Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей

• Название: Проблема авторства и теория стилей
• Анкор: Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей.doc
• Дата: 14.03.2017
• Размер: 3.34 Mb.
• Имя файла: Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей.doc
• Тип: Документы; #3787
• Категория: Искусство. Культура
• страница: 15 из 48

ГЛАВA I. ПРОБЛЕМА КАРАМЗИНА В ИСТОРИИ СТИЛЕЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Вопрос о значении Н. М. Карамзина в истории русской литературы и литературного русского языка, вопрос об исторической сущности карамзинского литературного творчества и исторической ценности карамзинской стилистической реформы, об ее социальных истоках и художественной направленности, о месте индивидуального стиля Карамзина в развитии стилей русской литературы еще не может считаться удовлетворительно разъясненным. В советском литературоведении, даже в курсах по истории русской литературы XVIII века — первой половины XIX века, наблюдаются значительные колебания как в определении социально-идеологических основ творчества Карамзина, в изображении эволюции его общественно-политических взглядов и характеристике путей развития его словесно-художественного творчества, так и в общей оценке роли Карамзина — создателя «нового слога Российского языка», «реформатора русского литературного языка».

С одной стороны, еще до сих пор не вполне рассеялся и развеялся тот иконописный ореол, которым было окружено имя Н. М. Карамзина в нашей дореволюционной историографии и истории литературы¹. Глубокие внутренние противоречия в идеологии Карамзина, в развитии его общественно-политических воззрений, а также крупные изменения в общих принципах его литературно-художественной системы, его стилистической реформы на протяжении больше чем сорокалетней литературно-языковой деятельности, остаются недостаточно раскрытыми.

В 60-х годах XIX века реакционный славянофил, историк М. П. Погодин доказывал, например, что в «Письмах русского
¹ См. С. Ф. Платонов, Н. М. Карамзин, СПб. 1912, стр. 3 — 5.
221

путешественника» послышался «совершенно новый язык сравнительно с тем, который слышался в предшествовавших опытах Карамзина, сравнительно с тем, который употреблялся современными ему писателями». «Какая ясность, простота, какая легкость, плавность, живость, какое свободное течение речи!» — восклицал М. П. Погодин и спрашивал: «Где Карамзин научился этому языку? Где нашел его образцы?» Ответ историка был чужд историзма: «Где? — в своем чувстве, в своем сердце, в своем слухе, посредством долгого, неутомимого прилежания, посредством настойчивой, ревностной работы, внимательного, глубокого размышления... Все ступени его восхождения перед нашими глазами: Деревянная нога, Штурмовы размышления, Галлерова поэма, Деревенские вечера, Юлий Цезарь, Эмилия Галотти, переводы из Томсона, Гердера, Боннета, стихотворные опыты в письмах к Дмитриеву, послание к Петрову, перевод Адиссоновойоды, Поэзия, Евгений и Юлия, повесть Прогулка, наконец, письмо из Твери, которым начинается ряд писем Русского путешественника»¹.

Приведя цитаты из ранних переводов Карамзина (Штурмовых «Размышлений о делах божиих в царстве натуры и провидения», поэмы Галлера «О происхождении зла»), М. П. Погодин замечал, «как еще труден был Карамзину язык и как робко он следовал по ломоносовскому направлению»². Следовательно, тут косвенно уже на основе исторических доводов и наблюдений закрепляется тезис, что Карамзиным была в конце концов решительно преодолена и преобразована стилистическая система Ломоносова.

Карамзин представляется изобретателем новой стилистической системы русского литературного языка, достигшим своего открытия только в результате упорной индивидуальной работы над русским словом. Теми же индивидуальными творческими усилиями, направленными на освоение западно-европейской культуры и цивилизации, личным дарованием, глубоким сознанием исторических и литературно-художественных потребностей тогдашней русской современности объяснялись и характерные черты литературной деятельности Карамзина.

Акад. Ф. И. Буслаев писал о Карамзине в 60-х годах: «Поколения младшие учились и теперь еще учатся мыслить и выражать свои мысли по его сочинениям, на которых и доселе основываются и русский синтаксис и русская стилистика»³.

Типично относящееся к самому концу XIX столетия суждение о Карамзине проф. В. В. Сиповского: «В ряду русских писателей Карамзин — один из наиболее заметных: его именем назван даже целый период, обнимающий несколько десятилетий, заклю-
¹ M. Погодин, Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмами и отзывам современников, ч. I, М. 1866, стр. 72.

² Там же, стр. 48.

³ Ф. И. Буслаев, Письма русского путешественника, «Московские университетские известия», 1866, № 3, Стр. 185
222

чающий в себе деятельность целого ряда писателей, Между которыми встречаем мы имена Жуковского, Батюшкова и даже, по мнению некоторых историков, Крылова, Дмитриева, Озерова... Почему же конец XVIII в. и начало XIX в. в русской литературе не названы именем Крылова или Дмитриева? Почему позднее Жуковский отнесен был к карамзинскому периоду, а не начал собою нового? — Ответ найти не трудно — потому, что в деятельности этих писателей современники, а за ними и историки, увидели только продолжение предыдущей литературы, увидели развитие или даже завершение известного направления, вполне для всех выяснившегося, — Карамзин же, сравнительно с Сумароковым, Херасковым, Державиным, писателями ломоносовского периода, сказал новое, да еще на новый лад: и содержание, и форма его произведений поразили читателей своею новизной, — он сделался, в глазах многих, литературным реформатором... Деятельность его заметной струею влилась в историю русской литературы, и новые элементы, внесенные им, вошли в плоть и кровь не только группы ближайших к нему писателей, но и вообще всей последующей русской литературы... Вот почему общим голосом Карамзин был выделен из толпы второстепенных. писателей и поставлен, не более не менее, как между Ломоносовым и Пушкиным...»¹

Для того чтобы правильно восстановить истинную роль Карамзина в истории русской литературы и русского литературного языка, необходимо предварительно развеять очень рано создавшуюся легенду о коренном преобразовании всей русской литературной стилистики под пером Карамзина; необходимо исследовать во всей полноте, широте и во всех внутренних противоречиях развитие русской литературы, ее направлений и ее стилей, в связи с напряженной социальной борьбой в русском обществе последней четверти XVIII века и первой четверти XIX века.

Нельзя рассматривать стиль Карамзина, его литературную продукцию, формы и виды его литературно-художественной и публицистической деятельности статически, как единую, сразу определившуюся и не знавшую никаких противоречий и никакого движения систему. Творчество Карамзина охватывает более чем сорокалетний период развития русской литературы и русского литературного языка — от Радищева до крушения декабризма, от Хераскова до полного расцвета пушкинского гения.

Интересны некоторые соображения об эволюции Карамзина, изложенные в докладе А. В. Предтеченского «Общественно-политические взгляды Н. М. Карамзина в 1790-х годах» (на первой
¹ В. В. Сиповский, Н. М. Карамзин, автор «Писем русского путешественника». «Записки Историко-филологического факультета С.-Петербургского университета», ч. 49, СПб. 1899, стр. 474 — 475. Ср. Г. П. Макогоненко, Был ли Карамзинский период в истории русской литературы? «Русская литература», 1960, № 4.
223

всесоюзной конференции по изучению русской литературы XVIII в. в октябре 1959 года)¹.

