О сложности. О сложностности by Морен Эдгар (z-lib.org). О сложностности
 Скачать 1.29 Mb.
|
|
СЛОЖНОСТНОСТЬ Идея сложностности до недавнего времени имела куда более широкое распространение, чем ее научное использование. Она всегда сопровождалась предосте- режением касательно нашего понимания, предостереже- нием относительно разъяснений, упрощений, чрезмерно быстрой редукции. На самом деле у сложностности в философии было свое сакральное основание, но не было собственного настоящего [actual] слова; в определенном смысле ее областью была диалектика, а в логике — геге- левская диалектика, поскольку гегелевская диалектика вводила противоречие и трансформацию в сердцевину тождества. Однако в науке двадцатого века — в микро-физике и макро-физике — возникла сложностность, хотя на самом деле ее так не называли. Микро-физика открыла не только сложностные отношения между наблюдателем и наблюдаемым, но и более сложное понятие, дестабили- зирующее понятие, касающееся того, что элементарные частицы представляются наблюдателю то как волна, то как частица. Но микро-физика рассматривалась как пограничный случай, фронтир, и мы забыли, что этот фронтир на самом деле касался всех материальных О сложностности 111 явлений, включая наши собственные тела и наш соб- ственный мозг. Макро-физика, с другой стороны, делает наблюдение зависимым от положения наблюдателя и усложняет отношения между временем и пространством, до нее считавшиеся трансцендентными и независимыми сущностями. Однако эти две сложностности, микро- и макро-физи- ка, были вынесены на периферию нашей вселенной, даже не смотря на то, что они и говорят об основаниях нашего physis’а и являются характеристиками нашего космо- са. Между двумя сложностностями — в физической, биологической и человеческой областях — наука свела феноменальную сложностность к простому порядку и элементарным единствам. Такое упрощение, повторимся, подпитывало рост Западной науки с семнадцатого века до конца девятнадцатого. Статистические данные, в де- вятнадцатом веке и начале двадцатого века, позволили дать трактовки взаимодействию и вмешательству 11 . Были также попытки усовершенствовать, использовать ко-ва- риантность и много-вариантность, но таких попыток всегда было недостаточно, и осуществлялись они всегда в той же редукционистской перспективе, игнорирующей реальность абстрактной системы, из которой приходят рассматриваемые элементы. Именно благодаря Винеру и Эшби, основателям ки- бернетики, сложностность обеспечила себе вхождение в науку. Именно благодаря фон Нейману фундамен- тальный характер концепции сложностности впервые проявляется в ее связи с феноменами самоорганизации. Что такое сложностность? На первый взгляд, она — количественный феномен, экстремальное количество взаимодействий и интерференций между крайне большим числом единств. Фактически, любая (живая) самоорганизующаяся система, даже самая простая, объ- Эдгар Морен 112 единяет весьма большое количество единств — порядка миллиардов, — будь то молекулы в клетке или клетки в организме (более 10 миллиардов клеток в мозге человека, более 30 миллиардов в организме). Но сложностность — не только количество единств и взаимодействий, не поддающихся нашим вычислитель- ным возможностям; она также соткана из неопределен- ности, недетерминированности и случайных феноме- нов. Сложностность, в неком смысле, всегда говорит о случайности. Следовательно, сложностность совпадает с частью неопределенности, которая возникает из-за ограничений в нашей способности понимать или благодаря части неопределенности, вписанной в феномены. Но сложност- ность не может быть сведена к неопределенности; она — неопределенность в сердцевине вполне организованных систем. Это касается полу-случайных систем, где порядок неотделим от характеризующей их случайности. Поэтому сложностность связана с определенной смесью порядка и беспорядка, крайне интимной смесью, весьма отлича- ющейся от статичных концепций о порядке/беспорядке, где порядок (обедненный и статичный) царит на уровне больших популяций, а беспорядок (обедненный, пото- му что он — чистая индетерминация) царит на уровне элементарных единств. Когда кибернетика признала сложностность, она должна была обойти ее, заключить ее в скобки, но не от- рицая ее. Вот в чем состоит принцип черного ящика: мы принимаем во внимание входы и выходы. Это позволяет нам изучать результаты функционирования системы, ресурсы, необходимые для системы, отношения между входами и выходами, никогда не входя в тайну черного ящика. О сложностности 113 Однако теоретическая проблема сложностности касается возможности проникновения внутрь черных ящиков. Она должна учитывать организационную и логическую сложностность. Здесь трудность заклю- чается не столько в обновлении концепта объекта, сколько в изменении эпистемологических перспектив субъекта, иными словами, ученого-наблюдателя. От- личительным качеством науки до настоящего времени было устранение неточностей, двусмысленностей, противоречий. Но несомненная, неизбежная неточ- ность должна быть принята не только по отношению к феноменам, но и в отношении концептов, и сегодня одним из величайших достижений математики являет- ся рассмотрение нечетких множеств, неопределенных целостностей. 