Антикоррупционное патриотическое воспитание. Монография Москва Знак 2016 удк 37. 017 Ббк 74. 200. 50 С рецензенты А. П. Катровский, д г. н., профессор сгу

• Название: Монография Москва Знак 2016 удк 37. 017 Ббк 74. 200. 50 С рецензенты А. П. Катровский, д г. н., профессор сгу
• Дата: 01.01.2020
• Размер: 0.79 Mb.
• Имя файла: Антикоррупционное патриотическое воспитание.doc
• Тип: Монография; #102609
• страница: 5 из 10

Армия и коррупция. Очень доказательна в плане причин революционного пожара ситуация в армии. Ну, хорошо: «Для бомбардировки Кинбурна французами, впервые в мировой практике, были применены бронированные плавучие платформы, оказавшиеся практически неуязвимыми для кинбурнских береговых батарей и форта, самым мощным вооружением которых были среднекалиберные 24 фунтовые пушки. Их чугунные ядра оставляли на 4½-дюймовой броне французских плавучих батарей вмятины глубиной не более дюйма, а огонь самих батарей был настолько разрушителен что, по мнению присутствовавших английских наблюдателей, одних бы батарей хватило для разрушения стен Кинбурна за три часа [96].

Бывают иногда колоссальные преимущества за счет новейших типов вооружения: пулемета «максим», бронированных плавучих платформ и т.д. Но чем, кроме как тотальной коррупцией, можно объяснить следующие факты: «В январе 1916 года, по сведениям Ставки, в армиях Западного фронта из 754 000 строевых 268 000 - свыше трети всех бойцов - были безоружны [97].

Керсновскому вторит генерал М. В. Алексеев: «Нет подготовленных солдат. У меня в рядах недостает свыше 300 тысяч человек.  А то недоученное, что мне по каплям присылают, приходится зачислять в число так называемых "ладошников", которые, не имея винтовок, могут для устрашения врага хлопать в ладоши» [98].

Пишет генерал Маниковский: «Ничтожными нарядами последних лет было почти совсем заглушено оружейное производство; разбрелись и распылились не только люди, но и станки, инструмент, лекала и самое главное - "навыки". С 1908 года величина нарядов заводам резко уменьшилась, так что за три последние перед войной года,  наряды по годам равнялись:  для Тульского завода от 1% до 4,5% их максимальной производительности;   Ижевского - от 12% до 38%; Сестрорецкого - от 0 до 5%. В 1914 году было еще хуже, так что Тульский Завод мог изготовлять лишь от 1 до 5 винтовок в месяц» [99].

Самое удивительное, что деньги в России были. Как вспоминал бывший Министр Финансов Российской империи граф Коковцов, в руках Военного Министра оставалось в последниe два года перед войной свыше 250 миллионов рублей [100]. О величине этой суммы можно судить по стоимости деликатесов в те годы: фунт (400 грамм) вырезки 1-го сорта - 60–80 копеек, сыра рокфор - 15 копеек, семги соленой - от 50 копеек до 1 рубля [101]. Стоимость мужского костюма - 35–40 рублей.

С другой стороны, согласно полицейским сводкам, в период Первой мировой войны 2/3 всех ювелирных изделий, мехов и прочих предметов роскоши в магазинах покупали чиновники и промышленники, связанные с поставками припасов и вооружения в действующую армию [102].

Воровство на государственных заказах и подрядах в начале 1900-х гг. стало весьма распространенной практикой. Миноноски обходились казне вдвое дороже их действительной стоимости; заготовка мяса для флота (у «своих» поставщиков) обошлась государству в 1905 г. по цене 2,2 рубля за пуд, в то время как независимые поставщики предлагали поставить мясо по цене 0,8 рубля за пуд; за перевозку военных грузов платили в 3 раза дороже нормальной цены и т.д. [92].

Представим состояние русского мужика, который лежит в окопе и ждет, когда убьют товарища, чтобы взять его винтовку и выстрелить в неприятеля. Да он зубами готов рвать виновников подобных ситуаций.