«Причастность Карамзина к новиковскому кружку, увлечение французской просветительной философией и Шекспиром, полное отсутствие верноподданнических мотивов в ранних произведениях — все это говорит о неудовлетворенности писателя социально-политическим строем России начала 90-х годов»². Таков общий вывод А. В. Предтеченского. «Он с уважением относится к свободе и демократии в некоторых государствах Запада, но воздерживается от признания возможности установления их в России. Революция и в ранний период встречает у Карамзина резкое осуждение»³. В 90-е годы проблема революции, по мнению А. В. Предтеченского, вызывает у писателя серьезный душевный кризис, который он преодолевает к концу десятилетия. В революции Карамзин увидел теперь нечто более значительное, чем раньше, но. в то же время именно французская революция 1789 года сделала взгляды Карамзина более консервативными. Двумя повестями — «Фролом Силиным» и «Бедной Лизой» — писатель отрицательно отвечает на волновавший всех вопрос о возможности участия русского крестьянства в революции. Революция же заставила Карамзина задуматься и над взаимоотношениями России и Западной Европы в целом. Если в «Письмах русского путешественника» Карамзин горячо приветствовал реформы Петра, то в дальнейшем, испугавшись резких скачков и переломов, он стал отрицательно относиться к деятельности Петра I и поэтизировать Московскую Русь («Лиодор», «Наталья, боярская дочь»)⁴.

Уже с середины девяностых годов XVIII века — и особенно с первого десятилетия XIX века — устанавливается отношение к Карамзину как к главе литературной школы, как к основоположнику нового литературного направления — сентиментализма, создателю «нового слога», новой системы «Российского языка»⁵, составившему целую эпоху в истории русской литературно-языковой культуры.

Вместе с тем почти тогда же началась резкая критика как идеологических основ творчества Карамзина, его космополитических устремлений, так и его стиля, названного «салонным», его мнимого «тяготения» к порче русского языка заимствованием иностранных слов и оборотов — сначала со стороны представителей консервативного дворянства⁶, а потом в более резкой форме
¹ См. «Известия Академии наук СССР, Отделение литературы и языка» («ИАН ОЛЯ»), т. XIX, вып. 3, 1960.

² Там же, стр. 261.

³ Там же.

⁴ Там же, стр. 261 — 262.

⁵ См. сводку самых ранних суждений о творчестве Карамзина, об его языке и стиле в работе В. В. Сиповского «Н. М. Карамзин, автор „Писем русского путешественника”», СПб. 1899, стр. 513 — 523.

⁶ Ср. «Иппокрена», 1799, IV, стр. 19 — 22.
224

и с иным содержанием со стороны той передовой дворянской интеллигенции, из которой позднее вышли декабристы.

Однако, как это часто бывает, большинство современников не искало и не стремилось найти истоки творчества Карамзина, разграничить субъективное, индивидуальное и национально-актуальное в его стилистической теории и практике, определить его роль в оформлении и развитии национальной русской литературы.

В истории русской литературы в общем виде отмечалась связь стиля Карамзина с творчеством Фонвизина, с одной стороны, Хераскова и Муравьева — с другой. Так, С, П. Шевырев заявлял: «Фонвизин своею прозою предсказал Карамзина»¹.

Акад. Я. К. Грот указывал на «великое достоинство» фонвизинских писем, особенно писем к сестре, как памятника народно-разговорной, «домашней» речи второй половины XVIII века. «Видим, — писал акад. Грот, — что люди образованные тогда говорили точно так же, как ныне, но так писать никто не умел, кроме Фонвизина. Однако из сочинений Фонвизина, отличающихся новостью языка, при жизни его сделались особенно известны только две комедии... Но тогда никому еще не приходила идея, что язык комедии должен перейти в другие роды сочинения»². Вот почему Фонвизин, по мнению Я. К. Грота, не мог оказать непосредственного очень большого влияния на последующее развитие жанров русской литературы и русского литературного языка в конце XVIII века. Творчество Фонвизина во всей его широте, во всех его жанрах стало известно лишь тогда, когда карамзинская реформа уже было осуществлена. Вместе с тем Я. К. Грот подчеркивал чрезвычайно важную роль, которую сыграли в формировании национальной русской литературы, ее народной специфики и в развитии русского литературного языка в XVIII веке стили сатирической литературы. Эта мысль высказывается и современными историками русского языка³.

«Реформа письменного языка начата была у нас сатирическими писателями. Первым между ними был Кантемир», — писал Я. К. Грот. Однако «пример Кантемира остался потерянным для последующих писателей, и когда Фонвизин и Крылов заговорили подобным же образом, они, конечно, не имели в виду своего предшественника, а безотчетно повиновались требованию своего таланта. Но язык, который бессознательно угадали наши три сатирика, должен был окончательно развиться и приобрести
¹ Н. П. Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. XI, СПб. 1897, стр. 164. Ср. «Русские классики и театр». «Искусство», Л. — М. 1947. Статья Проф. П. Н. Беркова «Театр Фонвизина и русская культура», стр. 107.

² Труды Я. К. Грота, т. III, СПб. 1901, статья «Фонвизин», стр. 83 — 84.

³ См. Н. В. Трунев, Кантемир в истории русского литературного языка, Омск, 1952; С. В. Калачева, Сатиры Кантемира, М. 1953; Р. Б. Паина, Роль и значение А. Д. Кантемира в истории русской литературы, Минск, 1954, и др.
225

всеобщее одобрение в повести, как в таком роде литературы, в котором, по связи его с жизнью, дарование и искусство автора могут действовать на самый обширный круг читателей»¹. Я. К. Грот различает три основных стиля в языке Фонвизина (высокий, напр., в «Слове на выздоровление велик, кн. Павла Петровича», средний, напр., в письмах к П. И. Панину, и простой — в комедиях, в письмах к сестре). Поэтому он не соглашается с характеристикой слога Фонвизина в известной монографии кн. П. А. Вяземского о Фонвизине, приписывавшего фонвизинскому слогу, без оговорки, неуместную пестроту галлицизмов и славянизмов².

Таким образом, вопрос о значении Фонвизина в истории стилей русской литературы XVIII века не может считаться вполне решенным так же, как и вопрос о степени воздействия стилей фонвизинской прозы на стиль Карамзина³, хотя в последнее время творчеству Фонвизина было посвящено несколько очень ценных и важных исследований, среди которых следует особенно отметить докторскую диссертацию К. В. Пигарева («Творчество Д. И. Фонвизина», 1954) и разыскания Г. П. Макогоненко⁴.

Акад. Я. К. Грот — вслед за И. И. Дмитриевым — склонен был связывать стиль Карамзина непосредственно с нормами этикетной разговорной речи дворянского общества 70 — 80 годов XVIII века. По его словам, Карамзин «принял в руководство... русский разговорный язык, развивая и обогащая его по возможности из собственных его начал, но в случае надобности заимствуя из других языков отдельные слова, иногда же и обороты, не противные духу русского языка...»

«...Слог Карамзина был нов по своей пластичности, по богатству образов и живописи выражений, в которых слова... являлись в новой связи, в новых счастливых сочетаниях.

Так возникла в первый раз на русском языке проза ровная, чистая, блестящая и музыкальная, в выразительности и изяществе не уступавшая прозе самых богатых литератур Европы»⁵.

По словам Я. К. Грота, «Карамзин дал русскому литературному языку решительное направление, в котором он еще и ныне (т. е. в шестидесятые годы XIX в. Статья Грота относится к 1867 году. — В. В.) продолжает развиваться».
¹ Труды Я. К. Грота, т. III, СПб. 1901, статья «Фонвизин», стр. 84.

² Там же, стр. 85.

³ Ср. автореферат Н. М. Гомон к диссертации на тему: «Лексикографическая деятельность Д. И. Фонвизина и лексика его комедий», Киев, 1949, Ср. также об «Опыте российского сословника». статью того же автора в журнале «Русский язык в школе», 1955, № 3.

⁴ См. Д. И. Фонвизин, Собр. соч. под редакцией Г. П. Макогоненко. Ср. статью Г. П. Макогоненко о сочинениях Фонвизина в журнале «Русская литература», 1959, № 3.

