Москва купеческая. П. А. Бурышкин москва купеческая 1954 Посвящается дочери моей О. П. Абаза оглавление

• Название: П. А. Бурышкин москва купеческая 1954 Посвящается дочери моей О. П. Абаза оглавление
• Анкор: Москва купеческая
• Дата: 11.11.2022
• Размер: 1.22 Mb.
• Имя файла: Москва купеческая.doc
• Тип: Книга; #782676
• страница: 11 из 19

В. И. Мосальский был серьезный и талантливый экономист, ученик А. И. Чупрова, и мог претендовать на гораздо более видную карьеру, чем секретарство в Биржевом комитете, но какие-то семейные условия и свойство русской души помешали ему в жизни. Правда, Коновалов, при Временном Правительстве, пригласил его в Петроград, на какой-то высокий пост по министерству торговли, но это было уже совсем не то. Все главные доклады проходили через него. Думаю, что за редкими исключениями они бывали удачны.

Главной его специальностью было писать текс­ты речей, которым надлежало быть произнесенными разными лицами от имени Московской биржи. Неко­торые не хотели себя утруждать, другие знали, что с этим делом не справятся. Мне он также два раза приготовил текст моих выступлений и оба раза пре­красно.

Один раз это было по случаю приезда, во время войны, итальянской делегации, во главе с мар­кизом де ла Торретта. Представительство свалилось на меня. Третьяков «дипломатически заболел», я не знал, что сказать, а времени не было. (Я учился (и не выучился) итальянскому языку у помощ­ника итальянского Консула в Москве, Сесса. Переводил Пушкина на итальянский язык.)

Мосальский написал короткую, но красивую речь. Ее отлично пе­ревел известный русский знаток Италии и Данте, ко­торый тогда работал «волонтером» в одном из отделов Союза городов, — почему я и смог к нему обратить­ся. Я успел вызубрить речь, и она имела немалый успех.

Другой раз это была речь, которую я, как глава делегации Биржевого комитета, должен был сказать в особом совещании министерства финансов, под председательством Барка, по вопросу о введении на­лога на пряжу. Вопрос в комитете рассматривался в комиссии, под моим председательством и при секре­таре Мосальском. Естественно, что он подготовил — и сделал это «по первому классу» — мое выступление.

А. Г. Михайловский был братом известного, а по­том, кажется, знаменитого, В. Г. Михайловского, — статистика, служившего в Московской городской управе. Братья были очень похожи друг на друга, но, в силу какой-то семейной истории, между собой не разговаривали, что, конечно, не мешало ни тому, ни другому быть прекрасными статистиками. Все вопро­сы, куда входила статистика, шли через Михайлов­ского.

Наконец, — С. А. Иверонов. Он был крупным чи­новником в отставке. Не припомню его специально­сти. Знаю, что он занимался пересмотром артельного законодательства. Он не был яркой фигурой на бир­жевом фоне.

Был еще Н. А. Куров, заведующий железнодо­рожным отделом, отец музыкального критика Н. Н. Курова, о котором так трогательно вспоминает К. А. Коровин. Куров был сослуживцем Г. А. Крестовникова по Курской железной дороге, когда будущий предсе­датель Комитета служил в ее правлении. Куров зани­мался железнодорожными вопросами. Их было, разу­меется, немало, в частности — в области тарифной политики. Но его работа происходила как-то обособ­ленно. Он был необычайно важен, признавал автори­тет только одного председателя, совсем не считался ни с Ремизовым, ни даже с Комитетом. Третьяков все собирался его «подтянуть», но дело это не вышло. Я слышал его раз в Петербурге, в Союзе Съездов, и должен сказать, что к его выступлениям специалисты весьма прислушивались.

Была еще библиотека, очень значительная, сособранная Н. А. Найденовым. Там были ценнейшие ве­щи из группы «Россика» и Найденовские издания. К моему стыду и сожалению, я это книгохранилище знаю плохо. Время было неподходящее, — война. Ре­мизов знал его очень хорошо, не раз укоряя меня за нерадение в этой области, говоря, что для библиоте­ки нужны реформы и кредит. Собирался этим занять­ся, но не успел.

Биржевой комитет, в отличие от современных организаций, весьма мало что печатал, поэтому ника­кого особого отдела «публикаций» не было. Некото­рые доклады и записки, конечно, изготовлялись в печатном виде; в таких случаях подготовка и выполне­ние ложились на правителя дел.

Всю деятельность Биржевого комитета можно разделить на три различных категории: во-первых, биржевая, в полном смысле слова, деятельность — ко­тировка и сделки через посредство биржевых макле­ров; во-вторых, выполнение обязанностей, законом возложенных на биржевые комитеты — надзор за бир­жевыми артелями и дела о несостоятельностях; и, на­конец, в-третьих, — общие вопросы хозяйственной жизни и представительство.

