естественных языков, В пользу существования Lingua Mentalis свидетельствует практическая взаимная переводимость языков. Обычное возражение против идеи взаимной переводимости языков сводится к утверждению о неадекватности перевода из-за семантических потерь, например при переводе поэтических произведений. Такое возражение К.Поппер отвергает, справедливо замечая, что если невозможен художественный перевод данного высказывания, то это не означает, что невозможен любой перевод [Поппер 1983, 577]. Тезис о неадекватности перевода действителен только для переводчиков, но не для перевода, "ибо степень таланта определяет и степень приближения не только к полноценному, но и к идеальному переводу" [Колшанский 1990, 35]. Однако идеальный перевод, как признается большинством исследователей и теоретиков перевода, остается идеалом, и в этом смысле языки кажутся непереводимыми. Так, примеры, приводимые Р.А.Будаговым из сравнения немецкого и романских языков, свидетельствуют, на его взгляд, о невозможности нахождения точного перевода. Guten Abend "добрый вечер" говорится по-немецки после 8-9 часов вечера, в то время как эквивалентное выражение в итальянском языке bona sera употребляется уже после 6 часов вечера; немецкая фраза Gute Nacht не полностью соответствует испанскому выражению buenas noches "доброй ночи", поскольку понятие "ночь" передается в немецком языке в единственном, а в испанском языке во множественном числе [Будагов 1985, 28]. Действительно, значения эквивалентных единиц разных единиц могут не совпадать. Однако это не означает, что не совпадают и смыслы, если понимать под смыслом когнитивное содержание инвариантного характера, то есть "пучок соответствий между реальными равнозначными высказываниями" [Бондарко 1992, 5-6]. Выбор между крайними позициями в вопросе об адекватности перевода, которые можно выразить утверждениями типа "все можно однозначно перевести с языка на язык" и "ничего нельзя однозначно перевести с языка на язык", представляется некорректной постановкой проблемы. Все зависит от того, как понимать адекватность: как передачу основного смысла или (кроме того) как передачу всех семантических нюансов переводимого высказывания. Вследствие запутанности в понимании адекватности перевода возникает неоднозначность в оценках даже у одного и того же автора. Например, теоретически Р.Якобсон выступает против "догмы о непереводимости", утверждая, что "весь когнитивный опыт и его классификация могут передаваться в любом существующем языке" [Jakobson 1959, 235], однако далее находит конкретные примеры, свидетельствующие якобы о невозможности передачи значения оригинального выражения. А.В.Бондарко объясняет адекватность перевода тем, что языковое значение содержит смысловую основу как универсальный компонент и интерпретационную надстройку как идиоэтнический компонент [Бондарко 1992, 7]. Наличие общего смысла обеспечивает практическую переводимость предложений разных языков, хотя остается непонятным, чем вызывается общность смысла. Чтобы объяснить это, А.Вежбицкая использует понятие семантической репрезентации, под которой понимается язык семантических примитивов; предполагается, что на этот язык можно перевести все выражения естественного языка. С этой позиции рассматривается вся проблема переводимости с одного языка на другой. Два предложения в двух языках или два разных предложения в одном языке имеют одно значение, если они имеют ту же самую семантическую репрезентацию, то есть если они идентично переводятся на язык семантической репрезентации[Wierzbicka 1980, 42]. Сходным образом Р.Джакендофф объясняет переводимость предложения с языка на язык наличием общей семантической структуры [Jackendoff 1986, 11]. Сомнение вызывает, однако, объективность семантической репрезентации или структуры как критерия, поскольку двум предложениям одна и та же семантическая репрезентация или структура может приписываться произвольно. Выход Вежбицкая видит в создании полного и точного языка семантической репрезентации как модели естественного языка, основываясь на изоморфных во всех языках семантических примитивахи едином для всех языков глубинном синтаксисе [Wierzbicka 1980, 26]. Тем не менее, остается открытым вопрос о возможности существования языка семантической репрезентации без опоры на знаки, выполняющие роль вербальных единиц естественного