12 Одним из предварительных достижений в изучении человеческого мозга является понимание того, что од- ним из способов, каким он превосходит компьютеры, является его способность работать с недостаточностью и нечеткостью. Тогда мы должны принять бесспорную и неизбежную неоднозначность в отношениях между субъектом/объектом, порядком/беспорядком, само-ге- теро-организацией. Мы должны признать феноме- ны — такие, как свобода или творчество, — которые необъяснимы за пределами сложностной структуры, допускающей их появление. Фон Нейман указал на логическую дверь к сложност- ности. Мы попытаемся открыть ее, но у нас нет ключей от этого королевства, и именно здесь наше путешествие остается незаконченным. Мы бросим взгляд на эту ло- гику, начиная с некоторых ее внешних характеристик, определим некоторые из ее признаков, которые пока еще неизвестны, но мы не сможем разработать новую логику, не зная, находится ли она — временно или на- Эдгар Морен 114 всегда — вне нашей досягаемости. Но мы убеждены в том, что если наш нынешний логико-математический аппарат соответствует определенным аспектам феноме- нальной реальности, то он не соответствует ее поистине сложностным аспектам. Это означает, что наша логика должна развиваться и идти вперед за пределы самой себя в направлении сложностности. Именно здесь, несмотря на глубокое ощущение логики биологической органи- зации, Пиаже остановился на краю Рубикона и только попытался приспособить живую организацию (по суще- ству сведенную к регулированию) к ранее установленной логико-математической формализации. Нашей единственной целью будет — пересечь Руби- кон и отправиться на новые территории сложностности. Мы попытаемся перейти не от простого к сложному, а от сложностности к постоянно возрастающей сложност- ности. Давайте повторим: простое — не более чем мгно- вение, некий аспект среди нескольких сложностностей (микро-физической, макро-физической, биологической, психической, социальной). Мы попытаемся рассмотреть линии, тенденции растущего усложнения, которые по- зволят нам приблизительно определить модели низкой сложностности, средней сложностности и высокой сложностности, как они функционируют в развитии самоорганизации (автономия, индивидуальность, бо- гатство отношений с окружающей средой, склонность к обучению, изобретательность, креативность и т. д.). Но, в конце, нам удастся рассмотреть, с помощью чело- веческого мозга, поистине удивительные феномены на крайне высоком уровне сложностности и установить новое и важное для понимания человеческих проблем понятие — гипер-сложностность. О сложностности 115 СУБЪЕКТ И ОБЪЕКТ Следовательно, благодаря теориям самоорганизации и сложностности, мы затрагиваем субстраты, общие для биологии и антропологии, но выходящие за рамки любого биологизма и антропологизма. Они позволяют нам рассматривать разные уровни сложностности, где находятся живые существа, в том числе уровень крайне высокой сложностности, а иногда и гипер-сложностно- сти, характерный для антропологического феномена. Такая теория позволяет нам выявить связь между физической вселенной и биологической вселенной и обе- спечивает коммуникацию между всеми частями того, что мы называем реальностью. Понятия физики и биологии не должны переопределяться. Границы, нарисованные на карте, не просто существуют на территории, но на терри- тории с колючей проволокой и таможенными агентами. Если концепт физики расширяется, становится все более сложным, то все является физикой. Поэтому я говорю, что биология, социология и антропология являются специфическими отраслями физики; точно так же, если биология расширяется, становится более сложной, то все, что является социологическим и антропологическим, становится биологическим. Физика и биология также перестают быть редукционистскими, упрощенными и становятся фундаментальными. Это почти непостижи- мо, если мы находимся в дисциплинарной парадигме, где физика, биология, антропология — лишь разные вещи, отдельные и некоммуницирующие. На данных страницах мы постараемся разобраться в том, как создается теоретическое открытие, открытая теория. Уже сейчас читатель может понять, что