_Ильин И.А., О сущности правосознания. Правосознания
 Скачать 0.88 Mb.
|
|
Значение положительного права. Вторая основа правосознания состоит в том, что поло жительное право переживается, как имеющее объективное зна чение. Оно имеет единое и определенное содержание, которому свойственно особым образом «значить» в жизни и делах данного союза людей. Это можно условно выразить так: положительное право берет на себя ответственную задачу указать людям «объ ективно лучший» способ внешнего поведения и «связать» их этим указанием. Как же это понять? Человек, впервые встречающийся с правовым регули рованием жизни, узнает, что из возможных для него и действи тельных его поступков и состояний не все имеют «правовое 31 значение»; что есть такие, о которых в праве так или иначе упоминается, — «предусмотренные» действия и состояния, и такие, о которых «ничего не говорится»; и что предусмотренным действиям и состояниям придается какой-то особый характер, так что с ними связываются какие-то характеристики, измене ния, последствия и т.д. И первое, на что наталкивается его сознание, это то, что все эти характеристики, последствия, выводы и т. д. сохраняют свое значение даже в том случае, если он их не захочет признать, и если он будет действовать так, как будто он о них ничего на знал, или, как будто бы их «вовсе не было». Оказывается, что «значение» их не нуждается в его сознании, согласии и признании. Еще до того, как он сам предусмотрел свои будущие действия и подумал о своих свойствах и состояних, они были в значительной части предусмотрены, в общих чертах описаны и рассортированы другими людьми, независимо оттого, соответ ствовало это его личным интересам, желаниям и намерениям или нет; и при этом было установлено, что одни его действия, свойства и состояния «важны» и принимаются во внимание, а другие — безразличны; и что из числа предусмотренных, одни поступки ему «воспрещены», так, что он, хотя и может, но не смеет их совершать; другие — «вменены ему в обязанность», так, что он, хотя и может их не совершить, но должен их выполнить; а третьи — «предоставлены на его усмотрение», од нако с тем, что если он их совершит, то ему уже «не позволено» будет «взять их назад», «аннулировать» при всяких обстоятель ствах и по одному собственному желанию. Он видит, что его жизнь оплетена какою-то сетью, так, что он фактически может с нею не считаться, но что она от этого не порывается и не исчезает. И притом эта сеть отнюдь не имеет вещественного характера: ее нельзя ни видеть, ни осязать, ни уничтожить физическими мерами. Узнать о ней можно из записанных правил; но в этих правилах о нем лично, да и ни о ком другом лично, ничего не говорится. Говорится лишь о «людях вообще», о «свойствах вообще», о «поступках вообще»; а из этого «вытека ет», что и он опутан незримою сетью каких-то «значений» и «обязательностей». И без труда убеждается он, что с этими «обязательностями» нередко можно и в самом деле не считаться: сделать запретное, ускользнуть от обязанности, превысить по зволенное; часто за это даже «ничего не полагается» (lex imperfecta), а иногда и «полагается» неприятное, но от него удается ускользнуть. Правовая «сеть», как и всякая сеть, имеет пустые проме жутки; она не сковывает человека по рукам и ногам. Право не только не предусматривает все действия и состояния людей, но и не стремится к этому; а в том, что предусмотрено оно не может 32 действовать подобно законам природы. Право не может сделать «запретное» — неосуществимым, «обязательное» — неизбежным, «позволенное» — доступным; оно запрещает, требует, позволяет, наконец, оно угрожает неприятными последствиями и приводит их, где удается, в исполнение; но оно бессильно поставить человека в то положение безвыходной необходимости, в котором он пребыва ет, как явление природы: в качестве живой части мира человек может жить только по законам природы, комбинируя их в свою пользу или же себе во вред; он бессилен нарушить их; но, в качестве субъекта права, он может сплетать законные поступки с незакон ными, правомерные с неправомерными, нарушая право, преступая его правила и даже ускользая в пустые промежутки правовой «сети» (напр., жизнь шайки разбойников). Однако, в чем же тогда состоит «значение» права? Разве не следует называть законом лишь то, что ненарушаемо; лишь то, что непоколебимо прочно, как фатум, ведущий согласного и насильственно влекущий строптивого? Какое же «значение» можно признать за правом, если оно по самому существу своему нарушимо; если есть возможность преступать и обходить его; если оно не ставит человека в положение безвыходности, а только угрожает