работа я. О вере, неверии и сомнении Часть I. Детская вера Часть ii. Разумная вера
 Скачать 1.64 Mb.
|
|
УМОБОЯЗНЬ Начну с воспоминания о том, что мы, интеллигентные люди, боялись ума в деле веры. И наблюдая не только за собой, но и за другими людьми — даже до сегодня я вижу как заражены этим ложным страхом многие довольно образованные люди и теперь Скажу больше: самая наука богословская все еще находится в плену у ума, знания, философии, почитая не ее, а себя служанкой. Теология была введена в один из видов философии. И все наши богословы с необыкновенными совершенно не похвальным) усердием стараются надеть на себя одежду, обличие философии. Пока не наложена печать это умно, а потому и дозволено цензурою, дотоле наши ученые богословы все еще чувствуют себя неловко, стыдятся своей веры. Если же сама наука оказалась так пуглива перед умом, то что же говорить об обыкновенных средних образованных людях, коим не под силу разобраться в глубинах гносеологии веры итак называемого знания Где же обычному интеллигенту, недостаточно опытному в религиозной жизни и поверхностно образованному философски, разобраться во взаимоотношениях веры и знания, если и богословы не все принимают это, а идут по протоптанному схоластикой пути переоценки ума? Возьму в пример этого среднего интеллигента, хотя бы Л. Толстого. Не раз мне приходилось слышать о нем такое суждение он велики гениален как писатель, но совсем неглубок как мыслитель. И это совершенно верно как философ он не поднялся выше посредственного уровня среднего русского интеллигента. Его отношение к миру сверхъестественному, в частности — ко всему чудесному в евангельской истории, до такой степени шаблонно и поверхностно, что ничем не отличается от воззрений какого-нибудь нигилиста-преподавателя: он не преодолел рационализма своей эпохи, он разум ставил выше веры, подчинил ему, его суду, вопросы, совершенно ему не подлежащие — как легко увидим сейчас. А между тем он оказал немалое отрицательное влияние на современное общество, содействуя разрушению веры мнимыми разумными возражениями. Правда, он не стал чистым безбожником, как это делали еще более легкомысленные интеллигенты он выработал себе свое весьма путаное религиозное воззрение — безличного Бога а какого же Это чрезвычайно неясно. Он все же признавал величие Христа, но лишь как моралиста, а не Сына Божия он отрицали даже поносил Церковь (всякую, а дважды стремился в Оптинский монастырь к старцами в последние дни жизни кружился около этих монастырских стен, был у своей родной сестры, монахини Шамординской женской обители, Марии Николаевны. И скончался в недоумениях и муках а мужики-то, мужики-то как умирают. — кричал он, вспоминая мирную кончину православных крестьян. И все И конец И больше ничего — спрашивал он самого себя при других. Да, Толстой кончил свою жизнь банкротом. И совсем неверно опираются на него другие. Один из приятелей его как-то спросил Чехова Что выдумаете о вере — Чехов на это со скептицизмом ответил «Э-э! Если уж сам Толстой сломал себе тут шею, то где уж решать что- нибудь нам, маленьким людям?» И действительно, он не решал ничего до конца. Но к его чести нужно сказать, что ион не сделался безбожником скорее, в его произведениях можно найти уважение к людям верующими даже симпатию. Но таков уж был этот зараженный век, что интеллигентному, так называемому образованному, умному человеку нашего времени веровать не полагалось вера была — по общему ходячему мнению — несовместима с разумом. Если же и пробивались иногда в эту интеллигентскую тьму иные идеи, шедшие из философских кругов, — что вера не враг разуму, а, наоборот, что и умному человеку совершенно открыта дорога для веры, самой чистой, а не урезанной, — то такие идеи не находили себе широкого признания, а казались какими-то темными призраками средневековья, суеверного прошлого, неизжитыми предрассудками недоумков, чуть лине признаком политического изуверства. Либеральный же человек, этот будто бы настояще умный европеец, должен был быть или безбожником-нигилистом, или в самом лучшем случае — мог быть скептиком, агностиком, остановившимся между верой и неверием. И такое умонастроение перешло ив послереволюционный период. Переписка населения, произведенная советской властью несколько лет тому назад, свидетельствует, что наряду с открытыми безбожниками сохранился и тип агностика. Когда переписчики, не всегда достаточно образованные, спрашивали ответа на вопрос, верует ли гражданин, то иногда, преимущественно от более квалифицированных интеллигентов, получали заявление Я агностик. И недоумевающие переписчики не