Москва купеческая. П. А. Бурышкин москва купеческая 1954 Посвящается дочери моей О. П. Абаза оглавление

• Название: П. А. Бурышкин москва купеческая 1954 Посвящается дочери моей О. П. Абаза оглавление
• Анкор: Москва купеческая
• Дата: 11.11.2022
• Размер: 1.22 Mb.
• Имя файла: Москва купеческая.doc
• Тип: Книга; #782676
• страница: 10 из 19

ГЛАВА III

В течение прошлого столетия была Москва «Вой­ны и мира», Москва грибоедовская, Москва славяно­филов, и наконец, в третьей четверти века, с легкой руки Боборыкина и позднее «Нового времени», — появляется Москва купеческая. Это Москва, где купе­ческое засилье, где купец повсюду, — и в амбаре, и в городской думе, и в университете, и в театре, где без купца нельзя ничего сделать, своего рода «дикта­тура прилавка».

(Этим картинным термином монархический журнал эмиг­рации характеризовал торгово-промышленный Съезд, в Париже, в 1921 году.)

Что купец был в «амбаре», в этом нет ничего удивительного, — где же ему, собственно, быть? Мож­но даже сказать, что в это время он не один был в амбаре: там начинают появляться и новые элементы, уже не говоря про то, что ряд более молодых пред­ставителей «темного царства», — сами люди с выс­шим образованием. В составе правлений паевых то­вариществ начинают появляться чистой воды интел­лигенты, инженеры и юристы, присяжные поверен­ные. Таковые быстро занимают заметное место, иног­да появляются и в представителях. Этим слегка ме­няется его характер, но оно становится иногда более способным к защите своих интересов.

О роли «купца» в искусстве, в науке, в благо­творительности и в делах просвещения мне немало пришлось говорить при характеристике «купеческих династий». Все подобного рода действия носили лич­ный характер. Многие действовали одинаковым порядком, но каждый выступал за свой страх и за свою совесть. «Для спасения своей собственной души», — сказали бы советские историки.

И так как такая актив­ность была правилом, а не исключением, то резуль­тат сказывался на всех. Как я уже говорил, история русского купечества есть один из истоков русской культуры.

Купец был не только в городской думе, он был во всей городской общественности, что объяснялось цензовой системой выборов. Городское домовладе­ние в Москве преимущественно находилось в купе­ческих руках. Естественно, что по всякого рода вы­борам в городах представители купечества избира­лись в первую очередь. Иначе было в уездах. Правда, среди купцов было очень много землевладельцев, иногда даже помещиков, но своеобразная система выборов, стремившаяся построить земское представи­тельство на дворянах землевладельцах и отчасти на крестьянах, фактически совершенно устраняла из зем­ских собраний торговцев и промышленников. Даже в самых промышленных уездах дело обстояло имен­но таким образом.

Я не помню сколько-нибудь замет­ного проявления купеческой активности в земской ра­боте. Лично я никогда в ней не участвовал, хотя мог бы быть избранным в состав губернского земства, как представитель городской думы.

Небезынтересно провести параллель между обще­ственной деятельностью в России прошлого времени и Западной Европой, в частности с Францией. На За­паде — это устройство своих собственных дел, лич­ной своей карьеры; в России, — это, прежде всего, служение. Причин было две, на первый взгляд рез­ко противоположных друг другу: общественная, ча­стью интеллигентская традиция и цензовая система. Общественная деятельность в России появилась очень поздно, в связи с великими реформами. Нельзя счи­тать таковою выборы старосты в гостиной сотне или в сретенской слободе.

Подлинная общественная рабо­та началась с мировых посредников и земских глас­ных. Конечно, с давних пор в Москве были городские головы и шестигласные думы, но настоящая работа общественного порядка началась с введения Городо­вого положения. Вошедшая в жизнь, в связи с эпохой великих реформ, общественность была пропитана ду­хом этого знаменательного времени.

С другой стороны, цензовая система — а ценз был довольно высокий — сводила на нет возможные вы­годы от избрания в гласные городской думы. Почета это также давало мало. Гласные большей частью бы­ли купцы — толстосумы, и к ним так и относились: доминировало их купеческое качество, а не участие в управлении городскими делами. Позднее, когда в состав думы, по разным цензам, стали проникать не­богатые элементы населения, тогда еще можно было говорить о стремлении попасть в члены управления, но последние вовсе не обязаны были быть гласны­ми, и в Москве членов управления обычно выбира­ли «со стороны». За время моего участия в двух со­ставах Московской думы я не припомню, чем и как звание гласного принесло кому-нибудь денежную пользу. Поэтому вовсе не было такого наплыва же­лающих баллотироваться, и шли преимущественно те, которые хотели взаправду служить своему городу, так же, как земцы хотели служить своей деревне.

