Трынкин В.В. Мерцания правового поля. Трынкин_Мерцание_правового_поля. Москва 2020 В. В. Трынкин мерцания правового поля удк 34. 01 Ббк 67. 0 Т 80
 Скачать 4.96 Mb.
|
|
Право: проблема регулирования Право как субъект Кое-кто из специалистов позитивного права неоглядно верит в его возможности, настолько, что право предстаёт в виде некого едва ли ни самостоятельного субъекта действий. Насколько данная точка зрения пра- вомерна? Право, согласно позиции Ильина, способно осуществлять свою цель вместе с предназначением, вроде бы само по себе, устанавливая позво- ления, воспрещения и повеления. В результате инициатив со стороны права, каждому позволению начинает соответствовать полномочие, те- перь уже распространяющееся на реальных субъектов действия – членов союза; каждому воспрещению также теперь уже соответствует запрет- ность, относящаяся к людям; каждое повеление влечёт за собой обязан- ность столь же реальных граждан [см. 86, с. 136]. Ситуация приобретает 104 парадоксальный вид: словно ожившее право теперь уже руководит людь- ми. Может быть, такое отношение к праву случайно оказалось в одном из текстов и нигде более не встречается? Сомнение развеивает другой спе- циалист, настаивая, что функции права являются способами правового воздействия на общественные отношения [см. 150, с. 89]. Воздействуют обычно те или иные субъекты, в крайнем случае, механизмы, вышедшие из-под контроля, а также стихии. Право ни субъектом действия, ни разба- лансированным механизмом, ни стихией не является. Значит ли, в этой связи, что право должно считаться субъектом фактического воздействия на людей? Вопрос для юридического сознания, вроде бы, давно решён, так как субъектность, как оказывается, принадлежит не только позитивно- му праву, но даже его нормам. Нормы, как выясняется, не просто органи- зуют и упорядочивают фактическую среду, нормы, что непостижимо, со- здают факты, связывают их между собой, комбинируют и рекомбинируют их состав. Наконец, нормам дана возможность упразднять факты, как обо всём этом повествует Мальцев [см. 132, с. 529]. Приведу и ещё точку зре- ния, согласно которой всякий социальный закон предстаёт, ни много, ни мало, в виде формы управления деятельностью людей, как считает Граж- дан [см. 48, с. 95]. Попробуем разобраться. Есть существенная разница между исполь- зованием некоего правового инструментария и способностью права осу- ществлять свои цель и предназначение самостоятельно. Если право дей- ствует самостоятельно, оно приобретает функцию и возможности субъек- та действия. Но способно ли право, при всей его предполагаемой универ- сальности, быть субъектом действия? Вопрос для отстранённого сознания вполне очевиден, и ни один здравомыслящий человек право к субъекту действия не отнесёт. Но как только оно попадает на страницы текстов в юриспруденции, право словно оживает. Ведь, только ожившее право, пре- вратившееся в реального субъекта действия, способно само по себе уста- навливать позволения, воспрещения и повеления, воздействовать на об- щественные отношения. То же самое относится к нормам: сами по себе они никакие факты создать не могут. Нормы также не в состоянии связать факты, подвергнуть комбинации или рекомбинации их состав. Наконец, нормы сами по себе никак не могут упразднить факты. – Все эти действия совершают люди посредством мышления и воли, а нормам отводится роль лишь инструментальной регламентации и упорядочивания их созна- тельно-волевых посылов. И уж разумеется, никакой закон сам по себе, со- циальный он или нет, не обладает возможностью управлять деятельно- стью людей. Итог прост: функция субъектности ни к праву, ни к его нор- мам, ни к закону не относится, и данные законодательные формы ею об- ладать не могут, так как она принадлежит исключительно и непередавае- мо людям. Несмотря на это очевидное обстоятельство, встречается заверение, будто право было и есть внешним авторитетным видом регулирования во всех эпохах и на всех стадиях развития человеческого общества. В этом своём качестве оно само предписывает и поддерживает порядок в обще- ственных отношениях, охраняет одни, ограничивает развитие других, пре- секает возникновение третьих отношений и социальных сил [см. Лейст, с. 11-12]. То есть, представление о субъектной природе права, охаракте- ризованное выше, является вовсе не случайными воспринимается юриди- ческим сознанием в виде нормы. Во всех подобных описаниях словно ис- чезают реальные субъекты действия – властные органы и их команды, группы юристов, работающие по их заказу, создающие законы со всем 105 обилием правил, отдельных пунктов