Первая область деятельности, специфически бир­жевая, выполнялась, можно сказать, автоматически. Во главе отдела котировок стоял гоф-маклер Эраст Яковлевич Цоппи, обрусевший итальянец, хорошо знавший свое дело. Не припомню, чтобы Комитет во что-либо вмешивался. Наоборот, по уставу, гоф-мак­лер сидел в Комитете на правах его члена. Цоппи ни­когда не приглашали. Он очень обижался и, при каж­дой перемене состава, настаивал на своих правах, но все оставалось по-старому.

Биржевые сделки через маклеров тоже не требо­вали каждодневного надзора. Биржевой комитет вы­бирал маклеров, заверял маклерские книги и имел надзор за тем, что в них записывалось, но проверки были редки: знали людей и считали, что это не нужно.

Маклеров было очень много, — также двух кате­горий: фондовые и по учету, и текстильные. Послед­них больше всего по хлопку и по пряже. Маклер — фигура вне времени и пространства. Везде и всегда тип маклера, более или менее, один: приятный собе­седник, балагур, хороший застольный компаньон и вообще человек, общение с коим доставляет удоволь­ствие.

Были в Москве фигуры легендарные, как, напри­мер, Николай Никифорович Дунаев, Иона Дмитриевич Ершов, Алексей Николаевич Постников, Иван Алексеевич Моргунов, — и сколько их было... Существовали и полуоффициальные, которых звали «зайцами».

Биржевые артели представляли своего рода осо­бенность русской торгово-промышленной жизни. Это были группировки лиц, связанных между собой кру­говой порукой, с ответственностью за возможные убытки при отправлении их профессиональной дея­тельности. Все кассиры, исполнители денежных пору­чений, хранители товарных складов и т. п. — были, обычно, артельщики и за их действия артель отвечала материально. В амбарах кассу и товары артель брала «на страх» и отвечала за целость. Она могла отвечать за убытки, потому что обладала артельным капита­лом, часто весьма значительным, составлявшимся из вклада артельщиков, вносивших артельные паи.

Все артельное делопроизводство находилось под надзором комитета, и артельные договоры, как и дру­гие документы, скреплялись подписью комитета. Это требовало огромного количества подписей и постоян­ного присутствия, особенно в конце года, когда про­исходило возобновление договоров.

Дела о несостоятельности сводились, по преиму­ществу, к вопросу о допущении «администрацией» для той или иной крупной фирмы. По старым русским законам, фирма, испытавшая затруднения в платежах, собирала своих кредиторов, как говорили, «на чашку чая»; они и решали, нужно ли, сделав со своих пре­тензий скидку, назначить «администрацию», т. е. вы­брать из своей среды группу лиц, коим и поручить управление предприятием, либо сразу обратить в кон­курс, т. е. назначить ликвидационную комиссию.

Однако, решение кредиторов не было окончательным и подлежало утверждению Биржевого комитета. С конкурсом осложнений не было, и предоставление администрации требовал ход процедуры. Биржевой комитет должен был подвергнуть дело своему рассмо­трению и, если он находил возможным допустить администрацию, то по закону он обязан был собрать, под председательством старшин комитета, особое со­вещание, как гласил закон, из шести торгующих при бирже купцов, для окончательного решения этого де­ла.

Канцелярская подготовка находилась в руках Ре­мизова и делопроизводство было на большой высоте. Оно было и в моем ведении, как члена комитета, и должен сказать, что эта область работы была одной из самых интересных. Последней администрацией, ко­торую мне пришлось проводить, была по делу мель­ничной строительной фирмы Эргонгер.

Не нужно думать однако, что все сводилось к за­даче ставить своего рода штемпель на рутинное про­изводство. Незадолго перед войной, когда в хлопча­тобумажной отрасли обнаружился глубокий кризис в деле продажи, начались крупные неплатежи и, на почве их и злоупотреблений, стали «выворачивать шу­бу» не только те, кто не мог платить, но и те, кто хо­тел нажиться на скидках.

Против этого началась борь­ба, во главе которой встал известный фабрикант Н. Д. Морозов. Когда обсуждалось допущение админист­рации по делу одного из крупных московских «скуп­щиков», П. В. Ф....ва, и все, казалось, протекало для фирмы благополучно, в совещании Морозов, с необы­чайной резкостью, обрушился на попытки использо­вать кризис в деле наживы и, в результате предприя­тие было обращено в конкурс. Это решение очень сильно способствовало оздоровлению рынка.

