_Ильин И.А., О сущности правосознания. Правосознания
 Скачать 0.88 Mb.
|
|
Признание права. Духовное назначение права состоит в том, чтобы жить в душах людей, «наполняя» своим содержанием их переживания и слагая, таким образом, в их сознании внутренние побуждения, воздействующие на их жизнь и на их внешний образ действий. Задача права в том, чтобы создать в душе человека мотивы для лучшего поведения. Для разрешения этого духовного задания совсем не безразлично, что это за новые мотивы, какова их природа и какого они качества. Правда, в юриспруденции существует воззрение, что мотивы поведения важны в моральной сфере и не важны в правовой жизни: все, что нужно праву, это внешний легальный образ действия, из каких бы побуждений он ни проистекал: «праву» безразлично настроение человека, если только он фактически блюдет пределы своего правового «стату са». Но, если принять это формальное и близорукое воззрение и последовательно провести его в жизнь, то неминуемо создается глубокое вырождение права и правосознания. Мотивы легаль ного поведения могут быть безразличны только для такого сознания, которое отрывает право от его основной высшей цели и ограничивает его сущность поверхностной видимостью «бла гополучного» порядка. Оторванное от своей конечной задачи и от корней истинного правосознания право, естественно, превра щается в беспринципное, самодовлеющее средство, оно ограни 40 чивает тогда свое духовное назначение, отвлекаясь от проблемы содержания и качества правовой жизни, и вырождается в пус тую формальную видимость; ему уже достаточно, если люди повинуются ему по лени, блюдут его из корысти, не нарушают его из страха; ему уже достаточно, если «по внешности» все «благополучно», хотя бы за этой внешностью скрывается глубо кое внутреннее разложение, а за этим благополучием — неиз бежность грядущих бед и падений. Такое воззрение ошибочно принимает формальный признак правонарушения и пределов, от которого допустимо уголовное преследование, — за самую сущ ность права; оно представляет собою скрытый пример «отрица тельного определения». В противоположность этому необходимо признать, что право может осуществлять свое духовное назначение только тогда, когда правосознание стоит на высоте; а высота его измеряется не только знанием права, но и признанием его, и притом признанием не «за страх», а «за совесть», и не по слепой привычке, а по зрячему, разумному убеждению. Только свобод ное признание права не унизительно для человека; только оно может достойно разрешать задачи правотворчества; только оно найдет для себя истинную основу в человеческом духе; только оно сумеет достигнуть последней цели — усовершенствования положительного права. Признание положительного права состоит в том, что человек, усмотрев с очевидность его объективное содержание и его объективное значение, добровольно вменяет себе в обязан ность соблюдение его правил и воспитывает в этом направле нии не только свои сознательные решения, но и свои непосред ственные, инстинктивные хотения и порывы. Он совершает этим своеобразное духовное приятие положительного права; и это приятие требует особой зрелости ума и воли, особого равнове сия души потому, что оно должно совершиться с отчетливым сознанием всегда возможных глубоких несовершенств положи тельного права: это приятие должно быть зрячим, свободным от идеализации и потому непременно творческим, преобразую щим приятием; но именно поэтому оно требует большей стой кости, выдержки и волевой дисциплины. Признанию положительного права мешает то обстоя тельство, что люди не усматривают его духовной ценности и жизненной необходимости. Если оставить в стороне людей умственно ленивых и индифферентных, которые вообще ничего не усматривают и не утруждают себя «воззрениями», то отрицатели права составят две большие группы: одни не признают права лишь отчасти, из наивно-корыстных побуждений; другие отрицают право прин- 41 ципиалъно, по сознательному или инстинктивному идеализму, избегающему жизненных «компромиссов». Первая разновидность людей составляет огромное мно жество. Собственно говоря, такой человек не отрицает права, но признает его лишь односторонне, лишь постольку, поскольку оно соответствует его интересу. Так, он настаивает на своих полномочиях, но в то же время всегда готов преувеличить их посредством кривотолка; он не любит выяснять свои обязанно сти и всегда готов ускользнуть от их исполнения; и, если страх не заставит его удержаться в пределах запретного, то беспеч ность или корыстность легко сделают его правонарушителем или даже преступником. Такой человек твердо знает, что другие ему «должны» и чего они не «смеют»; но он постоянно готов забыть, что он «должен» другим и чего он «не смеет». Отстаивая свой интерес, он возмущается и протестует, взывает к «принци пам», к «праву» и «справедливости»; и быстро превращается в хищника, как только право не успеет прикрыть чужой интерес, или в лжеца, как только оно успеет это сделать. Настаивая на том, что «се — мое», он всегда готов присовокупить о чужом: «а то — мое