и норм. Хотя фактическое положение дел выглядит точно наоборот, и это обстоятельство даже странно подчёр- кивать. Парадоксален Ильин, у которого право в изложенной выше его пози- ции неожиданно ожило. В другом месте той же книги он с полным сознани- ем дела пишет, что законы (и нормы внутри них) специально создаются властными, правящими органами. То же происходит с последующим при- думыванием и созданием подчиненных и дополнительных норм, которые в итоге, получают словесную формулировку, а после признание со стороны их применяющих органов [см. 86, с. 165]. В данном случае, всё с безуслов- ной ясностью оказывается на своих местах, так как вполне очевидны кон- кретные субъекты создания и субъекты применения права. А само пози- тивное право во всех этих действиях, что также очевидно, лишь создаётся и после применяется людьми. Но вновь буквально на той же странице Ильин пишет о законе, на который не в состоянии посягнуть и который не может отменить правительство. Наоборот, закон самостоятельно отменя- ет и изменяет правительственное распоряжение. То есть, отменить или изменить этот как бы универсальный закон может только другой закон. В данном варианте, непосредственно примыкающем к предыдущему, органы власти, создавшие закон, и те, что его применяют, словно исчезли, а закон вновь приобрёл субъектность вместе с самостоятельностью, причём, в своём самостийном субъектном качестве закон получает возможность от- менить даже распоряжение правительства. Хотя, повторю ещё раз, взаи- модействуют на правовом поле субъекты права – основные (в виде вер- ховной власти, создавшие главный закон), и подчинённые им (даже на уровне правительства). Правовое поле оказывается между ними в виде своеобразного нормативного инструментария и используется более силь- ной стороной против стороны ей подчиняющейся. То есть, в том случае, когда юрист говорит, что сам закон способен отменить распоряжение пра- вительства, фактически способна сделать это только более высокая, вер- ховная власть, решившая, что правительство нуждается в замене. Закон – лишь безличная форма, используемая в этом действии. Лишь изредка отношение к закону, как к тексту правил и норм, про- глядывает с достаточной ясностью. Так, согласно Б. Чичерину, господ- ствующая власть, создавая основной закон, формулирует в нём условия высшего правового порядка. На основании этого главного закона ответ- ственные лица определяют права и обязанности граждан [см. 204, с. 12]. В данном случае очевидна субординация, выстраиваемая верховной вла- стью в отношении ко всем остальным субъектам управления, а нормы за- кона, как главного, так и второстепенных, лишь закрепляют и способствуют распространению этого властного посыла. Ещё более прозрачно опреде- лена роль права в другом фрагменте. В нём за нормами права сохраняет- ся лишь возможность содержать в себе модель правовых отношений, но в ней нет субъектности, как нет возможности регулирования поведением людей [см. Пермяков, с. 90]. Право как регулирование Далеко не всё ясно с проблемой регулирования, которое часто име- нуют правовым. Регулирование в жизни практически всегда связывают с деятельностью лица, отвечающего за координацию процессов. В теории позитивного права регулированию придан во многом иной контекст. 106 Традицию такого понимания заложил Аристотель, посчитавший право регулирующей нормой политического общения [см. 10, 1253а35]. Великие умы прошлого многих тонкостей, до которых сумела добраться последую- щая мысль, предусмотреть не могли. Так и в данном случае – мнение Ари- стотеля явно не выглядит точным с позиции современных представлений. По моему мнению, он в одном тезисе совершил две оплошности: во- первых, отождествил право с нормой, хотя это не так, что уже стало ясно; во-вторых, превратил право в некую регулирующую инстанцию. Стал ли тезис Аристотеля образцом для последующих специалистов по теории по- зитивного права, либо они самостоятельно пришли к данному утвержде- нию, судить трудно, так как Аристотеля в этом плане не цитируют. Тем не менее, мысль о регулирующей способности права фактически была при- нята подавляющим большинством умов, пишущих о позитивном праве. Кельзен, к примеру, представляя право нормативным условием упорядо- чивания поведения людей, что вполне соответствует сущности правопо- рядка, тут же вводит фактор регулирования правом человеческого пове- дения [см. 99, с. 14]. Трубецкой, словно не замечая противоречия, закрав- шегося в его утверждение, без особых сомнений считает право порядком, регулирующим отношения людей в человеческом обществе [см. 