неприятностями, которые часто не удается осуществить? Что значат все эти «характеристики» и «квалифи кации», все эти «можно», «должно» и «нельзя», если от них возможно ускользнуть и над ними посмеяться? В чем же сила этого закона, если в порядке внешнего, вещественно-телесного существования он так часто бывает бессилен? Для человека с неразвитым правосознанием всех этих сомнений достаточно, чтобы отнести значение права к области иллюзий, наваждений, фантазий, или, по-модному ныне слову, к области «фантасм». Право не имеет объективного значения, как не имеет и объективного, смыслового содержания; однако людям кажется, что в нем есть и то, и другое, и поддаваясь этой иллюзии, они воображают, что имеют дело с чем-то объективно значащим и обстоящим. Между тем, стоит им только внимательно присмот реться к их личному «опыту» и они убедятся в своей ошибке: все исчерпывается их субъективным переживанием, их эмоциями и работою воображения, создающего различные «фантасмы» *. * Это воззрение,обнаруживающее глубокий недуг русского правосознания, было выдвинуто и развито проф. Л.И. Петражицким. Яркий и отчетливый дескриптивный анализ правового переживания составляет непреходящую заслугу его произведений; однако этот анализ совершенно не является исчер пывающим и умалчивает о главном: о переживании объективных элементов крива. Автор отстаивает последовательно релятивизм в понимании права и осуществляет личный субъективизм в понимании опыта; в результате этого правосознание превращается у него в эмоциональное воображение о праве; смысл и ценность, как самостоятельные предметы, не рассматриваются вовсе, 33 Право, как нечто объективное, только «чудится» людям; оно как призрак или привидение: стоит только собраться с духом, присмотреться — и оно окажется игрою аффектов и фантазий; оно подобно «двойнику», беспокоющему запуганное воображение; и может быть, тому, кто не в состоянии разобла чить этого «двойника» и преодолеть усилием собственной воли и мысли, — следует лечиться... по способу предметного самоос- лепления и релятивистической наивности. Именно здесь приходит конец всякому правосознанию; ибо сознавать право — не то же самое, что иметь клубок субъек тивных эмоций, посвященных реакции на мнимые «повеления» и «предоставления». Весь вопрос о праве начинается только там, где допускается, что не все, кажущееся правомерным, — в самом деле правомерно; только там, где субъективному мнению о праве и посяганию на право — противостоит объективно обстоящее, предметно определенное, само-значащее право; только там, где возможен спор о праве, т. е. основывающееся на тождественном смысле высказываний состязание о правовой истине; следова тельно, только там, где есть самый предмет, а у предмета объектив ный, заданный к адекватному уразумению смысл. Но смысл постигается не аффектом, и не эмоцией, и не воображением, а мыслью. И право не переживается в виде случайных, и по содержа нию не обоснованных, «нормативно-атрибутивных» толчков и побуждений, но предметно восприемлется и обоснованно испыты вается волею, как объективно значащее установление. Вне этого нет и не может быть правосознания, а будут только беспредметные и необоснованные суждения о мнимом праве и смутные фантасмы на темы, более или менее подобные праву. Для того, чтобы иметь зрелое правосознание, необходи мо выносить в душе особый опыт, который может быть обозна чен так: это есть, прежде всего, непосредственное, подлинное и отчетливое испытание чего-то неосязаемого, как имеющего объективное значение*. Такое испытание, проверенное и очи- и дефекты личного правового и философского опыта, получают принципиаль но-теоретическое истолкование. Все это заставляет признать, что научное преодоление его теории необходимо для верного и творческого развития русского правосознания. * Такой опыт может и должен быть приобретен не только в правосознании и для правосознания, но и в других сферах, имеющих дело с объективно-зна чащими предметами... Такова прежде всего религия; далее, теория познания, исследующая природу истины и познавательной очевидности; этика, исследу ющая природу добра и совести; и эстетика, исследующая природу красоты и художественного вкуса. Душа, обладающая такой философской культурой, имеет готовую основу для зрелого правосознания, и в этом обнаруживается, между прочим, значение философской культуры в деле развития и роста истинного правосознания. 