Вернемся на несколько десятилетий назад, во времена Крымской войны. В 1840 - 1850-х годах в европейских армиях активно шёл процесс замены устаревших гладкоствольных ружей на современные нарезные. К началу Крымской войны доля нарезных ружей в стрелковом вооружении русской армии не превышала 4-5 %, а в английской - более половины [103]. Пехота, вооружённая нарезными ружьями, при встречном бое (тем более - из укрытий), имела значительное превосходство благодаря дальнобойности и кучности своего огня: нарезные ружья имели прицельную дальность стрельбы до 1200 шагов, а гладкоствольные - не более 300 шагов [104]. Русская армия, как и союзники, имела гладкоствольную артиллерию, дальность поражающего выстрела которой (при стрельбе картечью) достигала 900 шагов. Это втрое превосходило дальность действительного огня гладкоствольных ружей, что наносило наступающей русской пехоте тяжёлые потери, тогда как пехота союзников, вооружённая нарезными ружьями, могла расстреливать артиллерийские расчеты русских орудий, оставаясь вне досягаемости картечного огня [105]. Из воспоминаний гвардейца: «В среднем на полк приходилось перед Крымской войной всего 72 "штуцерника". Остальные люди полка были вооружены гладкоствольными ружьями, доказавшими свою негодность уже в венгерскую войну 1849 г. По приходе в Петербург преображенцы опять принялись за свои гладкостволки, расстрелянные, разбитые, снаружи зачищенные кирпичом и внутри совершенно ржавые и негодные. Иностранные военные агенты прилежно посещали смотры "практической стрельбы". Много памятных книжек исписано было на разных языках, и везде, во всех реляциях, подробно описывалось, курсивом, что в русской гвардии при стрельбе в цель, на двести шагов, из 200 выпущенных пуль лишь десятая часть попадает в мишень в одну сажень ширины и такой же высоты! Эти результаты, так же как и состояние помянутых гладкостволок, были известны во всех подробностях английскому и французскому военному министерству по крайней мере лет за пять до Крымской войны. Но там, где русским солдатам давали сколько-нибудь годные ружья или орудия, они удивляли противников меткостью стрельбы» [106]. Только две причины подобного может быть: или коррупция, или коллективное сумасшествие руководства.

А вот пример поистине убийственной коррупции: «Условия жизни русских солдат при Николае I были просто невыносимыми. За 1825—1850 годы, по официальным данным, в армии умерли от болезней 1 062 839 «нижних чинов», тогда как во всех сражениях того времени (в русско-иранской войне 1826—1828 годов и русско-турецкой 1828—1829 годов, кавказской войне против Шамиля, при подавлении восстания в Польше 1831 году и революции в Венгрии 1849 года) погибли 30 233 человека. Всего в русской армии числилось за 1825—1850 годы 2 604 407 солдат. Стало быть, от болезней умерли 40,4% «нижних чинов» [107].

Пример коррупции в царской семье: «Однако самые страшные результаты для России имела деятельность великого князя Сергея Михайловича, генерал-инспектора артиллерии. Это уже было банальное казнокрадство… Великий князь, к которому по наследству от Николая перешла постельная балерина Матильда Кшесинская, в деньгах нуждался отчаянно. Деньги охотно давали добрые французы, и немало. Вот только их приходилось отрабатывать…

Великий князь Сергей Михайлович и Кшесинская совместно с руководством фирмы Шнейдера и правлением частного Путиловского завода организовали преступный синдикат. Формально в России продолжали проводиться конкурсные испытания опытных образцов артиллерийских систем, на которые по-прежнему приглашались фирмы Круппа, Эрхардта, Виккерса, Шкода и другие, а также русские казенный заводы Обуховский и Санкт-Петербургский орудийный. Но в подавляющем большинстве случаев победителем конкурса оказывалась фирма Шнейдер.

25 февраля 1909 г. Сергей обратился к царю с просьбой принять на вооружение 3-дюймовую пушку Шнейдера с большим количеством дефектов и недоделок. На следующий день Ники подмахнул высочайшее повеление о принятии ее на вооружение под названием 3-дюймовой горной пушки образца 1909 года. В приказе же по Военному ведомству, где объявлялось об этом Высочайшем повелении, было скромно добавлено, что производство ее откладывается до окончательного утверждения чертежей оной пушки и лафета. Благодаря Сергею и Матильде русские казенные артиллерийские заводы после русско-японской войны остались почти без заказов Военного ведомства, а русская армия - без тяжелой артиллерии.

В 1912 году Кшесинская за 180 тыс. франков покупает виллу «Ялам» на Лазурном берегу на юге Франции. На вилле был двухэтажный дом, рядом — котельная, гараж с комнатой шофера и прачечная. Но это показалось Матильде слишком скромно, и в 1912–1914 годах рядом возводится большой дворец, а старый двухэтажный дом отдается для гостей (2-й этаж) и прислуги
(1-й этаж). А в феврале 1917 г. Кшесинская бежала из дома, прихватив первые попавшиеся драгоценности. В Кредитном банке их оценили в два миллиона рублей, то есть жалованье за 400 лет беспорочной службы балерины» [108].

Голод в царской России. Одним из свидетельств разгула коррупции является страшный голодомор, поразивший всю российскую деревню и буйствовавший два года подряд в 1891-
1892 годов, который повторился много раз в последующие годы. Вообще полуголодное существование, а то и самый настоящий голод в деревне в ту эпоху стали постоянным явлением. Как указывает С.Г. Кара-Мурза, почти половина крестьян дореволюционной России совсем не имела возможности есть мясо, даже по праздникам [109]. По данным генерала В.Гурко, главнокомандующего русской армией, в начале XX века, 40% крестьянских парней впервые в жизни пробовали мясо в армии [109]. Крестьянское недоедание приводило к тому, что, при призыве на военную службу из-за физической непригодности освобождалось
48 процентов рекрутов (в Германии – 3 процента, во Франции – один). Следует отметить, что, несмотря на периодические голодоморы и хронический голод среди крестьян, российское руководство продолжало в больших количествах экспортировать зерно за границу. Миронин С. С.  пишет: «Все мало-мальские развитые страны, производившие менее 500 кг зерна на душу населения, зерно ввозили. Россия в рекордный 1913 г. имела 471 кг зерна на душу – и вывозила очень много зерна – за счет внутреннего потребления, причем именно крестьян. В 1911 году в Европе случился серьезный неурожай на зерновые из-за засухи. Цены на зерно в Европе взлетели. Российские предприниматели быстро продали то, что было собрано в России. В том числе и значительную часть стратегического запаса, содержащегося на случай голода. Так что во время голода 1911 года, когда недоедали десятки миллионов крестьян и сотни тысяч умерли от голода, 53,4 % всего зерна ушло на экспорт [110].