Во всяком случае, со стороны московского купе­чества никогда не проявлялось тенденций, — ни пу­тем постановлений его правительственных органов, ни в порядке отдельных мнений, — целиком захватить думу. А в принципе думали, что это возможно. На­оборот, было определенное желание провести в со­став гласных представителей интеллигенции, из числа лиц, не имевших ценза. Это было возможно, благода­ря тому, что в числе избирателей были разные науч­ные и благотворительные общества, обладавшие не­ движимым имуществом.

По закону они могли выдать доверенность кому угодно, а не непременно кому-ли­бо из своего состава. Этим путем и были введены не­которые лица, игравшие в думе заметную роль. Ког­да началось деление на правых и левых, оказалось, что почти все общества «прогрессисты», и это дало возможность немало пополнить левые кадры.

Этот же процесс инфильтрации интеллигенции на­чался и в чисто профессиональных промышленных группировках, но там это дело шло, конечно, значи­тельно медленнее.
Московское Биржевое общество, или, как обыч­но его называли — по имени его руководящего ор­гана — Московский Биржевой комитет, было самой значительной, самой влиятельной представительской организацией торговли и промышленности в Москве, а ранее, и в течение долгого времени, и во всей Рос­сии.

Его всероссийское значение сильно умалилось после возникновения общероссийского объединения. Его внутренняя мощь оставалась прежней, и к голо­су его постоянно прислушивались правительственные и даже общественные круги, — конечно те, которые вообще считались с «буржуазной» общественностью. Это свое значение Биржевой комитет сохранил, и пос­ле февральской революции опять стал гегемоном сре­ди промышленных группировок. Именно из его сре­ды руководители последнего состава временного пра­вительства хотели почерпнуть те силы, которые по­могли бы выправить положение.

Московская биржа была организована в 1831 го­ду. Она была четвертой по старшинству создания, уступая С. Петербургской, учрежденной одновременно с построением северной столицы в 1703 году, Одес­ской (1790) и Варшавской (1818). После Москвы был создан целый ряд бирж во всех, более или менее значительных центрах и к началу Первой мировой войны их насчитывалось более ста. Биржевые комитеты су­ществовали, но это не значит, что существовала под­линная биржевая деятельность.

Окончательная форма организации Биржевого об­щества сложилась не сразу. Если не ошибаюсь, пер­вый председатель был выбран в 1853 году. Структу­ра была такая: общее собрание, Биржевой комитет и председатель. Москва, а кажется и Петербург, пред­ставляли некоторое исключение: у них существовала посредствующая инстанция: выборные биржевого об­щества.

Для участия в Московском Биржевом обществе был установлен ценз, повидимому, очень высокий, по­тому что число членов было сравнительно невели­ко — менее 500. При том престиже, которым пользо­валась биржа в московских торгово-промышленных кругах, вряд ли можно думать, что тот, кто имел пра­во участия, добровольно бы от него отказался.

Эти члены Биржевого общества составляли об­щее собрание, единственной функцией коего в Моск­ве, кроме уплаты причитающихся взносов, было из­брание выборных Биржевого общества. В других бир­жевых обществах общее собрание несло те функ­ции, которые в Москве выполняли выборные.

Выборы этих последних происходили раз в три года, обычно в мае месяце. Кандидатов заявляло пред­выборное собрание, собиравшееся незадолго до вы­боров, — обычно очень малочисленное. Каждый был волен и сам поставить свой собственный ящик.

Раньше выборных было сто. Кандидатов двад­цать. В самые последние годы первых было сто двад­цать, вторых — сорок. Из этого следует, что прак­тически избирательной борьбы не было. Биржевой комитет негласно составлял свой список, который и проходил, без большого труда. Мест было много, много и желающих, но мест хватало. От каждой фирмы был один представитель в числе выборных, а сре­ди членов их могло быть и несколько. Редко бывали случаи, когда кого-либо, по тем или иным основани­ям, считали неподходящим и старались забаллотиро­вать. Обычно, и это удавалось, так как делалось это не зря: в семье не без урода. Конечно, лица, принад­лежавшие к фирмам-неплательщикам — в выборах не участвовали. Словом, все было гладко и мирно.

Совсем иная картина была в 1915 году.

Первым актом собрания выборных было избра­ние председателя, комитета, в составе шести членов, и больших комиссий. Выборы председателя обычно не давали места состязанию. Так было с выборами Н. А. Найденова (9 раз), Крестовникова (3 раза)... Опять-таки совсем иначе было в 1915 году, когда шла ожесточенная борьба между А. И. Коноваловым и П. П. Рябушинским. Но это было военное время.