же». Право «свято» для него лишь до тех пор, пока ему по пути с законом; иными словами, оно для него совсем не «свято». Всесь вопрос «о праве» есть для него вопрос о том, как составить себе более выгодную и обеспеченную жизненную «конъюнктуру», а принцип взаимности (мутуализм) ничего не говорит его близорукой душе: он не способен понять, что его полномочия живут и питаются чужими обязанностями лишь благодаря тому, что чужие полномочия живут и питаются его обязанностями; он не понимает, что правопорядок есть как бы сеть субъективных правовых ячеек, отовсюду соприкасающихся и поддерживающих друг друга; что каждая ячейка цела и жива лишь до тех пор, пока целы и живы соседние; что поддержание общего и единого правопорядка есть единое общее дело и что дело это требует, чтобы каждый прежде всего не попирал преде лов своего правового статуса. Мудрое речение о том, что «свобода каждого кончается у пределов чужой свободы», ничего не гово рит этому человеку. Такое отношение к праву представляет один из тех недугов правосознания, от которого редкий человек вполне свободен. Стоит только спросить себя, кто из нас не испытывает некоторого отрицательно, неприятного аффекта при мысли «моя обязанность», «моя повинность» (если только обязанность не прикрывает собою «выгодного» полномочия)? И можно ли поручиться за то, что этот отрицательный аффект не имеет никакого влияния, хотя бы незаметного и бессознательного, при выборе линии поведения? Конечно, степень этого влияния 42 зависит от уровня правосознания и волевой дисциплины; одна ко недуг может укрываться и в оттенках. И вот, тем, кто отрицает право бескорыстно и принци пиально, следует прежде всего обратить внимание на тех, кто не признает права из наивной и близорукой корысти. Усмотреть их образ действий, понять его сущность и универсальную инстинктивную склонность к нему; убедиться, что историче ский рост положительного правосознания есть одно из самых действительных и могучих средств для борьбы с ним, — значит получить отрезвляющий урок и поучительный аргумент, на правленный против сверхправового «идеализма». Как ни горько и ни сурово звучит это, но право и правопорядок необходимы, как своего рода «намордник» для своекорыстной злой воли и для хищного инстинкта. И этот своекорыстный инстинкт каждый должен усмотреть в себе самом и сказать о самом себе: «да, и для меня необходимо положительное право». Общественному жи вотному необходимо представление о строгом пределе допусти мого и недопустимого, дабы не впасть в борьбу за всех со всеми; и мысль эта стара и неизбежна, как мир. Современное воззрение на право, утверждая эту необхо димость и отстаивая положительное право, впадает однако в глубокую ошибку, сводя все правосознание к устойчивой при вычке считаться с предписаниями внешнего уполномоченного авторитета и соблюдать их. Это воззрение ошибочно потому, что повиновение внешнему авторитету, как мотив, определяю щий деятельность человека, — не соответствует его духовному достоинству, и, притом, во всех областях духовной жизни, — в знании и в нравственности, в искусстве, в религии и в праве. Самая основная и глубокая сущность того, за что человечество всегда боролось под именем свободы, состоит в возможности самодеятельного и добровольного самоопределения в духовной жизни. Утрата этой внутренней нестесненности и добровольно сти неизбежно ведет к искажению духовной жизни и, если человек переживает право только как проявление чужой воли, стремящейся его связать и ограничить, то он утрачивает свою духовную свободу, а именно с ней и подлинное уважение к себе. В самом деле, правосознание, испытывающее право как чужеродное, идущее извне давление, как понуждение и, может быть, даже принуждение, как своего рода вечные кандалы, наложенные властною рукою на личную жизнь, — остается не свободным и униженным своею несвободою. Конечно, авторитет ное давление права может привести к тому, что своекорыстное хотение окажется пресеченным в осуществлении; предстоящие неприятности и угрозы отпугнут его так, что постепенно оно будет ограничено и подавлено. В результате этого — наивно-сво екорыстное попирание права сведется постепенно к минимуму 43 и уступит свое место своеобразному «признанию» его и вынуж денному блюдению; но этому несвободному, мелочно-опасно му и полу-интеллигентому «притязанию» будет далеко до ис тинного, свободного и духовно-осмысленного признания права. Недут наивного своекорыстия уступит свое место недугу иску шенного, опытного и придавленного своекорыстия; и только. Правосознание, доросшее лишь до внешней легальности, остает ся незрелым правосознанием. В самом деле, долгая и постоянная дрессура, идущая из поколения в поколение, может приучить душу к сознательному соблюдению законной формы и законного предела в поступках. Явная и тайная кража станет исключением, и цветок плодового дерева, растущего у большой дороги, будет спокойно превра щаться в зрелый плод, задевающий прохожего; не станет само управства, сознательное нарушение прав будет редкостью; граж дане будут еженедельно