В это же время российские чиновники, принимавшие гуманитарную помощь от американцев, просили давать ее деньгами, а не хлебом, указывая на тот факт, что на каждый пароход с гуманитарным хлебом, идущий в Россию, 10 пароходов везут русский хлеб на продажу на Запад [111].

За типичный 1907 год доход от продажи хлеба за рубеж составил 431 миллион рублей. Из них на предметы роскоши для аристократии и помещиков было потрачено 180 миллионов. Еще 140 миллионов русские дворяне оставили за границей – потратили на курортах Баден-Бадена, прокутили во Франции, проиграли в казино, накупили недвижимости в «цивилизованной Европе». На модернизацию России была потрачена одна шестая часть дохода (58 миллионов рублей) от продажи зерна, выбитого у голодающих крестьян [112].

Лев Толстой в начале XX века объехал четыре уезда Тульской губернии, обошел почти все крестьянские дворы и записал следующее: «Употребляемый почти всеми хлеб с лебедой, - с 1/3 и у некоторых с 1/2 лебеды, - хлеб черный, чернильной черноты, тяжелый и горький; хлеб этот едят все, - и дети, и беременные, и кормящие женщины, и больные. Лебеда здесь невызревшая, зеленая; и потому она несъедобна. Хлеб с лебедой нельзя есть один. Если наесться одного хлеба, то вырвет» [109].

Реформа 1861 года и коррупция.

Вспомним, под коррупцией мы понимаем социальное явление, разрушительное для общества в целом. Это действие с нарушением справедливости, которая может быть как юридической (когда нарушается писаная норма), так и моральной (когда конкретные нормы поведения не утверждены, однако здравый смысл говорит, что поступок бесчестный).

Меняются времена, меняются моральные нормы и «параметры» справедливости. Много веков назад, согласно сочинению римского историка Гая Светония Транквилла, гладиаторы, отправляющиеся на арену, приветствовали императора Клавдия возгласом: «Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя». Представить, что русские крестьяне, которых «пороли» вплоть до 1917 года, радостно закричат царю: «Славься, император, идущие под розги (или шпицрутены) приветствуют тебя», невозможно. Понятно, что крепостное право – немыслимое по масштабу коррупционное деяние в реалиях девятнадцатого века. Разночтения могли быть только в вопросе о земле.

Право на землю в сознании крестьян было тесно связано с правом на труд. В книге «Русская община» народник К. Качаровский пишет: «Право труда говорит, что владельцы-капиталисты не обрабатывают сами земли, а потому не имеют прав ни на нее, ни на ее продукт, а имеют право те, кто ее обрабатывает. Право на труд требует уравнительного распределения основного, необходимого для их жизни блага сообразно равному праву всех людей». В Послании папы римского ко всем католикам (энциклике) 1987 года Sollicitudo Rei So­cialis Иоанн Павел II камня на камне не оставляет от представления о частной собственности как естест­вен­но­м праве: «Необходимо еще раз напомнить ϶тот не­обычный принцип хри­сти­анской доктрины: вещи ϶того мира изна­чаль­но предназначены для всех. Право на частную собственность имеет силу и необхо­ди­мо, но оно не аннулирует значения этого прин­ципа. Действи­те­ль­но, над частной собственностью довлеет со­циальный долг, то есть, она несет в себе, как свое внутреннее свойство, социальную функцию, основанную как раз на принципе всеобщего предназ­начения имеющегося добра».

Понятно, что если мы слышим такое от главы западной церкви в конце ХХ века, то в среде православных крестьян России идея «всеобщего предназ­начения имеющегося добра» казалась самоочевидной, и ее противники выглядели просто злонамеренными людьми. И крестьяне, и помещики подспудно сознавали, что вопрос о земле не сводится к выгоде, понимаемой в терминах экономики. Ряд исследований показали, что, работая батраком у помещика, крестьянин с десятины обрабатываемой им земли получал 17 руб. заработка, в то время как десятина своей надельной земли давала ему 3 руб. 92 коп. чистого дохода. Сегодня правоведы в шутку замечают: «Ожесточенная борьба крестьян за снижение своего жизненного уровня должна представляться экономисту затяжным приступом коллективного помешательства».