205, с. 5]. Специалист слёту именует закон регулятором даже политических отноше- ний, отсылая факт его происхождения к государству [см. 173, с. 117]. Хро- панюк уже норму права воспринимает в виде регулятора, причём, типового общественного отношения, образующего первичный элемент системы права [см. 217, с. 288]. У Ершова законодательство, выражая ценностные основания государственной политики, ни много ни мало, регулирует дея- тельность государственных органов, причём, непосредственно [см. 74, с. 100]. Примеров такого рода можно было бы приводить множество. Но сто- ит остановиться и выяснить: какая из перечисленных или иных позиций соответствует существу права? Основной вопрос возникает в отношении к понятию «регулирование». Суть вопроса такова: способно ли право быть регулятором поведения лю- дей, или эта функция является принадлежностью иной инстанции? Начнём с очевидного факта – представители неразвитых народов использовали мимику, жесты, знаки разного свойства для организации своих отношений. Данные виды виртуальных обозначений использовались с целью уточне- ния параметров внутреннего регулирования; некоторые из них были про- водниками регулирующих команд: примеру, приказные жесты или мимика вождя племени. Значимые для всего племени регулирующие акты исходи- ли от наиболее влиятельных лиц. Такими влиятельными лицами в совре- менности являются представители органов власти. Полномочия на управ- ление (неточным синонимом чего является регуляция) наиболее суще- ственными социальными процессами принадлежит именно им. В совре- менности никто не сомневается, когда говорят: властное лицо управляет. Возможно использовать косвенный синоним: властное лицо осуществляет регуляцию. В обоих случаях фактор управления и регуляции производен от сознания и воли властного лица. При переходе к праву суть основных субъектов управления и регулирования фактически никуда не исчезает. Юристам прекрасно известно: любое серьёзное правовое установление исходит от правителя. Следовательно, главным регулятором большинства основных правовых установлений является именно он. Что произошло с юридическим сознанием, которое словно стёрло основной источник и главного субъекта управления (регуляции), передав эту функцию праву? 107 Отмечу, что в ряде текстов, коих очень немного, фактический субъект управления (регуляции) никуда не исчез. Тихомиров, к примеру, точкой от- счёта для процесса регулирования считает волю. Хотя возможны уточне- ния по принадлежности этой воли то ли властителю, то ли народу, то ли их совместному их ведению. Тем не менее, именно силой и осмысленностью воли формируется необходимый нормативный тезаурус, становящийся основой законов и иных правовых актов. Только воля, и ничто иное, также утверждает он, предопределяет собой интересы структур и социальных слоев, управомоченных принимать правовые акты и «одушевлять» другие формы права. Верно отмечается и то, что волеизъявлений в государстве немало, среди которых есть и те, что готовы и способны к саморегулиро- ванию [см. 204, с. 113-114]. Такая чистота понимания регулирующего начала – редкость. В ряде текстов терминология двоится, признавая наря- ду управлением, осуществляемым властными лицами, регулятивную функцию, относимую также к праву. В частности, тот же специалист рас- суждает о пределах регулирования поведения людей с помощью законов и иных нормативных актов. Правовые формы, тем самым, словно вернули себе регулятивную функцию. Хотя чуть дальше специалист уточняет, что наряду с правом, в регулятивные процессы вмешиваются также органы государства [см. 204, с. 76]. Субъектов регуляции в данном месте в той же книге у Тихомирова стало два: органы государственной власти и позитив- ное право. Если основным субъектом любых регулятивных процессов яв- ляется осмысленная воля, значит, формы отношения права к взаимоот- ношениям людей должны быть чем-то иными. Может быть, внутри общей сущности права есть такая, которой всё же присущи процедуры регулиро- вания? Скажем, есть устойчивое мнение, что уж административному праву наверняка присуща регулятивная функция. И лишь благодаря ей данный вид права создаёт правовой режим организаций и даже правовой режим органов исполнительной власти [см. Козлов, с. 14]. По какой-то причине юридическое сознание, наделяя право функцией регулирования, словно не замечает, что последнее является неким синонимом управления. По данной логике, праву следовало бы приписать и управленческую функцию. На это действие никто не решается. Хотя специалисты юриспруденции фактически пишут о том же самом, когда утверждают, что праву принад- лежит регулятивная функция. Мальцев расширяет источник регулирования до состояния всей че- ловеческой психики [см. 132, с. 116], что размывает душевное средоточие любых решений, каковым является душой направляемая воля. Иной спе- циалист предпринимает опыт анализа понятий «правовое воздействие» и «правовое регулирование». Правовое регулирование сводится, и это уже известно, к системе правовых средств, тогда как правовое воздействие – к психологическому, идеологическому влиянию права на общество [см. 150, с. 89]. И вновь всё словно возвращается на круги своя: право оказывается регулятором, праву принадлежит способность воздействия на людей, и т.