советоваться обо всем с собственным годовым адвокатом и постоянно, с особым удовлетворением от законности своего поведения, тягаться друг с другом в интелли гентном, равном и справедливом суде; забудется эпоха мелких взяток и крупных хищений, и люди перестанут видеть особое удальство в безнаказанном правонарушении; наконец, обязан ность, частная и публичная, станет обычною формою жизни... И за всем этим, внешне блестящим, правопорядком может ук рыться правосознание озлобленного раба. Своекорыстное хотение не исчезает и не искореняется от того, что встречает внешний запрет, угрозу, противодействие и даже наказание. Правда, оно приучается «не сметь» и прячется от поверхностного взгляда; но именно поэтому оно скапливает ся постепенно, неизжитое, неутоленное, непреодоленное, — по бежденное, но не убежденное — и сосредоточивается в душе, окрашивая всю жизнь в оттенок сдерженного, таящегося озлоб ления. Оно принимает и соблюдает в отношениях законную форму, но молчаливо тяготится ею, испытывая ее, как кандаль ную цепь. Притаившись, оно по-прежнему продолжает искать лиц и положений, незащищенных или недостаточно защищен ных правом, и заполняет эти пробелы деятельностью, которая хотя и не расходится с буквой «действующего» закона, но всецело противоречит духу и цели права; хищная и властолюби вая душа по-прежнему ищет себе гелота и находит его в лице неорганизованного пролетария, колониального инородца или беззащитного иностранца. Такое правосознание постоянно не навистничает и ждет только, чтобы внешний правовой автори тет снял с него, хотя бы на время, стесняющие запреты; и призыв к войне, например, означает для него, что в лице «врагов» явилась группа абсолютно неправоспособных людей, про кото рых «закон не писан»: по отношению к ним все позволено, и 44 всякое насилье считается по праву разрешенным. Так, выдрес сированный раб, приученный дома к элементарной честности, не считает зазорным украсть у соседа; и уподобляясь ему, современное правосознание охотно делит людей на «наших» и «чужих», пробивая глубокие бреши в «справедливом» толкова нии и «равном» применении права. Такое правосознание было вынуждено считаться с пра вом и покорилось; но не признало того, чему покорилось. Оно испытало правовую реакцию, как противодействие, как актив ный отпор, угрожающий сопротивлением до конца, т. е. как силу, и оно признало силу права, но не достоинство его. Оно научи лось тому, что нужно знать, и может быть, даже тому, что оно имеет объективное значение, но не научилось зрячему, разумно му убеждению в духовной ценности права. Оно не претворилось в волю к праву, основанную на воле к его цели. Мало того: оно утаило в себе волю к бесправию и уверенность в том, что силе все позволено. Оно приучило себя лицемерно исповедовать, что сила там, где право, и сохранило непоколебимую уверенность, что право там, где сила. Могло ли быть иначе, когда оно покорилось праву только потому, что почувствовало силу его организованного давления? Такое правосознание, строго говоря, совсем чуждо идее права, хотя, может быть, и переживает поня тие права адекватно его смыслу: корыстный инстинкт человека творил свою силу до тех пор, пока не испытал противодействие чужой организованной силы; он уступил ей и научился тому, что эта сила есть право и что надо ей покоряться; и в душе современного цивилизованного человека, покорившегося внешнему авторитету, осталось полусознательное убеждение в том, что право есть не что иное, как организованная сила. Можно ли удивляться, что, например, современная немецкая наука проникнута этим воззрением не менее, чем правосознание покорившегося обывателя? Но правосознание раба характеризуется именно тем, что он покоряется, не признавая и не уважая. Власть, связующая его, есть внешняя власть, исходящая от другого, чуждая ему; она требует от него покорности, а не признания, подчинения, а не уважения. Не все ли равно, какие мотивы заставляют раба работать с напряжением всех сил? И, если мотивы безразличны, то почему же бичу не свистеть над его головой? Аристотель сказал, что рабу свойственно понимать чужие мысли, но не иметь своих; ибо раб получает от других указания, что ему делать и как себя вести. Он повинуется со скрежетом, уступая насилию и не рассуждая. Он еще не знает о своем неотъемлемом, духовном праве: признать и не признать чужое влияние; страх и привычка ведут его в ярмо и, может быть, лишь смутно брезжит в его душе сознание того, что его покорность унизительна для 45 него, и для его господина. Это-то сознание и есть начало право сознания. Очередная задача современного правосознания состоит в том, чтобы освободить себя от этих черт, характеризующих душу раба. И, прежде всего, необходимо понять, что это осво бождение не может придти ниоткуда извне: раб, ставший воль ноотпущенником, унесет на свободу весь уклад своей прошлой жизни и наполнит свободную форму желаниями, нравами и деяниями, достойными раба. Никакая правовая и политическая реформа не может сама по себе переделать психику человека, привыкшего пассивно покоряться