О сложности. О сложностности by Морен Эдгар (z-lib.org). О сложностности
 Скачать 1.29 Mb.
|
|
Распадающаяся машина Вторую революцию в науке возвестил второй закон термодинамики. Он был связан с проблемой необрати- мости. Необратимость — самая основная особенность мира с нашей повседневной точки зрения. Вы не можете снова стать молодым, по новой разбить то же самое яйцо, «забрать» отрицательные отзывы или «не терять» свои потерянные ключи (конечно, вы можете найти их в будущем). Буквально, мы не можем вернуться назад во времени, чтобы не сделать что-либо или отменить действие. И все же ньютоновский мир был «обратим». Время как таковое не играло в нем никакой роли. По сути, все осталось тем же самым, и фильм можно было воспроизводить вперед или назад без видимой разницы. Благодаря второму закону Рудольф Клаузиус в сере- дине 19-го века разработал известный теперь концепт энтропии. В двух словах второй закон термодинамики гласит, что «в замкнутой системе энтропия никогда не убывает», где энтропия определяется как энергия, бес- полезная для работы. Энтропия — это беспорядок или хаотичность в системе. Если машина работает, то часть заключенной в ней энергии остается бесполезной для ее работы. Это привело нас к взгляду на Вселенную как на распадающуюся машину, замкнутую механическую систему, вступающую в борьбу с силами коррозии и распада. Машина, да, но машина, которая работает и неу- молимо движется к гибели. В картину мира было введено время, и его роль заключалась в том, чтобы оторваться от исходного совершенства. Эдгар Морен 56 Поскольку машина работала в течении некоторого временем, она постепенно теряла энергию. Но наряду с такой потерей энергии, по-видимому, был и другой процесс. Распад — не единственное направление, к ко- торому, как казалось, ведет время. Было параллельное время, которое, по-видимому, игнорирует деградацию вселенной. Это — время не машин, а жизни. ДАРВИНОВСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ Именно Чарльз Дарвин добавил совершенно новую складку в наше понимание мира (Ceruti, 20.08). До по- явления науки считалось, что мир был создан в 4004 г. до н. э., и все на планете — результат Божьего замысла. Это означало, что каждое существо на планете поме- щалось туда Богом, в «Великую Цепь Бытия», и ничто действительно не «менялось», ибо это означало бы от- клонение от Божьего замысла. Дарвин, с другой стороны, предположил, что жизнь на Земле началась с довольно простых микроорганизмов и эволюционировала до более сложных форм. Мир Дарвина не был миром Ньютона или Клаузиуса (Bocchi. & R Ceruti, 2002). Мир Ньютона — статичен. Мир Клаузиуса деградирует. Мир Дарвина, по-видимому, становится все более и более сложным, действительно «эволюционирующим». Оригинальное представление Дарвина об эволюционном процессе было в значитель- ной степени продуктом его времени. Концепт прогресса, который был крайне популярен, когда Дарвин проводил свои исследования, предполагал, что наука, технология и человеческий разум приведут нас к лучшему миру, свободному от болезней, бедности и так далее. Концеп- ция эволюции Дарвина была немедленно осмыслена многими как синоним прогресса. Если жизнь — это О сложностности 57 эволюционный процесс, подразумевающий, что жизнь на нашей планете эволюционировала от простых ми- кроорганизмов до сложных существ, таких как люди, то эволюция означала переход от простого к сложному, от примитивного к высшему и, следовательно, существует некая форма прогресса, встроенная в природный мир. Такой взгляд на эволюцию как на линейный прогресс, со всеми его мучительными последствиями для соци- альных систем, был оспорен одними как упрощенный, а другими как в корне ошибочный. Утверждалось, что только потому, что жизнь на этой планете развивается, воспроизводится и изменяется, это вовсе не является четким индикатором того, что она становится «лучше». Но независимо от этих аргументов Дарвин предоставил третью научную перспективу — ни совершенная машина, ни распадающаяся машина, а скорее некий взрыв жизни, воспроизводящей себя и изменяющейся так, как она это делает. И в этом процессе время играло активную, творческую роль, ибо вещи менялись по мере того, как они воспроизводились, и по мере того, как они вступали в контакт друг с другом. Принцип