При выборе комитета бывали разногласия, но почти исключительно персонального характера, да и то лишь в последнее время. При председательстве Крестовникова всегда в составе комитета были немцы. Понятно, почему он их привлекал: это был культур­ный и общественный элемент, но Крестовникова упре­кали в том, что он способствует усилению немецкого засилья.

Выборы комиссий споров не вызывали.
Моя карьера в Биржевом обществе складывается из трех этапов. Я постепенно продвигался вверх. На­чалось с того, что еще при жизни моего отца, еще не будучи выборным, я был введен в состав юриди­ческого совещания. Произошло это таким образом: как я уже говорил, я всегда бывал на петербургских общественных съездах. Все москвичи обычно стоя­ли в «Европейской гостинице» и часто вместе обеда­ли.

Хотя я и не был еще «делегатом», но меня все знали и приглашали в общую компанию. Однажды, — кажется, в 1909 году, — после одного из моих вы­ступлений по промысловому налогу, от которого Кре­стовников меня отговаривал, но который прошел удач­но, вечером, тот же Крестовников пригласил меня, «как юриста», в юридическое совещание. Это сове­щание не имело вполне законченного состава; вернее сказать, его участники делились на две категории: тех, кого звали всегда, в их число я и попал, — и тех, кого звали по данному случаю. Таковыми были вид­нейшие представители московской адвокатуры, спе­циалисты по гражданским делам. Правда, лиц с ярко левым уклоном, будущих социалистов, не звали, но левые были обычно защитниками по уголовным де­лам. Цивилисты же очень любили приходить, так как это сближало их с возможным клиентом.

Обычно просили заключения по какому-нибудь вопросу в связи с тем или иным законопроектом. Нуж­но сказать, что суждения бывали чрезвычайно содер­жательны и интересны. Впоследствии, когда Рябушин-ский бывал на фронте, председательствовать в сове­щаниях доводилось постоянно мне.

Когда «освоились» с моим присутствием в юри­дическом совещании, меня стали приглашать и в дру­гие комиссии.

Выборным я сделался в 1912 году. Это было мое первое избрание на общественную должность. 29-го февраля того же года мне исполнилось 25 лет, то есть я достиг гражданского совершеннолетия, необходимо­го для занятия выборных должностей. 19-го апреля того же года скончался, после сравнительно долгой болезни, мой отец.

Выборы на бирже должны были иметь место 5-го мая. Конечно, отец мой, несмотря на болезнь, значился и избирателем, и кандидатом к переизбранию выборных, каковым состоял немало лет. Когда он скончался, я не счел уместным сразу же сделать какие-то шаги, чтобы «подставить» себя на освободившуюся вакансию.

К моему удивлению, я получил из комитета извещение, что я поставлен в число кандидатов, и что избирательный билет изме­нен на мое имя. Выборы состоялись и, к неожидан­ности для многих, я прошел очень хорошо. «Вот, что значит быть сыном достойного отца», — говорили мне.

Я не знаю, был ли я, в мои двадцать пять лет, са­мым младшим. Одновременно со мною был избран Никифор Михайлович Бардыгин, который, в Катковском лицее, был моложе меня одним классом. Дату его рождения не помню, но ему должно было быть тоже 25 лет.

Выборы прошли безо всякой борьбы, — автори­тет председателя Г. А. Крестовникова стоял чрезвы­чайно высоко. Не могло быть и тени сомнения в его переизбрании; не было сомнений также, что на все должности выберут тех, кого он рекомендует. И в са­мом деле, в первом же собрании, которое вскоре бы­ло созвано, при выборе председателя оказалось все­го два черных шара из примерно ста десяти. И то все удивлялись, кому это захотелось испортить единогла­сие.

Комитет оказался несколько омоложенным: во­шли Г. Н. Третьяков, А. И. Кузнецов; из немецкой группы остались Л. Л. Рабенек и К. К. Арно. Но Рабенек пользовался единодушным уважением, а Арно знали, как «ближайшего сотрудника» председателя.

После, на следующем собрании, были выборы в так называемую постоянную комиссию.

Эта комиссия считалась — и по праву — самой важной. Она состояла из двадцати пяти членов и бы­ла как бы сконцентрированным, более интимным со­бранием выборных. Там иногда предварительно, иног­да окончательно рассматривались самые важные во­просы. Участие в ней считалось весьма почетным и желающих его принимать было немало. Биржевым комитетом предварительно были разосланы бюллете­ни с предложением заявить 25 кандидатов. На собра­нии Крестовников предложил баллотировку не произ­водить и считать избранными 25 первых по большин­ству голосов из числа предложенных, но прибавил, что если хоть один из присутствующих потребует го­лосования, будет баллотировка шарами. Авторитет его и здесь сыграл решающую роль, — никто балло­тировки не потребовал.