языка. Таким образом, факт практической переводимости языков свидетельствует о наличии общих семантических структур или репрезентаций, универсально выражаемых в конкретных языках. Возникает естественный вопрос о причинах универсальных семантических структур (универсалий). Происхождение универсалий, которое объясняется в настоящей работе когнитивными структурами человеческого мозга, едиными для всего человечества (см. раздел 2 в главе II), есть вопрос дискуссионный. Следует указать на существование двух основных подходов к решению этого вопроса - селективистского и конструктивистского [Danchin 1987, 30]. Первый подход, связанный с хомскианской традицией, отстаивает врожденную способность к языку, который, как утверждается, усваивается в процессе сличения языковых структур конкретного языка со структурами врожденной универсальной грамматики. Второй подход, связанный с работами психолога Ж.Пиаже, утверждает, что язык усваивается через опыт, в процессе постоянного взаимодействия со структурированной средой. На первый взгляд непроходимой границы между этими подходами не существует, и они лишь по-разному оценивают роль мышления и внеязыкового мира в процессе усвоения языка. Первый подход фиксирует внимание на структурных свойствах мышления в ущерб структурированности среды; второй, наоборот, подчеркивает важность среды в процессе перцепции и категоризации в ущерб архитектонике мышления. Однако селективистский (эмпирический) подход, объясняющий усвоение языка исключительно врожденной способностью, так сказать, "закрывает вопрос" с помощью антропоцентрически привлекательной формулировки. Такая формулировка, умаляющая способность мышления к концептуализации опыта, имплицитно пропагандирует отказ от изучения реальных психических процессов, связанных с физиологией универсалий. Наоборот, конструктивистский (рационалистский) подход объясняет усвоение языка через опыт и согласуется с идеей о врожденной способности человека, если понимать под этим не только способность к языку, но и способность к категоризации в целом. Мышление есть более древнее и масштабное образование, чем язык, образующий лишь его структурированную часть. Способность человека к языку следует рассматривать как результат и как процесс развития его мышления, поэтому искать источник этой способности необходимо в функции мышления. 2. Универсалии в философских языках Гносеологически мысль о единой для всех людей структуре мышления восходит к врожденным идеям Платона и аристотелевской концепции об общности понятий для всех людей. Концепция Аристотеля основывается на представлении о вещи, существующей независимо от человеческой воли и оставляющей свое подобие в виде впечатления в душах людей [Arens 1984, 29]. Развитие мысли о единой структуре мышления осуществляется в рамках двух гносеологически связанных концепций: единого философского языка общения и языка мышления. Впервые язык мышления упоминается в труде Святого Августина De Trinitate. Признавая это понятие, Оккам использует метафору, известную в науке как бритва Оккама, с помощью которой «выкраивается» язык мышления путем отсечения в естественном языке всего, что не является необходимым для выражения мысли [Wierzbicka 1980, 3]. Такое лезвие из естественного языка "сбривает" грамматический род, синонимию и прочую языковую избыточность, оставляя в то же время категорию числа у существительного, категории наклонения, времени, вида у глагола и т.д. Создание универсального (философского) языка в раннем и позднем средневековье отражает практическое стремление представить универсальные идеи в виде независимой от естественного языка "грамматики идей". В этом отношении философ Боэций, написавший трактат De Modis Significandi, очевидно, может считаться родоначальником традиции универсальных языков. В своем трактате Боэций утверждает возможность выделения из всех существующих языков правил универсальной грамматики, отличающейся как от греческой, так и от латинской грамматик; при этом правила, лежащие в основе образования любого языка, рассматриваются в такой грамматике как универсалии [Eco 1995, 43]. Универсальный статус идей или примитивов, образующих "грамматику идей", может определяться различным образом. Здесь существуют две основные парадигмы: 1) универсалии понимаются как примитивы, то есть сущности, не выводимые из более сложных сущностей и не сводимые к более простым сущностям; 2) универсалии понимаются как сущности, образуемые логическим разложением более сложных сущностей. Первая парадигма гносеологически восходит к врожденным платоническим идеям и получает свое развитие в виде самоочевидных ясных идей Декарта, таких как "бог", "ум", "тело" и т.