Но вот так думало абсолютное большинство населения России (и правильно думала, потому что земля – надежнее), и с этим, хотя бы для того, чтобы исключить вероятность революционного угара, необходимо было считаться. Кстати, совершенно жуткое, вопиющее, средневековое безобразие, с точки зрения правоведа, «рыночника», происходит сегодня в ряде западных стран. Например, во Франции у бедных не только не берут налогов, но и могут доплатить сумму, превышающую их доход; а вот подоходный налог у богатых достигает 75%. Ренесанс татаро-монгольского «ига». В годы великой депрессии в США налоги богачей достигали 90%. Ну вот такие нормы сложились в головах большинства населения. И западные лидеры на подобные меры идут, копируя наших полуграмотных бабушек, любимое выражение которых: «Лишь бы войны не было». У западных рафинированных интеллигентов в головах: «Лишь бы революции не было».

Отношение просвещенного российского общества к крепостничеству можно проиллюстрировать на примере деятельности профессора всеобщей истории Московского университета
Т. Н. Грановского. Он трактовал исторический прогресс как развитие гуманных идей, просвещения и нравственности, явно предпочитая эволюцию революции, реформы сверху восстаниям снизу. Грановский на примерах европейской истории так убийственно обличал крепостничество, и с таким убеждением подводил слушателей к выводу о том, что крепостное право в России должно погибнуть, как оно погибло на Западе, что кафедра
Т. Н. Грановского становилась, как это заметил Герцен, «трибуной общественного протеста». «На лекциях Грановского «слушатели задыхались от восторга», с «воплем, неистовством одобрения» рукоплескали лектору, осыпали его цветами, требовали его портреты» [113].

К концу царствования Николая I сложились предпосылки для быстрой отмены крепостного права, причем на условиях, весьма выгодных для крестьян. Как указывает В.О.Ключевский, к концу царствования Николая 2/3 дворянских имений находились в неоплатных долгах государственным учреждениям, а сумма долгов приблизилась к миллиарду рублей [86]. Продолжилась и выдача ссуд под залог крепостных. Если в 1820 году общий объем таких ссуд составлял 110 млн. руб., которые были выданы под залог 1,8 млн. душ (20% всего числа крепостных), то к 1859 году объем этих кредитов вырос до 425 млн. руб. и заложено было уже 7,1 млн. душ (66% всего числа крепостных). Поэтому, как полагал историк, освобождение крестьян могло очень скоро произойти и без единого государственного акта [86]. Для этого государству достаточно было ввести процедуру принудительного выкупа заложенных имений - с уплатой помещикам лишь небольшой разницы между стоимостью имения и накопленной недоимкой по просроченной ссуде. В результате такого выкупа большинство имений перешло бы к государству, а крепостные крестьяне автоматически перешли бы в разряд государственных (то есть фактически свободных) крестьян. Таким образом, крепостное право могло быть отменено очень просто и без каких-либо серьезных социальных последствий – тех, которые, как будет показано далее, возникли после реформы 19 февраля 1861 года.

Считается, что в 1861 году произошло «освобождение крестьян» и ликвидация крепостного права. Однако сами «освобожденные» крестьяне так не считали. Бывшие крепостные крестьяне, ставшие теперь «обязанными», пишет М.Н.Покровский, «твердо верили, что эта воля – не настоящая» [50]. Как указывает П.А.Зайончковский [49], представление о том, что «эта свобода не настоящая», и что реформа 1861 года ограбила крестьян, разделялось как крестьянами, так и прогрессивной интеллигенцией: «Обнародование “Положений” сразу же вызвало мощный подъем крестьянского движения. Сохраняя наивную веру в царя, крестьяне отказывались верить в подлинность манифеста и “Положений”, утверждая, что царь дал “настоящую волю”, а дворянство и чиновники либо ее подменили, либо истолковывают в своих корыстных интересах». Действительная задача манифеста 19 февраля 1861 года, полагает историк, «заключалась в доказательстве того, что ограбление крестьян является актом “величайшей справедливости”, вследствие чего они безропотно должны выполнять свои повинности помещику. Известный общественный деятель Ю.Ф.Самарин в своем письме к тульскому помещику князю Черкасскому именно так и оценивал значение манифеста, от которого “веет скорбью по крепостному праву”» [114].

Самое поразительное, что крестьянская революция чуть было не произошла после того как крестьянам сообщили о реформе 19 февраля 1861 года. В течение одного только 1861 года было зафиксировано 1176 крестьянских восстаний, в то время как за
6 лет с 1855 года по 1860 год их было лишь 474 [52]. По другим данным, только с января по июнь 1861 года произошло 1340 крестьянских выступлений, причем в 718 случаях волнения были ликвидированы с помощью войска [49].

Как указывает М.Н.Покровский, вся реформа для большинства из них свелась к тому, что они перестали официально называться «крепостными», а стали называться «обязанными», то есть вроде как свободными, но в их положении абсолютно ничего не изменилось. «Быть от царя объявленным свободным человеком, - пишет историк, - и в то же время продолжать ходить на барщину или платить оброк: это было вопиющее противоречие, бросавшееся в глаза. Более того, положение «обязанных» крестьян, их фактическая несвобода ухудшились по сравнению с тем, что было до реформы, когда они назывались «крепостными». Как пишет Покровский, «никогда так много не секли, по словам современников, как в первые 3 месяца после объявления “воли”, и у крестьян даже сложилось убеждение, что в самом “Положении” есть статья, предписывающая пороть всякого мужика, осмелившегося это “Положение” прочесть…» [50]. В дальнейшем порка крестьян без всякого суда и следствия и прочий произвол в отношении крестьян со стороны помещиков и со стороны местных властей (которые формировались из тех же самых помещиков) останутся характерной чертой русской жизни вплоть до 1917 года.