д., и т.п. Таким образом, в текстах юриспруденции на право возложены несвойственные ему функции. обусловленные применением к праву ха- рактеристик, присущих лишь субъектам (власти или народу), обладающим мышлением и волей. Кстати сказать, в начале XX века было точное пони- мание, что нет никаких оснований для введения идеи регулирования в ло- гическое осмысление права. Ведь, в случае такого введения происходит отождествление права с распоряжениями власти [см. Пашуканис, с. 56]. Право, как правопорядок, при всех возлагаемых на него надеждах, было и остаётся всего лишь незримой системой правил и норм. Им могут 108 следовать, их могут исполнять или не исполнять, ими могут даже прене- бречь – само нормативное поле права отреагировать на такие действия не в состоянии. Субъектам действия противостоят и на них воздействуют только более сильные субъекты, использующие для этой цели волевые акты. Система норм лишь виртуально продлевает теперь уже виртуальное воздействие на широкое пространство человеческих отношений. В этой связи, никакой регулятивно-динамической функции у права нет и не может быть. Во всех определениях функций права гораздо более точным будет утверждение, что право способствует нормативными средствами укреп- лению, или развитию тех или иных отношений. Данное правило распро- страняется также на административное право, которое максимум способно лишь на то, чтобы нормативно обеспечивать акты и постановления ис- полнительной власти. В этой связи, важнейшей функцией права может быть нормативное способствование или обеспечение регулирования взаимоотношений. Основными функциями права в таких процессах можно считать функции регламентации, нормирования, но не более того. Все остальные приписываемые праву функции: наделение полномочиями, установление, предписание, запрет – являются осмысленными волевыми актами той или иной одушевлённой инстанции (Бога, правителя, народа). Разумеется, правовая форма становится основным инструментарием во всех этих действиях указанной инстанции, более того, без этой формы не обойтись. Хотя всегда и всюду мысль и воля остаются принадлежностью субъектов, а процесс регламентации, нормирования отношений всегда остаётся правовым инструментарием сознательно-волевых актов. В более развёрнутом виде такое соотношение выглядит следующим образом: право наделения полномочиями может существовать в латент- ном виде, как заготовленная форма, ещё не нашедшая применения. Как только кто-то начинает использовать эту правовую форму, наделяя пол- номочиями конкретного субъекта, правовая форма слегка словно оживает. Она обретает себя полностью лишь тогда, когда наделённый полномочи- ями субъект начинает эти полномочия применять. С этого момента данная правовая форма очерчивает контуры и способы действия. Аналогична правовая форма запрета. Постоянно она также существует в латентном виде, как некая правовая заготовка. Но как только ею начинает пользо- ваться субъект – тот же регулировщик на перекрёстке – она также задаёт формы, способы, а также пределы его действия. Хотя предельно дей- ственным, остаётся сам регулировщик, разрешая или запрещая двигаться потоку автомобилей по доступной ранее улице. И так происходит с каждой правовой формой. Только с началом использования каждой из них субъек- том (субъектами) правовые формы получают возможность очерчивать контуры тех или иных деяний, задавая их основные параметры и устанав- ливая их пределы. Таким образом, во всех случаях условной активизации правовых форм первостепенная роль всегда принадлежит субъектам дей- ствия. Без активного использования данных форм субъектами действий они так и остаются в латентном, потенциальном виде. 109 Типология форм права Сущность божественного права Научное познание мифологии и права Научное познание далеко не всегда является строго научным. Сте- пень его точности и строгости, тем более – объективности, часто усколь- зают в