⁵ Я. К. Грот, Карамзин в истории русского литературного языка, в кн; «Филологические разыскания», СПб. 1899, стр. 86.
226

Стилистическая реформа Карамзина, в таком понимании почти совпадавшая с процессом выработки норм русского национального литературного языка, отрывается от конкретных общественно-исторических условий развития русской литературы и русского литературного языка, и все дальнейшее послекарамзинское развитие русской литературно-языковой культуры представляется в форме единого потока, двигавшегося в русле карамзинской стилистической системы. Все эти суждения глубоко антиисторичны. Ими принижается значение литературной деятельности Пушкина и последующих великих представителей национальной русской реалистической литературы.

Не менее противоречивы были в дореволюционной филологии представления и об отношении стиля Карамзина к литературно-языковой деятельности новиковского круга.

Тесная связь молодого Карамзина с Новиковым и его окружением, литературное и общественно-политическое воспитание Карамзина в среде московского масонства, естественно, как будто наталкивали некоторых исследователей на необходимость искать корней карамзинской стилистики в стилях Новикова и его школы, а также масонской литературы вообще.

Еще С. П. Шевырев каламбурно отозвался о новиковском журнале «Детское чтение для сердца и разума» как о «детской школе Карамзина, где он первоначально вырабатывал свой слог»¹. Однако большая часть тех исследователей, которые говорили о влиянии «Новиковской школы» на формирование стиля Карамзина, ограничивала это влияние узкими хронологическими рамками 80-х годов, до заграничного путешествия Карамзина. Кроме того, некоторые литературоведы странным образом сочетали указания на влияние «Новиковской школы» с признанием зависимости карамзинской стилистической реформы от «английских теоретиков».

«Работы в «Детском чтении», — писал Л. И. Поливанов, — замечательные по той отделке языка, которою заметно отличается все, что печаталось в этом издании, подготовили тот новый язык, с которым потом Карамзин выступил на литературное поприще; здесь же он углубился в теорию поэтического творчества и, как видно, многое усвоил из английских теоретиков» ².

Между тем общая оценка роли Н. М. Карамзина в истории русской речевой культуры невозможна без тщательного исследования литературно-языковой деятельности предшествующих и современных ему писателей и — прежде всего — Н. И. Новикова, с которым Н. М. Карамзин был тесно связан, и не только в период, предшествующий заграничному путешествию. «Благородная натура этого человека, — писал о Новикове В. Г. Белин-
¹ См. М. Погодин, Н. М. Карамзин, ч. 1, стр. 56.

² Л. И. Поливанов, Очерк жизни и литературной деятельности Карамзина. Н. М. Карамзин, Избранные сочинения, ч, 1, М. 1884, стр. 34.
227

ский, — постоянно одушевлялась высокой гражданской страстью — разливать свет образования в своем отечестве. И он увидел могущественное средство для достижения этой цели в распространении в обществе страсти к чтению... Когда явился Пушкин, всякое ходячее по рукам стихотворение, действительно хорошее или только казавшееся хорошим, приписывалось Пушкину, хотя бы и вовсе не принадлежало ему. Так и Новикову приписывалось издание всякой книги и одобрение всякого таланта: это выразительно указывает на его роль на сцене русской литературы»¹.

Н. А. Добролюбов подчеркивал общественно-политическое значение сатиры Новикова, его сатирических журналов: «Новиков... был первый и, может быть, единственный из русских журналистов, умевший взяться за сатиру смелую и благородную, поражавшую порок сильный и господствующий»². Правда, сатирическая струя в стиле Новикова с середины 70-х годов очень ослабела и как бы готова была иссякнуть.

Однако считалось, что в деятельности Н. И. Новикова и его окружения проблема «нового слога Российского языка» и проблема сентиментального стиля были выдвинуты в истории русской речевой культуры гораздо раньше Н. М. Карамзина и в более широком национальном плане.

Акад. Н. С. Тихонравов указывал на громадную роль Н. И. Новикова в развитии стилей русской литературы, а отчасти и русского литературного языка и на зависимость стилистической реформы Карамзина от литературной деятельности Новикова. Он писал: «Над переводом статей «Детского чтения» вырабатывался слог Карамзина. До сближения с Новиковым он напечатал только перевод идиллии Геснера «Деревянная нога» (СПб. 1783), в котором встречаются места такого рода: «Потеряние некоторых из вас своих отцев, коих память должна пребыть незабвенна в ваших сердцах, сделало, что вы, вместо чтоб ходили повеся голову, страдая под игом рабства, взираете ныне с радостию на восходящее солнце, и утешительные пении распространяются повсюду» (стр. 6 — 7). Таков петербургский язык Карамзина. Другая речь слышится в тех переводах историографа, которые изданы им, когда он жил в обществе словесников Новикова... В 1789 году уже писались «Письма русского путешественника» языком, который выработался в школе Новикова. Здесь начался новый литературный язык, создание которого относят обыкновенно к одному Карамзину, тогда как сам он воспитывался в обществе переводчиков Новикова. Прямое и, по нашему убеждению, вполне справедливое свидетельство современника так важно в деле вопроса о преобразовании русского литературного языка Карамзиным, что мы приводим его вполне:
¹ В. Г. Белинский, Избранные сочинения, т. III, Гослитиздат, М. 1941, стр. 544 — 545.

² Н. А, Добролюбов, Полн. собр. соч., т, I, ГИХЛ, 1934, стр. 258.
228

«Стоит составить по годам рациональный католог всех изданных Компаниею трудов, сочинений, переводов, эфемерид, чтобы увидеть, какое обдуманное движение дано литературе, слогу и слову. — Это настоящая, с тем именем, эпоха преобразования языка, неведущими относимая на одно лицо Карамзина, который был там молодым сотрудником»¹. (См. И. Ф. Тимковского «Памятник Ивану Ивановичу Шувалову» в «Москвитянине», 1851, №№ 9 и 10, стр. 41) ².

Но такого рода суждения об исторических корнях «нового слога Российского языка» и — соответственно — о литературной деятельности Карамзина были единичны. К тому же они не сопровождались тщательным конкретно-историческим анализом связи стиля Карамзина со стилем Н. И. Новикова и его школы. Ведь Н. И. Новиков был не только борцом за высокую культуру русского языка и за его чистоту, но и яростным противником дворянского космополитического европеизма.

В журнале «Кошелек», выступая так же, как и в «Живописце», против распространенного в дворянских кругах второй половины XVIII века низкопоклонства перед западно-европейской культурой, рассказав о том, что он и несколько его друзей решили всеми силами бороться против злоупотребления иностранными словами, Н. И. Новиков пишет: «Мы находили, что Российский язык не дойдет до совершенства своего, если в письменах не прекратится употребление иностранных слов, но потом встретилось новое препятствие: оное состояло в том, что если в письменах и начнут с крайнею только осторожностию употреблять иностранные речения, а будут отыскивать коренные слова Российские, и сочинять вновь у нас не имевшихся, по примеру немцев, то и тогда сие утвердиться не может, если не будет такая же строгость наблюдаема и в обыкновенном Российском разговоре». И далее звучит призыв к культурной разработке и литературному обогащению стилей устно-разговорной речи: «Ибо неоспоримая есть истина, что доколе будут презирать свой отечественный язык в обыкновенном разговоре, дотоле и в писменах не может оный ни до совершенства дойти, ни обогатиться»³.

Программа литературно-языковой реформы Н. И. Новикова была идеологически содержательнее, разнообразнее, шире и в некоторых отношениях демократичнее карамзинской. Замалчивание роли Новикова и его литературного окружения в истории стилей русской художественной литературы и стилей русского литературного языка способствовало распространению односторонней и, по-видимому, преувеличенной оценки карамзинской стилистической реформы.
¹ Н. С. Тихонравов, Сочинения, т. III, ч. 1, М. 1898, стр. 155 — 156. Ср. также В. О. Ключевский, Очерки и речи. Второй сборник статей, М. 1912, стр. 279.