Посмотрим, например, статистические данные по Новгородской губернии. Крестьянское население – 1 миллион 200 тысяч человек (95 % населения), надельной земли – 3 миллиона десятин. Крупное дворянское землевладение – 2 миллиона десятин. Дворян (всех, а не только крупных землевладельцев) – менее
6 тысяч человек (0,5 % населения) [115].

С другой стороны, согласно исследованию Л.Г. Захаровой, в 1865 - 1867 годах в составе губернских земских органов крестьяне составляли всего лишь 11%. В то время как дворяне и чиновники 74%, а вместе с духовными лицами и купцами 89%. Примерно такой же состав сохранялся в последующие 25 лет [116].

Вот свидетельство о нравах и коррупции, царивших в царской России: «Крестьяне Казанской и долею Вятской губернии засеяли картофелем поля. Когда картофель был собран, министерству пришло в голову завести по волостям центральные ямы. Ямы утверждены, ямы предписаны, ямы копаются, и в начале зимы мужики скрепя сердце повезли картофель в центральные ямы. Но когда следующей весной их хотели заставить сажать мерзлый картофель, они отказались. Действительно, не могло быть оскорбления более дерзкого труду, как приказ делать явным образом нелепость. Это возражение было представлено как бунт. Министр Киселев прислал из Петербурга чиновника; он, человек умный и практический, взял в первой волости по рублю с души и позволил не сеять картофельные выморозки. Чиновник повторил это во второй и в третьей. Но в четвертой голова ему сказал наотрез, что он картофель сажать не будет, и денег ему не даст. "Ты, - говорил он ему, - освободил таких-то и таких-то; ясное дело, что и нас должен освободить". Чиновник хотел дело кончить угрозами и розгами, но мужики схватились за колья, полицейскую команду прогнали; военный губернатор послал казаков. Соседние волости вступились за своих.  Довольно сказать, что дело дошло до пушечной картечи и ружейных выстрелов. Мужики оставили домы, рассыпались по лесам; казаки их выгоняли из чащи, как диких зверей; тут их хватали, ковали в цепи и отправляли в военно-судную комиссию в Козьмодемьянск. Ну, и следствие пошло обычным русским чередом: мужиков секли при допросах, секли в наказание, секли для примера, секли из денег и целую толпу сослали в Сибирь» [117].

Наряду с «обязанными» крестьянами, которые представляли собой тех же крепостных, реформа 19 февраля ввела еще одно название – «выкупные» крестьяне. В эту категорию до конца царствования Александра II, по данным В.О.Ключевского, попало более 80% бывших крепостных [86]. «Выкупными» считались те крестьяне, которым, согласно условиям реформы 19 февраля, помещики предоставили возможность выкупить участок земли. Фактически эти крестьяне как оставались прикрепленными к земле до реформы, так же прикрепленными к ней оставались и после, но оказались в еще худшем положении, чем «обязанные» крестьяне, ввиду следующих обстоятельств:

Во-первых, в соответствии с Положением от 19 февраля 1861 года их заставили выкупать предоставленную им землю по цене, намного превышавшей ее рыночную стоимость. По данным Н. Рожкова и Д. Блюма, в нечерноземной полосе России, где проживала основная масса крестьян, эта выкупная стоимость земли в среднем в 2,2 раза превышала ее рыночную стоимость, а в отдельных случаях она ее превышала даже в 5-6 раз [51], [52]; что зависело от степени жадности помещиков и от степени произвола местных властей.

Д.Блюм считает, что единственным справедливым актом правительства Александра II в отношении крестьян можно признать указ 1863 года об освобождении государственных крестьян и о выделении им земель на условиях выкупа: «Выкупные платежи за десятину в среднем были в 2-2,5 раза ниже, чем для крепостных крестьян, и соответствовали рыночным ценам на землю» [52].

Как писал П.А.Зайончковский, условия выкупа земли имели «наиболее грабительский характер». В приводимых им примерах, которые, по его словам, являются «яркой иллюстрацией того безудержного грабежа крестьян, который устанавливался «Положениями 19 февраля 1861 года», суммы выкупных платежей крестьян, выплачиваемые ими в течение 49 лет, с учетом процентов (6% годовых) в 4-7 раз превышали рыночную стоимость выкупаемой ими земли [49].

Причем, крестьяне не могли отказаться от выкупа этой «дарованной» им земли, которую М.Покровский называет «принудительной собственностью». «Чтобы собственник от нее не убежал, чего вполне можно было ожидать, пришлось поставить “освобождаемого” в такие юридические условия, которые очень напоминают состояние если не арестанта, то малолетнего или слабоумного, находящегося под опекой» [50].