и скрежетать, и не знающего, что истинное самоуправление вырастает только из глубины свободной и уважающей себя воли. Мотивы, по которым человек соблюдает право, не только не безразличны, но заключают в себе самый корень правосознания; и, если эти мотивы таковы, что попирают и унижают свободу духа и лишают человека уважения к себе, то правосознание оказывается разлагающимся в самой глубине своей. Слепая покорность велению из страха и корысти ставит человека на уровень животного, не способного к праву и лишенного правосознания. Человеку подобает избрать один путь из двух: или отвергнуть право принципиально: исключить себя из правовой жизни и противопоставить хищнику и насильнику идею бес правного существования; или же признать право принципиально и сделать из этого признания последовательные выводы. Однако для того, чтобы такое признание могло состо яться, должны быть налицо предметные и убедительные духов ные основания. ГЛАВА ПЯТАЯ. Обоснование естественного права. Для того, чтобы сознание человека могло признать право и совершить его духовное приятие, — право должно быть обосновано. Обосновать право, значит показать, что оно чески необходимо на пути человека к осуществлению верховного блага. Это значит показать, что основные законы бытия челове ческого духа таковы, и сущность верховного блага такова, — что право, как объективно обязательное правило внешнего поведе ния, является необходимой формой их встречи. Иными слова ми, право необходимо потому, что без него дух человека будет лишен возможности осуществить в своей жизни верховное благо. И, если право не может быть признано до тех пор, пока 46 оно в достаточной степени не обосновано, то опознание в его лице необходимой формы духовного бытия должно сделать обязательным его творческое приятие. С самого начала может показаться, что такое обоснова ние права невозможно. Всякий, кто знаком с содержанием положительного права и со способами его осуществления, — наверное, не раз испытал глубокое разочарование, преиспол нялся чувством протеста и негодования Можно даже уверенно предположить, что на этом негодовании воспитывается прин ципиальное отрицание права и государства. Тот, кто жил под бременем тоталитарного режима и террора; кто продумал сущ ность имущественного неравенства и понял закономерную связь между размерами урожая в стране и количеством преступ лений против собственности; кто знаком с сущностью прежнего русского бракоразводного процесса; кто был в каторжной тюрь ме и слышал, как на людях бряцают цепи; кто знает, что такое телесное наказание, и имел общение с человеком, приговорен ным к смертной казни; кто видел все это и понял, что это совершается тоже по праву, — тот имеет достаточно душевных побуждений для того, чтобы отнестись с недоверием уже к одной постановке вопроса о его духовном обосновании. Глубокие дефекты и пороки положительного права — как в самом порядке его установления, так и в его содержании и применении — составляют всегда наибольшее препятствие на пути к его духов ному приятию. Это препятствие было бы, конечно, непреодолимо и неустранимо, если бы положительное право по самому существу своему было связано с дурным содержанием и неприемлемой формой установления; или, если бы самая сущность права состояла в том, что одни люди навязывают другим свою волю, да еще посредством «принуждения» и «насилия». Но такое понимание было бы неверно: оно смешивало бы исторически данное содержание права и некоторые несовершенные, хотя бы и распространенные, способы его установления с самою приро дою права. А между тем история показывает, что право может иметь содержание более неудовлетворительное и менее неудов летворительное, менее свободное и справедливое и более сво бодное и справедливое; мало того, оно может приобретать содержание, вполне соответствующее достоинству человеческо го духа (напр., все нормы и установления, гарантирующие «личную неприкосновенность» и свободу духовной жизни). Да лее, история права свидетельствует о том, что меняются и формы его установления, и притом, в сторону увеличения самодеятельности народов, самоопределения групп и самоуп равления индивидуумов. Наконец, естественно, что по мере того, как элемент внешне-авторитетного повеления уступает в 47 нем свое место элементу самообязывания в самом широком смысле этого слова, — по мере этого растет признание права и крепнет правосознание, а угроза неприятными последствиями теряет свой реальный характер и постепенно перестает быть фактором жизни. Необходимо провести строгое разграничение между ос новною сущностью права и его историческими осуществления ми. Основная сущность права выражается в терминах: объек тивно значащее правило внешнего социального поведения. Исто рическое же осуществление этой возможности может быть различно; оно может влить различное содержание в это правило; оно может выдвинуть различные способы установления права; оно может сделать правоустановителем — одного, немногих, многих или всех; оно может воззвать к различным мотивам душевной жизни. Так, право по