гуманитарных исследованиях. Тем не менее, специалисты без вся- ких оговорок используют понятие «научное», что не может не вызвать со- мнений при исследовании весьма спорных тем. Одной из таких тем явля- ется соотношение мифологии и права. Кое-кто из современных специалистов внимательно и чутко исследу- ет мифологические источники. В них выявляются правовые установления, оценивается вероятность и фактичность их происхождения, их связь с бо- лее общими воззрениями. Делается вывод, что в большинстве древних мифологий главные земные порядки являются проекцией порядков обще- мировых (космических), имеющих божественный характер [см. 147, с. 3]. Группа специалистов с традиционными взглядами прямо или косвенно оспаривает божественное происхождение права. Какая из данных позиций теоретически более точна? В теории, опровергающей божественное про- исхождение права, уточняется, что при всемогуществе бога все земные состояния, все поступки людей предопределены, так как иное было бы бо- гохульством. Далее следует опровержение идеи всеобщей предопреде- лённости бытия: если, мол, эта воля всесильна, грешник получает воз- можность оправдания всех своих грехов. В этой связи, специалист вопро- шает: «Неужели Господь предопределил, что мы будем грешить? Если это так, должны ли мы противиться Его воле?» [см. Валлерстайн, с. 270]. В данном общем рассуждении есть три тезиса: первый относится к идее всеобщей предопределённости бытия и поступков; второй – к получению грешником оправдания его грехов вследствие всеобщей предопределён- ности событий, то есть Богом задано чьё-то грешное поведение; в третьем специалист, вроде бы, вынужден грешить, опасаясь божественной воли. Главный вопрос: существует ли предопределённость, исходящая от Бога? Кант связывал её наличие с двумя наблюдаемыми и одним ненаблюдае- мым явлением. К первому наблюдаемому явлению он относил обилие прекрасных явлений, каковых множество на Земле, чего пока нигде не наблюдается на других планетах в космосе – все они могли бы свидетель- ствовать об их Создателе. Ко второму наблюдаемому явлению он относил красоту вселенной, что также могло свидетельствовать о её Создателе. К ненаблюдаемому факту он относил внутреннюю убеждённость людей в существовании Бога [см. 94, с. 516]. Тем самым, Кант суммировал ответы на вопрос: существует ли Бог? Его рассуждения развивались далее, но нам достаточно первых указателей, косвенно свидетельствующих о нали- чии Бога. Важно и то, что планета и люди на ней созданы на определённое время, о чём мы узнаём из священного послания. 50 Если синтезировать два мнения, то, согласно первому, косвенно определено, что бог есть; со- гласно второму – что бог возложил на людей определённую миссию. Тогда возможен косвенный вывод, что божественная предопределённость суще- ствует. Но мог ли бог разрешить грешнику совершать грехи? – Такой во- прос в отношении к богу нелеп, так главные его условия бытия людей – их 50 Коран. Аль-Акхаф, 2. 110 нравственное поведение, следующее подсказкам совести (идущим от Бо- га) и критериям справедливости. И совесть, и справедливость не прием- лют антинравственного поведения. Соответственно, снимаются третий и вопрос специалиста, сочинившего от имени бога то, что им не могло быть предложено людям никогда. Некоторые специалисты о фундаментальной основе права рассуж- дают отстранённо, как о некоем постороннем предмете, обращая внима- ние на множество его источников. Имея ввиду ранние формы права (пер- вобытное, традиционное, религиозное), временной период развития дан- ных представлений относят к полуторатысячелетнему рубежу. Источника- ми права называют иррациональные явления – религию, магию, мистику, метафизику, для которых существовала общая им всем непреложность потусторонних законов [см. Мальцев, 132, с. 41-42]. Указанный временной рубеж чрезмерно приближен к современности. Хотя в современных пред- ставлениях периодом зарождения человека считается время, отстоящее от нас на 4-5 млн лет. Тем не менее, существенно, что в этом отстранён- ном подходе всё же фиксируется общая всем источникам непреложность потусторонних законов, то есть законов Бога. Наоборот, ряд специалистов начинает анализ с периода римского права, причём, связывая его с про- блемой злоупотребления правом [см. Крусс, с. 13]. Данный вид права по какой-то причине становится основанием возникновения добросовестно- сти, которая, в свою очередь, соответствует требованию высшей справед- ливости. В итоге проблема злоупотребления правом приводит, вроде бы, к выработке представления о праве, не как системы норм, а как о вида