знали, куда же поместить такого страшного гражданина, в верующие или неверующие Бывали случаи, что один из таких переписчиков советовал товарищу своему Пиши его верующим. — Да нет, это неверно, — протестовал агностик. — Яне являюсь верующим. — Так что же Вы, стало быть, неверующий — «Нет, и неверующим не состою я же агностик, сказал вам Неграмотные переписчики совсем терялись перед таким мудреным гражданином-товарищем. Совершенно тоже самое мне пришлось лично слышать и от американских интеллигентов. Студент Харвардского университета, весьма симпатичный по сердцу своему человек и довольно широко образованный, намой вопрос о вере сразу заявил, что он — агностик. А друг его, у коего он гостил, был священником — и не менее того образованный. В другой разя спросил одну из знатных женщин, состоявшую членом так называемого общества христианского знания, верует ли она во Христа, как Сына Божия Она со смущением ответила Не знаю...» Так с недоумением и осталась. Много раз приходилось убеждаться, что, по-видимому, в американском обществе широко распространено это неопределенное отношение к вере Не знаю. Его нельзя назвать даже собственно философским агностицизмом это есть практический индифферентизм, полусонное состояние людей, ничего глубоко не думавших и ничего до конца не решивших. Все это я рассказываю для того, чтобы понять и психологию семинариста если таков был общий дух времени во второй половине XIX столетия, то некуда было убежать от него и нам. Дух рационализма, идолопоклонничества перед умом, знанием, наукой до такой степени проник вовсе щели нашего века, что и мы, даже вопреки личным склонностям, заражались им: все истинное должно быть умным, те. оправданным от ума, доказанным. Атак как заранее решено было кем-то, что вера неразумна, вера не оправдывается умом, то отсюда неизбежно получался другой закон умный человек должен быть неверующим! Хотя наш дух инстинктивно протестовал против такого отвратительного предубеждения и мы, семинаристы, любили даже оспаривать его, но сознаюсь, что в глубине души меня все же мучило это скрытое опасение умному человеку несвойственно веровать Я насильно захлопывал двери своих рассуждений и вопреки собственной подозрительности продолжал веровать по-прежнему, попросту, детской верой. И успокаивался на ней... Вспоминается мне и опыт духовного училища, когда я боялся верить Псалмопевцу, что лишь безумные, неумные, говорят в сердце своем несть Бог. Хотелось этому веровать, а боялся да так ли Ив семинарии науки богословские вслед за Псалмопевцем, в сущности, старались доказывать тоже самое о разумности веры и безумности неверия, но отрава рационального века, поклонение уму, признание его превосходства над верою, — мешали веровать. И это — неслучайно, и не от плохих преподавателей, а от самой рациональной системы учебы. Именно. Как я уже говорил, наша богословская наука и дух современных представителей — авторов и преподавателей — покоился на принципе все нужно доказать И старались доказать. Но именно этим предупреждением — все разумно, все должно быть понятно — в нас внедрялась ужасная боязнь контроля ума. Атак как довольно легко было узреть, что некоторые (пока скажу хоть это некоторые) истины веры необъяснимы умом, или, как смешивали тогда противоречили уму, то наша вера в умность догматов веры легко и подрывалась. В самом деле. Бог един, нов трех лицах. Три и один. Какому уму понять это А если непонятно, то — по интеллигентско-семинарскому катехизису — и неверно или, во всяком случае, сомнительно, еще нужно доказать это. А доказать невозможно. И мы попадали в порочный заколдованный круг недоумений. Но вера в ум и тогда оставалась незыблемой. Этот идол стоял твердо. Никто не решался сбросить его вниз, как св. Владимир сделал это с языческим Перуном, выбросивши его в Днепр на ужас простецам, нашим предкам. Правда, в каких-то небольших дозах преподавалось нами в основном в богословии ив догматике, — что истины веры таинственны по существу своему и не подлежат рассудочному объяснению но эти дозы подавлялись такой тяжестью рационализма, веры в силу и превосходства ума, что очень скоро растворились в идолопоклонстве перед наукой, знанием, разумом; и мысами себе боялись признаваться, что верим и можем верить, имеем право верить в тайны, необъяснимые умом. Боязнь тайн — эта рационалистическая отрава всех интеллигентов, от семинариста до Толстого, — была присуща и мне очень долгое время, пока я не убедился путем опыта, а ненаучным, в ее огромной лжи и опасности. И утверждаю, что никогда в семинарии — а пожалуй, даже ив академии, — мне не пришлось слышать