_Ильин И.А., О сущности правосознания. Правосознания
 Скачать 0.88 Mb.
|
|
208 искажает самую природу правоотношения, ибо сущность пра воотношения не во вражде, а в единении. Поэтому всякий обман вреден государству; всякое зложелательство и злодеяние незри мо разрушает его сокровенную ткань. Если общественная жизнь полна взаимной вражды и подозрения, если ложь и обман не встречают ни осуждения, ни противодействия; если ум и интри ганство становятся синонимами; если слово перестает быть честным, а честность превращается в предрассудок; если торг овый оборот основывается на взаимном обмане, обмеривании, обвешивании и злостном банкротстве; если правовое общение слагается в атмосфере юридического релятивизма, корыстного кривотолка, злостного сутяжничества и беспринципной адвока туры; если судьи, свидетели, чиновники и депутаты парламента подкупны, а политическая деятельность строится на интриге; если партии лгут друг другу, народу и правительству, а програм мы их превращаются в сплетение двусмысленностей, недомол вок и умолчаний, — то неизбежно вырождается и гибнет нрав ственная основа правопорядка: взаимное духовное доверие.Тог- да договор утрачивает свой священный характер и свое незыблемое значение; наступает всеобщая неуверенность, пита емая всеобщим подозрением и враждой. Вероломство, некогда погубившее «божественное» достоинство Вотана, становится обычною формою жизни и подтачивает духовное существова ние народа, его силы, его единение, его бытие. Общественность гибнет, превращаясь в систему взаимного недоверия и подозре ния. Вот почему всякий, проповедующий классовую борьбу, как принцип поведения, и углубляющий классовые противоре чия, — разрушает общество и государство. Дифференциация труда уже сообщает людям различные и даже противоположные интересы; если эти интересы получают преобладание, то цент робежные силы разлагают государство и могут разложить его до конца. Взаимное недоверие усиливает и разжигает центробеж ное тяготение различных классов и, если сверхклассовая соли дарность не сложилась в душах, не окрепла и не осозналась в достаточной мере, то правовое единение разрешается в граждан скую войну, и государство распадается. Государство вообще не может существовать, если оно превращается в систему взаимного недоверия и подозрения. Если власть не доверяет гражданам, то это значит, что она ожидает от них дурных и противоправных деяний; она не надеется на их правосознание и потому признает их «неблаго надежными»; она испытывает их воленаправление, как проти вогосударственное или противоправительственное, усматрива ет в их действиях «крамолу» или «диверсию» и при первом же поводе провозглашает их «внутренними или классовыми врага ми». Но враги пребывают не в правовом единении, а в состоянии 209 войны; и вот, власть объявляет своему народу гражданскую войну. Все приемы международной войны, во всей их отврати тельности, переносятся во внутреннюю жизнь государства и применяются к поданным, и притом с такими ухищрениями и извращениями, которые впервые были введены в историю человечества тоталитарным режимом: эти рабские концлагери, эта пытка голодом, холодом, разлучением семей, унижениями, страхом, ночными и денными многочасовыми допросами, по боями, подкожными впрыскиваниями, отравлением при помо щи газа (Аушвиц) и т.д., и т.д. Власть развивает напряженную и всеобъемлющую бдительность и предусмотрительность: внут ренние враги окружаются целою сетью надзора, охраны и улов ления; развивается политический сыск и шпионаж; создаются целые организации, которые должны разузнавать о «кознях» граждан, доносить на них, предупреждать их «козни» и даже больше, — овладевать ими посредством мнимого участия в них, а в случае надобности — прямо организовывать мнимые загово ры. Идя по этому пути, власть берет на себя чудовищную задачу — мобилизации и оформления непокорной воли в стра не, в целях ее обессиления и искоренения: политическая прово кация воспроизводит злейшие приемы международного зло действа и государственное управление переживает величайшую духовную деградацию. Власть выступает по отношению к граж данам в роли предателя, провокатора и палача: она не скрывает своего презрения и своей вражды к народу и открыто стремится воспитать рознь и измену в стане своих внутренних врагов. Политика власти становится циничной и бесконечно жестокой, она приобретает характер откровенной порочности и это застав ляет правительство заполнять свои ряды откровенно порочны ми людьми. Пути коварства и насилия становятся для власти обычными путями и судьба ее оказывается