д. Вторая парадигма, вероятно, восходит к логическому дереву неоплатоника Порфирия. Дерево Порфирия показывает образование последовательных логических ветвлений при разбиении общего множества на подмножества, например при разбиении множества "животное" в следующей схеме: Схема №4 ЖИВОТНОЕ  РАЗУМНОЕ НЕРАЗУМНОЕ  смертное бессмертное смертное бессмертное  человек бог лошадь Ø Ø птица блоха и т.д. Парадигмы Уилкинса и Дальгарно, представляющие концепции философских языков, оказали большое влияние на всю современную семантическую науку. Наибольшую известность получил философский язык Дж. Уилкинса в силу своего влияния на современную семантику. Трактат, написанный им еще в XVII в., представляет собой тезаурус, в котором 40 родов делятся на 251 вид; при этом виды, представленные в парах, включают в себя 2030 подвидов. Деление родов на виды и подвиды (примитивы) производится в виде дерева Порфирия, как это, например, показано на следующей схеме (схема №5). Универсальный язык Дж. Дальгарно строится аналогичным образом, то есть путем разложения более емких понятий на менее емкие вплоть до получения неделимых далее примитивов. В отличие от проекта Уилкинса проект универсального языка Дальгарно предназначен для устной, а не письменной речи. Поэтому вначале проводится фонетический анализ для выделения универсального инвентаря звуков, выбранных по принципу наибольшей легкости. Логический тезаурус Дальгарно включает 17 фундаментальных родов. Уилкинса можно считать открывателем анализа по трансцендентальным частицам, который впоследствии, уже в XX в. будет назван компонентным. Например, понятие "теленок" рассматривается как комбинация трансцендентальных частиц "корова" и "молодая", а понятие "львица" как комбинация частиц "лев" и "маркер женского пола". Всего Уилкинс устанавливает 48 маркеров, сгруппированных в 8 классов, извлекая их из латинской грамматики с добавлением некоторых стилистических приемов, таких как метафора, метонимия, синекдоха. В целом компонентный анализ Уилкинса носит бессистемный, произвольный характер, как это видно из следующих примеров: "пьедестал" = "подобный" + "нога", "шахта" = "место" + "металл", "астроном"= "звезда" + "художник". Еще менее системный семантический анализ проводит Дальгарно: "лошадь" = "животное с нераздвоенным копытом" (почему то же самое нельзя сказать о слоне? - комментирует это место У.Эко [Eco 1995, 235]), "мул" = "животное с нераздвоенным копытом" + "бесполое", "верблюд" = "животное с раздвоенным копытом" + "горбатое", "дворец" = "дом" + "короля" и т.д. Каждое слово при этом получает свое внешнее обозначение, например, Nnke "осел", Nnko "мул" и т.д. Универсальная грамматика Дальгарно включает только существительные и местоимения, все же остальные части речи передаются суффиксами к именам, например: sim "хороший" - simam "очень хороший" - sinab "лучше"; роп "любовь" - ропе "любящий" - ропотр "любимый"; чтобы передать глагол используется трансформация конструкции с именем: wе lоvе ← wе аrе lovers. Наибольшее влияние на учение о языке мышления имеет картезианская парадигма через развитие платоновской доктрины о врожденных идеях. Среди всех врожденных идей эта парадигма выделяет предельно ясные, самоочевидные идеи, обеспечивающие универсальное знание. Эти простые идеи, с которых начинается истинное знание, рассматриваются как врожденные в двух смыслах: во-первых, через способность ума производить их, во-вторых, в смысле независимости ума от внешнего раздражения. Задача философа, занимающегося изучением взаимоотношения между идеями, состоит в том, чтобы свести туманное к ясной универсальной идее. Считается, что такая задача не может быть слишком сложной, так как универсальный характер самой идеи служит надежным критерием. С  количество качество действие хема №5  части  одушевленные с  убстанция видырастительныенеодушевленные бескровные  миробладающие чувствительностьюс кровью   рыбыТВОРЕЦ птицы звери Вместо врожденных идей Локк говорит о простых, внутренне ясных идеях, получаемых из внешнего и