² Н. С. Тихонравов, Сочинения, т. III, ч. I. Примечания к стр. 156.

³ «Кошелек», 1774, стр. 11 — 12 и 13 — 14.
229

Лишь в советской науке более глубоко и конкретно-исторически поставлен вопрос о Н. И. Новикове и его просветительской деятельности¹, все шире раскрывается значение Н. И. Новикова и в истории русской литературы и языка. «Задолго до Карамзина, — читаем в «Истории русской литературы»², — новиковские журналы «Утренний свет» и «Московское издание» философски подготовляли и стилистически оформляли сентиментализм в литературе».

Взгляды Карамзина на задачи литературно-языковой реформы во многих отношениях складывались под влиянием деятельности Новикова и его круга, хотя затем развивались в более узком классовом, антидемократическом направлении. Вместе с тем для всестороннего исторического освещения идеологических основ и литературной деятельности Карамзина и стилистического существа карамзинской языковой реформы нельзя оставлять в стороне вопрос об иных, более революционных и в основном более демократических путях развития направлений, жанров и стилей русской литературы, которые обозначились в творчестве А. Н. Радищева и «радищевцев», а также в публицистических сочинениях И. А. Крылова.

Таким образом, оценка литературного творчества и литературно-языковой реформы Карамзина, сложившаяся в дореволюционной историографии и частично перешедшая в советские работы по истории русской литературы и русского литературного языка, должна быть признана односторонней и недостаточно историчной. Она нередко покоилась на положениях, восходящих к пристрастному, социально-ограниченному и заинтересованному суду современников Карамзина, идеологически близких к нему групп дворянства, а также на тех представлениях о едином потоке развития русской литературы и стилей русского языка, которые культивировались в традиционной истории русской культуры (еще с самого начала XIX в.).

Между тем элементы национально-русской демократической культуры в последней четверти XVIII века получили яркое литературно-художественное и философско-публицистическое выражение в творчестве Радищева, в стиле таких его произведений, как «Путешествие из Петербурга в Москву», ода «Вольность», «Беседа о том, что есть сын отечества» и др. Радищев стремился
¹ См. кандидатские диссертации: Г. П. Макогоненко, Московский период деятельности Николая Новикова, Л. 1945; Л. Я. Фридберг, Николай Иванович Новиков (московский период деятельности 1779 — 1792 гг.), М. 1946. Ср. также: «История русской литературы», изд. АН СССР, т. IV, глава о Н. И. Новикове. Г. П. Макогоненко, Николай Новиков и русское просвещение XVIII в., М. — Л. 1951. Ср. еще кандидатскую диссертацию А. И. Горшкова и автореферат ее «Народно-разговорная лексика и фразеология в сатирических журналах Н. И. Новикова 1769 — 1774 гг.», 1949 (Московский гос. пед. ин-т имени В. И. Ленина).

² «История русской литературы», изд. АН СССР, т, IV, ч. 2, М. — Л. 1947, стр. 144.
230

в своем «Путешествии» и других сочинениях разоблачить с позиций передовой русской общественной мысли и заклеймить самодержавно-крепостнический политический строй современной ему России с ее властителями, «пиявицами ненасытными», «варварами, недостойными носить имя человечества», с «ужасными узами» рабства, сковывающими многомиллионное крестьянство, с правительственным беззаконием, произволом и моральным гниением, указать реальные пути и действенные способы освобождения народа от ига царей и других притеснителей и наметить общие контуры последующего развития национальной русской культуры.

Согласно взглядам Радищева, и государство, и наука, и искусство, и общественная деятельность людей должны быть поставлены на службу народу и направлены на защиту его интересов, на общественное благо. Сам народ представлялся Радищеву огромной активной созидательной силой, которая станет решающим фактором истории будущего. Радищев стремился «разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия» (как писал Герцен о декабристах в своих «Концах и началах»).

В своих произведениях Радищев откликается на все острые общественно-политические, моральные и философские вопросы, которые волновали передовое русское общество в последней трети XVIII века. В советских работах по истории русской литературы и культуры XVIII века творчество Радищева рассматривается как закономерный факт и фактор русской и европейской литературы, науки и общественной мысли XVIII века. Постепенно раскрывается и значение стилистических опытов Радищева в истории преодоления и преобразования системы трех стилей, господствовавших в эпоху классицизма.

Таким образом, в освещении и понимании литературного творчества Карамзина все острее выступает вопрос о характере отношения его к передовой, прогрессивной просветительской литературе XVIII века и особенно в отношении к литературной деятельности Радищева и его сторонников. Эти вопросы выдвигаются с разной степенью остроты и с разных сторон в многочисленных советских работах по истории русской литературы и журналистики XVIII века (Я. Л. Барскова, В. П. Семенникова, Н. П. Пиксанова, П. Н. Беркова, К. Сивкова, Г. А. Гуковского, 3. И. Чучмарева, Н. И. Мордовченко, Л. Б. Светлова, Ю. Лотмана и др.)¹ и получили особенно резкую и прямолинейную по-
¹ Вот еще некоторые из работ по изучению языка и стиля Радищева, представляющие некоторый интерес в связи с сопоставлением радищевского стиля с карамзинским: А. Н. Васильева, О некоторых художественных особенностях «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева. «Ученые записки Московского Областного педагогического института», т. 40, Труды кафедры русской литературы, вып. 2, 1956. Ср. также «Ученые записки...», т. 42, Труды кафедры философии, вып. 3, 1956. А. Н. Васильева,
231

становку и соответствующее истолкование в трудах В. Н. Орлова и Г. П. Макогоненко. Говоря о разделении сентиментализма в русской литературе конца XVIII века в своем исследовании «Русские просветители 1790 — 1800-х годов», В. Н. Орлов утверждает, что это разделение «нашло законченное воплощение в творчестве Карамзина и Радищева — писателей, занимавших противоположные фланги литературного фронта»¹ (курсив мой. — и. В.). «Карамзин и Радищев стоят в начале раздельных путей, по которым русская литература пошла впоследствии — в пушкинское время и позже. Консервативно-реакционный сентиментализм Карамзина и его учеников уводил в сторону от жизни — в мир уединенных душевных переживаний и созерцательного любования мирными красотами природы либо в область грустных воспоминаний об утраченных «идеалах» феодальной эпохи и иллюзорных мечтаний об их воскрешении. Путь этот закономерно приводил к тенденциозному сглаживанию реальных противоречий действительности и к оправданию устоев и «правопорядка» самодержавно-крепостнического строя. Активное, революционное искусство Радищева, основные идейно-художественные принципы которого были в той или иной мере восприняты наиболее радикальными деятелями русской литературы, вело к жизни, к народности, к глубокому раскрытию острейших противоречий социально-исторической действительности, к борьбе с самодержавием и крепостничеством»².

Предостерегая наших литературоведов против поспешного зачисления Радищева в разряд «сложившихся реалистов». В. Н. Орлов стремится доказать в связи с противопоставлением идеологических основ и стилистических качеств творчества Радищева и Карамзина, что в русском сентиментализме «боролись различные, враждебные друг другу идейные и художественные тенденции, что одни из них подготавливали будущий реализм, а другие, напротив, оказались питательной почвой для антиреалистического искусства»³. Итак, Радищев и Карамзин — антиподы⁴. Карамзин объявляется, в противовес Радищеву и радищевцам, общественно-политические и культурные интересы которых «целиком вращались в кругу национальных проблем»,
Художественный метод Радищева. Автореферат канд. диссертации, М. 1953, Ю. М. Лотман, А. Н. Радищев в борьбе с общественно-политическими воззрениями и дворянской эстетикой Карамзина. Автореферат канд. диссертации, Тарту, 1951. М. А. Данкова, Роль русской народной поэзии в творчестве А. Н. Радищева. Автореферат канд. диссертации, М. 1954. А. М. Куканов, Пушкин и Радищев. Автореферат канд. диссертации, 1954. Л. И. Кулакова, А. Н. Радищев и вопросы художественного творчества в русской литературе XV1H в. (докт. дисс.), М. 1954,-и-мн. др.