судьбою самого зла: она делается предметом отвращения и заражает души мечтою о своей гибели. На подозрение, шпионаж и провокацию правосоз нание граждан отвечает страхом и презрением; оно постепенно привыкает соединять с идеей государственной власти представ ление о злонамеренности и порочности; административные органы становятся живыми центрами народной ненависти; и распадение государства оказывается у порога. Недоверие народа к власти является столь же пагубным для государства. Народ, привыкший подозревать свою власть, подозревает в ее лице свою собственную волю; он не верит ни в свою силу, ни в свое благородство и потому пребывает в состо янии черни. Согласно этому, государственная власть может поко иться на мнимой и на истинной основе; и первая всегда обеспе чит ей слабость и вырождение. Мнимыми основами всегда 210 были страх и насилие, интрига и обман, лесть и демагогия, подкуп и узурпация; словом, все то, что особенно свойственно тоталитарному государству; порочная власть, ищущая корней в порочности народа, есть тем самым власть обреченная. Истин ною основою власти всегда будет духовное уважение и доверие народа к правительству и правительства к народу: каждая из сторон должна признать своим правосознанием — правосозна ние другой стороны и тем слиться с нею в некое волевое единство. Государство есть именно единство во множестве; множество субъективных воль, связанных единством цели и одинаковостью воленаправлений. Такова третья аксиома правосознания. Совместно с дру гими аксиомами она указует два главных источника всякой кривды в правоотношениях: это есть или недостаточное при знание права или недостаточное признание человеческого духа. Правоотношение будет больным каждый раз, как участники его не признают цели права, или права вообще, или положительного права, или данного положительного права, или данного субъек тивного статуса; оно оказывается недугующим каждый раз, как участники его не уважают духовного достоинства в себе или в другом, или в своей власти, или не доверяют своей власти, или другому, или сами себе. Право есть нечто от духа и для души; в этом его назначение; в этом источник его бытия; этим опреде ляется его сила, и его судьба. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. Правосознание и религиозность. В понимании права и государства человеку предстоит пережить глубокое обновление. Должен быть окончательно от вергнут гибельный предрассудок о «внешней» природе права и государства; должна быть усмотрена и усвоена их «внутренняя», душевно-духовная сущность. Право только «проявляется» во внешнем, пространственно-телесном мире; сферою же его на стоящей жизни и действия остается человеческая душа, в кото рой оно выступает с силой объективной ценности. Государство в своем осуществлении «предполагает» наличность множества телесно-разъединенных людей, теорий и внешних вещей; но именно человеческая душа остается той средой, в которой за рождается, зреет, протекает — и государственная жизнь индиви дуума, и жизнь государства, как единого целого. Вне духовного состояния множества индивидуальных душ — государства нет и быть не может: государственное состо 211 яние людей есть, прежде всего и главнее всего, их духовное состояние. Если право имеет полноту бытия, то только через правосознание, т.е. через правочувствование, право-воление, право-мышление и, наконец, право-деяние. Если государство имеет полноту бытия, то только через душевно-духовное пере живание и осуществление людьми его цели и его средств, его содержания и его формы. В истинном и полном смысле слова — права и государства нет вне множества индивидуальных, но связанных постоянным общением, правосознании.. Именно этим определяется связь государственности со всей духовной культурой народа и особенно с его религиозной культурой. Стихия государства есть стихия человеческого духа. Но именно в этой стихии зарождается и созревает — и прекрасное искусство, и истинное знание, и нравственное совершенство; сюда нисходит и божественное откровение. Единый и недели мый (ин-дивиду-альный) строй более или менее одухотворен ной души осуществляет или, во всяком случае, призван осуще ствлять все безусловные ценности; и потому все возникающие отсюда ряды духовного восхождения пребывают в некотором, — бессознательном или сознательном, — взаимодействии. Это не значит, однако, что все эти ряды остаются равноправными, или что каждый из них может, сохраняя свой обьем и свою компетен цию, подчинить себе все остальные ряды. Так, взаимодействие познающей мысли и правосознания, правосознания и совести, эстетического