естественного отбора предполагает, что взаимодействие играет центральную роль в эволюции. От Мира Часов, где Порядок был Верховным прави- телем, до Рападающегося Мира и затем к Творческому Миру. Решающее различие в развитии этих различных пониманий мира лежит в отношении между Порядком и Беспорядком. Новая формулировка этой связи между Порядком и Беспорядком, традиционно сформулиро- ванная в терминах или/или, является центральной в работе Морена, занимая значительную часть первого тома Метода. В мире Ньютона царствовал Порядок, а то, что мы вос- принимали как Беспорядок, — просто результат нашего Эдгар Морен 58 человеческого невежества. Мы просто еще не осознавали Законов, управляющих феноменами, которые мы назва- ли неупорядоченными, запутанными, неоднозначными. Это также и вселенная Лапласа, где мнимое всеведение является идеалом. Благодаря Клаузиусу и второму закону термодина- мики мы обнаруживаем, что Порядок и Организация движутся к Беспорядку. Благодаря Дарвину и новыми достижениями в области физики Морен предлагает ключевую тетраграмму, кото- рая показывает, каким образом взаимодействия порядка и беспорядка располагаются в сердцевине организации. Порядок, беспорядок и организация через взаимодей- ствие имеют сложные отношения (Morin, 1981). Организация без беспорядка приводит к стерильной, однородной системе, где невозможны никакие изме- нения и инновации. Полный беспорядок без порядка исключает организацию. Только при взаимодействии порядка и беспорядка возможна организация, остаю- щаяся открытой для изменений, роста и возможностей (Morin, 2007). Одно из ключевых различий состоит в том, что энтро- пия относится к замкнутым системам, а жизнь на земле таковой не является. В открытой системе существуют процессы, актуально создающие порядок. Концепт «открытой системы» жизненно важен для понимания ПОРЯДОК БЕСПОРЯДОК ИНТЕРАКЦИЯ ОРГАНИЗАЦИЯ О сложностности 59 перехода к пониманию творческой вселенной. В первом томе Метода Морена достаточно подробно рассматри- ваются последствия этого перехода. Вместо допущения, что существует предустановленный порядок — будь то дарованный Богом или каким-то образом присущий природе, — Морен весьма глубоко исследует важность генеративных, эмерджентных отношений между поряд- ком и беспорядком. Порядок, беспорядок и самоорганизация В традиционной ньютоновской научной парадигме порядок был Господином, обладающим привилегиями над беспорядком, хаосом и «шумом» (Morin, 1992a). Наше понимание отношения между порядком и беспорядком определялось в терминах бинарной оппозиции и, более того, иерархической бинарной оппозиции. Беспорядок виделся как продукт человеческого невежества, чем-то, что — именно благодаря углублению знаний — будет интегрировано в более широкий общий план понимания. Одним из наиболее интересных сдвигов в научном мышлении, в частности благодаря наукам о хаосе и слож- ностности, в недавнем прошлом возникло более глубокое понимание конституирующих друг друга отношений между порядком и беспорядком, информацией и шумом. Этот сдвиг также отражает переход от принципиально статичного взгляда на мир к взгляду, ориентированному на процесс. Вместо того, чтобы рассматривать порядок как фундаментальный и неизменный, мы теперь видим непрерывный процесс порядок-беспорядок-взаимодей- ствие-организация, являющийся отличительной чертой самоорганизации (Morin, 2007). Как пишет Тейлор (2003, р. 121), «беспорядок не просто разрушает порядок, Эдгар Морен 60 структуру и организацию, но также является условием их формирования и преобразования». Взаимодействие порядка и беспорядка может порождать новые формы организации, и любой порядок — результат непрерыв- ного процесса, а не пред-установленных форм. Самоорганизация по-разному определяется либо как придание смысла [meaning] случайности (Atlan, 1986), либо как спонтанное появление скоординированного и коллективного поведения в совокупности элементов. Один из ключевых аспектов самоорганизации — воз- никновение порядка из хаоса, интеграция элементов, воспринимаемых как беспорядок, в более крупную, все- объемлющую организацию. Аналогичным образом мы могли бы мыслить и парадигмы в науке. То, что внутри парадигмы, считается порядком, а то, что снаружи, — беспорядком. Аномалии на краю парадигмы, которые эта