Опять скажу: к удивлению некоторых, я оказал­ся включенным в число избранных. Друзья моего от­ца, А. С. Вишняков и Д. Д. Хуторев, поздравляя меня, сказали: «Смотри, на будущее трехлетье в комитет попадешь». Они оказались правы.

В Биржевой комитет я был выбран в 1915 году, на второй год войны. О выборах 1915 года я буду го­ворить подробно в главе, посвященной военному вре­мени. Я уже говорил о существовании борьбы за пост председателя, но состав комитета был предрешен, и для меня особого сюрприза не было.

Было неожидан­ностью то, что я прошел очень хорошо, одним из первых после А. Н. Найденова. Некоторые из моих новоизбранных сотоварищей были не очень доволь­ны, так как я становился первым в очереди замести­тельства председателя и после заместителя по долж­ности. Но этот вопрос был «благополучно» разрешен выбором двух заместителей: Найденова и Третьякова.

Пребывание мое, хотя и недолгое, в составе Бир­жевого комитета дало мне возможность ознакомить­ся с психикой и особенностями работы этой крупней­шей московской промышленной организации.
Московская биржа помещалась на Ильинке, на Карунинской площади, в самом центре Китай-Города. Это было большое здание, греческого стиля, с ши­рокой, но не длинной лестницей. Главный вход был всегда закрыт, в биржевой зал проникали боковым входом, где стоял монументальный служитель и про­верял входные билеты. Впрочем, он почти всех знал в лицо и никогда не ошибался.

Биржевой зал был довольно большой, не такой, конечно, как на бирже в Париже, и занимал почти весь нижний этаж здания. Была еще только длинная и узкая зала собраний выборных. Всё остальное со­ставляло помещение, где собирались посетители бир­жи.

Их было две категории: хлопчатобумажники и во­обще текстильщики, и «фондовые». Собственно го­воря, только последние и ходили на биржу, чтобы за­ключать сделки. Текстильщики же там бывали по при­вычке, — повидать знакомых и узнать новости. После биржевого собрания шли завтракать.

У каждой группы и у каждой текстильной отрас­ли были свои места, где собирались всегда одни и те же лица. Надо сказать, что далеко не все посеща­ли биржу: с точки зрения дела, ходить туда было не­зачем. Помню, нам всем казалось, что «фондовые» шумят и кричат без удержу. Но если сравнить москов­скую биржу с парижской, уже не говоря про Амери­ку, (Я был в Нью-Йорке в последний раз в 1925 году.) то пришлось бы придти к выводу, что бирже­вое собрание проходит спокойно и тихо, — степен­но. Да и число посетителей было совсем не так ве­лико, и объем сделок не так велик, как в Петербурге, а количество котируемых бумаг не могло сравнить­ся с западно-европейскими биржами. Но, конечно, нужно сказать, что в Москве, вероятно, большая часть — в процентном отношении — деловой жизни про­ходила вне биржи.

Канцелярия, секретариат и самый Биржевой ко­митет помещались во втором этаже. Собственно го­воря, у Биржевого комитета никакого помещения небыло, — был кабинет председателя, где и происхо­дили заседания комитета. Отдельные члены, прихо­дившие работать по отдельным отраслям деятельно­сти комитета, что, главным образом, выражалось в подписи, работали в том же самом помещении.

Кан­целярия была не велика; расположена в небольших, но очень высоких комнатах. Во главе находился «пра­витель дел» Н. М. Ремизов, брат писателя, найденовский племянник, о котором я уже говорил. Долж­ность свою он занимал с «найденовских времен»; впро­чем не он один, почти весь состав был с того же вре­мени, да и самое здание было выстроено при том же председателе. Н. М. Ремизов был очень тихий чело­век, но очень требовательный. Он до мельчайших подробностей знал делопроизводство, обладал отлич­ной памятью и был ценным сотрудником. На него всегда можно было полностью положиться и быть уверенным, что он сделает так, как нужно.

Затем шли три секретаря: В. И. Мосальский, А. Г. Михайловский и С. А. Иверонов. Собственно говоря, это были не секретари, а чиновники особых поруче­ний. Они занимались разработкой поручаемых им осо­бо крупных вопросов, составляли проект доклада, устанавливали окончательную редакцию и подбирали материалы, которые отправляли в министерство. Если вопрос проходил через особую комиссию, или сове­щание, то в таковых они секретарствовали.