34 щенное интуитивным методом, неминуемо порождает ние в действительной наличности предмета с объективным значением, а попытка постигнуть этот предмет мыслью — неми нуемо заставляет признать в нем его собственный, имманент ный ему и тождественный себе объективный смысл, заданный к адекватному уразумению. Таков схематический путь к усвое нию сущности положительного правосознания, как такового*. Итак, развитие правосознания требует прежде всего работы над расширением и утончением своего внутреннего духовного опыта. В этом отношении правовая жизнь подлежит общему и основному закону духовного развития и является, подобно религии, философии, науке, искусству и нравственно му творчеству, разновидностью единого жизненно-духовного делания. Но, если это так, то не всякий человек, стоящий на любом уровне умственного и духовного развития, компетентен судить о понятии и сущности права; и «возражение» его против объективного значения права не будет иметь никакой силы и убедительности, если в основе будет лежать ограниченность или шаткость его личного духовного опыта. Большинство споров между релятивистами и философами основывается именно на том, что первые не культивируют в своем внутреннем опыте объективно обстоящие и значащие элементы, а потому не «видят» их и отрицают их наличность, часто даже не понимая, о чем, собственно, идет речь. Развитие правосознания требует, чтобы каждый из нас усмотрел с силой очевидности объективное значение права. Оно состоит в том, что квалификации, разграничения и постановле ния, раз получившие всю полновесную природу права и его «достоинство», сохраняют это значение правовой верности, правильности и обязательности независимо от случайного мне ния, несогласия или даже систематического неповиновения со стороны того или иного субъекта права. Если, например, в стране есть темные люди, ничего не знающие о том, что существует вообще право и что каждый из них имеет свой правовой «статус», т.е. определенный круг пра вовых полномочий, обязанностей и запретностей, то каждый из них все-таки сохраняет его со всеми его последствиями. Может быть так, что все забыли о какой-нибудь правовой норме, — граждане, которые должны ее соблюдать, и органы государства, которые должны ее применять, — а она по-прежнему, все время * «Положительное правосознание», т.е. предметное переживание положительного права, отличается и здесь, и в дальнейшем от естественного правосознания, однако не потому, что эти два сознания противоположны и несовместимы; естественное правосознание, как как обнаруживается далее, составляет глубочайшую основу положительного правосознания. 35 остается правилом поведения, сохраняет свой смысл и свое содержание; и когда вспомнят о ней, то убедятся, что забвение не угашало ее объективного значения. Но, если неведение не угашает права, то и несогласие бессильно потушить его или изменить. Всякий человек, ограниченный правом в своем коры стном интересе, склонен к ропоту, протесту и несогласию; однако сама сущность права состоит в том, что взяточник, вор, ростовщик, беззаконный правитель и фальшивомонетчик не могут одним своим «несогласием» погасить закон и сделать свое поведение правомерным. Уголовное право поддерживает все свои запреты, несмотря на обилие непойманных воров и высо копоставленных взяточников; конституционное право не иска жается и не «исчезает» от того, что есть министры, склонные его нарушать; международное право сохраняет все свое значение, несмотря на то, что его слишком часто обходят во время мира и не соблюдают на войне. Это объективное значение права наглядно выражается в том, что момент его «установления» и момент его «отмены» должны получить и получают строгое формальное определение. С нормативной точки зрения, право имеет не «исторический генезис» и не «психическое происхождение» — оно имеет осно вание, обусловливающее его значение: это есть известный состав событий (напр., инициатива, обсуждение, утверждение, обнаро дование закона; или — подписание и рассылка циркуляра; или —признание, формулирование и применение обычая), фактическое осуществление которого служит основанием или условием для того, чтобы правило стало «значащею» нормою права*. Нормы права «возгораются» и «отгорают» в связи с моментами времени, т.е. в обусловливающей связи со строго определенными временными событиями; однако и «возгора ние» и «угасание» их имеет не субъективно-душевную природу, но объективно-ценностную: так, судья, по ошибке применяю щий отмененную норму, думает, что применяет право, но на самом деле он его не применяет, а совершает, заблуждаясь, нелепый поступок; люди, не знающие о введении свободы собраний и опасающиеся идти на митинг, видят запретность там, где на самом деле имеется полномочие и т.