это допу- скает появление — в своей собственной области — того, что до сих пор было изгнано из науки: мира и субъекта. Эдгар Морен 116 Понятие открытой системы, по сути, открывает не только физику, опосредованную термодинамикой, но, в более широком и глубоком смысле, physis. Другими словами, оно раскрывается в упорядоченную/беспоря- дочную природу материи, в неоднозначную физическую эволюцию, которая, одновременно, склоняется к беспо- рядку (энтропии) и к организации (созданию все более и более сложных систем). В то же время понятие открытой системы заставляет вспомнить и о понятии окружающей среды. Тут мы находим не только физику как осново- полагающий материал, но и мир как более обширный горизонт реальности, а за его пределами открывается доступ к бесконечности (потому что каждая эко-система может стать системой, открытой в другую, более обшир- ную, эко-систему и так далее). Итак, от расширения к расширению понятие эко-системы распространяется по всем направлениям, по всем горизонтам. Субъект возникает с появлением мира. Он возникает в самом начале кибернетики и системной перспективы, где в машинный объект включен ряд черт, характерных для человеческих субъектов (финальность, программа, коммуникация и так далее). Он возникает, в частности, в результате самоорганизации, когда автономия, инди- видуальность, сложностность, неопределенность, неод- нозначность становятся характеристиками, присущими объекту. Где, прежде всего, термин «само» несет с собой исток субъективности. Отныне мы можем представить — без всякой непро- ходимой эпистемологической пропасти, — что само-ре- ференция ведет к осознанию самости, к осознанию того, что возвратность ведет к рефлексии, короче, то, что появ- ляется — это «системы со столь высокой способностью к самоорганизации, что они производят таинственное качество, называемое сознанием или само-осознанием». 13 О сложностности 117 Но субъект также появляется благодаря экзистен- циальным характеристикам, которые были выявлены, начиная с Кьеркегора. Он несет в себе нередуцируемую индивидуальность, некую достаточность (как рекур- сивное существо, которое всегда зацикливается на себе) и некую недостаточность (как «открытое» существо, неразрешимое само по себе). Он несет в себе разрывы, трещины, потери, смерть, запредельное. Итак, наша точка зрения предполагает мир и при- знает субъекта. Более того, она позиционирует одно и другое взаимно и нераздельно: другими словами, мир как таковой не может появиться в качестве горизонта эко-системы эко-систем, горизонта physis’а, без мысля- щего субъекта — предельного развития самооргани- зующейся сложностности. Но такой субъект не может появиться, кроме как благодаря физическому процессу, в ходе которого феномен самоорганизации развивался семимильными шагами, всегда обусловленными тем, что эко-система становится все богаче и обширнее. Таким образом, субъект и объект возникают как два предель- ных, неразделимых следствия такого отношения между само-организующейся системой и эко-системой. Здесь мы видим, что систематизм и кибернетика явля- ются первой ступенью ракеты, позволяющей запустить вторую ступень — теорию само-организации, которая, в свою очередь, запускает третью, эпистемологическую, сту- пень — ступень отношения между субъектом и объектом. Здесь мы, несомненно, подходим к критическому моменту в Западной физике и метафизике, который, начиная с XVII века, объединяет их вместе и, в то же время, непреодолимо противостоит им. По сути, Западная наука была основана на позити- вистском исключении субъекта на базе идеи о том, что объекты существуют независимо от субъекта и поэтому Эдгар Морен 118 могут наблюдаться и объясняться в себе и для себя, без ссылки на субъекта. Идея вселенной, состоящей из объектов, очищенных от всех ценностных суждений, от всех субъективных деформаций благодаря экспе- риментальному методу и процедурам верификации, позволила невероятно развить современную науку. Конечно, как это хорошо определил Жак Моно, мы сталкиваемся с постулатом, другими словами, с пари относительно природы реальности и природы знания. В этой рамке субъект является либо «шумом» — другими словами, разрушением, деформацией, ошибкой, кото- рую необходимо устранить ради достижения объектив- ного знания, — либо зеркалом, простым отражением объективной вселенной. Субъект отбрасывается как нарушение или шум именно потому, что он не поддается описанию согласно критериям объективизма. «В наших нынешних теориях разума нет ничего, что позволило бы нам логически различать объект, такой как камень, и субъекта — как единство сознания, — который представляется нам в качестве псевдо-объекта, если мы вложим его в тело животного