парадигма не может объяснить, могут изначально казаться шумом, беспорядочными необъяснимыми феноменами. Действительно, история самой теории хаоса показывает, как турбулентные феномены — вроде воды, текущей из крана, — дольше всех других фено- менов отклонялись в качестве предмета изучения, ибо казались просто необъяснимыми. И все же именно исследование этих аномалий привело к развитию новой науки о динамических системах, также известной как теория хаоса. В этом смысле теория хаоса как область исследований сама была самоорганизующимся процес- сом, спонтанным появлением скоординированного и коллективного поведения внутри популяции элементов (исследователей), придающих смысл [meaning] (очевид- ной) хаотичности. Термин самоорганизация отсылает к спонтанному возникновению совместного поведения среди элементов системы. Вся идея того, что мы могли бы назвать ньюто- О сложностности 61 новской организацией, или Машинной Метафорой орга- низации, состояла в том, что созданный существующий порядок являлся совершенным, а для его реализации имелись работники. В тейлоровских (ньютоновских) организациях именно спонтанность приводила к раз- рушению установленного порядка. Самоорганизация, с другой стороны, подразумевает возникновение порядка из спонтанных взаимодействий в ответ на беспорядок. Интересно отметить, что Тейлор настаивал на том, что- бы отдельные рабочие не общались и не объединялись в группы. Вся их цель состояла в том, чтобы исполнять заранее установленную изолированную функцию сборочной линии. Спонтанные взаимодействия были именно тем, чего Тейлор хотел избежать, а рабочие были организованы извне, а не самоорганизованы. Морен утверждает, что более точным и всеобъем- лющим способом описания процесса самоорганизации в открытых динамических системах является «само-э- ко-ре-организующаяся система» (Morin, 1990, 2005c, 2008). Система не только организует себя независимо от своего окружения. Окружающая среда пребывает в системе, которая пребывает в окружающей среде. Се- мья — в обществе, а общество — в семье (культурно, экономически, через средства массовой информации и так далее). Но система не просто самоорганизуется. Она, как мы увидим ниже, само-эко-ре-организуется (Mann, 2005c). Порядок из беспорядка, возникающий при взаи- модействии открытых систем с окружающей средой, подвержен флуктуациям. Когда определенные уровни флуктуации создаются благодаря увеличению слож- ностности, достигается критическая точка, или точка бифуркации. Начиная с этой точки система может дви- гаться в одном из нескольких направлений, пока — по- Эдгар Морен 62 сле периода турбулентности — не сможет установиться новый и более сложный порядок. Если более высокий порядок организации не возникает, система возвращает- ся к предыдущему, более низкому уровню организации. Многие психологи, занимающиеся развитием, сообщают о похожем паттерне для эволюционной трансформации (Guidano, 1987; Kegan, 1982). Поэтому мы можем думать об эволюционной трансформации как о непрерывном процессе само-эко-ре-организации. Ре-: Важность времени, истории и процесса Хотя ньютоновское видение был «обратимым», где время не играло никакой роли, в новом научном пред- ставлении время, история и процесс играют ключевую роль. Как пишут итальянские философы науки Бокки и Черути, в течение этого столетия наука пришла к призна- нию того, что организмы в значительной степени — это их история (Bocchi & Ceruti, 2002). Сегодняшняя орга- низация — это результат ее истории — выбора, решений и событий, имевших место в ходе ее жизни. Сказать, что мы — это наша история не означает, с другой стороны, что мы обречены благодаря такой истории на какое-то неумолимое будущее. Напротив. В то время как тради- ционный научный взгляд был детерминистическим, но- вый взгляд, как снова и снова повторяет Морен, гораздо более ориентирован на творчество. И история — это то, где происходило творчество в форме контингентно- стей, неожиданностей, непредвиденных обстоятельств. Непредвиденные события могут формировать нашу жизнь так, как мы того никогда не ожидали. Конечно, в этом состоял интерес Морена в его ранней социологи- ческой работе: не универсальные законы, а включение О сложностности 63 контингентности, случайности событий. Таким образом, исследование должно