д. Эту несводимость права к личным душевным состояни ям; эту независимость его знания от иррелевантных «незнаний» *Право, как совокупность норм, вообще не подлежит временному изменению и развитию. Когда говорят о развитии права, то под этим следует разуметь: 1) или развитие правосознания и изменение разумения правовых норм (реальный процесс, протекающий во времени), 2) или же отмену старой правовой нормы и установление новой, заменяющей ее (идеально-ценностное состояние, обусловленное временными событиями). Я пытался поставить эту проблему в статье «Понятие права и силы». 36 и «несогласий» и от релевантных «нарушений» — каждому необ ходимо испытать и окончательно удостоверить в личном, по длинном опыте со всею возможною непосредственностью и отчетливостью. Надо убедиться в этом на собственных своих «полномочиях», «обязанностях» и «запретностях»; надо убедить ся в том, что, отвергая объективный смысл и объективное знание права, человек лишает себя той основы, на которой только и возможна правовая жизнь: он уже не имеет тогда никаких мотивов, никакого теоретического и жизненного осно вания для того, чтобы спорить о праве и бесправии, возмущаться произволом, апеллировать к суду, настаивать на своих правах политической свободы, отрицать по праву свой мнимый долг, протестовать против нарушения своих имущественных прав и т. д. Ибо где же критерии для моего законного права, если содержание правовой нормы лишено объективного, тождест венного себе смысла? И в чем же знание моего права, если значение права вообще есть продукт субъективной фантазии? Последовательный «субъективизм» должен был бы исключить себя из правовой жизни, или лицемерно взывать к объективно значащему праву, посмеиваясь над доверчивостью слушателей. Понятно, что исключить себя из правовой жизни ему не удастся, ибо даже самое последовательное и формальное отре чение от своих полномочий не освободит его от правовых обязанностей и запретностей; и в результате — грустная смесь из лицемерия и наивности определит до конца его судьбу. Право и правосознание начинаются и кончаются там, где начинается и кончается вопрос: «а что на самом деле имеет правовое значение и в чем оно ?» Судья, чиновник, адвокат и гражданин, — если они не ставят этого вопроса и не добиваются его предметного разрешения, — не живут правом и не творят права; и правосознание их стоит на самом низком уровне. Они довольствуются суррогатами права и фальсифицируют его. Тот, кто пользуется бестолковостью судьи, продажностью чиновни ка, «гибкостью» адвоката или безграмотностью соседа для того, чтобы осуществить свой неправомерный интерес, выдавая не право за право, — тот мыслит и действует, как софист низшего разбора, полагая, что «истина есть то, в чем я сумею убедить других». Он работает над вырождением и деградацией общей жизни. Немало времени понадобилось людям, чтобы выносить зрелое испытание того и убеждение в том, что эти «формулы» и «тезисы» скрывают за собой правила или нормы с объективным значением. Объективность этого значения состоит в том, что оно поистине ненарушимо и непоколебимо от самого установления нормы до самой ее отмены. То поведение, которого требует норма, возможно не соблюсти и предписание ее возможно 37 нарушить; человек может ускользнуть от правовых связей и скреп, и даже «посмеяться». Но значение нормы, как «связыва ющего», «действующего», значащего права, ее правовое значение — останется по существу ненарушенным и непоколебленным. Плательщик подоходного налога, обманувший казну в своей декларации, по-прежнему обязан de jure уплатить больше, чем он уплатил; по-прежнему дезертир подлежит воинской повинно сти; по-прежнему скрывшийся преступник подлежит суду и, может быть, возмездию. Право нарушимо в том смысле, что люди к которым оно обращается, сохраняют способность к самостоятельному руководству своим поведением и потому могут не усмотреть в его требованиях — мотива для соответст вующего решения. Люди могут не пойти за голосом права, открыто преступая его требования или трусливо укрываясь. Практической безвыходности здесь нет: правовой режим — не каторжная тюрьма, и правовая жизнь — не система машин. И то и другое было бы ниже достоинства человека и его разумного духа. Но в то же время значение права таково, что действительно ставит человека перед некоторой «нормативно-ценностной» безысходностью: ему фактически предоставлена возможность неповиновения, но нет средств для того, чтобы изменить или погасить противоправную природу его поступка. Правонаруше ние остается правонарушением и в том случае, если никто не знает о нем, и даже тогда, когда совершивший его остается в неведении (напр., случайное убийство на охоте, принятое всеми за самоубийство); и в этом ничего не может изменить ни «давность