О сложности. О сложностности by Морен Эдгар (z-lib.org). О сложностности
 Скачать 1.29 Mb.
|
|
VI Можно определить субъект как фундаментальное ка- чество, присущее живым существам, качество, которое не может быть сведено к морфологической или психо- логической выделенности [singularity], поскольку, как мы видели выше, два психологически и морфологически идентичных близнеца по-прежнему являются двумя разными субъектами. Именно качество включает в себя частичное наложение множества элементов. Более того, поскольку индивид живет в мире, где есть случайность, неопределенность, опасность и смертность, субъект не- избежно обладает экзистенциальной характеристикой. Он несет в себе хрупкость и неопределенность суще- ствования от рождения до смерти. Как мог бы показать Хайдеггер, он — маленький бедный Dasein. Все человеческое подчиняется характеристикам, ко- торые я только что представил, но, однако, не сводится к ним. Есть что-то большее, намного большее. Начнем с того, что существует наш нейро-церебральный аппарат. Здесь у нас нет монополии, ибо такой аппарат эволюци- онировал вместе с позвоночными, млекопитающими, приматами, гоминидами и так далее. Этот аппарат явно контролирует и знание, и поведение, связывая их вместе. И именно здесь мы видим уровень субъективности — иной, чем уровень иммунной системы, хотя оба уровня Эдгар Морен 206 остаются, конечно же, в коммуникации. Это означает, что здесь мы имеем дело с церебральным субъектом, который конституируется как субъект самого акта вос- приятия, представления, решения и поведения. И мы стали осознавать, что в животном мире и, особенно, у млекопитающих аффективность развивалась вместе с таким церебральным аппаратом: аффективность проявляется во многих из нас как одна из наиболее ха- рактерных черт субъекта (поскольку, когда мы говорим «это субъективно», мы ссылаемся на что-то, связанное с эмоциями и чувствами и всегда с элементом случайного и произвольного). Развитие аффективности связано с наивысшим развитием субъекта. Добавьте к этому тот факт, что в мире животных, в мире млекопитающих и приматов развитие аффективности не идет вразрез с интеллектом, не препятствует его развитию. Аффек- тивность и интеллект тесно связаны. Для нас, людей, это означает, что аффективный характер нашей субъ- ективности всегда будет с нами; но он не одинок, ибо связан с теми эгоцентрическими и альтруистическими характеристиками, о которых я уже говорил. Есть и второе свойство, действительно специфичное для человека, поскольку оно связано с языком и культу- рой. Благодаря последней субъект может стать само-со- знающим с помощью языка как своего инструмента объ- ективации. Здесь мы видим сознание быть сознающим и осознание быть осознающим самость таким способом, который явно неотделим от понятий само-референции и рефлексивности. Именно в сознании мы объективи- руем себя только для того, чтобы ре-субъективировать себя в непрерывной петле. Мы превзошли бактерию в ее процессах объективации и ре-субъективации. Бо- лее того, во всех примерах архаичного человечества, как я стремился продемонстрировать в L’homme et la О сложностности 207 mort [Человек и его смерть], присутствие «двойника» является проявлением того самого импульса к субъек- тивной объективации, который присущ человеческому субъекту. Такой двойник — телесный призрак, который воспринимается как тождественный самому себе, — это одновременно альтер-эго и эго-альтер. Он проявляется в тенях, отражениях и снах, поскольку мы знаем, что, пока спим, лежа в постели, мы также бродим и участвуем во всевозможных приключениях. А с наступлением смерти двойник отрывается от тела и продолжает жить своей жизнью. Это переживание двойника является архаичной формой переживания само-объективации субъекта, и только когда мы преуспеем в его интериоризации, он становится «душой» или «духом». Итак, у нас есть вто- рой, само-сознающий уровень субъективного существа, и вместе с ним мы также обладаем свободой. Свобода. Здесь мы снова находим концепт, который мы можем извлечь из ее самоутверждающегося высокого положения в метафизических небесах, поставив ее в кон- текст определенно живой и человеческой организации с ее зависимостями и ограничениями. Свобода может быть определена как возможность выбора между раз- личными альтернативами. Свобода также предполагает два условия. Начнем с того, что существует внутреннее состояние, подразумевающее церебральную, метальную и интеллектуальную способность рассматривать ситуа- цию и определять выбор и шансы на успех. Тогда