П.А. Зайончковский указывает, что за пользование помещичьей землей «временнообязанные крестьяне» были обязаны отрабатывать барщину или платить оброк, которые даже выросли по итогам реформы - в расчете на десятину земли крестьянина. Они не имели права отказаться от предоставленного им помещиком надела и соответственно, от «феодальных повинностей» по крайней мере, в первые девять лет. «Это запрещение достаточно ярко характеризовало помещичий характер реформы. В последующие годы отказ от земли был ограничен рядом условий, затруднявших осуществление этого права» [49]. А после 1881 года выкуп земли и вовсе стал обязательным.

Фактически «выкупные» крестьяне (как и «обязанные») также ничуть не изменили своего статуса и остались прикрепленными к своему участку земли, которого не могли покинуть. Их так же секли, как и «обязанных» крестьян, и они должны были платить тот же оброк (который теперь назывался «выкупными платежами») и отрабатывать барщину на помещика (которая теперь называлась «отработкой»). Та же ложь и лицемерие, что и в случае с «обязанными» крестьянами – названия поменялись, суть явления осталась прежней, при ухудшении положения крестьян.

Во-вторых, «выкупных» крестьян не только заставили выкупать землю по цене, намного выше ее нормальной стоимости. У них в процессе дележа земель отобрали значительную часть (в среднем – 20%, а в иных случаях – до 1/2 и даже 3/4) земель, находившихся до этого в их распоряжении [92]. По словам
Н.А. Рожкова, «то было малоземелье, часто выраженное весьма резко, доходившее до острого земельного голода» [92].

В-третьих, раздел земли был специально проведен помещиками таким образом, что, как пишет Рожков, «крестьяне оказались отрезанными помещичьей землей от водопоя, леса, большой дороги, церкви, иногда от своих пашен и лугов. В результате они вынуждались к аренде помещичьей земли во что бы то ни стало, на каких угодно условиях» [92]. «Отрезав у крестьян, по Положению 19 февраля, земли, для тех абсолютно необходимые, пишет М.Н.Покровский, луга, выгоны, даже места для прогона скота к водопою, помещики заставляли их арендовать эти земли не иначе, как «под работу», с обязательством вспахать, засеять и сжать на помещика определенное количество десятин» [50]. В мемуарах и описаниях, написанных самими помещиками, указывает историк, эта практика «отрезков» описывается как повсеместная; практически не было помещичьих хозяйств, где бы не существовало «отрезков». Приводит Покровский и отдельные примеры: один помещик «хвастался, что его отрезки охватывают, как кольцом, 18 деревень, которые все у него в кабале; едва приехавший арендатор-немец в качестве одного из первых русских слов запомнил atreski и, арендуя имение, прежде всего справлялся, есть ли в нем эта драгоценность» [50].

Смоленский помещик А. Н. Энгельгардт после реформы 1861 года отмечал: «Теперь иное имение и без лугов, и с плохой землей дает большой доход, потому что оно благоприятнее для землевладельца расположено относительно деревень, а главное, обладает „отрезками“, без которых крестьянам нельзя обойтись, которые загораживают их земли от земель других владельцев» [118]. М. Е. Салтыков-Щедрин писал: «Когда только что пошли слухи о предстоящей крестьянской передряге, когда наступил срок для составления уставной грамоты, то помещик без малейшего труда опутал будущих „соседушек“ со всех сторон. И себя, и крестьян разделил дорогою: по одну сторону дороги - его земля (пахотная), по другую - надельная; по одну сторону - его усадьба, по другую - крестьянский порядок. А сзади деревни — крестьянское поле, и кругом, куда ни взгляни,— господский лес. Словом сказать, так обставил дело, что мужичку курицы выпустить некуда» [119].

Как указывает П.А.Зайончковский, арендные цены на отрезанные у крестьян земли были значительно выше существующих средних арендных цен - в приводимых им примерах – в 2 раза. Кроме того, обычно использование этих земель крестьяне не оплачивали деньгами, а отрабатывали, что еще более увеличивало для них бремя помещичьих отрезков, так как труд крестьянина в этом случае оценивался значительно дешевле, нежели при условии вольного найма [49].

«Отрезки» были не только издевательством над крестьянами и источником их бедствий и разорения, но они мешали нормальному развитию села, так как помещики могли, например, заблокировать дорогу и подорвать любое новое начинание в деревне. Именно ввиду указанных причин необходимость передачи «отрезков» крестьянам была очевидна для основных политических партий. Например, аграрная программа-минимум большевиков вплоть до декабря 1905 года как раз и заключалась в передаче «отрезков» крестьянам – это было важнейшим и по сути дела единственным пунктом их программы [51].