Что касается третьей группы — общего хозяйст­венного вопроса и представительства — это выполня­лось самим Биржевым комитетом, при том или ином соучастии собрания выборных. Здесь картина была совсем иная: не было никакой планомерности, не бы­ло заранее установленной программы, и вся деятель­ность носила случайный характер. Редко бывали про­явления собственной инициативы, но по большей ча­сти — «отзывы», «замечания», «поправки», но реже — «переработки» представленного проекта.

В прежнее время, до начала японской войны, — никто и не по- мышлял об обсуждении вопросов, так или иначе свя­занных с политикой. Правда, непосредственного над­зора за деятельностью биржевых организаций не бы­ло, но тот, кто нес на себе всю тяжесть работы, ни на какую конспирацию не шел и не пошел бы. И не по­тому что все были так уж законопослушны — и в про­мышленности, и в торговле всегда был какой-то эле­мент фронды, — но не хотели рисковать и боялись за целость организации. Да, по правде говоря, мало кто был готов к разработке вопросов самого общего порядка. Поэтому говорили о торговых палатах, о та­рифной политике, о регулировании сахарной промыш­ленности, о пересмотре положения о промысловом налоге, но не ставили вопросов о том, что нужно для развития производительных сил страны и роста рус­ского народного хозяйства. Не ставили отчасти и по­тому, что ответ знали заранее: нужно изменить об­щие условия русской жизни — и политической, и со­циальной.

Может, конечно, явиться мысль, что общие во­просы не ставились потому, что состав был «правый» и слишком «благомыслящий». Это не совсем так. Ра­зумеется, Найденов левым не был, но никогда в нем не было и зачатка черносотенства. Он был лидером и на бирже, и в купеческом обществе, и в городском управлении. В городе известный элемент фронды по­явился еще со времен Б. И. Чичерина и его вынужден­ной отставки, как городского головы, т. е. с самого начала царствования Александра III. На бирже и в Ку­печеской управе фронда начинается с выступления на общественную арену Саввы Тимофеевича Морозова, то есть с начала девяностых годов. Все это имело место задолго до революции 1905 года. А Найденов досидел во всяком случае, на бирже, до самого конца русски японской войны.

Условия жизни того времени создавали своего рода порочный круг: политическая обстановка не да­вала возможности ставить вопросы, обсуждение коих способствовало бы развитию группировок и классо­вого сознания, а отсутствие такового позволяло ми­риться с условиями тогдашней жизни. Как бы то ни было, вся масса московского купечества не была ни классом с осознанной психологией, ни даже профес­сиональной группой единомыслящей и сплоченной.
Чтобы закончить это короткое описание Москов­ской биржи, мне остается сказать еще несколько слов о действовавших там лицах, — конечно, о персона­жах главных, влиявших на ход ее жизни. О многих, самых замечательных, я уже говорил: о Н. А. Найде­нове, о Г. А. Крестовникове, о П. П. Рябушинском, но о других еще ничего не сказано, а их нельзя не вспом­нить. Из таковых, на первом месте, и далеко впере­ди всех, — С. Н. Третьяков.

Он происходил из одной из почетнейших москов­ских «династий», одной из самых старых и наиболее известных. С. Н. приходился, по прямой линии, внуком Сергею Михайловичу Третьякову, бывшему Москов­скому городскому голове. Их семье принадлежала одна из крупнейших льняных мануфактур — Новая Костромская, и большие земельные владения в городе Москве. Ими были созданы многочисленные благотво­рительные учреждения, носившие их имя. Этим именем была названа одна из московских улиц.,

Отец С. Н., Николай Сергеевич, — единственный сын Сергея Михайловича. Мать его была урожденная Дункер, из семьи московских немцев. Отец его умер рано. С матерью отношения не были очень близкими. Атмосфера в доме была нелегкая, и он не любил вспоминать и говорить о своем детстве. У него был брат и три сестры. Кроме одной из сестер, все были больные и неуравновешенные люди.

С. Н. был женат на Наталии Саввовне Мамонтовой, вышедшей из одной из известнейших московских ди­настий. Женился он рано. Семейная жизнь его сложи­лась неудачно, что сильно на нем сказалось. Он часто жаловался на свою судьбу и на домашнюю жизнь, но тянул лямку, так как очень любил своих детей — двух дочерей и сына. Всегда говорил о них с волнением и чувством отцовской гордости. Они отвечали ему тем же, но все знали, что в семье два лагеря.
С очень молодого возраста Сергей Николаевич ока­зался во главе своего дела. Отец его умер, а в семье его другого деда, Павла Михайловича, не было муж­ского потомства, способного участвовать в руковод­стве фабрикой. Сын Павла Михайловича был больной. Семья же Коншиных отстала от активного руковод­ства. Да и сам С. Н. не был хозяином своей мануфак­туры: большинство паев принадлежало его матери. Но руководить делом и выступать от имени фирмы он мог, и делал это с большим авторитетом. Дело свое он знал, любил и очень им гордился.
В общественной жизни Москвы он принимал уча­стие тоже с самых молодых лет. На Московской бирже он быстро занял одно из первых мест. Был одно вре­мя гласным думы, членом попечительного совета Тре­тьяковской Галлереи. Отовсюду ушел сам и не ставил, впоследствии, своей кандидатуры. Он был основате­лем и бессменным председателем Всероссийского об­щества льнопромышленников и, несомненно, одним из главных авторитетов в России по льняному делу, уча­ствуя во всех общероссийских торгово-промышлен­ных организациях, в частности в Совете Съездов пред­ставителей промышленности и торговли. Он всегда был в самом первом ряду в деле представительства" Московского промышленного района, что особенно показательно, принимая во внимание, что он был «льнянщик», а не «хлопчатобумажник».