есть и внешние условия, которые делают выбор возможным. Очевидно, что если мы находимся в тюрьме, мы может сохранить достаточное количество ментальной или вну- тренней свободы, но мы не можем выбирать, куда ехать в отпуск, где заниматься своей профессией и так далее. Таким образом, мы можем наблюдать различные типы и Эдгар Морен 208 степени свободы в соответствии с широтой и глубиной нашего выбора. Наконец, в нашей человеческой субъективности есть то место, где обитают понятия души и духа (анимус-а- нима), и на уровне души у нас возникает это глубокое чувство незавершенности — незавершенности, которая может быть исцелена только другим субъектом. По сути, именно в любовных отношениях, именно благодаря чувству влюбленности у нас возникает идея, что другой восстанавливает в нас целостность нашей души, даже если любовные отношения остаются в нас совершенно другими. Они — мы постольку, поскольку они — другие. Таким образом, в нас есть два уровня субъективности, и в то время, как многие часто искали основание понятия субъекта в специфически человеческих чертах, послед- ние, однако, не смогли бы проявить себя, если бы не пред- шествующий биологический уровень субъекта. Более того, нельзя сводить субъективность к какому-либо из ее элементов, будь то аффективность, контингентность или сознание. Другими словами, когда Декарт говорит: «cogito ergo sum» — я мыслю, следовательно я существую, — он, фактически, подразумевает следующую операцию: «Я мыслю» — это рефлексивное утверждение, которое означает: «Я мыслю, что я мыслю». В этом утверждении Я объективирует себя в неявном «меня [me]», «я мыслю себя [myself]». «Я мыслю себя мыслящим». Действуя так, Декарт бессознательно осуществляет элементар- ную вычислительную [computational] операцию «Я есть меня [I am me]», он открывает, что такое «меня [me]», которое мыслит, — это некий субъект «Я» Есть [a sub- ject “I” Am]. Если бы мыслящий субъект мог сказать: «Ах! Следовательно я существую!», это показалось бы прозаичной истиной, поскольку мы могли бы ответить: О сложностности 209 «Но все, что я должен сделать, это ущипнуть вас, чтобы показать, что вы существуете». Есть тысяча способов доказать, что мы существуем. Что здесь интересно, так это ergo: «Я не могу сомневаться в том, что я — субъект». Но то, что сделал Декарт, подразумевает computo. Его cogito предполагает computo. Не следует упускать из виду тот факт, что наши cogitos, то есть наше сознание как субъектов, зависят от фунда- ментального computo, которое непрестанно заставляет проявляться миллиарды клеток нашего мозга в их орга- низационных и творческих взаимодействиях. Другими словами, без computo нет cogito. Именно наше сознание ставит нас лицом к лицу с трагедией субъективности, с чем-то, чего бактерия не сознает (по крайней мере, на- сколько мы можем судить о ней в настоящее время, ибо мы часто недооцениваем интеллектуальные способности других живых существ). При отсутствии дальнейших свидетельств может показаться, что бактерия не обла- дает сознанием в том виде, в каком испытываем его мы, поскольку это сознание требует хорошо развитого мозга наряду с языком и культурой. VII И здесь мы подходим к экзистенциальной трагедии субъекта — трагедии, связанной с принципом неопреде- ленности или, скорее, с двумя принципами неопределен- ности: первый принцип неопределенности состоит в том, что Я не является ни первичным, ни чистым. Computo не существует вне всех физических, химических и био- логических операций, которые конституируют авто-э- ко-организацию бактерии. Computo не снизошло с высот на бактерии, и при этом оно не было инсталлировано инженером. Все измерения существования нераздель- Эдгар Морен 210 ны. Computo необходимо для существования бактерии, которая необходима для существования computo. Дру- гими словами, вычисление возникает из чего-то, что не вычислимо, так же, как жизнь возникает из чего-то, что не является живым, а именно, физико-химическая орга- низация приобретает отчетливо живые характеристики и, действуя так, обретает возможность компьютинга от первого лица. Это означает, что когда «Я» говорит, это также «мы», которое говорим, мы — той сердечной кол- лективности, чьей частью мы являемся. Но есть не только «мы»: «Они» также говорят, когда «я» говорит, «они» — это голос более холодной и анонимной коллективности. В каждом человеческом «я» есть «мы» и «они». Поэтому «Я» не является чем-то чистым, не является оно и одиноким. Я не мог бы говорить, если бы не «они». И, очевидно, есть «оно», которое тоже говорит. «Das