существу своему имеет объективное зна чение; оно устанавливается и погашается не по способу «инди видуального произвола», а по способу «конституционного пол номочия». Однако этим совсем еще не сказано, что в основании этого значения может лежать только воля других людей. Напро тив, только личное приятие и признание права сообщает право вой жизни ее истинное достоинство и полноту. Конечно, бывает и так, что положительное право устанавливается по усмотрению и решению немногих уполномоченных людей, которые окажут ся «другими» по отношению к остальным; но если эти остальные участвуют в правовой жизни только через сознание норм и повиновение им, но не через признание их, то в их душах слагается подавленное, изуродованное правосознание, а само право, не теряя своего объективного значения, утрачивает свою духовную верность и, может быть, даже свое духовное достоинство. Чело веку, достойно признавать правило, которому он повинуется, и только такое сознательное признание может обеспечить праву жизненное соблюдение. Политическая философия давно усмот рела это и не раз обращалась к идее «общественного договора», пытаясь построить обоснование права на этой, — то историче ской, то систематической «презумпции». Но проблема этим не разрешается: право должно быть признано каждым в сознатель ном духовном решении, а не в бессознательной, молчаливой пассивности; самостоятельно, а не в лице своих легендарных предков. Далее, право по существу своему регулирует внешнее поведение людей, создавая в их душах особые мотивы: оно всегда обращается к разумеющему и волящему сознанию, как руково дителю внешними поступками человека. Однако этим совсем еще не сказано, что право всегда и неизбежно апеллирует в душах людей к мотивам страха, расчета, выгоды, честолюбия и 48 т.д. и что санкция его состоит в угрозах и принуждениях. Уже в положительном праве немало норм, лишенных такой санкции; и можно с уверенностью сказать, что положительный правопо рядок, почерпающий свою жизненную силу только в ней, идет быстрыми шагами к своему разложению. Страх унижает чело века и, раз поколебленный, легко превращается в озлобленную дерзость; принуждение воспитывает в душах веру в насилие и надежду на силу; личной корысти и классовому интересу далеко не всегда по пути с правом; а честолюбие есть мотив, как бы созданный именно для того, чтобы превысить право и попрать его. Человеку достойно уважать то правило, которому он пови нуется и повиноваться ему именно из уважения. Моральная философия давно уже признала это в своей сфере и не раз обращалась к идее «автономной воли», как единственному осно ванию морального поведения. Но идея автономии совсем не имеет специфически морального характера; она глубже, чем сфера этики, ибо лежит в основании всей жизни человеческого духа. Все это можно выразить так, что историческое осущест вление права не исчерпывает собою всех возможных форм его, не определяет его нормального строения и не устанавливает само по себе его достойного, идеального облика. Подобно тому, как на всех других путях творящего и совершенствующего чело века, понятие предмета определяется не только через описание осуществленных уже вещей и состояний, но и через изучение идеального, как руководящей цели и возможного (т. е. осущест вимого); так и в праве. Философия права, формулируя его сущность и обретая его обоснование, имеет в виду не только понятие права, закрепленное в содержании исторически осуще ствленных норм, но и идею права, данную в опыте системати чески очищенного правосознания, предметно-созерцающего вер ховную цель права и духа. Сущность права не исчерпывается содержанием положительного права; право творится целепола гающим человеком, и тот, кто стремится познать эту основную природу права, должен созерцать не только плохо сложенные в прошлом «ступени», но и верховную цель всего восхождения. Обосновывая право, философия должна отправляться от нор мального правосознания, т. е. от такого предметного опыта, который шире и глубже, чем простое знание положительного права. Этот предметный опыт должен иметь в виду основную функцию всякого права, как такового, и показать, что эта функ ция необходима в жизни человеческого духа. Обосновать право, не значит оправдать все исторически осуществленное; но пока зать, что право в его родовой сущности и в его положительном виде заслуживает духовного признания и приятия со стороны каждого человека. 