¹ В л. Орлов, Русские просветители 1790 — 1800-х годов, 2-е изд., М. 1953, стр. 361.

² Там же, стр. 362.

³ Там же, стр. 365,

⁴ «Как человек, гражданин и писатель, Карамзин был совершенным антиподом Радищева» (там же, стр. 55).
232

космополитом, противником своеобразных путей развития русской культуры.

«Идея преемственности национального культурного развития была для Карамзина пустым звуком. «Связь между умами древних и новейших россиян прервалася навеки», — утверждал он в программной речи, произнесенной в Российской академии¹. Поэтому, когда Карамзин касался проблем культуры, литературы, литературного языка, эстетика народного и национального не имела для него никакой цены: «Красоты особенные, составляющие характер словесности народной, уступают красотам общим: первые изменяются, вторые вечны. Хорошо писать для россиян: еще лучше писать для всех людей»².

Путь Карамзина, по мнению В. Н. Орлова, «в широком историческом плане был бесперспективным путем»³. Поэтому «неправомерно говорить о «карамзинском периоде» в развитии русской литературы»⁴.

В соответствии с этой квалификацией предлагается произвести коренную переоценку литературно-языковой и стилистической реформы Карамзина. «Бесспорно, — поучает В. Н. Орлов, — что решающее значение в развитии русской литературы и русского литературного языка могла иметь теоретическая практика лишь тех писателей, которые обращались к неисчерпаемым богатствам национального общенародного языка и на его базе разрабатывали и строили свою стилистику. Классово-ограниченная реформа Карамзина в известной мере также способствовала развитию русского литературного языка (поскольку некоторые стороны ее оказались плодотворными), но в целом не имела общенародного и общенационального значения»⁵. «Между тем реальное значение и коренные результаты карамзинской реформы до самого последнего времени, как правило, чрезмерно преувеличивались»⁶. В. Н. Орлов решается даже утверждать, что «практическая работа Карамзина и его соратников в сфере литературного языка дала в общем ничтожные результаты»⁷. Само собой разумеется, что эти голословные утверждения, к тому же основанные на неразграничении стилей литературного языка и стилей художественной литературы, лишены необходимого конкретного историко-лингвистического обоснования. Затронутые здесь вопросы не могут быть всесторонне рассмотрены и глубоко исторически разрешены на основе современных наших знаний о литературной деятельности Карамзина, о развитии и
¹ 5 октября 1807 г.

² В л. Орлов, Русские просветители..., стр. 371. См. также Н. М. Карамзин, Соч., т. IX, СПб. 1835, стр. 275.

³ Там же, стр. 52.

⁴ Там же, стр. 53.

⁵ Там же, стр. 383.

⁶ Там же.

⁷ Там же.
233

изменениях его словесно-художественной системы, о выдвинутой и разработанной им новой системе стилей русской литературы.

Но Г. П. Макогоненко в своем исследовании «Радищев и его время» пошел еще дальше в дискриминации литературно-художественной и общественно-публицистической деятельности Карамзина. По мнению Г. П. Макогоненко, Карамзин, вернувшись в Москву из путешествия по Европе в сентябре 1790 года — после ареста и ссылки Радищева, «сознательно отмежевывался от своих старых связей, и от связей с Новиковым прежде всего»¹. «В своих статьях 90-х годов Карамзин выработал новое содержание и новый стиль дворянской идеологии»². «От Карамзина начался путь русского либерализма, с его игрой в слова, с прикрытием реакционной сущности своей политики либеральной фразеологией»³. Смело используя «специальную фразеологию, свойственную передовой революционной мысли: «общественное благо», «друг человечества», «закон твой — просвещение» и т. д.⁴, Карамзин опустошает ее, лишает просветительного содержания. Утверждая свою «утешительную» философию индивидуалистической морали, Карамзин открыто боролся с идеями Просвещения; он «активно и сознательно стремился сентиментальное направление противопоставить молодой, только начавшей складываться в России гражданской поэзии. При оценке поэзии Карамзина обычно замалчивают ее воинствующе-антипросветительский характер»⁵. Карамзин стремится разрушить радищевское учение об общественно-активном человеке, просветительскую теорию о величии человека⁶. По мнению Г. П. Макогоненко, «дворянско-буржуазная наука, объявив Карамзина и его школу -носителями передовых идей в литературе, в канун появления декабризма тщательно затушевывала антипросветительский пафос деятельности писателей-сентименталистов»⁷. И нет, как полагает Г. П. Макогоненко, большего исторического заблуждения, чем то, когда творчество Карамзина рассматривается как «идейно-эстетический итог XVIII века», и поэтому «курс русской литературы XIX века начинается с анализа творчества Карамзина и его школы»⁸.

В силу своей дворянской ограниченности, «творческое наследие Карамзина уже к 10-м годам XIX века утратило значение, оказалось устаревшим»⁹.

Правда, «творчество Карамзина открывало в известной мере новые возможности в искусстве изображения человека, вело к
¹ Г. П. Макогоненко, Радищев и его время, М. 1956, стр. 525.

² Там же, стр. 526 — 527.

³ Там же, стр. 527.

⁴ Там же, стр. 528.

⁵ Там же, стр. 533.

⁶ Там же, стр. 535 — 536.

⁷ Там же, стр. 542.

⁸ Там же.

⁹ Там же, стр. 545.
234

раскрытию его психологии. Известны заслуги Карамзина в области языка. Эстетические открытия Карамзина определили появление Жуковского, чьи поэтические достижения были усвоены и Пушкиным. Но творчество гения русского народа прежде всего опиралось на идейные достижения русских просветителей XVIII века вообще, и Радищева в частности»¹.

В этой концепции очень много неясного и исторически неоправданного. Прежде всего бросается в глаза полное пренебрежение к истории стилей русской художественной литературы. У Г. П. Макогоненко изложение политических взглядов Карамзина (не учитывающее при том их эволюцию) заслоняет и даже отменяет историческую характеристику литературного творчества этого писателя. Портрет Карамзина-писателя рисуется тусклыми, шаблонными и однотонными красками². Не упомянуто даже о пушкинской оценке стиля радищевской прозы.

Противопоставление карамзинскому творчеству словесно-художественной системы и мировоззрения Радищева вместе с продолжателями его литературного дела становится еще более резким и прямолинейным, когда Радищева объявляют критическим реалистом. Некогда акад. П. Н. Сакулин писал; «По «Путешествию» Радищева можно изучать сентиментальный стиль не хуже, чем по «Письмам русского путешественника» и по «Бедной Лизе» Карамзина»³. Правда, сентиментализм Радищева определялся как сентиментализм социальный⁴. Но уже с середины 20-х годов текущего столетия в стиле Радищева стали находить все больше и больше примет «реалистического письма» (П. Г. Любомиров, А. П. Скафтымов).

Так, наряду с теорией двух сентиментализмов «революционного», радищевского и «реакционного», карамзинского, постепенно складывается у некоторых советских литературоведов убеждение в том, что Карамзин и Радищев принадлежали к разным литературным направлениям. Творческий метод Радищева квалифицируется как критический реализм (И. П. Плотников, В. Р. Щербина, Ю. М. Лотман, Н. Л. Степанов, Н. К. Пик-санов, П. Н. Берков, С. Ф. Елеонский и др.) ⁵.