выбора и правосознания — может считаться а priori предрешенным. Но эстетический вкус, сам по себе, не может претендовать на верховенство в вопросах правосознания; научное мышление, само по себе, не в состоянии направлять государственного деятеля; и даже совесть может оставить в некоторой беспомощности того, кто ведет борьбу за право. Одна религия оказывается здесь в исключительном положении. Религия, по самому существу своему, претендует на руководительство во всех делах и отношениях. Она ищет и находит высшее слово и последнее слово; она указывает человеку то, через что сама жизнь его становится во истину жизнью и каждое действие получает свой существенный смысл, свое по следнее освящение. Искусство, или знание, или добродетель, сами по себе, не объемлют всего человеческого духа и не указуют ему его высшей и последней цели; если же они получают такое всеобъемлющее и руководящее значение, то они выходят из своих пределов и приобретают значение религии. Тогда человек осуществляет религию совести, или религию мысли, или религию прекрасного; показания художественного чувства, или познава тельной очевидности, или совести — становятся для него голо- 212 сом божественного откровения и получают в его глазах соответ ствующий объем и компетенцию. Это верховное, руководящее значение религии можно было бы выразить так: то, что ведет человека в жизни, в качестве высшего и субъективно-наиболее-ценного содержания, — то и составляет его «религию». Каждый человек, как бы ни был он мал или плох, имеет потребность прилепиться верою и любовью к некоему «главному», любимому, безусловному для него содер жанию; и то, к чему он так прилепляется, становится содержа нием и предметом его «религии». Самостоятельность и сила этой преданности бывает различною у разных людей; но только известная полнота ее дает возможность говорить о подлинной религиозности. Содержание, вызвавшее эту преданность, также подвержено изменчивости и разнообразию; и только известный качественный уровень его дает основание говорить о настоящей религии. Религиозный опыт многообразен по своей эмпириче ской видимости; но, в глубоком существе своем, он имеет известные устойчиво-однородные черты и это однообразие ре лигиозного акта определяется в конечном счете единствам религиозного предмета — Бога. Сам предмет религии и его существенная природа придают ей с неизбежностью то цент ральное руководящее значение, которое остается за нею при всех условиях. Подобно тому, как нет ничего выше, значительнее и совершеннее Божества, подобно этому для человека нет ничего выше, значительнее и плодотворнее подлинной и настоящей религии, т.е. такой, которая основана на предметном восприятии Бога. Такая религия имеет способность и призвание определять личность и судьбу человека, преобразуя весь его характер, все его миросозерцание и всю его жизненную деятельность. Естествен но, что она приобретает решающее влияние и на его правосоз нание, и на его государственный образ действий. Правосознание обыденной жизни может не иметь рели гиозного корня; оно может быть даже безразличным к тому, что обычно называют «религией». Но подлинная религиозность не может пройти мимо права и государства: она вынуждена опре делить свое отношение к ним и к правосознанию. И, точно так же, нормальное правосознание в своем зрелом осуществлении неизбежно приобретает религиозный характер, хотя этот харак тер может быть осознан человеком в большей или меньшей степени. Овладевая личной душою и определяя ее характер и ее судьбу, религиозность не может пройти мимо права и государ ства уже потому, что право и государство ведут не внешне-ме ханическую жизнь, но внутреннюю, душевно-духовную. Если религия утверждает в душе человека особое благодатное состоя ние, именуемое в Христианстве «царством Божиим», то она 213 приводит этим в движение все силы личного духа: и чувство, лежащее в основе патриотизма, и волю, поддерживающую право индивидуума на духовную автономию, и мысль, слагающую форму права и государства, и воображение, предметно строю- щее систему правоотношений. Правосознание и царство Божие живут одной и той же душевной тканью, осуществляют себя в одной и той же духовной среде. Механическое отделение «Божь его» от «Кесарева» всегда будет мертвой фикцией, лишенной бытия и практического значения. Евангельское слово имеет в виду, конечно, не такое, механическое отделение; оно устанав ливает только совместимость «Божия» и «Кесарева», — их примиримость, возможность отдавать «Кесарево кесарю», не погрешая против Божьего закона и, согласно этому, возмож ность служить Богу, не совершая тем самым правонарушений. Это указание на примиримость напрасно толкуется, как учение о безразличии или противоположности; и средневековые упо добления («два меча», «солнце и луна» и т.