внутреннего опыта и неограниченных количественно. Каждый специфический запах, вкус и цвет образует свою простую идею. Важной задачей Локк считает установление набора неопределимых сущностей (set of indefinables). Лейбниц оттачивает бритву Оккама для решения противоположной задачи - создания на базе естественного (латинского) языка рационального языка или языка универсального исчисления, который позволяет проверить истинность всех утверждений. Разработка такого искусственного языка строится на пресуппозиции о структурном характере мысли: "Все человеческие мысли вполне разрешаются на немногие, как бы первичные" [Лейбниц 1984, 502]; поэтому Лейбниц считает, что "можно придумать некий алфавит человеческих мыслей, и с помощью комбинаций букв этого алфавита и анализа слов, из них составленных", "все может быть и открыто и разрешено" [Лейбниц 1984, 414]. Практическая задача решается логическим разложением единиц языка (термов) на семантически неделимые единицы (первичные термы), такие как "сущее", "существующее", "индивидуум", "этот", "я", "имеющее величину", "протяженное", "длящееся", "напряженное", "мыслящее" и т.д. Таким образом, язык термов Лейбница образует адаптированный вариант естественного языка, построенный по алгебраическим законам. Отталкиваясь от метафизической концепции Лейбница, можно расширить набор его первичных термов, добавив такие термы, как "пространство", "материя", "движение", "фигура", "величина", "число", "часть", "граница", "единица" и т.д. [Перцова 1985, 42]. Семантические толкования Лейбница выглядят гораздо убедительнее, чем компонентные цепочки Уилкинса и Дальгарно. Вероятно, это объясняется более строгим интроспективным анализом, равно как и более абстрактным характерам рассматриваемых термов, например: благо "то, что содействует совершенству", совершенство "то, что содержит больше сущности", подлинное "то, что полагается тем, что оно есть", кажущееся "то, что в действительности есть другое", актуальное "то, что выражает существование", потенциальное "то, что выражает сущность", простое "то, части чего подобны", сложное "то, части чего не подобны" и т.д. Как и Декарт, Лейбниц верит в существование врожденных идей, в отличие от Локка, однако не считает их ясность достаточным основанием для их идентификации. Вообще, Лейбниц не считает интуицию надежным критерием, указывая, что многие понятия, кажущиеся простыми, в действительности таковыми не являются. За стремление максимально строго истолковать все виды семантических отношений А.Вежбицкая справедливо называет Лейбница структуралистом par excellence [Wierzbicka 1980, 5]. 3. Структура и язык мышления 3.1. Три подхода к понятию "язык мышления" Дж.Фодор считает, что человеческое мышление принципиально сходно с процессами коммутации в вычислительной машине. Поэтому, если данная система строит и понимает предложения, независимо от того, где эта система находится и может ли использоваться как средство коммуникации, такая система должна, утверждает Фодор, определяться как язык [Fodor 1980, 77]. Вывод о дискретном характере мышления следует, по мнению Фодора, из параллелизма между континуумом смежных мыслей и континуумом смыслов предложения при изменении его структуры. "Нельзя было бы сказать, - рассуждает Фодор, - что каждый, кто понимает предложение John loves Mary, поймет и предложение Mary loves John, если бы было верно следующее: каждый, кто способен подумать о том, что Джон любит Мэри, не может подумать о том, что Мэри любит Джона" [Fodor 1988, 150]. Из этого следует, что нельзя утверждать, что язык выражает мысль, не утверждая тем самым, что мышление так же системно, как и язык. Однако такая аналогия между структурированностью языка и процессом мышления, который якобы имеет столь же структурированный характер, есть своеобразная вульгаризация гипотезы языковой относительности. Скорее всего, мышление не дискретно, а, наоборот, синкретично, по крайней мере, частично, хотя и выражается с помощью различным образом организованных и информационно наполненных дискретных символов [Соломник 1992, 82]. Возражая Фодору, можно привести контрпример изменения структуры предложения, которое не сопровождается параллельным изменением в "мысленном пространстве"; для этого требуются дополнительные условия, снимающие двусмысленность. Например, в русском предложении варенье любит чай