«В центре внимания Радищева, — пишет П. Н. Берков, — в «Путешествии» все время стоит не автор с его переживаниями, не абстрактный человек с его горестями и радостям, с его «унынием» и «меланхолией», как у Карамзина, а русский народ, крепостное русское крестьянство, обездоленное, угнетаемое, вся-
¹ Г. П. Макогоненко, Радищев и его время, стр. 545.

² См. рец. И. 3. Сермана «Ценное исследование о Радищеве». «XVIII век», сб. 4, М. — Л. 1959, стр. 455.

³ П. Н. Сакулин, Пушкин и Радищев, М. 1920, стр. 35.

⁴ См. П. Н. Сакулин, Русская литература, ч. II, М. 1929, стр. 324,

⁵ С. Ф. Елеонский, Реализм Радищева. «Литература в школе», 1952, № 4. Ср. П. Н. Берков, А. Н. Радищев в истории русской литературы «Ленинградский университет», 1949, 1 сентября, № 28.
235

чески эксплуатируемое и помещиками, и купцами, и чиновниками, но полное больших человеческих чувств, полное потенциальной, часто прорывающейся революционностью»¹. И «не только «Путешествие из Петербурга в Москву», но и последовавший за ним «Дневник одной недели» является доказательством того, что Радищев был одним из зачинателей русского критического реализма как в форме «объективной» («Путешествие»), так и в форме «психологической» («Дневник одной недели»)»².

Но иногда элементы реализма открываются и у Карамзина. Н. К. Пиксанов в своей работе («„Бедная Анюта” Радищева и „Бедная Лиза” Карамзина. К. борьбе реализма с сентиментализмом») писал: «Радищев и Карамзин — не союзники в созидании единого стиля, а враги, антагонисты. Один из них — глубокий реалист, другой — убежденный сентименталист...»³.

«Сентиментализм Карамзина и его единомышленников становится воинствующим...». Но «борьба решилась в пользу Радищева и реализма.

Борьбу эту ошибочно было бы понимать только как борьбу двух литературных стилей, двух эстетических систем, сентиментализма и реализма. Неверно было бы понять ее и как столкновение двух теоретических мировоззрений, консервативного и революционного...»⁴

«Склонных к формализму литературоведов сбивало с толку то обстоятельство, что в «Путешествии» Радищева находимы подобия или прямые восприятия сентиментальной манеры — в языке, в лиризме, в жанровых элементах «Путешествия». Но такие черты не органичны для стиля «Путешествия»; преобладают и количественно, и по своей значимости черты реалистические.

Столь же бесспорно, что и в стиле «Бедной Лизы» и вообще у Карамзина — новеллиста и поэта, как и у других русских сентименталистов, явственны черты реализма. Так, достижением литературного реализма явилась культурно-психологическая характеристика Эраста: «...довольно богатый дворянин, с изрядным разумом и добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным», «вел рассеянную жизнь, думал только о своем удовольствии, искал его в светских забавах, но часто не находил: скучал и жаловался на судьбу свою»; «читывал романы, идиллии; имел довольно живое воображение» и т. д. Много реалистических черт рассеяно в повести «Юлия», как и в других психологических повестях Карамзина. Сам будучи даровитым, искренним поэтом-лириком, Карамзин писал («Аониды», вторая книга); «Поэзия состоит не в надутом
¹ П. Н. Берков, Некоторые спорные вопросы современного изучения жизни и творчества Радищева. «XVIII век», сб. 4, 1959, стр. 198.

² Там же, стр. 204.

³ «XVIII век», сб. 3, 1958, стр. 321.

⁴ Там же, стр. 323.
236

описании ужасных сцен натуры, но в живости мыслей и чувств. Молодому питомцу муз лучше изображать в стихах первые впечатления любви, дружбы, нежных красот природы», — и вот в русской сентиментальной лирике находим много правдивых, реалистических изображений душевной жизни. Больше того: у Карамзина найдем иронические высказывания Против ультрасентиментализма...

И все-таки Карамзин остается сентименталистом. Индивидуализм, субъективизм, асоциальность, авторитарность властно определяют собою стиль Карамзина, — как социальность, демократизм, материализм, революционность организуют стиль Радищева»¹.

Уже из этой цитаты ясно, что понимание реализма здесь является очень условным и неопределенным.

Между тем в творчестве Радищева, при всем богатстве, выразительности и ярком своеобразии его стиля, при широком использовании этим писателем разных пластов разговорно-бытовой, народной речи, далеко не всегда достигалось единство содержания и формы, иногда обнаруживалось несоответствие между новым идейным содержанием и старыми, архаическими стилистическими формами его выражения.

Так, Радищев решительно отвергал мистико-кабалистические «бредоумствования» масонства, он боролся с идеалистическими учениями масонов о природе, о происхождении человека и его сознания, о «мирах иных» и т. п. Однако нельзя сказать, чтобы стиль Радищева был совершенно свободен от всякой связи с языком масонской литературы и что Радищев в своем стиле совсем преодолел ту языковую традицию, в русле которой двигалась литературная деятельность М. М. Хераскова, А. М. Кутузова, И. В. Лопухина, а отчасти Н. И. Новикова (не в области сатиры) и других ученых и писателей 70 — 90-х годов XVIII века.

Нередко слышится близкий ритм, обнаруживается как бы сходный с радищевским словарь в памятниках русского масонства. Например, в «Размышлениях о науке масонской»: «Всякое существо страждущее и воздыхающее имеет над тобой право; берегись когда-нибудь не признать оного; не ожидай, чтобы пронзающий вопль бедности восклицал к тебе. Предупреждай и утешай несчастного в робости; не зарази тщеславием источников воды жизненной, в которых несчастный должен утолить свою жажду; не ищи награды за твое благотворение в пустых плесках толпы народной»². Само собой разумеется, что идеологическая и общественно-политическая направленность внешне однородных приемов речи, сходных слов
¹ «XVIII век», сб. 3, стр. 324.

² Ал. Семека, Русские розенкрейцеры и сочинения императрицы Екатерины II против масонства, «ЖМНП», 1902, № 2, стр. 389 — 390.
237

и фразеологических выражений в Стиле Радищева и в стиле предшествующей и современной ему масонское литературы могли быть глубоко различны. В силу своей сложности, противоречивости, идеологической насыщенности и социально-речевого многообразия язык и стиль Радищева, конечно, должны активно использоваться при анализе произведений Карамзина соответствующего периода его деятельности. Такое сопоставление очень важно и полезно для определения глубоких качественных различий — и известных схождений — между революционно-демократическим мировоззрением Радищева и либерально-буржуазным — Карамзина и между основополагающими принципами их стилистики, тем более что многие из тех вопросов и идей, которые занимают существенное место в творчестве Радищева, волновали также молодого Карамзина и нашли своеобразное отражение в его ранних сочинениях¹.

Правда, в стиле Радищева шире и разнообразнее представлены и использованы элементы народно-разговорной и народно-поэтической речи. «На ,,просторечие” как на один из источников своего стиля ссылается сам Радищев (в главе ,,Вышний Волочек”), он любит просторечие и не боится, подобно Карамзину, вводить в свое изложение грубоватые простонародные слова: „чуть я не лопнул”, „плюнул ему в рожу”, „куда ни вертись”, „кто тебя толкает в шею”, „куды какой затейник”, „кого черт не давит”, „поворотя оглобли”, „что за манер”, „два крючка сивухи”, „шасть в двери”, „рот разинув до ушей, зевнул во всю мочь”, „голова хуже болвана”, „подтибрил” и т. п.»².