49 В чем же основание для этого приятия? Человечеству, живущему на земле, присущ такой способ существования, который делает право необходимой формой его бытия, Этот способ существования определяется особым соот ношением множества и единства, одинаковости, различия и общности. Именно, человечество живет на земле так, что человек человеку остается всегда психо-физическим инобытием, а все люди вместе представляют из себя множество одинаково оди ноких, но своеобразных, духовно-творческих монад, связанных общею основою существования. Такой строй бытия, данный от природы, делает духовную жизнь возможною лишь при том условии, если человечество сумеет организовать свою внешнюю жизнь на основании объективно значащих правил, утверждаю щих свободный и справедливый порядок в существовании этого множеста. В самом деле, человечество представляет из себя множе ство душевных центров, из которых каждый укрывается таинст венным образом за одною, для него центральною и специфиче ски ему служащею вещью, именуемою его телом. Каждый душевный центр, нуждаясь в своем теле для того, чтобы вообще жить и проявляться, испытывая его потребности как свои и потому отдавая их удовлетворению большую или меньшую часть своих сил, оказывается в то же время отгороженным от других душевных центров именно этою, для него центральной вещью. Каждая душа испытывает с силою непосредственности и исключительной подлинности только свои собственные со стояния и инстинктивно сосредоточивается на них вниманием, аффектом и деланием; о других же центрах и событиях в них — каждая узнает только опосредствованно, через телесное воспри ятие телесно же выраженных состояний; все это, относящееся к другим, испытывается как чужое, несравненно менее достовер ное и подлинное. Не только писихически и физически — каж дый каждому остается инобытием: непосредственный процесс жизни, ее начало и конец, душевные и телесные состояния, способности и поступки, словом, вся судьба каждого, — отдель на и особенна; каждое из «неделимых» духовных существ инди видуально и самобытно; здесь невозможны повторения, ибо каждый миг жизни безвозвратен, неповторим и уже пережит каждым по-своему. Поэтому все люди своеобразны и единствен ны в своем роде, несмотря на обилие отдельных, отвлеченно взятых, сходных черт. И, невзирая на постоянное, повседневное, сознательное и бессознательное общение, каждый человек со вершает свой путь и осуществляет свою судьбу в глубоком и неизбывном одиночестве. Это одиночество, одинаково присущее всем и каждому, 50 выражается психически в том, что индивидуальная душевная жизнь протекает в замкнутой изолированности и недоступно сти для чужой души, в своеобразных «потемках» для другого. Никто не испытывает «моих» состояний, как «свои собствен ные» и непосредственно ему доступные, никто, — кроме меня самого; никто никого не может «впустить» в свою душу; никто ни с кем не может иметь «общих» переживаний, но лишь «похожие»; никто не может сделать за другого волевых или умственных усилий, или «одолжить» другому свой опыт и свое настроение. Каждый знает о чужой душе лишь постольку, по скольку она «означилась» или «выразилась» чужим телом. Далее, это одиночество выражается духовно в том, что верховное благо может осуществляться человечеством только в виде множества параллельных, одиноких, восходящих процессов. Это осуществление верховного блага, — познание истины, со здание прекрасных образов, расцвет подлинной доброты, до стижение предметного религиозного верования, и, наконец, цело стное одухотворение души и тела, — требует, прежде всего, са мостоятельного, подлинного и предметно-адекватного испытания того, что идет к осуществлению. Здесь необходим зрелый, лично пережитый и систематически очищенный внут ренний и внешне-внутренний опыт, который может быть вы страдан и выкован только каждым самостоятельно. Никто не может снять с чужой души бремя его самостоятельного вына шивания, бремя одинокого искания и творчества. Самодеятель ность в искании и самостоятельность в обретении есть основ ной закон духовной жизни: с этой самостоятельности начина ется научное знание, ставящее личную душу лицом к лицу с самим предметом; с нее начинается подлинное религиозное верование, устраняющее посредников между личной душой и Божеством: с нее начинается нравственное деяние, приемлющее на себя решение, ответственность и вину; словом, вся духовная жизнь и личная зрелость определяется тем моментом, когда человек ставит свой личный, — испытующий и творящий, — душевный центр в непосредственное отношение к миру и жиз ни. Свобода искания и обретения необходима для духовной жизни, как воздух для тела. Согласно этому закону, духовная жизнь только тогда имеет свое подлинное значение и свою истинную ценность, когда движущие ее мотивы питаются соб ственными, лично-индивидуальными влечениями и интереса ми, так что давление чужой воли, хотя бы благородной и правой, не имеет в этом творчестве решающего значения. Здесь необхо дима свобода воли — не в смысле индетерминизма, но в смысле отсутствия внешних, чуждых велений и запретов. Это есть свобода — добровольно и самостоятельно узнать и признать истину в истине, увидеть красоту в красоте, убедиться и утвер 51 диться в объективных свойствах добра, уверовать в полученное откровение. Основное достоинство человека состоит в том, чтобы жить духовной жизнью независимо от всякого инородно го посягательства и давления, и, в то же время, — предметно творчески. Свобода самоопределения в духе есть глубочайший закон этой жизни и, в то же время, единственный путь к подлинному осуществлению верховного блага; в нем лежит высший смысл всех реформаций, всякого освобождения и рас крепощения, всякого