ни порядок слов, как в соответствующем английском предложении, ни морфология существительных не позволяет идентифицировать субъект и объект любви исходя только из структуры предложения. Поэтому без дополнительных условий однозначно понять всякое предложение невозможно, тогда как всякая мысль находит внутреннее разрешение без всяких условий, например, мысль о том, что именно варенье является субъектом любви, вполне отличается от мысли, что объектом любви чая служит варенье. Доказательство структурированности мышления служит важным свидетельством существования языка мышления в современных концепциях этого надъязыкового образования. Во многих отношениях, однако, современные концепции восходят к традиционным парадигмам, развивающим представления о врожденных идеях, самоочевидных идеях и разложении сложных идеи на простые примитивы. Наиболее известные концепции языка мышления связываются с именами Дж.Фодора, Н.Хомского и А.Вежбицкой; при этом концепции, первых двух исследователей восходят к Платону и Декарту, а концепция Вежбицкой к традиции разработки универсальных языков, в частности языка универсального исчисления Лейбница. В целом можно выделить три основных подхода к толкованию языка мышления: 1) язык мышления понимается как врожденная способность к языку, 2) язык мышления понимается как репрезентативная система универсального характера, имеющая врожденное происхождение, 3) язык мышления понимается как инвентарь строевых и концептуальных универсалий. Прежде чем приступить к рассмотрению этих подходов, следует подчеркнуть, что понятие "язык мышления", как и понятие языковой относительности, имеет скорее мировоззренческое, чем онтологическое разрешение, поскольку доказать реальное существование языка мышления так же трудно, как доказать существование творца. Поэтому критика той или иной позиции должна исходить только из требования внутренней непротиворечивости данной системы и ее соответствия другим системам независимо от онтологии описываемого объекта. 3.2. Язык мышления как врожденная способность к языку Нельзя обучиться языку, утверждает Фодор, уже не зная его заранее, и такой известный заранее, врожденный язык, которому не нужно обучаться, и составляет язык мышления [Fodor 1980, 65].Считается, что именно врожденный характер этого языка приводит к быстрому усвоению родного языка в результате сверки универсалий, организованных как пакет потенциальных грамматик, составляющих корпус языка мышления, с реальными высказываниями на конкретном языке. Можно полагать, что при обучении второму языку значение языка мышления, функционирующего в качестве метаязыка, падает при возрастающей роли первого (родного) языка, который служит естественным метаязыком обучения. В концепции Н.Хомского врожденная способность к языку тождественна принципам универсальной грамматики, не знающим исключений. Поэтому эти принципы или правила называются универсалиями, например принцип, утверждающий зависимость грамматики от языковой структуры, или принцип суверенности местоимения, принцип асимметрии субъектно-объектных отношений [Chomsky 1988, 61]. Принципы универсальной грамматики не знают исключений, поскольку они образуют саму языковую способность, служащую каркасом (framework) для усвоения естественного языка. Эти принципы Хомский сравнивает с панелью управления, которая имеет установленные на ней переключатели; при этом система работает, если каждый переключатель находится в одной из двух позиций [Chomsky 1988, 62]. Таким образом, как для Дж.Фодора, так и для Н.Хомского врожденная способность к языку есть язык мышления или универсальная грамматика. Однако вместо упрощения такое отождествление врожденной способности и языка мышления только запутывает вопрос. Врожденная способность к языку означает, разумеется, не то, что язык дается человеку от рождения, ведь никто не рождается говорящим на своем родном языке, а то, что врожденной является способность научиться языку. Если же к языку мышления относиться именно как к языку, то есть репрезентативной системе, обладающей своей структурой и своим "ментальным" лексиконом, то такая система не может быть тождественной способности к научению, так же как способность к музыке не может быть самой музыкой. Концепция врожденной способности к языку не объясняет, характеризует ли эта способность исключительно человека (биологию человека) или эта способность есть межвидовая характеристика, относящаяся к эволюции мозга высших животных. А.