Es * ». Что это? Оно — биологическая машина, нечто организационное, которое даже более анонимно, чем «они». Таким образом, каждый раз, когда я говорю, «они» говорят и «оно» говорит, что заставляет некоторых ду- мать, будто «Я» не существует. Одномерное мышление видит только «они» и поэтому слепо по отношению к «Я». И наоборот, те, кто видят только «я», растворяют «они» и «оно», тогда как сложностное понимание субъ- екта позволяет нам неразрывным образом соединить «Я» с «мы», и оба их с «они» и «оно». Такое понимание, однако, заключает в себе принцип неопределенности, ибо я никогда не могу быть полностью уверен, в какой степени говорю именно я, или, если, на самом деле, во мне говорит нечто, которое говорит за меня, нечто более сильное, чем меня [me], и которое говорит как раз в тот момент, когда я сам верю, что являюсь говорящим. Мы * Это оно (нем.) — прим. пер. О сложностности 211 никогда не можем быть уверены. В какой мере говорю именно я? Именно по этой причине мы должны по но- вой истолковать изречение Фрейда, чтобы раскрыть его полное значение и фундаментальное вдохновение: «Где было Оно, стало Я». Это не означает, что Оно должно исчезнуть или что «они» должны исчезнуть. Нет, это означает, что «Я» — это то, что должно возникнуть. Существует и второй принцип неопределенности: субъект колеблется между всем и ничем. Он является всем для себя. Благодаря принципу эгоцентризма он находится в центре мира и является центром мира. Од- нако, объективно, с точки зрения Вселенной, он — ничто или, в лучшем случае, нечто крошечное и эфемерное. С одной стороны, есть неслыханная привилегия, какой я наделяю себя, а с другой, сознание, которым мы можем обладать, самое священное и фундаментальное из всего, наше самое драгоценное сокровище — вообще ничто. Мы остаемся разделенными между эгоизмом и альтру- измом, и в любой момент мы способны пожертвовать этим сокровищем ради чего-то, что обладает более богатой субъективностью, или даже ради чего-то, что трансцендирует субъективность и что мы можем назвать истиной или верой в истину: Вера! Бог! Социализм! и тому подобное. Состояние индивида-субъекта явно парадоксально. Смерть каждого индивида эквивалентна для него смерти Вселенной. Это тотальная смерть вселенной. В то же вре- мя, такая смерть обнаруживает хрупкость, она — почти ничто того сущего, которое является субъектом. Однако в том же духе мы способны искать эту смерть, когда предлагаем собственные жизни Нации, Человечеству, Богу или Истине. Позвольте мне в заключение извиниться за то, что сказал, одновременно, слишком много и слишком мало. Я Эдгар Морен 212 хотел бы только добавить, что мы должны осуществлять общую и постоянную концептуальную реконструкцию, если хотим ухватить понятие субъекта. Если мы не начнем с биологической организации, с когнитивного измерения, с компьютизации, с computo, с принципа исключения, с принципа тождества и так далее, мы никогда не преуспеем в обосновании понятия субъекта эмпирическим и логическим образом. Организационные качества субъекта требуют, чтобы мы соединили анта- гонистические понятия: исключение и включение, Я, они и оно. Это требует того, что я назвал сложностным мышлением, то есть мышлением, способным объединять концепты, которые отталкиваются друг от друга и, в противном случае, каталогизируются и изолируются в отдельных отсеках. Теперь мы знаем, что разобщенное и дисциплинарное мышление все еще доминирует в мире. Такой род мышления подчиняется парадигме, которая руководствуется принципами дизъюнкции, разделе- ния и редукции. В соответствии с этими принципами невозможно по-настоящему ухватить субъекта. Также невозможно понять амбивалентности, неопределенности или неадекватности, имеющих отношение к понятию субъекта, или, одновременно, признать его центральный, но все же периферийный, характер, или как он, одно- временно, значим и незначим. Я полагаю, что именно такого рода усилия требуются для того, чтобы понятие субъекта действительно появилось. Без такого усилия мы не сможем не продолжать раскалывать его на части, трансцендентализировать его, и, в конечном счете, мы никогда не придем к его пониманию. 