быть в состоянии решить проблему неопределенности и неоднозначности, но не просто как демонстрацию нехватки наших знаний. С этой точки зрения, контингентность, то, что выходит за пределы обычного, и двусмысленность являются источниками изменений, творческого процесса. Каждая система, будь то индивидуальная или кор- поративная, — также организация. Но организация не статичная. А организация — всегда ре-организация. Следовательно, организация — всегда процесс, а не то, что фиксируется раз и навсегда. Фактически, чтобы под- черкнуть данное обстоятельство, Морен даже придумал неологизм «организ-акция» [“organiz-action”] (Morin, 1992a). Любая полностью неизменная организация не способна адаптироваться к изменениям в среде и не может создать ничего нового. Таким образом, префикс «ре-» — ключевой показатель того, что организация не является статичной, а представляет собой процесс по- стоянной, непрерывной сам-оэко-ре-организации. Одновременно, как мир все чаще сталкивает нас с неожиданным, так и мы сами также можем генерировать неожиданное. Творчество включает в себя те действия, которые являются неожиданными и, следовательно, про- изводят то, что определяется как новое, оригинальное и необычное, что также считается полезной и, в большей или меньшей степени, непреходящей ценностью. Для Морена неожиданное — действительно источник на- дежды. История полна неожиданностей. Кто мог бы, на- пример, предсказать падение Советского Союза? Морен призывает нас дружески относиться к неожиданному и предлагает научиться тому, как жить в мире, который не управляется одним все покрывающим порядком, но где свобода, спонтанность, удивление и неожиданное — это Эдгар Морен 64 что-то в порядке вещей. Классическая наука предполага- ла, что все системы фундаментально устойчивы и нахо- дятся в равновесии, а хаотические, далекие от равновесия системы — исключения. Новые науки о хаосе и теория сложностности показывают нам, что как раз равновес- ные системы на самом деле являются исключением. Мир полон неоднозначности и неопределенности, и Морен указывает нам на способы мыслить посредством такой двусмысленности и жить с нею. Необходимость в новом способе мышления Как нам лучше всего приблизиться к миру, который полон неопределенности, сложности и неоднозначности? Готовы ли мы к этому грандиозному вызову? Как мы можем справиться с неопределенностью, сложностью и неоднозначностью «планетарной эры», где наша удиви- тельная взаимосвязь привела нас к миру, который мы еще плохо распознаем? 30 лет назад Олвин Тоффлер говорил о Шоке Будущего [Future Shock] и, похоже, мы сейчас в его середине (Тоффлер, 1984). Мой коллега Дэн Кроу недавно сказал мне, что студенты его высших курсов по лидерству в университете штата Джорджия укло- нились от предложения прочесть журнал Экономист и ознакомиться с мировой экономикой. Заметив их неже- лание выполнить это задание, мой коллега указал им, что глобальные события, сколь бы удаленными они ни казались, действительно оказывают большое влияние на повседневную жизни его студентов. Фактически, недав- нее закрытие фабрики в области Атланта стоила тысячи рабочих мест, которые затем все перешли в Мексику. Мы сейчас, как сказал бы Морен, — граждане планеты. Но ясно, что наши образовательные системы не подготовили нас к таким условиям. И более того, далеко не ясно, есть О сложностности 65 ли ощущение срочности в том, что следует принять наш планетарный контекст. Мы просто не готовы ко всему тому, что следует из глобального, взаимосвязанного, неопределенного мира. На самом деле, становится все более очевидным, что мучительно трудно даже понять, как начать мыслить о том мире, в котором мы живем. Разобраться в сложностях мировой экономики и ее социальных последствиях — огромная проблема. Мир полон неопределенности. Мы не знаем, что будет с на- шей работой, с нашими соседями и с нашим городом, с нашей страной. Изменения происходят так быстро, а технологии, в частности, играют столь существенную роль в этом ускорении, что мы не можем благодушно ожидать, будто все останется неизменным в течение дол- гого времени. Если в прошлые века жизнь была, пожалуй, относительно простой, предсказуемой и однозначной, то теперь мы столкнулись с другим миром. Но готовы ли мы справиться с ним? Чаще всего ответ — нет. Тревожно, что — во времена транзита, сложностности, неопределенности или столкновения с потенциальным или даже актуальным хаосом — есть тенденция искать некие абсолютные основания, определенность, простоту и структуру, которые придадут смысл миру и уменьшат нашу тревогу. Такие структуры основаны на редукци- онистском и дуалистическом мышлении, радикально редуцирующем сложностность мира. На практике это означает, что во времена сильной тревоги людям часто приходится редуцировать сложностность, находя один источник, которому предъявляют обвинения касательно нашей тревоги и которому приписывают все, что явля- ется дурным (козел отпущения). Это сопровождается мышлением в дуалистических терминах: они плохие, мы хорошие. Если вы не за нас, вы против нас. «Они» — это капиталистические собаки, империя зла, ведьмы, евреи, Эдгар Морен 66 загрязняющая промышленность и так далее. (Bernstein, 2005; Montuori, 2005b). Джеральд Холтон говорил о «тематах», основных повторяющихся темах в творчестве ученых (Holton, 1988). Одна из центральных тем, проходящих через ра- боту Морена, — это критика такого рода упрощенного мышления, или «простой мысли». Проблем с простой мыслью — легион. Дуалистическое мышление создает классическую проблему. Если я предполагаю, что вы злой, а я добрый, то — в пылу миссии «победить зло» — все, что я делаю, по определению является законным и добрым, а все, что вы делаете — плохим. Но если я твердо убежден в том, что я хорош — «эссенциалистским» об- разом, — точно так же, как я вижу в вас «эссенциально» злым, — тогда все мои действия становятся в какой-то степени безупречными в моей битве с силами зла. Это приводит к феномену, который Юнг назвал энантиодро- мией, когда мы буквально становимся тем, что мы нена- видим (Jung. 1976). Примеров предостаточно. Чтобы моя демократическая страна боролась с моим тоталитарным врагом, я должен принять все меры предосторожности, включая слежку за гражданами и постепенную эрозию гражданских прав, включая право на протест или даже на несогласие с моей политикой. Любой, кто со мной не согласен, рассматривается как пособник и подстрекатель врага. В ходе борьбы со своим врагом я занимаю такую радикальную позицию, что сама демократия, которую я пытаюсь защитить, исчезает в этом процессе именно благодаря моей собственной политике, а не действиям противника. В частности, в своих скорее автобиографических сооб- щениях Морен выражает личное беспокойство по поводу того, как определенный способ мышления может при- вести нас к демонизации «другого», будь то коммунист, О сложностности 67 капиталист, немец и так далее. Другой редуцируется до совершенных им преступлений, и между «нами и ими» проводится четкое, дуалистическое разделение. Здесь мы уже находимся в самой сердцевине сложностности. Есть искушение сказать, что как раз не низведение нем- цев после Второй мировой войны до нацистского ужаса принципиально извиняет их, позволяя им сорваться с крючка. Сложностная перспектива признает как ужас, так и величие, человечность народа, который, в целом, внес огромный вклад в западную цивилизацию. Гораздо проще сказать, что они, как не крути, злые, и оставить все как есть. Гораздо труднее увидеть, что в течение опре- деленного периода времени, которому предшествовали отчаянные экономические трудности и национальное унижение, под влиянием мэтров пропаганды и много- го, многого другого, Германия упала в бездну ужаса. И что карательные меры самого Версаля способствовали хаосу, приведшему ко Второй мировой войне — урок, который был усвоен и привел к Плану Маршалла, удиви- тельному восстановлению Германии, Италии и Японии после войны, а также к тесным связям с этими страны, просуществовавшим до сегодняшнего дня. Пример Германии после Второй мировой войны интересен тем, что сейчас лишь немногие люди, если таковые вообще есть, могли бы принять этот демони- зирующий, дуалистический взгляд на Германию. Но в то же время, мы видим, что дискуссии об Исламе на Западе часто принимают весьма сходный характер. Образ Запада и, особенно, Соединенных Штатов и Из- раиля, распространенный в некоторых кругах Ислам- ских фундаменталистов, является еще более ужасным и демонизированным. Редукционизм при таких ситуациях, в сочетании с дизъюнкцией, является подходом, обозначенным