Соломник сообщает об экспериментах по обучению шимпанзе Вошоу в семье Гарднеров с помощью языка жестов, в результате чего обезьяна усвоила 500 знаков, активно используя 80 знаков. Другая семья - Примаки - обучали шимпанзе с помощью пластиковых жетонов, разных по форме, размеру и цвету. Преимущество такой методики состоит в возможности "последовательного чтения мыслей" обезьяны [Соломник 1992, 211]. Из этих экспериментов можно сделать следующие выводы: 1) животные обладают мышлением, которое осуществляется с помощью понятий (собачий лай связывается с понятием о собаке, усвоенным из картинки и т.д.), 2) животные способны пользоваться как символическими, так и иконическими языковыми знаками для передачи понятий собеседнику. Таким образом, если согласиться с идеей о врожденной способности к языку, то придется признать, что универсальная грамматика "встроена" в голову не только человека, но и высокоразвитых животных. Следовательно, как мышление, так и способность к языку есть не видовое, а эволюционное понятие. Идея врожденной способности к языку имплицирует некую данность, дарованную свыше и исключающую всякое развитие. При этом остается неизвестным, где находится начало у этой врожденности, очерчивающей границу между homo loquens, то есть человеком говорящим, и его неспособным к говорению предком. Кроме того, концепция врожденной способности к языку, тождественной языку мышления, не объясняет также феномена детей, лишенных с детства человеческого общества и, следовательно, языка. Логично предположить, что язык мышления при инициации должен себя обнаружить как язык, данный от природы, однако у "детей-маугли" после возвращения в общество себе подобных реституции языка не наблюдается, несмотря на интенсивное обучение. Если язык легче утратить, чем приобрести, способность к нему не может отождествляться с врожденной характеристикой вида. Врожденной можно считать - с определенными оговорками - не способность к говорению в частности, а способность к мышлению и обучению вообще. 3.3. Язык мышления как универсальная репрезентативная система В концепции А.Вежбицкой язык мышления рассматривается как репрезентативная система, организованная в виде совокупности концептов или семантических примитивов, универсальных для всего человечества независимо от культуры и естественного языка общения. Эта позиция не объясняет, однако, как структурно организуется язык мышления. Если язык мышления есть репрезентативная система, то каждый функциональный элемент такой системы должен, с одной стороны, представлять, а, с другой стороны, быть представляемым. Система не может функционировать как знаковая система, если ее элементам приписывается только идеальный, содержательный или функциональный компонент без опоры на форму, как в гипотетическом языке мышления. Другое сомнение заключается в постулировании универсальности этой репрезентативной системы. Такая универсальность имплицирует неизменность элементов и отношений между элементами. В действительности же принципы Хомского или примитивы Вежбицкой так же изменчивы, как и элементы естественного языка. Например, если в мировоззрении современного человека категория МАТЬ сохраняет свою универсальность в силу устойчивости когнитивной модели "родитель", то в будущем можно ожидать полное размывание этой категории вследствие развития других моделей, например в связи с изменением способа рождения, вскармливания и воспитания детей. Дж.Лакофф считает, что уже сейчас категория "мать" строится на сложной когнитивной модели, образующей кластер: МАТЬ = "женщина, которая рождает ребенка"; "женщина, которая дает генетический материал (яйцеклетку)"; "взрослая женщина, которая вскармливает и растит ребенка"; "жена отца"; "ближайший предок женского пола" [Lakoff 1987, 74]. Если сейчас в большинстве случаев первые две модели обозначают одного человека, то тенденция, наблюдаемая в связи с увеличением числа суррогатных и приемных матерей, может полностью разрушить универсалию. Точно так же может исчезнуть столь же универсальная для всех языков категория "убивать", в связи с коренным изменением отношения общества к насилию в результате психологической эволюции или насильственного вмешательства в психику. В романе Станисалава Лема "Возвращение со звезд" астронавт, вернувшийся на Землю через 100 лет, обнаруживает, что психика новых землян органически не приемлет идеи насилия вследствие обязательной поголовной бетризации, бескровного вмешательства в мозговое вещество каждого новорожденного. А.Вежбицкая постоянно меняет число кандидатов на роль семантических примитивов, образующих язык мышления. Например, в работе Lingua Mentalis приводится список из 13 примитивов [Wierzbicka 1980, 9], а в более позднем труде их число сокращается до 10: 1) [субстантивы]: я, ты, кто-то, что-то, люди, 2) [детерминаторы, квантификаторы]: этот, тот же самый, другой, один, два, весь/все, много, 3) [предикаты ментальных состояний]: знать, хотеть, думать, говорить, чувствовать, 4) [действие, событие]: делать, происходить/случаться, 5) [оценка]: хороший, плохой, 6) [дескрипторы]: большой, маленький, 7) [интенсификатор]: очень, 8) [метапредикаты]: не/нет, если, из-за, мочь, очень, подобный/как, 9) [время и место]: когда, где, после (до), под (над), 10) [таксономия, партономия]: вид, часть [Вежбицкая 1996в, 322]. В этом списке также могут обнаружиться "относительные" или "временные" универсалии, или, наоборот, список может пополниться новыми примитивами в результате изменения критериев отбора. Поэтому, как признает ученый, нельзя утверждать, что данное множество есть единственно верное и что все человечество в самом деле думает в терминах этого множества. А.Гопник идет еще дальше в сомнениях по поводу универсальности языка мышления, утверждая, что при изучении ребенком первого языка происходят постоянные изменения семантических структур, причем эти изменения носят не столько количественный, сколько качественный характер. Это заставляет сомневаться в существовании универсальных когнитивных структур, получаемых в ходе познания мира, поскольку концепты нового опыта не выводятся из предшествующих теорий [Gopnik 1984, 163-179]. В действительности же изменения семантических структур носят как качественный, так и количественный характер, при этом разные структуры изменяются с разной частотностью, что заставляет предположить относительную стабильность одних структур по сравнению с другими. Так, если в процессе обучения языку ребенок может назвать собакой любое животное, имеющее четыре конечности и хвост и при этом соизмеримое по величине с собакой, например козу или барана, то с расширением опыта ребенок исправляет свою ошибку, основываясь на незамеченных ранее признаках, таких как лай, способность кусать, махать хвостом и т.д. При категоризации видов собак ребенок образует новые концепты исходя из предшествующего опыта, то есть, основываясь на стабильных признаках категории "собака": "четвероногое, способное лаять, кусать и махать хвостом в знак дружелюбия". Очевидно, что стабильные когнитивные структуры, неизменные при изменении опыта, и составляют концептуальные или когнитивные универсалии, которые выражаются в естественных языках в виде языковых универсалий. 3.4. Язык мышления как язык универсалий Если отказаться от представления о языке мышления как врожденной способности к языку или универсальной репрезентативной системе, то, синтезируя рассмотренные концепции, можно предложить концепцию языка мышления как системы универсалий мышления, состоящей из списка строевых правил и свода универсальных, лексикализованных во всех языках концептуальных категорий. При этом, разумеется, имплицируемый самим термином репрезентативный характер "языка мышления" полностью исчезает, и остается только термин, имеющий лишь эмоционально-эпистемологический смысл. Вместе с тем сохранение этого термина делает вполне приемлемым использование метаязыковых универсалий, таких как "универсальная грамматика" и "ментальный лексикон". Грамматика языка мышления должна определять принципиальное устройство любого языка с точки зрения его структуры, включая, например, универсальные принципы, различающие субстантивные и предикатные наименования, субъект и объект в предложении, категории числа у субстантивных единиц, времени, вида, наклонения у предикатных единиц и т.