преследования» (не говоря уже о «давности наказа ния»), установливающая понятие «непреследуемого за давно стью преступления», ни амнистия, создающая не фикцию «не- преступности совершенного», а фикцию «несовершенности пре ступления». Люди с развитым и утонченным правосознанием испы тывают нередко противоправность деяния, как особое пятно, присущее ему реально; для них это уже не только «результат идеальной оценки с точки зрения правовой нормы»: такое деяние действительно переживается ими как объективно «тем ное» дело, и они бывают твердо убеждены, что этой противо правности не избыть ничем, ни даже оправдательным вердик том суда присяжных: кем бы преступление ни было совершено (подсудимым, или другим, скрывшимся в неизвестности), сле дует ли наказать преступника, или нет — оно во всяком случае остается объективно противоправным деянием. В сознании, последовательно продумавшем эту объек тивность значащего права, может возникнуть правдоподобный образ, согласно которому на каждом предусмотренном деянии или состоянии человека почиет некий «огненный язычок», 38 выражающий своим цветом его правовое знание: синий огонек выражает правомерность деяния или состояния, красный — его противоправный характер. Если допустить этот образ, то право вая жизнь предстанет в виде множества синих и красных огонь ков, колеблющихся, меняющих свой цвет, угасающих и вспы хивающих заново. Эти огоньки горят своим цветом независимо от того, видят их люди, или нет; и если видят, то различают ли верно их окраску, или, наподобие дальтонистов, не разбираются в объективной природе их цветов. Понятно, что установление новой нормы не угашает сразу прежних огней и не меняет их природы, потому что закон не имеет обратного действия. Понятно, также, что применение права состоит не в том, что правоприменяющий субъект зажигает и гасит огни по своему усмотрению и притом произвольно выбирает, какой именно огонь ему зажечь — синий или красный; нет, задача его в том, чтобы рассмотреть предметно и точно, горит ли уже огонек над данным состоянием и действием, и если горит, то какой именно. Его определение может быть объективно верным и объективно неверным, ибо, например, синий огонек невинно-осужденного остается до конца синим, несмотря на то, что все люди признают его красным и осужденный проведет остаток жизни в темнице. И если бы этот образ нашел себе доступ в душу человека и был бы принят ею, то она не могла бы уже поверить тому, что истина в праве есть «результат судоговорения». Это объективное значение права вообще не следует сме шивать с его жизненной силой или эффективностью. Значение права, правильно установленного и не отмененного, состоит не в том, что люди его знают, понимают и черпают в этом знании мотивы для соответствующего поведения; но в том, что оно хранит в себе некий верный масштаб и некое верное правило поведения, которое сохраняет свою верность даже и тогда, когда люди не знают и не хотят его знать. Если правосознание стоит на низком уровне, то практическое «действие» права сильно страдает от этого, но значение его, как масштаба и правила, от этого не уменьшается. Точно так же, если большая часть кодекса состоит из законов, лишенных «санкций»; или если правопорядок, установ ленный в нормах, фактически не «проводится в жизнь»; или власть, поддерживающая в стране осуществление права, распо лагает слабым или недеятельным «понудительным» аппара том, — объективное значение права отнюдь не исчезает и не умаляется. Право может сохранить свое обязательное, «связую щее» значение и, тем не менее, не выполнять своего назначения; так будет в том случае, если между значащим правом и право сознанием возникает рознь и отчуждение. Право является тогда жизненно бессильным и не достигает своей цели: сознание его 39 или еще не влияет, или уже не влияет на поведение людей, и требования его остаются призывами в пустоте. Все это можно выразить так: право нуждается в право сознании для того, чтобы стать творческой жизненной силой; а правосознание нуждается в праве для того, чтобы приобрести предметную основу и объективную верность. Право только тогда осуществит свое назначение, когда правосознание примет его, наполнится его содержанием и по зволит новому знанию влиять на жизнь души, определять ее решения и направлять поведение человека. Тогда станет силой во внутренней жизни человека, а через это и в его внешней жизни. Однако для этого необходимо, чтобы право, в его объек тивном смысловом содержании и в его объективном значении, было не только осознано мыслью и проверено опытом, но и признано волею человека. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. |