как Эдгар Морен 68 «мы и они». Это добавляется к простоте. Нам не прихо- дится иметь дело со сложностностью Немецкого народа, Ислама, Запада. Мы можем просто сказать, что они прин- ципиально злые, и забыть об их человечности и их вкладе в человечество. И мы также можем избежать исследова- ния сложностности нашей собственной человечности. Тогда мы можем избежать обращения к нашей общей человечности и вполне реальной возможности того, что сами можем быть способны к столь же ужасающему поведению. Действительно, у работы Морена о простом мышлении есть четкие связи с классическим исследова- нием авторитарной личности (Adorno, Frenkel-Brunswik, Levinson & & Sanford, 1982; Montuori, 2005b). Мы действи- тельно хотим устранить в этом процессе такие характе- ристики, как черное и белое, дуалистическое мышление, анти-интроспекцию (нежелание заглянуть внутрь себя и исследовать всю глубину нашей человечности, особен- но нашей слабости) и псевдо-консерватизм — все, что подразумевает тенденцию быть столь экстремальным и нерефлексивным в отношении сохранения того, что мы имеем. Другими словами, первые принципы утрачены, и мы охвачены безумием атаки и защиты. Довольно скоро становится ясным, что поиски Море- ном сложностного мышления — это не просто какое-то сухое логическое упражнение. Все дело в том, как мы организуем наш опыт, как мы понимаем мир, как мы живем и как мы можем выбирать между жизнями, стре- мящимися к мудрости и состраданию, и опасностями дизъюнктивного, демонизирующего террора. В таком процессе воображение и эмоции играют абсолютно решающую роль, как это детально исследует Морен в ра- ботах вроде Идентичность Человека [L’identité humaine] (Morin, 2003). Большая часть побуждения, лежащего в основе простого мышления, состоит из эмоций, вы- О сложностности 69 званных восприятием угрозы, потребностью в ясности, допущением того, что все, кроме «сильной позиции», это слабость, беспомощность и готовность «сдаться» агрессору. Здесь царит целая социология и психология знаний, которые Морен мастерски обсудил в Методе, особенно в томах 3 и 4 (Morin. 1986, 1991). Особенно уместно здесь введение познающего в процесс исследования. Традиция редуцирующего, ду- алистического мышления исключает человека из про- цесса познания. Благодаря Морену мы обнаруживаем, что познающий занимает центральное место и сам становится предметом исследования, само-рефлексии и само-анализа (Morin, 1971). Это открывает совершен- но иное понимание природы исследования, углубляя сложностность и заставляя познающего брать на себя ответственность за свой собственный процесс. В отличие от психоаналитического тренинга, исследование Море- на предполагает признание того, что все исследования проводятся человеком, а не объективом без эмоций, стрессов, политических и социальных ограничений и так далее. Поэтому исследование требует процесса са- мо-исследования. Введение Мореном познающего — не впадение в «абсолютный» субъективизм. Это далеко не так. Это скорее призыв к дисциплине мышления, исследования и бытия. Если познание всегда выполняется кем-то, то такой кто-то может рассматриваться как инструмент — инструмент, который нужно настраивать, изучать, прак- тиковать. Ограничения и слепые пятна должны быть оценены и осознанны. В эпоху фундаментализма — черного и белого, дуали- стического мышления — работа Морена своевременна как никогда. В своих политических трудах он применил сложностное мышление к природе СССР, к будущему Эдгар Морен 70 Европы и к конфликту на Ближнем Востоке. В этих ра- ботах Морен описывает сложностную точку зрения на рассматриваемые вопросы, которая дает нам альтерна- тиву простому мышлению как фундаменталистов, так и либеральных мыслителей. Творчество Морена открывает целый мир новых возможностей и предоставляет нам инструменты для того, чтобы подступиться к огромной сложностности современного мира. Морен призывает нас разобраться в смысле исследования и показывает нам, как этот, казалось бы, эзотерический вопрос лежит в сердцевине вызова для 21-го века. Можно только наде- яться, что его Метод будет широко изучен и применен для решения наших глобальных проблем и подготовит нас делать это, обратившись к творчеству, мудрости и состраданию. Альфонсо Монтуори Сан-Франциско, Калифорния, США |