или человека и назовем его Эго» 14 . Субъект становится призраком объективной вселенной; он — «таинственный Х, не поддающийся описанию в терминах предикатов, применимых к любому объекту, содержаще- муся во вселенной» 15 Но, изгнанный из науки, субъект берет реванш в морали, метафизике и идеологии. Идеологически, он — ткань гуманизма, человеческая религия, считающая, что субъект господствует или должен царствовать над миром объектов (который должен быть обладаем, управляем, трансформируем). Морально, он — сущностное место всей этики. Метафизически, он — последняя или пер- вичная реальность, которая отражает объект как блед- О сложностности 119 ный призрак или, в лучшем случае, как жалкое зеркало структур нашего понимания. Со всех сторон, славно или постыдно, неявно или явно, субъект трансцендентализирован. Исключенные из объективного мира, «субъективность или сознание (ча- сто отождествляются) с концептом трансцендентально- го, который приходит из Потустороннего мира». 16 Царь вселенной, гость вселенной, субъект развертывается в царстве, незанятом наукой. На позитивистское устране- ние субъекта другая сторона отвечает метафизическим устранением объекта. Объективный мир растворяется в мыслящем субъекте. Декарт был первым, кто магически вызвал во всей своей радикальности эту дуальность, которая должна была обозначать современный Запад, постулируя альтернативу или/или для объективной вселенной res extensa, открытой для науки, и неодоли- мого субъективного cogito, неопровержимого первого принципа реальности. С этих пор, по сути, дуальность объекта и субъекта формулируется в терминах дизъюнкции, отталкивания, взаимного аннулирования. Встреча субъекта и объекта всегда отменяет один из двух терминов. Либо субъект становится шумом — бессмыслицей, — либо объект, находящийся на краю мира, становится шумом. Какое значение имеет объективный мир для тех, кто слышит категорический императив морального закона (Кант), для тех, кто переживает экзистенциальную дрожь страха и трепета (Кьеркегор). Но эти дизъюнктивные/отталкивающие термины, взаимно отменяющие друг друга, в то же время, нераз- дельны. Часть реальности, скрытая субъектом, отражает объект. Кроме того, нет объекта, кроме как по отноше- нию к субъекту (который наблюдает, изолирует, опреде- ляет, мыслит), и нет субъекта, кроме как по отношению Эдгар Морен 120 к объективной окружающей среде (которая позволяет субъекту узнавать себя, определять себя, мыслить себя и так далее, а также существовать). Объект и субъект, каждый из которых предоставлен самому себе, суть недостаточные понятия. Идея чисто объективной вселенной лишена не только субъекта, но и лежащего за ее пределами окружения. Она чрезвычайно обеднела, замкнулась в себе, опираясь только на постулат объективности, окруженный непостижимой пустотой, а в ее центре, где пребывает мысль об этой вселенной, есть еще одна непостижимая пустота. Концепт субъекта, зачахший на эмпирическом уровне или гипер-атрофи- рованный на трансцендентальном уровне, лишается, в свою очередь, окружающей среды и, уничтожая мир, погружается в солипсизм. Итак возникает великий парадокс. Субъект и объект нераздельны, но наш образ мышления исключает од- ного благодаря другому, оставляя нам только свободу выбора — в соответствии с моментами дня — между метафизическим субъектом и позитивистским объектом. И когда ученый убегает от своего ума, обеспокоенного карьерой, ревностью, профессиональным соперниче- ством, супругой и любовницей, чтобы сосредоточиться на морских свинках, субъект внезапно отменяется благо- даря феномену столь невероятному, что его можно найти лишь в научно-фантастикой истории о переходе между одной вселенной и другой через какое-то гиперпростран- ство. Он становится «шумом», оставаясь, в то же время, очагом объективного знания, поскольку ученый является наблюдателем. Тот наблюдатель, тот ученый, который скрупулезно работает над объектом, исчез. Великая тайна, а именно, что научная объективность обязательно должна появиться в уме человека, полностью избегается, отторгается или тупо сводится к теме само-рефлексии. О сложностности 121 Но эта тема рефлексии оказывается более богатой, чем кажется на первый взгляд, как только мы отбрасы- ваем наше страусово решение, сталкиваясь с вопиющим противоречием. Именно эта тема поднимает парадокс двойного зеркала. По сути, позитивистский концепт объекта превращает сознание то в реальность (зеркало), то в отсутствие реальности (отражение). Фактически, можно предположить, что сознание, без сомнения, нео- пределенным образом, отражает мир. Но если субъект отражает мир, то это может также означать, что мир отражает субъекта. Почему «наше чувствующее, упор- ное, мыслящее