Доводы защитников дворянского произвола и коррупции поражают единообразием и «постановочными» эффектами. Например, современный историк А.К. Кириллов пишет: «Выясняется, что у дворян было не только юридическое право на свою землю, но и моральное. Это удачно выразил ни кто иной, как Николай I. Уже в 1840-х годах он задумывался об отмене крепостного права: "Я не понимаю, каким образом человек сделался вещью, и не могу себе объяснить этого шага иначе, как хитростью, обманом с одной стороны и невежеством – с другой". Но: "Земли принадлежат нам, дворянам, по праву, потому что мы приобрели [их] нашею кровью, пролитою за государство" [120]. Получается, что даже дворяне, искренне уверенные в необходимости отмены крепостного права, могли быть столь же искренне уверены в справедливости сохранения земель за помещиками. Я не пытаюсь доказать, что кровь, пролитая дворянами на полях сражений, даёт им больше прав на землю, чем крестьянам – пролитый ими пот. Это – из области оценок. Для начала разберёмся с фактами. Один из фактов таков: в среде дворян имелось представление о том, что они как служилые люди (или как потомки тех, кто служил) имеют полное моральное право на ту землю, которой они владеют» [121].

Тут же на ум приходит величие подвигов царских фаворитов. Изумляет противопоставление дворянской крови и крестьянского пота. Этакое средневековое, полностью из дворян, рыцарское воинство и охраняемые им землепашцы; 155 тысяч участников Бородинского сражения – сплошь дворяне. Речь не только о рекрут­ских наборах. Например, Нико­лай I при­нял решение о создании государственного подвижного ополчения, выразившееся в издании Манифеста 29 января 1855 года. Он положил начало первому призыву в ополчение 1855-1856 годов. В качестве приложения к манифесту было выпущено Положение о составе и формировании ополчения. Ополчение, согласно ему, провозглашалось всеобщим, т.е. должно было комплектоваться из всех податных сословий, кроме купечества [122]. Ополчение достигало численностью около 360 тысяч. Ополченская дружина имела 1088 человек, в том числе всего 19 офицеров (дворян) [123].

Один из бывших ополченцев Муромской дружины говорил: «Хорошо ли сослужило свою службу Государствен­ное подвижное ополчение 1855-1856 годов, в тяжелую пору Крымской войны, не нам судить, бывшим опол­ченцам, но много божиих ратников легло на бастионах многострадального Севастополя, еще больше - на берегах Азовского моря и на юге России» [124].
16 ратников Курской дружины были награждены Георгиевскими крестами [125]. Из почти 17 тысяч Курского ополчения осталась в живых половина [126].

Схожие с А.К. Кирилловым образцы логических построений выдвигают сегодня противники профессиональной армии, утверждая, что «контрактники» служат за деньги, и поэтому проигрывают в морально-патриотическом плане «призывникам». Продолжая логическую цепочку, можно утверждать, что «слабым звеном» нашей армии является офицерский корпус, причем чем выше их оклады, тем хуже для обороноспособности.

Итак, результатом земской реформы стал окончательный захват власти на местах помещиками, в ущерб остальному населению. Это особенно ярко видно на примере местного налогообложения, принявшего после проведения земской реформы (к концу 1860-х годов) явно дискриминационный характер [116]. Так, если еще в 1868 году крестьянская и помещичья земля облагалась местными налогами примерно одинаково, то уже в 1870-е годы местные налоги, взимаемые с десятины крестьянской земли, в 2-4 раза превышали налоги, взимаемые с десятины земли помещичьей [49]. Всего же, с учетом выкупных платежей, крестьянам с десятины земли приходилось платить в 7-8 раз больше налогов и сборов в пользу государства, чем приходилось с десятины помещичьей земли [51].

Выкуп земли по условиям реформы 1861 года для подавляющего большинства крестьян растянулся на 45 лет и представлял для них настоящую кабалу, поскольку они не были в состоянии выплачивать такие суммы. Размер недоимок по выкупным платежам постоянно увеличивался. Так, в 1871 году губерний, в которых недоимки превысили 50 % оклада, было восемь (из них в пяти они составляли свыше 100 %); в 1880 году их насчитывалось уже 14 (из них в 10 губерниях недоимки были более 100 %, в Смоленской - 222,2 %) [114]. А к 1902 году общая сумма недоимок по крестьянским выкупным платежам составляла 420 % от суммы ежегодных выплат, в ряде губерний эта цифра уже превышала 500 % [51]. Лишь в 1906 году, после того как крестьяне в течение 1905 года сожгли порядка 15 % помещичьих имений в стране, выкупные платежи и накопившиеся недоимки были отменены, и «выкупные» крестьяне, наконец, получили свободу, обещанную им 45 лет назад.

По словам Н. Рожкова, «крепостническая» реформа 19 февраля 1861 года стала «исходным пунктом всего процесса происхождения революции» в России [51], а согласно аналогичному выводу Л. Г. Захаровой, «компромиссный и противоречивый характер» реформы «был чреват в исторической перспективе революционной развязкой» [53].

Фактически дворянство и примыкавшая к нему часть интеллигенции представляли собой некую особую «нацию» - со своей культурой, своим мировоззрением, отличным от остального населения страны. «Трудно назвать другую страну, - пишет О. Платонов, - где разрыв между великой народной культурой и культурой значительной части интеллигенции был так резок и глубок, как в России» [127]. «Но это была не самостоятельная «нация», а что-то вроде общества преданных друзей Запада, проявлявшего к Западу намного бóльшую любовь и привязанность, чем к собственной стране. Главной чертой этой «нации» являлось «отсутствие русского национального самосознания, национальное невежество, безразличие к национальным интересам России».