Вместе с тем в стиле Радищева поражает широта употребления разных стилей и форм церковнославянской речи. Радищев иногда прибегал к словарю, типичному для древнерусской, преимущественно церковной, письменности («отжени», «отриновен», «помаваемое», «днесь», «внезапу», «убо», «аможе» и т. п.). Он глубоко использует изобразительные средства церковно-книжного витийственного слога. Таким образом, в отличие от Карамзина, который стремился к точной фиксации стилистических норм общего литературного языка, Радищев необыкновенно широко раздвигает пределы возможного применения в повествовательной и философско-публицистической прозе слов, образов, конструкций и изобразительных средств как народного просторечия и фольклорной поэзии, так и церковно-книжного высокого слова, иногда «обветшалого» типа.
¹ О наличии некоторых соответствий и соотношений между «Путешествием из Петербурга в Москву» Радищева и «Письмами русского путешественника» Карамзина см. статью: Erwin Wedеl, А. N. Radiščevs «Reise von Petersburg nach Moskau» und N. M. Karamzins «Reisebriefe eines Russen». «Die Welt der Slaven», 1959, Jahrgang IV, Hft. 3 und 4.

² С. Ф. Елеонский, Из наблюдений над языком и стилем «Путешествия из Петербурга в Москву», «XVIII век», сб. 3, 1958, стр. 328 — 329.
238

Необходимо, впрочем, иметь в виду, что творчество Карамзина в его развитии, изменениях и колебаниях еще очень мало изучено, что у нас нет академического издания сочинений Карамзина, что многие важные произведения этого писателя затерялись в изданиях конца XVIII и начала XIX века и что прямолинейно вычерченные контрасты между литературными системами Радищева и Карамзина не всегда достаточно рельефны и убедительны. Например, вопрос о границах литературного языка и языка художественной литературы, как их понимал и определял Карамзин, очень сложен. Эти границы в представлении Карамзина менялись на протяжении около сорока лет. И сам Карамзин в своей литературной деятельности по разным направлениям то сужал, то расширял пределы литературного слога. Во всяком случае, несомненно, что в начале своего литературного поприща Карамзин гораздо свободнее включал в круг своего пользования такие формы традиционного высокого и простого стиля, от которых он затем отказался. В соответствии с этим, естественно, подвергалась изменениями структура среднего, карамзинского стиля. В рецензии на «Виргилиеву Энеиду, вывороченную на изнанку» Н. Осипова Н. M. Карамзин писал: «Никто из древних поэтов не был так часто травестирован, как бедный Виргилий... При всем моем почтении к величайшему из поэтов Августова времени, я не считаю за грех такие шутки... Только надобно, чтобы шутки были в самом деле забавны; иначе они будут несносны для читателей, имеющих вкус. По справедливости можно сказать, что в нашей вывороченной наизнанку Энеиде есть много хороших и даже в своем роде прекрасных мест» ¹. В числе примеров удачных выражений, приводимых Карамзиным, есть такие, которые позднее Карамзин признал бы пошлыми, грубыми и простонародными. Например:
И сам к сторонке притуляся²,

Он ветрам всем свободу дал.
Вздурились ветры, засвистели,

Взвились, вскружились, полетели;

Настала сильная гроза;

Иной пыхтел надувши губы,

Другой шипел оскаля зубы,

Иной дул выпуча глаза.

Горшок, у бабы. как со щами

Бурлит в растопленной печи,

Так точно сильными волнами

Кипело море в той ночи.
¹ «Московский журнал», 1792, ч. VI, стр. 204.

² Ср. у И. С. Тургенева в рассказе «Малиновая вода» («Записки охотника»): «После пожара этот заброшенный человек приютился или, как говорят орловцы, «притулился» у садовника Митрофана».
239

Зевес тогда, с потели вставши,

Спросонья морщился, зевал;

И только лишь глаза продравши,

Нектара чашку ожидал

Иль попросту отъемной водки¹.
На креслах штофных с бахромою

Разнежившись сидел Эней,

И хвастать начал он собою

Перед Дидоною своей.

Все вдруг замолкли, занишкнули,

К рассказам уши протянули

И слушали разинув рот.

Эней, то видя, восхищался,

Как можно больше лгать старался,

Весь надоедая свой живот².
Заканчивает свою рецензию Карамзин такими словами; «Есть ли бы вся Энеида была так травестирована, то я поздравил бы русскую литературу с хорошим и весьма хорошим комическим произведением; но, к сожалению, много и слабого, растянутого, слишком низкого; много также нечистых или противных ушам стихов — например: Был мрак и днем, так как в ночи. Облизываяся как кот и проч.» ³.

Если обратиться к самой первой части ирои-комической поэмы Н. Осипова⁴, то легко догадаться, что Н. М. Карамзин признал бы в ней слабым, «слишком низким», грубым. В качестве примеров комически выразительного стиля Карамзин действительно подобрал и более гладкие и более «нейтральные» стихи. К «слишком грубым» он, очевидно, относил выражения такого рода:
Эней был удалой детина

И самый хватский молодец;

Герои все пред ним скотина;

Душил их так, как волк овец. (272)
Эней, и без того детина,

Был самый хватский молодчина,

Куда ни кинь так молодцом. (285)
¹ Любопытно, что, кончая цитату этими словами, Карамзин тем самым признает слишком гадким следующий стих: «Для прочищения пьяной глотки».

² «Московский журнал», 1792, ч. VI, стр. 204 — 207.

³ Там же, стр. 207 — 208.

⁴ См., напр., сборник: «Ирои-комическая поэма». Редакция и примечания Б. Томашевского. Издательство писателей в Ленинграде, 1933, стр. 267 — 292, Далее цитаты и ссылки на страницы приводятся по этому изданию.
240

Но знать, что на Олимпе бабы

По-нашему ж бывают слабы

И так же трудно их унять. (272)
Судьбы свирепой оплеухи

Его жиляли так, как мухи. (273)
Все море сделалось как тюря. (275)
Настала в море чертовщина. (275)
Иной от страха и от скуки

Сивухой наполнял живот. (275)
Нептун, услыша суматоху,

Бурлили ветры как в волнах,

Хотел им с сердца дать жарёху

И всех заколотить в щелях. (277)
Тотчас сварганили селянку,

Поевши, принялись за склянку

И стали плотно куликать;

Забыли грусти все и скуки;

И прежние свои все муки

Сивухой стали заливать. (278)
Разбойник, хват, урвач, гуляка (279)
Явилась вдруг пред ним колдовка,

Цыганка, старая хрычовка. (281)
Хватив крючок он винной кашки,

Ни в чем как будто не бывал;

Пошли по животу мурашки,

И он повеселее стал. (283 — 284)
Тотчас пошли у всех поклоны

И шарканья наперерыв;

Пошли учтивства, забобоны;

Всяк сделался там в ласках чив. (285)
Но туп как сущая дубина

И разгильдяй как самый слон. (286)
Во все хайло все заревели. (291),
Проворы лясы подпущали,

Нарциссы дурищ облещали. (291)
241

Встретив в стихотворении «К Лире» («Моск. журнал», ч. VI, 217) слово — полуда:
Считая знатность за полуду,

Я знаю, что под ней есть яд, —
Карамзин делает примечание: «.Не низко ли cue слово в стихах?»

Будущий граф Д. Н. Блудов определил отношение Карамзина и его школы к «простому слогу» таким афоризмом: «Слог самый простой не есть язык обыкновенных разговоров, так же как и самый простой фрак не есть еще шлафрок»¹. С этой точки зрения следует оценивать взгляд Д. Н. Блудова на стиль Крылова, как на «площадной и подлый». Характерен такой анекдот, рассказанный Д. Н. Блудовым: «„Что это за басня! — вскричал Крылов, прочитав Пьяницу Александра Измайлова. — Какие отвратительные картины и какой площадной подлый слог!” — „Да, — сказал ему Д[митриев]; — это ваша свинья в платье квартального”. Хороший урок для писателей, имеющих талант и славу. Их пример заразителен»².