зна- ния о добре и справедливости. В данном высказывании причина воспри- нимается, как следствие, а следствие, наоборот, как причина. Понятия доброй совести и высшей справедливости возникли задолго до римского права, восходя к Божественной эманации. Она посетила души посланни- ков Бога, воплотилась в божественные писания, а после была воспринята пророками. Само понятие доброй совести восходит к божественному уста- новлению нравственного основания жизни людей и правовых норм. Лишь людям с доброй совестью Богом предоставляются полномочия на самые главные свершения. И наоборот, если у кого-то в душе появилась черво- точина, её опознают только потому, что её можно сопоставить с доброй совестью. Значит, в связке «злоупотребление правом – добросовест- ность», именно добрая совесть является основанием, в сравнении с кото- рым опознаётся злоупотребление правом, а не наоборот. Кстати, Юстини- ан понимал науку права, как знание божеского и человеческого, причём, из божественного начала исходила способность отличать справедливое от несправедливого [см. 87, с. 15]. Большинство специалистов юриспруденции, практически не ссылаясь на божественное право, начинают предысторию законодательства с зако- нов, изданных древними царями. Простым перечислением сообщается о годах их царствования и местах, где каждый из них издавал законы. К примеру, к 2360 г. до н.э. относится правление Урукагины, царя Лагаша. К 2300 г. до н.э. правление царя Саргона с упоминанием того, что законы им были изданы в Аккаде. К 2100 г. до н.э. относится правление царя Ура Ур- Намму и так далее, включая в этот свод и знаменитыми законы вавилон- ского Хаммурапи (1792—1750 гг. до н.э.) [см. Синха, с. 8]. Так как послед- ние знамениты, на них останавливают внимание особо. Сообщается, что данный царь утвердил по всей стране правду и справедливость, внушён- ные ему богом Мардуком, ради достойного управления людьми земли [см. Синха, с. 68]. Однако, есть известная истина: справедливость, провозгла- 111 шаемая лицом, поступающим несправедливо, от собственной сущности далека. Также и в данном случае. Хаммурапи сообщает сам (и странно не обратить на это внимание), что он – покоритель многих народов. Но там, где есть покорение, там неминуемы войны, убийства и смерти людей. Хаммурапи напоминает всем в записях, что будто бы боги послали его творить справедливость, излагать истину и устраивать благоденствие для людей. Однако сам этот царь далеко не прост. Он, получив путём захвата одно из государств, на столбе с законами приказал стереть часть текста, и начертал на свободном месте свою победную надпись, изобразив свой портрет. То есть, фактически присвоил текст законов, созданных в XVIII в. до н. э. Есть у него немало жестоких законов, в которых основным сред- ством наказания является убийство. Например, человек, выведший за го- родские ворота дворцового раба, либо дворцовую рабыню и т.п., должен быть убит [см. 80, § 15]. Некоторые специалисты противопоставляют земное законодатель- ство и нравственные нормы, присущие людям, законам бога и ниспослан- ной им нравственности. Предлогом является желание, вроде бы, точнее определить юридические нормы, представляемые в широком, хотя и зем- ном, нравственном контексте. Последние определяются, как подвид соци- альных норм. Вследствие такого определения, вроде бы, в стороне оста- ются нормы религиозные, лишь потому, что они обусловлены отношением человека к Богу [см. 139, с. 50]. В первобытном зарождающемся обществе, если не принимать в расчёт никакие внешние воздействия (богов, гениев, высших цивилизаций), нравственность у звероподобных существ возник- нуть не могла. Социальные нормы также возникнуть не смогут, оставаясь лишь их блеклым подобием. Сами люди, в этом случае, так и останутся на уровне обезьяньих стад, не более того. Примером служат ныне живущие обезьяньи стада, у которых никакой нравственности нет, и она у них нико- гда не появится. Величайшее отличие человека от всех живых существ – его душа, как образ и подобие божественной субстанции. Лишь благодаря ей, а, точнее, через неё в жизнь человека входят нравственные чувства, а также все божественные предначертания. Далее человеческое «Я» реша- ет, следовать им, или нет. Но большинство человечества их безусловно признаёт, и не считаться с этим невозможно. Можно отставить в сторону нормы церковные, но никак не отстраниться от собственной души и нрав- ственных принципов, ниспосланных через неё. Поэтому те юридические нормы, в которых нравственное начало отринуто, внутренне строятся по иным, далёким от нравственного начала меркам. |