В этой связи следует коснуться фигуры В.И. Сталина и постараться совместить несовместимое – как оказалось возможным, что на похоронах «сатрапа, загубившего миллионы невинных соотечественников» до беспамятства рыдали десятки миллионов россиян.

Начнем издалека. До середины двадцатого века существовало незыблемое мнение, что экономические системы, основанные на труде рабов, в принципе менее эффективны, чем системы, основанные на свободном труде. Однако когда экономические историки, среди которых был и будущий нобелевский лауреат Роберт Фогель, проанализировали большой массив данных, имеющихся для США, они обнаружили, что рабы производили существенно больше продукции за единицу времени, чем свободные фермеры [128].

Этот результат вызвал бурю протеста. Результаты Фогеля и других были проверены и перепроверены. Усовершенствованные модели и данные показали, что в количественном выражении преимущество рабского труда над свободным на американских плантациях было даже выше, чем было оценено первоначально [129]. Этот вывод широко признан научным сообществом. Получилось, что хозяйственная система, полностью неприемлемая по моральным соображениям, может быть более эффективной экономически.

Обратимся к книге Тамары Т. Райс «Скифы. Строители степных пирамид» [130]. «Благосостояние кочевого племени зависит большей степени от организаторского дара и дальновидности вождя племени, а также от того, насколько быстро и охотно рядовые члены племени откликаются на его приказания. Удачливый вождь – это очень проницательный человек, умеющий управлять людьми и строить планы на будущее, и одновременно авантюрист, способный мастерски принимать быстрые решения.

В последний путь умершего вождя сопровождала одна из его жен, его главные слуги: виночерпий, повар и главный конюх. Каждому в погребении была выделена своя отдельная камера или отсек. В первую годовщину смерти вождя было принято убивать пятьдесят конных воинов из личной охраны умершего правителя, каждый из которых, как, впрочем, и все другие члены его окружения, был свободнорожденным скифом».

Итак, особенность кочевой жизни – многое зависит от вождя. И убивают после его смерти виночерпия, повара, конюха, охрану – «ближний круг» из братьев-скифов (не рабов или врагов). Отвратительно, но стратегически целесообразно. Пусть сдувают пылинки, берегут лидера, как зеницу ока; иначе – трагедия для всего племени. Родственник автора получил в 1943 году тяжелейшее ранение в иезуитской ситуации. Немецкий снайпер ранил на нейтральной полосе нашего солдата так, что тот кричал от боли, но не мог двигаться. Молодой командир приказывал бойцам ползти на выручку товарищу. Снайпер методично уничтожал спасателей разрывными пулями. Родственник был двенадцатой жертвой. Подобных случаев в мире можно насчитать тысячи, но единоначалие незыблемо. Для мирной жизни – «круглые столы», палаты парламента, для военной – «вплоть до расстрела».

Мы уверены, что в будущем синергетический анализ произошедших катаклизмов покажет, что любой ценой нельзя было допустить «революционных преобразований». И если несколько упростить поиски виновных, то в их рядах окажется дворянство, часть интеллигенции, российская «элита». Именно они выстроили настолько невыносимый уровень стяжательства и чванства, что русские мужики после опостылевшей окопной тоски мировой войны и братания с немецкими солдатами проявили огромный энтузиазм в неподъемном перемалывании «белой кости». Часто без снарядов и патронов, в голоде и холоде ледяной воды Сиваша. Их моральную правоту подтверждает тот факт, что на сотрудничество с Советской властью пошло более 750 генералов, - а это около трети всего генеральского корпуса России. Всего же бывших офицеров к февралю 1923 года в составе Красной Армии имелось: среди командиров стрелковых полков — 82 %, среди командиров дивизий и корпусов - 83 %, среди командующих войсками - 54 % [131]. Военные, как наиболее патриотично настроенная часть дворянства, оказались с народом.

Но коль случилось такое чудовищное возмущение, как революция, то во имя выживания нации ход истории пошел по жуткому, бесчеловечному, но одному из наиболее оптимальных сценариев. Хаос, положение в стране практически военное, необходим просвещенный тиран, главнокомандующий с неограниченными полномочиями. И чем И.В. Сталин ближе к богу, тем оптимальнее для страны в существовавших на тот момент реалиях. И «шарашки» оптимальнее, и рабский труд, и стоптанные сапоги вождя. Оптимальной была и военная форма на детях первых лиц; сыновья И.В. Сталина, Н.С. Хрушёва и других погибли на фронте, сын А.И. Микояна – герой Советского Союза, летчик. И прошедшие ужас сталинских лагерей жены первых лиц государства славили В.И. Сталина даже после его смерти. А вот чем больше в стране людей, открыто критикующих правителя, или помнящих его «детские болезни», тем для вставшего на дыбы государства менее оптимально. Россия потерпела серьезное поражение в 1917 году, скатилась буквально в самый низ мировой политики. И что же? Прошло 20 лет, и к концу 30-х годов СССР вновь один из главных мировых игроков.