под.) не только не разрешали вопроса об отношении религии и государственно сти, но придавали ему с самого начала неверную постановку. Однако, дело не сводится к тому, что правосознание живет теми же творческими силами, которыми правит религия, т.е. к неизбежности их «встречи» в личной душе. Сама религия, как осуществление «царства Божия», невозможна вне права и его признания, т.е. вне правосознания. Религиозность есть состоя ние духовное и потому она имеет смысл и ценность только при автономном приятии откровения личною душою. Не свободное, не автономное верование, навязанное или урезанное запретом, не принятое в добровольном обращении, не созревшее в само деятельном искании — именно постольку теряет свой смысл и умаляется в своей «религиозной» ценности и силе. Человек имеет естественное и неотъемлемое право на автономное восп риятие Божества, на свободное исповедание Его и на самодея тельное жизненное осуществление Его воли, как своей собствен ной; и тот, кто удовлетворяет своей потребности в боговидении и в жизненном служении Богу, кто осуществляет свою способ ность к религии, — тот осуществляет тем самым свое драгоцен нейшее право, ради которого лучшие люди всех веков и народов умели отрекаться от всех других прав, умели страдать и шли на смерть. Иметь религию есть право человека и это право, право быть духом, — лежит в основе всех других его прав. Человек, отказывающийся от этого права, теряет свое духовное достоин ство и впадает во все недуги, связанные с этой утратой; человек, не осуществляющий этого права, ведет напрасную жизнь и недостойно обременяет собою землю. Потребность в религии порождает потребность в духовной свободе, а потому и в право порядке; вот почему религиозность не раз являлась в истории 214 глубочайшим источником правосознания, а право на религию становилось безусловным и священным основанием борьбы за политическую свободу. Именно борьба за свободу совести спо собна придать народному правосознанию ту духовную основу, которая налагает в дальнейшем отпечаток подлинного благо родства на всю его политическую историю. Настоящая религиозность требует духовной свободы и питается ею; она осуществляет естественное право человека дорожить этим правом и потому выращивать в душе естествен ное правосознание. Подлинная жажда богопознания побуждает в душе человека волю к духовной автономии, а эта воля есть уже воля к естественному праву. Вот почему подлинная религиоз ность может отрицать известное правовое содержание или изве стный способ правовой организации, но не может отрицать само право в его принципе, не впадая в недоразумение. Право есть необходимая форма духовного бытия человека; а религиозное бытие есть бытие духовное; поэтому вне права не может быть и религии. Можно быть религиозным человеком и сомневаться в необходимости того или иного положительно права и той или иной государственной формы; ибо их необходимость утвержда ется не самим фактом духовного бытия человека, но всею совокупностью конкретных исторических условий. Но право, само по себе и особенно естественное право, должно быть признано каждым верующим. Такое признание естественного права заставит однако в дальнейшем каждого религиозного человека обратиться к воп росу о тех путях, на которых оно может быть и должно быть ограждено в действительной жизни. И здесь перед ним неиз бежно встанет дилемма: или отвергнуть положительное право и государство, или освятить их в их благородном существе и призвании. Религия склоняется к их отвержению, во-первых, если она принципиально отвергает самую задачу земного жизне- устроения, или отрицая реальность чувственного мира, или настаивая на систематическом угашении земного существова ния, или признавая земную жизнь религиозно безразличным состоянием; такое отвержение земной жизни свидетельствует, с одной стороны, о содержательной скудности религиозного от кровения, не раскрывшего самую основную тайну бытия — тайну присутствия Божией силы в чувственной земной стихии, с другой стороны, о творческой безжизненности религиозного акта, упускающего основное призвание всякой религии — при звание преобразить земную жизнь силою божественного откро вения. Религия склоняется к отвержению положительного пра ва и государства, во-вторых, если она признает задачу жизнеоб- новления, но отвергает, как недопустимый, принцип властного |