Интересны также для характеристики отношения Карамзина и его приверженцев к языку фольклора такие суждения Д. Н. Блудова о русских пословицах:

«Везде пословицы называют хранилищем мыслей народных; мне кажется, что русские можно назвать и хранилищем сердечных чувствований. Наши предки завещали нам, как святыню, не только остроумные наблюдения отцов своих, не только советы их благоразумия, но и выражения чувствительности. Все знают пословицу: Не по хорошу мил, а по милу хорош, которая содержит в себе тайну любви и ее странностей. Другая: Милому сто смертей, очень живо изображает беспокойство сердца, творящего для себя ужасы. Но, может быть, всех лучше и трогательнее одна, меньше известная: Не сбывай с рук постылого, приберет бог милого! Какая прекрасная, почти небесная мысль: любовью к друзьям охранять врагов от самых желаний ненависти! Она дышит великодушием, нежностью и верою в провидение»³.

Антинародный слащавый сентиментализм этого рассуждения очень типичен для эпигонской литературы карамзинистов этого толка (ср. стиль кн. П. И. Шаликова).

В последних работах Г. П. Макогоненко, относящихся к литературной деятельности Карамзина, выступают иные соображения и иные противопоставления. В своей статье «Был ли карамзинский период в истории русской литературы?» Г. П. Макогоненко стремится доказать, что в истории русской литературы, когда в ней (так же, как и в западноевропейских лите-
¹ E. П. Ковалевский, Граф Блудов и его время, Спб. 1866, стр. 242.

² Там же, стр. 243.

³ Там же, стр. 245,
242

ратурах) «пой воздействием идей Просвещения складывались. два художественных метода, определявших два литературных направления — реализм и сентиментализм»¹, «Карамзин — это не только шаг вперед, но и отступление от уже завоеванного литературой русского Просвещения, преодоление тех традиций, которые были заложены передовой литературой 70 — 80-х годов XVIII столетия, борьба с литературой рождавшегося реализма»², с достижениями Фонвизина, Радищева, Державина, Крылова. «Утверждая новое направление, Карамзин действовал решительно, широко и смело. Он отказался от многих великих традиций русской литературы: от понимания писателя как гражданина, от сатиры, от объективного изображения жизни, от возвеличения человека, от проповеди активной гражданской деятельности во имя изменения несправедливого мира и уничтожения зла. и многого другого. Отрицая и преодолевая сатирическое, реалистическое направление, борясь с просветительной идеологией, Карамзин устанавливал связь с предшествовавшей ему литературой через голову этого направления, замалчивая его опыт и достижения. Так, между прочим, была выработана собственная периодизация русской литературы XVIII века и определено место новой школы в ее истории»³. Здесь литературное творчество Карамзина, его деятельность по усовершенствованию стилей русской художественной литературы и литературного языка произвольно — для геометрической прямолинейности противопоставлений — отрывается даже от Фонвизина и Державина.

Совершенно ясно, что Г. П. Макогоненко не находит и дороги от Карамзина к Пушкину. В связи с этим весь «карамзинский период» в истории русской литературы, с 90-х годов XVIII века до начала 40-х годов XIX века, для Макогоненко оказывается литературоведческой фикцией, начало создания которой положено самим Карамзиным. К такому убеждению ведет Г. П. Макогоненко его уверенность в том, что русский реализм как художественный метод и литературное направление создавался или создан «творческими достижениями Фонвизина, Державина, Крылова и Радищева». Правда, по утверждению Г. П. Макогоненко, «между реализмом XVIII века и сентиментализмом много общего»⁴. Но Карамзину теперь противопоставляется по своему влиянию на ход развития русской литературы в конце XVIII и начале XIX века Державин-поэт. «Художественное воплощение автобиографического героя Державина, осознавшего себя свободной личностью, было ве-
¹ Г. Макогоненко, Был ли карамзинский период в истории русской литературы? «Русская литература», 1960, № 4, стр. 8.

² Там же, стр. 10.

³ Там же.

⁴ Там же, стр. 8.
243

личайшим открытием русской поэзии XVIII века. Оно было сделано до Карамзина, на иной философской и эстетической основе. Стихи Державина раскрывали обаятельный мир души русского человека, гражданина и патриота. Главным в открытии Державина было изображение лирического героя в единстве общего и частного, гражданина, исполняющего свой долг, и частного человека. А как только на мир стала смотреть неповторимо богатая личность, так в стихах оказалось возможным запечатлеть реальность, конкретность окружавшей поэта природы...

Карамзинской декларации о поэте — ,,искусном лжеце”, чью заслугу составляет уменье „вымышлять приятно” и „строить замки на песке”, противостоял державинский цикл стихов о роли поэта и месте поэзии в общественной жизни — „Памятник”, „Лебедь” и „Храповицкому”»¹.

О художественной прозе Карамзина и его литературно-критической публицистической деятельности не сказано ничего или почти ничего. Все сводится к достижениям в области стихотворных жанров.

«Художественные открытия Державина были немедленно усвоены молодыми поэтами — Давыдовым, Батюшковым, Пушкиным»². Пушкин учился у Давыдова и Батюшкова. Вместе с тем Пушкин понял, что Жуковский открыл новые богатства романтической поэзии, «поэзии чувства и сердечного воображения». Все эти новые поэтические достижения, реализованные вне школы Карамзина, Пушкин подверг творческому синтезу и, преодолев романтизм, в самом начале 20-х годов-«выходит на дорогу поэзии действительности. Но то не было возвратом к старому», к державинской традиции³. «Завоевание Пушкиным историзма, овладение опытом психологического раскрытия внутреннего человека позволили ему, опираясь на первые достижения писателей-реалистов, окончательно утвердить реализм в русской литературе»⁴.

Такими соображениями, не менее односторонними и прямолинейными, чем старая схема, не только отвергается положение о «карамзинском периоде» в истории русской литературы, но и внушается искаженное представление об истории стилей русской художественной литературы конца XVIII — начала XIX века. Особенно поражает исключение проблемы стилей прозы и пренебрежение к вопросу о взаимодействии и развитии разных жанровых стилей стихотворного языка.

В сущности, по схеме, очень близкой к взглядам Г. П. Макогоненко, а отчасти В. Н. Орлова, построена статья Г. В. Ермаковой-Битнер «Поэты-сатирики конца XVIII — начала
¹ «Русская литература», 1960, № 4, стр. 23.

² Там же, стр. 24.

³ Там же.

⁴ Там же, стр. 32.
244

XIX в.»¹. «Карамзинизм» здесь понимается упрощенно и по-исторично².

Необходимо, глубже вникнуть в творческую эволюцию Карамзина и объективно-исторически оценить его роль в истории русской литературы и ее стилей, а для этого важно исследовать сочинениям Карамзина в их настоящем объеме и подлинном виде.

При изучении с стилистической точки зрения журналов 90-х годов бросаются в глаза интересные стихотворения и прозаические произведения, принадлежность которых перу Карамзина может быть доказана почти с непреложной достоверностью и которые, однако, остаются не включенными ни в издания его сочинений, ни в библиографические указатели его творчества. Одни из них касаются общих философских, нравственных и общественно-политических основ мировоззрения молодого Карамзина, другие развивают его взгляды на крестьянский вопрос, крепостное право и народный быт, в третьих отражаются литературно-эстетические вкусы Карамзина.
¹ «Поэты-сатирики конца XVIII — начала XIX в.» Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание, Л. 1959.

² Ср. по этому вопросу мнение П. Н. Беркова в рецензии «Значительный вклад в изучение русской сатиры конца XVIII — начала XIX века». «Русская литература», 1960, № 4, стр. 227