индивидуализма и политического само управления. Таким образом, единый процесс духовной жизни чело вечества внутренно распадается на множество изолированных, самостоятельных и своеобразных процессов индивидуального характера. Все эти одинокие, индивидуальные процессы стоят в сосуществовании и более или менее несовершенном взаимодей ствии. Это значит, что они, одинаково одинокие, и одинаково обусловленные связью с личным телом, с вещественной средой и друг с другом, имеют общую основу существования. Эта основа есть общая для них в точном и строгом смысле слова: каждый человек имеет основание сказать о пространстве, в котором живет и движется его тело, о воздухе, которым он дышит, о солнце, которое его греет, о материальных вещах, которые нужны ему для разных телесных и душевных потребностей, — «это необходимо для моего бытия», и, далее, «это мое и для меня»: и все вместе, признав это, сразу и одновременно, о всем вместе, — укажут верно на общую основу существования и выскажут неоп ределенное безграничное притязание на эту основу. И вот, эта единая и общая всем, внешне-материальная, основа существо вания приводит неизбежно к встрече множества притязаний. Движимая первоначально инстинктом личного и се мейного самосохранения каждая единичная душа выстуает в виде агрессивной воли, обращается к общей основе существова ния и очерчивает вокруг себя круги своего нестесненного само утверждения. Это самоутверждение составляет не только психо физическую, но и духовную необходимость. Для того, чтобы достойно существовать, т. е. жить возрастающим духом, необ ходимо прежде всего существовать; для того, чтобы существо вать, каждому единичному человеку необходимо самостоя тельно действовать во внешнем мире, создавать нужное и беречь созданное. Круги, очерченные каждым вокруг себя, рано или поздно, но неизбежно придут в соприкосновение и столк нутся; конфликт притязаний неизбежно породит вопрос о пра воте притязаний, и произвольному установлению своих преде лов придет конец: вопрос о правом притязании есть уже вопрос о праве, зрело разрешаемый ныне признанием определенного правового статуса за каждым субъектом. 52 Таким образом, к созданию права ведет наличность общей основы и среды у множества раздельно существующих субъектов. И, если полная изолированность людей в этой среде (наподобие монад Лейбница, которые «не имеют окон») сделала бы право ненужным, то невозможность сообщаться через нее, понимать друг друга и соглашаться друг с другом, сделала бы право невозможным. Такое сообщение людей друг с другом, при столкновении их произвольных притязаний, может, конечно, вылиться в форму физического насилия, устрашения, обмана и длительной борьбы. Однако все эти, унизительные для челове ческого духа, исходы не устраняют вопроса о праве, но дают ему искаженное и уродливое разрешение. Жить в уверенности, что трав всегда сильный и ловкий», не значит отринуть «правоту» вообще, но значит решать вопрос о праве на мнимом основании. Ибо в основании всякого решения о том, что «правильно», в основании всякой нормы, и следовательно, в основании всякой правовой нормы, всякого полномочия и обязанности, лежит необходимо некоторая, открыто или тайно признаваемая цен ность: «должное» есть всегда именно потому «должное», что содержание его точно воспроизводит форму и содержание цен ности; так, должное в этике определяется формой и содержани ем самого добра; должное в эстетике — формой и содержанием красоты; должное в знании — формой и содержанием истины и т.д. Однако эта ценность нередко уступает свое место осознан ным или полуосознанным суррогатам, например: личному и классовому интересу, народному предрассудку или предвзятой доктрине. Тогда вопрос о «правильном» получает более или менее неверное разрешение, а «должное» приобретает более или менее неверное обоснование: слагается дурно обоснованное пра вило поведения. Так, в положительном праве немало таких норм, которые имеют более или менее неверные, подчас дикие и иногда унизительные основания, или, если угодно, мнимые ценности. Научное вскрытие и пересмотр их могли бы дать подчас потрясающие результаты. И, тем не менее, положитель ное право может и должно получить и получит постепенно содержание, соответствующее той ценности, которая делает его необходимым. Залогом этого является особая, внутренняя связь его с естественным правом. Ценность, лежащая в основании естественного права, есть достойная, внутренно-самостоятельная и внешне-сво- бодная жизнь всего множества индивидуальных духов, состав ляющих человечество. Такая жизнь возможна только в виде мирного и организованного равновесия субъективных притязаю щих кругов; равновесия, каждому одинаково обеспечивающего возможность духовно-достойной жизни и потому нарушающе го это равенство лишь в сторону справедливости. 