7 ЭПИСТЕМОЛОГИЯ СЛОЖНОСТНОСТИ Эдгар Морен 214 I Когда кто-то говорит: «Это сложно. Это очень слож- но!», слово «сложно» не является объяснением, а скорее указывает на трудность в объяснении. Слово служит для обозначения чего-то, что мы действительно не можем объяснить, но что мы назовем: «сложное». По этой при- чине, если действительно существует сложностная фор- ма мышления, то оно не будет мышлением, способным открыть все двери (как те ключи, которые открывают сейфы и автомобили). Оно, напротив, будет мышлением, в котором всегда присутствуют трудности. В глубине души, конечно, хотелось бы избежать сложностности и вместо нее иметь простые идеи, простые законы и фор- мулы, чтобы понимать и объяснять то, что происходит вокруг и внутри нас. Однако, поскольку такие законы и формулы становятся все более неадекватными, мы сталкиваемся с вызовом сложностности — вызовом, который требует, прежде всего, прояснения того, что может означать «сложностность». И здесь у нас уже есть проблема: существует ли одна сложностность? Или есть много сложностностей? Мы могли бы сказать, что сложностность существует там, где мы находим переплетение действий, взаимо- действий и обратной связи. И это переплетение таково, что даже с помощью компьютера было бы невозможно ухватить все вовлеченные процессы. Но есть и другая сложностность, связанная с существованием случайных феноменов (которые нельзя сделать детерминированны- ми и которые добавляют эмпирическую неопределен- ность в мышление). Мы могли бы сказать, что есть эм- пирический полюс и логический полюс, и что трудность на любом полюсе (или на обоих сразу) сигнализирует о наличии сложностности. О сложностности 215 Что касается эмпирических трудностей, то есть за- мечательный пример из метеорологии, известный как «эффект бабочки»: биение крыльев бабочки в Австралии может, например, через серию причинных цепочек и их последствий спровоцировать торнадо в Буэнос-Айресе. По сути, такого рода сложностность была тем, что три столетия назад ясно осознал Паскаль: «Все вещи зависят друг от друга. Все вещи являются как опосредованными, так и непосредственными, поскольку каждая вещь связана со всем остальным благодаря узам, соединяющим даже те вещи, которые крайне отдалены друг от друга. При таких условиях, я считаю, невозможно знать части без знания целого, как невозможно знать целое без знания частей». В этом состоит первая сложностность; ничто, на самом деле, не является изолированным во вселенной. Все вза- имосвязано. Мы должны найти такую сложностность в мире физики, а также и в мире политики, поскольку, как мы увидим, сейчас мы находимся в Планетарной Эре, где то, что происходит в любой точке земного шара, может иметь последствия и в любой другой точке. Логическая проблема возникает, как только дедук- тивная логика не может предоставить доказательства в рамках данной системы мышления и когда возникают непреодолимые противоречия. Так обстоит дело, на- пример, в микрофизике. Это был исторический момент, когда на рубеже веков столкнулись две концепции эле- ментарной материи: волны против частиц. Критический момент наступил, когда Нильс Бор сказал, что эти две противоречивые концепции фактически дополняют друг друга, поскольку эмпирически два явления (волны и частицы) проявляются в разных условиях и должны, несмотря на их взаимную несовместимость, рассматри- ваться вместе. Итак, вот неизбежные сложностности, с которыми мы должны прийти к согласию. Эдгар Морен 216 Здесь я бы снова вспомнил Паскаля, излагая его несколько упрощенно: «Целое пребывает во всем, и на- оборот». Что означает: «Сдавайся! Ибо ты непременно будешь полностью сбит с толку!». И все же фраза «Целое пребывает во всем, и наоборот» может стать понятной, если мы примем следующую пропозицию: не только часть находится в целом, но и целое находится в части. Но как? Рассмотрим следующие примеры: каждая клетка тела является частью всего тела как организма, однако каждая клетка содержит всю генетическую информацию, относящуюся к телу в целом, что означает, что целое так- же находится в этой части. Каждый индивид внутри об- щества является частью целого, но общества, как целые, зависят от усвоения культурных норм, запретов, языка и т. д. Еще раз, целое находится в части. С космической точки зрения мы, люди, являемся частью космической тотальности: частицы, возникшие в первые мгновения вселенной, составляют атомы наших тел. Атомы углеро- да, требуемые для жизни, были сформированы внутри солнца, предшествовавшего нашей собственной жизни. Другими словами, вся история космоса находится внутри нас, хотя мы остаемся затерявшейся в космосе бесконеч- но малой его частью. И все же мы единичные существа, потому что принцип «целое находится в частях» не озна- чает, что часть — это чистое и простое отражение целого. Каждая часть сохраняет свою уникальность и индиви- дуальность, поскольку содержит, в неком смысле, целое. |