Был он неврастеником, человеком неуравнове­шенным, с большим надрывом. Ему были свойствен­ны и высокий полет и глубокое падение. На него труд­но было положиться; иногда, в отдельные моменты общественной работы, он вдруг оказывался «не в фор­ме», а подчас и просто объявлял себя больным.

Не­смотря на его полунемецкое происхождение, в нем со­вершенно отсутствовала внутренняя дисциплина. В дни юности он, несомненно, был «ищущим», отдав дань «толстовству» и «опрощенству». Потом все это про­шло и его характерными чертами стали болезненное честолюбие и невероятное самолюбие.

Не знаю почему, он не имел высшего образования. В университете он был, но его не окончил. Об этом он также не любил говорить. Но он много работал сам и с лихвой возместил отсутствие университетского ди­плома.

У него была очень красивая внешность, свое­образная «порода» старой московской семьи. Дер­жался он самоуверенно, гордо, хорошо одевался и на сравнительно сером фоне московской биржи пред­ставлял заметную фигуру. Он прекрасно говорил — опять-таки с надрывом, — умело владел голосом и об­ладал отличной дикцией. Но он редко сам составлял свои речи, и на его выступлениях часто не было ни души. Он умел быть увлекательным в частной беседе, умел действовать на собеседника, но у него был не­приятный смех, и это расхолаживало.

Было у него еще одно свойство, которое, по обычному в Москве толкованию, служило признаком того, что он человек недобрый и неблагорасположенный: он очень непри­ятно играл в карты. Вообще его избегали брать в ком­панию и, как человека не компанейского, не очень лю­били в светской жизни купеческой Москвы.

Со своими сотрудниками и даже с сослуживцами, он держался гордо, порою надменно. Он им импони­ровал, но и в этой среде его недолюбливали, зная его самопреклонение и уверенность в том, что он не та­кой, как все, что ему судьба должна покровительство­вать и что ему надлежит занимать «под солнцем» та­кое место, где он будет ярко освещен его лучами.
Александр Иванович Коновалов займет, конечно, видное место в истории русской общественности, по своей роли и во Временном Правительстве, и в Госу­дарственной Думе, и в Центральном военно-промыш­ленном комитете, но его общественная подготовка пригодилась на Московской бирже. А. И. не имел выс­шего образования, учился в Катковском лицее, кото­рого не окончил. Диплом среднего образования, во всяком случае, у него был, так как шла речь о его вы­боре в Государственный Совет, а это было необходи­мым цензом.

В дальнейшем, однако, А. И. настолько восполнил свои познания, что стал одним из наилучших знато­ков и экономики, и русского народного хозяйства в частности. Кроме того, он был отличный музы­кант, — ученик, если не ошибаюсь, А. И. Зилоти.

Его успеху в области экономики немало помогла его работа в Биржевом комитете. Начал он ее еще при Найденове, но при Крестовникове занял одно из пер­вых мест и некоторое время был заместителем пред­седателя. Ему принадлежит разработка одного из са­мых основных организационных вопросов в области промышленности и торговли «Желательная организа­ция Торгово-промышленных палат», явившаяся результатом длительной разработки этой проблемы в особой комиссии, где он был председателем, а В. И. Мосальский секретарем. Вопрос остался неразрешен­ным, и труды пропали даром, но в подготовке буду­щего законопроекта Коноваловский материал занимал руководящее место.

Мне лично пришлось очень немного работать с А. И. по Биржевому комитету: в мое время его уже не было; мы больше встречались в Коммерческом институте, где он был ближайшим помощником А. С. Вишнякова. У него был некоторый перерыв в общест­венной работе, как раз, когда моя работа начиналась. Было что то неладное у него со здоровьем, говори­ли — чуть ли не туберкулез, но потом все обошлось. Все-таки произошел перерыв, года в два. А когда он вернулся к общественной жизни, то был выбран в Го­сударственную Думу, и начался петербургский период его деятельности. Правда, он всегда оставался выбор­ным биржевого общества.