не только основательных суждений, но даже хотя бы легкого предупреждения или внушения, что умному человеку совсем ненужно бояться тайн и непознаваемости вообще, а в вере в особенности. А между тем если это было бы нами объяснено, и внушено, и доказано, — что совершенно было нетрудно, — тонам была бы растворена свободная дорога к вере. Увы Наоборот, мы воспитаны были в воззрении Все — понятно И наши науки, сказавши пару слово таинственности, тотчас, точно боясь этого, шарахались в обратную сторону, и тысячи слов летели в наши головы и сердца — с противоположной целью доказать. Противоядие подавлялось ядом... И после, когда уже передо мной раскрылась вся фальшь рационализма, я не мог не видеть, как в лекциях профессоров Академии ив книгах господствовал дух ума... Я не боюсь сказать теперь, что это был злой дух, бесовский дух, диавольское наваждение в подлинном смысле этих слов. Этот дух противоречили Евангелию, и Посланиями гносеологии святых отцов, и вообще — существу истин веры но отрава эта заразила наше образованное общество чрезвычайно глубоко, мешая веровать просто или даже разрушая веру, как это было с несчастным Толстыми миллионами интеллигентов. Отравлены были и мы. Но вместе с этими даже еще более прочно, — я пронес через семинарию и ту простую веру, какую имел с детства она была у меня в сердце ив жизни, а рационализм — лишь в голове, да и то больше как искушение, противное для души моей. Однако он беспокоил меня как непрестанно ноющий от боли зуба вырвать его я неумел и врачи, мои учителя, не учили меня этому искусству. И только одна детская вера непосредственно преодолевала эту болезненную отраву, заглушала ее, пока наконец я уже сам не справился с этим наваждением. Ипритом справился тем же самым путем ума, какими был отравлен, по пословице Клин клином выбивай, чем ушибся, теми лечись ПРОЦЕСС ПРЕОДОЛЕНИЯ НАВАЖДЕНИЯ Вот как это произошло, насколько помню в существенных чертах. Конечно, процесс борьбы веры против разума шел в моей душе постепенно и многослойно, разными путями. И растение раскрывает свою жизнь незаметно и ему нужны и тепло солнца, и соки земли, и обмен воздуха, и влага. И не видишь, как уже появились и цветы за одну ночь, а там недалеко и до плодов. Так, несомненно, было и с моей душою она росла постепенно и незаметно, пользуясь разными способами собственного удовлетворения и успокоения. И теперь я бывший сложный процесс могу записать упрощенно, в нескольких ясно сконцентрированных пунктах. Впрочем, для выяснения вопроса о росте и процессе веры эти пункты именно и нужны, как главные вехи пути. Шли они большей частью вместе. Сейчас намечаются в моем сознании следующие более важные способы, содействовавшие преодолению рационалистической отравы рассудочный же, или философский, потом опытный, или сердечный, или психологический, и, наконец, благодатно таинственный, мистический. Об них и напишу здесь. Процесс этот происходил преимущественно в моей собственной душе. И это всегда бывает особенно важно. Тогда все приобретаемое нами бывает и ясно, и убедительно, и прочно. Собственный опыт — наилучший учитель. А когда мы получаем знания лишь от других, со стороны, тогда они легко забываются или улетучиваются, не имея глубоких корней в нас самих. А то, что прошло через горнило нашей души, потом нам кажется таким простыми очевидным, что даже странным кажется как этого не видят другие Скажу даже больше я теперь думаю, что мысли мои, излагаемые здесь, настолько мне представляются простыми и элементарными, что даже стыдно доказывать их мыслящим людям. Ведь все это так ясно и самоочевидно. Нов свое время для меня эти мысли были как бы откровением, как же, думалось, я прежде-то не видел этого Поэтому осмеливаюсь предполагать, что, вероятно, и для других мой душевный процесс если не покажется откровением, то все же подтвердит или прояснит их собственные переживания а может быть, и будет для них интересной новостью. Ведь душа наша в общем одинакова, и потому опыты — сходны. Итак, процесс шел в глубине собственной души моей. Но ему несомненно помогали и опыты, пережитые другими людьми прежде меняя разумею главным образом труды писателей и древних, и новых. Но эти книги лишь помогали или шли навстречу тому процессу, который был в душе моей. Здесь я могу с величайшей благодарностью вспомянуть добрым словом книгу Вл. А. Кожевникова (Царство ему Небесное) об отношении веры и знания. В ней он разбирает основные возражения знания против веры. Книжка — довольно небольшая, страниц до издана была Рел.