53 Единичное человеческое существо есть единственная воз можность одухотворенной жизни; вести такую жизнь, создавая ее самостоятельно и свободно, есть основное и безусловное право каждого. Его можно назвать естественным правом, потому что оно выражает существенную природу духовной жизни человека: его можно назвать вечным правом, потому что оно сохраняет свое значение для всех времен и народов; его можно назвать неотчуждаемым правом, потому что всякое умаление или по прание его извращает духовную жизнь и унижает достоинство человека. Это естественное, субъективное право принадлежит каждому человеку, как бы ни был он мал, болен или плох. Тайна одинокого бытия ненарушима, и никакой проницательный диагноз не в состоянии обосновать квалификацию человека, как существа, утратившего свое естественное право. Согласно это му, человечество предстает в виде множества субъективных естественно-правовых кругов, из которых каждый замыкает в себе или облекает собою естественно-правомощный центр ду ховной жизни. Периферическое соприкосновение и корреля тивность этих кругов превращают их в своеобразную систему естественно-правового разграничения и естественно-правовых значений. В этой системе участвует все человечество, независи мо от пространства и от государственной принадлежности: в ней нет ни эллина, ни иудея, нет бесправных или исключенных. Она глубже всякого положительного права и всех положительно правовых делений и разграничений. Это есть система духовно естественной корреляции: общечеловеческого духовного брат ства и естественного равенства. Признание такого естественного права за каждым чело веком, как возможным центром своеобразной и автономной жизни духа, утверждает, действительно, начало правовой обя занности и правового равенства в жизни людей. Люди не равны друг другу ни телом, ни душой; они не равны и по содержанию своей духовной жизни, несмотря на то, что обращены к одним и тем же предметным центрам духа, перед лицом которых они живут, даже тогда, когда отвращаются от них, забывают о них; но по своему праву на достойную жизнь каждый равен каждому другому. Круг свободного самоутверждения, определяющий естественно-правомерный статус каждого, простирается не да лее, чем до границы соседних кругов, подобных ему по духовно му значению и объему. И всякое отступление от этой уравнива ющей справедливости в сторону распределяющей должно иметь предметное основание в свойствах индивидуального духа и объективный предел в духовной автономии лица. Право вести духовно-достойную жизнь не сводится к тому, чтобы не иметь нарочитых препятствий к существованию 54 или «иметь возможность стараться не погибнуть». Вести духов но-достойную жизнь, значит иметь не только «насущный хлеб», но и тот досуг, которого требовал Аристотель для «свободного от природы» человека. Точно также самостоятельность духа пред полагает право на образование и развитие души и на самоуправ ление человека, как свободного субъекта права. Последователь ное, аналитическое раскрытие идей живого духовного бытия, духовной свободы, духовной самодеятельности, духовного до стоинства и равенства может установить целую систему есте ственных субъективных прав и обязанностей, слагающих вме сте то, что следует называть естественным правом, общее нор мативное формулирование, которое позволит говорить о естественном праве и в объективном смысле. Это единое естест венное право окажется, конечно, само по себе, не приспособлен ным к различным условиям места, времени, к особливым условиям быта и т. д., но вполне поддающимся такому приспо соблению; оно составит естественное и духовно верное основа ние для всякого законопроекта. В этом смысле его можно, если угодно, охарактеризовать, как «формальное», т.е. как сравни тельно более общее, чем всякое положительное право. Но если придерживаться строго юридического словоупотребления и ра зуметь под содержанием объективного права — устанавливае мые им полномочия, обязанности и запретности, а под содер жанием субъективного права — предоставленные и воспрещен ные деяния, — то истинное естественное право окажется не «формальным», а содержательным. Признать, что духовная жизнь человечества возможна только при утверждении этого естественного права, значит признать такое право и за собою, но не только за собою; и за всеми другими, но не только за другими. Это значит, далее, признать и за собою, и за другими обязанность, коррелятивно соответствующую этому праву; ибо, по истине, каждая правовая ячейка питается в своих полномочиях обязанностями других и обратно; и каждая из них цела и жива лишь до тех пор, пока целы и живы соседние. Это значит, наконец, признать объективное значение за теми, мыслью формулированными, правилами, в которых выговорены и установлены правовые пределы личного статуса. Согласно этому, объективное значение естественного права получает два корня: ценнностно-предметный, — через связь свою с жизнью духа, и субъективно-жизненный, — через связь свою с личным, самообязывающимся признанием. Признание естественного права, основанное на зрячем и разумном убеждении в его духовной необходимости, есть условие того, чтобы личный дух человека, соблюдая его, оста вался свободным. Свобода духа не нарушается от того, что человек самостоятельно усмотрел и признал разумную обосно |