Эго не найдено нигде в нашей картине мира?» — спросил Шредингер. И он ответил, это «пото- му, что оно само и есть картина мира; оно тождественно целому и, следовательно, не может содержаться в нем как часть этого целого» 17 . Следовательно, объект может быть зеркалом для субъекта также, как и субъект — зеркалом для объекта. Шредингер показал двойной лик сознания субъекта: «с одной стороны, это театр и единственный театр, где имеет место тотальность мирового процесса, с другой — это незначительный аксессуар, который может отсутствовать без какого-либо эффекта в Целом» 18 Наконец, интересно заметить, что дизъюнкция субъ- ект/объект, превращая субъекта в «шум» и в «ошибку», также создает дизъюнкцию между детерминизмом — характеристикой мира объектов — и индетерминизмом, ставшем характеристикой субъекта. Если мы ценим объект, то мы ценим детерминизм. Но если мы ценим субъекта, то индетерминизм ста- новится богатым, кишит возможностями, свободой и потому принимает форму ключевой парадигмы Запада. Объект познаваем, детерминируем, изолируем и, сле- довательно, управляем. Он удерживает объективную истину и, из-за этого, является всем для науки; но, бу- Эдгар Морен 122 дучи манипулируемым техникой, он — ничто. Субъект непознаваем, поскольку индетерминирован, поскольку является зеркалом, поскольку он — чужак, поскольку он — тотальность. Следовательно, в Западной науке субъект — это все-ничто — ничто не существует без него, но все исключает его. Он — ткань всей истины, но в то же время он — не что иное, как «шум», и ошибка, соседствующая с объектом. Наш путь был расчищен с одной стороны микро-фи- зикой, где субъект и объект становятся реляционными, но остаются несовместимыми друг с другом, а с другой — кибернетикой и концептом самоорганизации. Мы уже извлекли себя из дуальности детерминизм/случайность, потому что самоорганизующаяся система нуждается для своей само-детерминации в индетерминизме и случай- ности. Кроме того, мы избегаем дизъюнкции и отмены субъекта и объекта, потому что исходим из концепта открытых систем, который уже — на самом элемен- тарном уровне — подразумевает консубстанциальное присутствие окружающей среды, иными словами, взаи- мозависимость между системой и эко-системой. Если я начинаю с само-эко-организующейся системы и прохожу путь от сложностности к сложностности, я, наконец, прихожу к рефлектирующему субъекту, кото- рый есть не кто иной, как я сам, пытающийся мыслить отношение субъект-объект. И наоборот, если я начинаю с такого рефлектирующего субъекта, чтобы найти его основание или, по крайней мере, его происхождение, я нахожу свое общество и историю этого общества в эво- люции само-эко-организующегося человечества. Итак, мир является внутренним для нашего разума, который находится внутри мира. Субъект и объект в этом процессе конституируют друг друга. Это не ведет к объединяющему и гармоничному видению; мы не можем О сложностности 123 убежать от обобщенного принципа неопределенности, точно так же, как в микро-физике наблюдатель возмуща- ет объект, который возмущает восприятие, так же, как понятия объекта и субъекта глубоко возмущаются друг другом: каждый открывает трещину в другом. Мы уви- дим, что в отношениях между субъектом и окружающей средой есть фундаментальная, онтологическая неопреде- ленность — такая, что относительно реальности объекта или субъекта можно принять только абсолютное (лож- ное) онтологическое решение. Новая концепция возни- кает как из сложностного отношения между субъектом и объектом, так и из-за недостаточного и неполного характера этих двух понятий. Субъект должен оставаться открытым, лишенным всякой разрешимости в себе; сам объект должен оставаться открытым по отношению к субъекту и по отношению к его среде, которая, в свою очередь, необходимо открыта и продолжает открываться за пределы нашего понимания. Кажется, что такое ограничение концептов, такая онтологическая трещина, такая регрессия объективно- сти и детерминизма несут — в качестве своего первого урожая — общий регресс знания, неопределенность. Однако такое необходимое ограничение является стимулом для роста. Онтологическая ошибка состояла в том, чтобы закрыть, другими словами, превратить в окаменелости основные концепты науки (и философии). Мы должны, напротив, открыть возможность, которая, одновременно, более богата, но менее надежна. Из всей науки и, в более широком смысле, из проблемы познания мы можем извлечь то, о чем Нильс Бор после введения в микрофизику кванта сказал: «На первый взгляд, эта ситуация могла бы показаться крайне прискорбной; но часто в ходе истории науки, когда новые идеи раскрыва- ют пределы идей, чья универсальная ценность никогда |