-фил. библиотекой (МА. Новоселова). Она представляет, кажется, ряд лекций, прочитанных Владимиром Александровичем в кружке московской молодежи. И я рекомендовал бы всякому интересующемуся этими вопросами не только прочитать ее, а просто изучить, проштудировать самым основательным образом тогда читатель избавится от необходимости изучать многотомные философии. Через негоже я узнали ряд других книг в том же направлении. Огромную пользу принесло мне и чтение святых отцов, которыми я начал заниматься с первого курса академии, особенно участвуя в студенческом «златоустовском» кружке. Правда, я не помню сейчас каких-либо выдающихся специальных трактатов из них по вопросу об отношении веры и знания. Но отдельные отрывки, краткие изречения, случайно оброненные мимоходом глубокие мысли иногда давали сильный толчок моему уму, обогащая и укрепляя его и изъясняя природу веры и знания. Припоминая теперь святоотеческие творения, я могу назвать имена святого Григория Богослова, св. Исаака Сирина, св. Иоанна Дамаскина, св. Отцов Добротолюбия, св. Симеона Нов. Богослова, Златоуста, у коих я встретил больше всего материала по интересовавшим меня вопросам. Было бы чрезвычайно важно собрать в системе их воззрения на веру и неверие. Припомню сейчас — не имея под рукой творений их — два-три выдающихся изречения (хотя бы и не буквально). Св. Антонии Великий сказал неверие есть легкомысленная дерзость. Св. И. Златоуст вера есть удел душ благодарных. Св. Дамаскин: Бог выше всякого понятия и всякого бытия — а потому совершенно непостижим. Он же Относительно Бога мы ясно постигаем (понимаем) лишь одно — непостижимость Его (непознаваемость). Св. Григорий Богослов иногда все так ясно о Боге а в другой раз попадаешь в бездну неведения. — Следовательно, состояния неверия, маловерия знакомы бывали даже и святым. Св. Златоуст Если чего-нибудь не понимаешь, то прими простой верою ибо это Сам Бог сказал. Ах, как прекрасно говорят св. Отцы И как приятно даже просто переписывать их золотые слова. Известно, что многие любители издавна собирали изумрудные изречения их. Напишу еще несколько выдержек из книги св. Отцов. Его же Если при естественном действии невозможно объяснить способа зачатия, то как можно объяснить его, когда чудодействовал Дух. Пусть стыдятся те, кто старается постигнуть сверхъестественное рождение. Не думай также, что ты все узнал, когда слышишь, что Христос родился от Духа». «Христос произошел от нас, из нашего состава, из Девической утробы, а каким образом того невидно. Итаки тыне разыскивай но верь тому, что открыто и не старайся постигнуть того, что умолчено». «Не исследуй как это Где хочет Бог, там побеждается порядок природы». Св. Василий Великий Да не будет у тебя излишнего стремления размышления. Я исповедую недоступность для мысли и невыразимость для человеческого слова образа Божественного рождества. Да смолкнут излишние вопросы в Церкви Божией да славится вера; да не испытывается она мудрованием». Св. Феодот, еп. Анкирский: Возвещаю тебе чудо оставь исследования Душевный человек, прилепляясь к земному и испытывая все помышлениями ума, почитает чудеса Божий безумием потому что они неизъяснимы по законам природы. Знамения и чудеса приемлются верою Божиею, а не умом испытуются. Если хочешь знать это (воплощение, то знай, что соделался; (а) КАК соделался, сие ведает Один Чудодействующий. Божественное естество недоступно понятию ума человеческого оно — выше того, что постигается нашим чувством. Итак: у нас нет познания Бога — по причине превосходства Его естества». Св. Димитрий Ростовский Тайны Божии, чем больше о них говорить, тем они сокровеннее, непостижимее». Казалось бы, что по этим вопросам можно бы найти материал в главном источнике веры в Св. Писании, в Слове Божием. Но этого я тогда не обрел. Писание до такой степени уверено в бытии Божием, что даже и не ставит таких вопросов. Да и мне, — при семинарском маловерии в Слово Божие, — не хотелось даже искать ответов там. И только впоследствии узрел я и тут главные откровения о вере и неверии. Например, Господь говорит иудеям «Исследуйте Писания, ибо выдумаете чрез них иметь жизнь вечную а они свидетельствуют о Мне. Новы не хотите придти ко Мне курсив автора. — Ред, чтобы иметь жизнь ( Ин. 5:39 - 40 ). Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единаго Бога, не ищете ( Ин.5:44 ). Смирения нет. «Почему вы не понимаете речи Моей Потому что не можете слышать слова Моего . А это отчего Оттого, что ваш отец диавол, ивы хотите исполнять похоти отца вашего ( Ин.8:43, а он лжец и «человекоубийца» ( Ин.8:44 ). Неверие — от ДИАВОЛА. «Кто от БОГА (выделено автором. — Ред, тот слушает слова Божии... вы не от Бога» ( Ин. |