д. Лексикон языка мышления должен включать концептуальные категории, имеющие обязательный характер и потому лексикализованные во всех языках, хотя "примитивный" характер этих категорий не должен служить критериальным принципом их отбора. Концептуальные универсалии реализуются в языках в виде лексических номинаций, эквивалентных во всех языках, то есть образуют лексические универсалии. Например, местоимение "я" есть лексическая универсалия, соответствующая концептуальной универсалии, которая требует выделения говорящего субъекта, совпадающего с психическим субъектом. Универсальные грамматические принципы образуют скелет, а концептуальные универсалии - тело языка мышления. Для естественного языка важно и то и другое, однако язык мышления есть, прежде всего, ментальный лексикон, поскольку субстанция первична, а правила ее организации вторичны и зависимы от характера концептов, образующих субстанцию. Развитие понятия "язык мышления" требует рассмотреть вопрос о репрезентативной силе такого языка, понимаемого как система универсалий. Дж.Фодор утверждает, что, во-первых, нельзя выучить язык, выразительная сила которого выше, чем в оригинальном языке, во-вторых, нельзя выучить второй язык, если его предикаты выражают то, что не могут выразить предикаты первого языка [Fodor 1980, 86]. Из этого следует, что язык мышления может выразить все, что может быть выражено на естественном языке; в противном случае было бы невозможно обучаться формулам естественного языка. Репрезентативная сила языка мышления А.Вежбицкой гораздо беднее, поэтому неизбежно искажение мысли при переводе предложения естественного языка на язык семантических примитивов. Например, английское предложение Please, say something! в терминах семантических примитивов выглядит как I want you to say something, что совершенно не идентично оригиналу. Кроме того, интерпретация Вежбицкой как сложных понятий, так и примитивов на языке мышления выглядит весьма громоздко - вследствие самой примитивности языка толкования, например, определение категории сир "чашка" занимает две страницы [Wierzbicka 1985, 31]. В качестве примера толкований Вежбицкой, чрезмерно синтаксичных по форме и энциклопедичных по содержанию, можно привести семантический анализ глагола to lie "лгать" в английском языке: Х солгал Y-y = 1 Х сказал нечто Y-у 2 Х знал, что это неправда 3 X сказал это потому, что хотел, чтобы Y думал, что это правда [люди сказали бы, что тот, кто так поступает, поступает плохо] [Вежбицкая 1996а, 206]. Очевидно, репрезентативная сила языка мышления не может быть бесконечно большой, поскольку это привело бы к бесконечному увеличению числа универсалий, и само понятие универсалии как общего инварианта, присущего, но не тождественного всем индивидуальным объектам определенной сферы ума, потеряло бы смысл. Кроме того, из двух постулатов, сформулированных Фодором о репрезентативной силе языка мышления (см. выше), первое явно несостоятельно, если под эталоном выразительной силы понимать кратчайший путь, которым язык выражает мысль, то есть через наименование. Сравнительный анализ цветообозначений показывает, что в одном языке легко выразить такие понятия, которые передаются в русском языке словами зеленый, синий, голубой, в то время как в английском языке понятие "голубой" выражается словосочетанием на базе более общего термина blue - light blue, а в языке варлпири (Австралия) эти три понятия вообще обозначаются одним словом yukuri-yukuri (букв. "растение-растение") [Вежбицкая 1996б, 234]. Однако это не мешает, вопреки утверждению Фодора, выучить язык, выразительная сила которого выше, чем в родном, поскольку при обучении новому языку происходит концептуализация нового опыта через готовое наименование. Резюмируя изложенное, можно заключить следующее: - способность к языку, врожденная или приобретенная с помощью опыта, не тождественна языку мышления; - врожденная способность к языку представляется сомнительной, а врожденный характер языка мышления не может быть доказанным; - врожденной по отношению к виду "человек разумный" может считаться только способность к мышлению и - как следствие - способность к категоризации; - мышление в целом синкретично и становится дискретным только через определенным образом организованные и информационно наполненные символы; - язык мышления можно понимать лишь как удобную метаязыковую универсалию, обозначающую совокупность или систему когнитивных универсалий, которые включают в себя универсалии строевого характера (принципы универсальной грамматики) и концептуальные универсалии, то есть концептуальные категории универсального характера. |